Первый Манифест Океанизма
Санкт-Петербург, 28 мая 1993г.

Новая эра, о наступлении которой с утомительным однообразием вещали пророки, наступила.

Стены старого порядка трещат от разрушительных взглядов; бумага и картон перестали прикидываться камнем; в прах рассыпаются города, бывшие когда-то мировыми столицами; взрывы сотрясают прохладные аркады старинных галерей; неведомые террористы в масках из железа и шелка подкапываются под мощные башни; банкиры, сидящие в этих башнях из стекла и стали, умирают от внезапных инсультов; глаз, надзирающий надо всем, спускается все ниже и ниже.

Там и здесь ожившие игрушечные солдатики врываются в дома, оставляя после себя смятые банки из-под кока-колы и изнасилованных детей; прорывают воздвигнутые против них линии Мажино, уничтожают связь, передающие среды и всякую возможность электричества.

Пьяные видеорыцари глядят друг на друга печальными глазами; суровы их лица, бессмысленен их бунт; полны сожаления их записки друг к другу.

Границы, проведенные по линейке абстрактными гуманистами прошлого, материализовались в стены ненависти и раздирают сушу на тысячи все более мелких кусочков.

Поздно; и ранний вечер готовит души к самой длинной ночи: вся суша замирает, огрызаясь в боях; отплевываясь песком от надвигающихся вод; отфыркиваясь от набегающих волн расплаты.

Тасманцы, предчувствуя беду, садятся в свои суда и отдаются на волю стихии; она и только она способна доставить их в Гранаду, о которой каждый тасманец мечтает с детства, и в крайней точке этой мечты находится блистательная Альгамбра.

Нет случайностей; не только боги знают уже, куда движутся скалы; ветры смыкаются в точке переправы в другое пространство; розовый, желтый и черный свет просачиваются обратно в серое марево; так утекающий от нас воздух приносит взамен цвет; наш мир словно падающий воздушный шар, цветной баллон, медленно выбирающий точку посадки под насмешливый шелест крыльев настоящих хозяев неба.

Бывшие хозяева суши, мы с тревогой следим за шуршанием наших пакетов: там зреет угроза, с которой нам не справиться; мы сыпем соль по углам наших жилищ, но само производство соли уже находится под контролем гоблинов.

Однажды ты, слушающий меня, протянешь руку к хлебу, и из него полезут чернокрылые жуки; ты наклонишься к крану, чтобы напиться, и вместо воды кран изрыгнет разноцветные пузыри; ты коснешься плоти, и она превратится в блик на сохнущей луже; ты поцелуешь губы, и ощутишь вкус расплавленного свинца.

Мы вскормлены сушей, ее обратившимися в механизмы мезозойскими ящерами, ее докембрийскими папоротниками, которые стали нефтью и углем, ее древнепермскими ракушками, превратившимися в янтарь.

Нас питает электричество, этот результат древней злобы застывших причудливых растений, их не прекратившегося до сих пор соперничества за место под солнцем, раскаленным когда-то.

Мы живем у кромки прибоя, у черты, отделяющей сушу от моря, на огромном континенте, облик которого следовал воображению вечного картографа.

С детства некоторые из нас робко пытались скользить на маленьких досках – с тем, чтоб теперь, когда материки медленно оседают от пыли и безволия, перебраться на твердь – не земную.

Плыть! Глагол, о котором мы грезим.

Двинуть вдаль берег тоски и усталости, перейти к новому ритму.

Связывать не города на суше, а моря, плыть из одного моря в другое, пользуясь дружелюбием океана и не подпуская берег слишком близко.

Легкие и счастливые, мы будем вызывать друг друга по судовой рации: "Ромашка, ромашка. Я Тюльпан, Е2", и слышать в ответ через тысячи морских миль: "Тюльпан, я Ромашка, Е4".

Мы будем встречаться и приглашать друг друга на борт – матросы и капитан новой эры – и, поднявшись, приветствовать друг друга славным морским приветствием.

Мы возьмем с собой лучшие вина, книги и картины. Картины Боттичелли уживутся в наших кубриках с произведениями Рейнолдса и Петрова-Водкина – а в кают-компаниях и на палубах будут висеть работы Одилона Редона, покрытые специальным водоотталкивающим составом.

Мы спасем тысячи произведений искусства – а те из них, которым не найдется места на кораблях, будут надежно упрятаны нами в морской пучине.

Будет составлена карта морских сокровищ: Прадо: такая-то широта, такая-то долгота; музей Соломона Гуггенхайма: такая-то и такая-то; музей истории религии и атеизма – такая-то и такая-то.

Иногда, надев скафандры, на батискафах мы будем спускаться в пучину и часами бродить по безлюдным уж залам музейных хранилищ – компанией нам будут осьминоги да электрические скаты.

Это будет время больших выставок и больших художественных открытии: на авианосце "Теодор Рузвельт" пройдет выставка работ Эмиля Нольде, в то время как на большом противолодочном корабле "Прозорливый" виртуозы военно-морского флота Индии исполнят концерт из произведений Брамса.

Океаны превратятся из стихии, разделяющей страны и народы, в естественную среду обитания людей и свойственной им культуры.

И тогда начнется легендарное время, золотой век океанической нации, главными чертами которой будут дружелюбие, упорство, доблесть и взаимовыручка – нации, которая, пользуясь неисчерпаемой энергией океана, отряхнет со своих ног прах суши – чтобы с легкой душой поплыть навстречу зовущей дали.

Гер Оствальд, командир башни

Новый свет, # 27 лето 1993 г.