24 ЯНВАРЯ 1878 года
Посвящается Вере Ивановне Засулич

Неизвестный автор

С тех пор как нам тупой монгол
В наследье плеть свою оставил,
Кнут в нашу жизнь царем вошел
И Русь терпеть себя заставил.
Он смелость, честь и ум попрал,
Позор тупого подчиненья
Возвел народу в идеал,
А благородство — в преступленье.
И сжались русские сердца,
Отважные приникли думы,
И громко только ложь льстеца
Да стон звучат в стране угрюмой...
Позор, позор! Свистят бичи,
А мысли и сердца немеют,
И от раздолья палачи
Что миг, то более пьянеют:

Открыто нагл бесстыдный взгляд,
Самоуверенны движенья,
И нет разгулу их преград,
И нет узды для преступленья!

------

Благоразумие? Расчет?
Приличье? Стыд, хотя наружный?
Зачем им этот хлам ненужный?
Всё безответный раб снесет?
И озираешься кругом
С невольным страхом и тоскою:
Куда ж мы наконец идем,
Что будет с русскою землею?!
Ответа нет!.. Кругом кошмар!..
И чуется с тревогой страстной –
Вот-вот сейчас падет удар,
Последний, страшный, безобразный...

И он упал... Зазнавшийся лакей,
Что весь свой век давил и пресмыкался,
Над всем, что только свято для людей,
Открыто, нагло, зверски надругался...

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Что ж? Ликуйте шумней — уж не долог ваш пир!
Скоро, скоро падет ваш позорный кумир,
Скоро каждый из вас побледнеет!
В одинокой, неведомой, скромной тиши,
В тайниках недоступных бесстрашной души
Уж решимость великая зреет!
В бедной комнатке тихо. Мигая, горит
Скромной лампочки пламя скупое;
Сдвинув бровь, нервно девушка ходит, не спит,
Хоть пора бы — уж время ночное.
Мысли, образы, сцены, как вихорь, бегут:
Розги... свалка... и кровь — расправляется кнут.
Нервно ходит она и бледнеет...
«Неужели ж на них нет уж вовсе суда?
Всё равно! Пусть не будет! Найдется узда!»
И решимость великая зреет...

День... Светло и тепло... Тротуары полны...
Вот несется коляска красиво.
На нее из людской тротуарной волны
Та же девушка смотрит пытливо:
Там с осанкой монарха, блестя мишурой,
Сняв с улыбкою кепи, июльский герой,
Как Нарцисс, перед публикой млеет.
Стала девушка, гневно сверкнул ее взор:
«Что за наглость?! Как смел он, палач! О, позор!»
И решимость в ней грозная зреет.
Дни идут. Пробегая печати столбцы,
Ищет девушка в пене газетной –
Где бормочут рабы, где ликуют глупцы, —
Ищет, нет ли там вести заветной.
Но напрасно! И шепчет ей сердце: пора!
От опричных судов не дождаться добра,
Больше незачем медлить удару...
И, обдумав и взвесив свой шаг роковой,
Понесла она твердой, бесстрашной рукой
Оскорбителю родины кару...

О, если б я владел тем даром песнопенья,
Которому дана волшебной силы власть
Над всеми струнами сердечного волненья
И всё подчинено: слеза, и смех, и страсть, —
Тогда бы, каждое подслушавши биенье
Всех честных на Руси сердец, в единый хор
Я слил бы их — и гимн святой, благоговейный,
Дрожа, разлился бы на весь родной простор!
И слышались бы в нем рокочущие звуки
Народной гордости, сознанья сил своих
И веры в будущность, в конец стыда и муки,
И звон оружия для битвы против них;
И ноты нежные любви и удивленья
К бесстрашной девушке звучали б в песне той,
И клики бурного восторга и волненья
Воюющих рядов фаланги молодой!
Но не дано мне сил титана песнопенья,
Всего не вылить мне ни в звуках, ни в словах,
Пред подвигом твоим стою я, полн смущенья,
И замирает стих на трепетных устах...
Но пусть я не могу твой подвиг благородный
Созвучьями стиха бессмертного почтить,
Могу я перед ним, пред славою народной,
Как дань души моей, и гордой, и свободной, —
В немом почтении колена преклонить!

------

А вы, кому судьба и страсти
Над ней вверяют приговор,
Что вы решили? В вашей власти
И оправданье, и позор.
Не ей позор иль оправданье:
Ее блестящий ореол
Лишь станет ярче от страданья,
Светя с Голгофы в темный дол...
Нет! Вы словами приговора
Свои внесете имена
В страницы чести иль позора
На все отныне времена!
Не вам судить перун громовый,
Уже он взвешен Русью всей,
И Русь сплела венок лавровый
Геройской дочери своей.
И, доверяя вашей чести,
Его народ вручает вам,
Чтоб перед жрицей правой мести
Сложить его к ее ногам.
Ужели ж, чуждые народу
И не поняв своей судьбы,
Вы продадите честь, свободу,
Всё — как трусливые рабы?
Нет, нет! Поняв свое призванье,
Вы, светлой думою полны,
Произнесете оправданье,
Как Руси верные сыны!

Февраль или март 1878

«Начало». Спб. 1878, № 2, апр., без подписи. 24 января 1878 (Посвящается Вере Ивановне Засулич) <Спб.: тип. газ. «Начало», 1878>, листовка; в части тиража восстановлен ст. 23, пропущенный в первой публ.

Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.)


Н. А. Морозов в беседе с А. А. Шиловым высказал предположение, что автор не революционер, а скорее из круга «попутчиков» типа А. А. Ольхина, А. Л. Боровиковского и др. Не исключено, что автор именно Ольхин, имевший некоторое отношение к процессу. По поручению защитника Засулич П. А. Александрова он обращался к С. С. Голоушеву с просьбой выступить на суде в качестве свидетеля (см.: «Былое». 1918, № 7/9. С. 150).

Загл. стихотворения — дата покушения В. И. Засулич на Ф. Ф. Трепова. Покушение было ответом на расправу, которой подвергся 13 июля 1877 г. в Доме предварительного заключения в Петербурге политический заключенный А. С. Емельянов-Боголюбов. Появившись на тюремном дворе во время прогулки заключенных, Трепов за неотдание поклона ударил Емельянова, сбив с него шапку, приказал посадить в карцер и наказать 25 ударами розог. Этот акт вызвал протест заключенных, закончившийся их избиением, заключением в карцер и пр. В революционных кругах было принято решение отомстить Трепову. 31 марта Засулич была оправдана судом присяжных заседателей, и Трепов вынужден был подать в отставку.

Зазнавшийся лакей — Трепов. Июльский герой — он же (по дате расправы над Емельяновым). А вы, кому судьба и страсти Над ней вверяют приговор. Из этих строк видно, что ст-ние написано до вынесения приговора, т. е. до 31 марта 1878 г. Голгофа — гора близ Иерусалима, на которой, по преданию, был распят Иисус Христос; употреблено здесь иносказательно.


Засулич В. И. (1849—1919) сблизилась с революционными кругами еще в середине 1860-х годов. В апреле 1869 г. была арестована по делу Нечаева и после двухлетнего тюремного заключения выслана в 1871 г. под гласный надзор полиции в г. Крестцы Новгородской губернии, затем в Тверь, а потом в Солигалич. Затем жила в Харькове и Киеве, где вошла в разгромленный полицией в 1876 г. кружок «Киевских бунтарей» (В. К. Дебагорий-Мокриевич и др.) и принимала участие в «хождении в народ». 24 января 1878 года стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова. 31 марта судом присяжных заседателей оправдана. После суда эмигрировала и вскоре сблизилась с чернопередельцами. В 1883 г. была одной из основательниц группы «Освобождение труда», после III
съезда РСДРП примкнула к меньшевикам. Процесс В. И. Засулич многократно излагался в воспоминаниях современников и документальных публ. (см., например: «Процесс В. Засулич». Спб., 1906; Глаголь С. (Голоушев). Процесс первой русской террористки // «Былое» 1918, № 7/9. С. 147—162; Кони А. Ф. Воспоминания о деле Веры Засулич // Собр. соч. М., 1966. Т. 2. С. 24—252).