ПЕСНЯ
О СОКОЛЕ
М. Горький
Море – огромное, лениво вздыхающее у берега, - уснуло и неподвижно
в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там
с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых
облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что
небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные
волны, сонно всползая на берег.
Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли
свои вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились, одетые
теплой и ласковой мглой южной ночи.
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени
и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный
плеск воды и вздохи пены, — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую
вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.
— А-ала-ах-а-акбар!… — тихо вздыхает Надыр-Рагим-оглы, старый крымский чабан,
высокий, седой, сожженный южным солнцем, сухой и мудрый старик.
Мы с ним лежим на песке у громадного камня, оторвавшегося от родной горы, одетого
тенью, поросшего мхом, — у камня печального, хмурого. На тот бок его, который
обращен к морю, волны набросали тины, водорослей, и обвешанный ими камень кажется
привязанным к узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор. Пламя нашего костра
освещает его со стороны, обращенной к горе, оно вздрагивает, и по старому камню,
изрезанному частой сетью глубоких трещин, бегают тени.
Мы с Рагимом варим уху из только что наловленной рыбы и оба находимся в том настроении,
когда все кажется призрачным, одухотворенным, позволяющим проникать в себя, когда
на сердце так чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания думать.
А море ластится к берегу, и волны звучат так ласково, точно
просят пустить их погреться к костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится
более повышенная и шаловливая нота — это одна из волн, посмелее, подползла ближе
к нам.
Рагим лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит
в мутную даль, опершись локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья
шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь
в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он
говорит с морем:
— Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и
пророку? Может, он — вот в этой пене... И те серебряные пятна на воде, может,
он же... кто знает?
Темное, могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем
появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин
гор и теперь задумчиво льет свой свет на море, тихо вздыхающее ей навстречу,
на берег и камень, у которого мы лежим.
— Рагим!.. Расск
— Зачем? — спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.
— Так! Я люблю твои сказки.
— Я тебе все уж рассказал... Больше не знаю...— Это он хочет,
чтобы я попросил его. Я прошу.
— Хочешь, я расскажу тебе песню? — соглашается Рагим.
Я хочу слышать старую песню, и унылым речитативом, стараясь
сохранить своеобразную мелодию песни, он рассказывает.
I
«Высоко в горы вполз Уж и лег
там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в море.
«Высоко в небе
сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о камень...
«А по ущелью, во
тьме и брызгах, поток стремился навстречу морю, гремя камнями...
«Весь в белой пене,
седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.
«Вдруг в то ущелье,
где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях...
«С коротким криком
он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень...
«Уж испугался,
отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты...
«Подполз он ближе
к разбитой птице и прошипел он ей прямо в очи:
« — Что, умираешь?
« — Да, умираю!
— ответил Сокол, вздохнув глубоко.— Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро
бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!
« — Ну что же —
небо? — пустое место... Как мне там ползать? Мне здесь прекрасно... Тепло и
сыро!
«Так Уж ответил
свободной птице и усмехнулся в душе над нею за эти бредни.
«И так подумал:
«Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет...»
«Но Сокол смелый
вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами.
«Сквозь серый камень
вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.
«И крикнул Сокол
с тоской и болью, собрав все силы:
« — О, если б в
небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я... к ранам груди и... захлебнулся
б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..
«А Уж подумал:
«Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так стонет!..»
«И предложил он
свободной птице: «А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся. Быть может,
крылья тебя поднимут и поживешь ты еще немного в твоей стихии».
«И дрогнул Сокол
и, гордо крикнув, пошел к обрыву, скользя когтями по слизи камня.
«И подошел он,
расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и — вниз скатился.
«И сам, как камень,
скользя по скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя перья...
«Волна потока его
схватила и, кровь омывши, одела в пену, умчала в море.
«А волны моря с
печальным ревом о камень бились... И трупа птицы не видно было в морском пространстве...»
II
«В ущелье лежа,
Уж долго думал о смерти птицы, о страсти к небу.
«И вот взглянул
он в ту даль, что вечно ласкает очи мечтой о счастье.
« — А что он видел,
умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, как он, умерши,
смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А я ведь мог бы
узнать все это, взлетевши в небо хоть ненадолго.
«Сказал и — сделал.
В кольцо свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой блеснул на солнце.
«Рожденный ползать
— летать не может!.. Забыв об этом, он пал на камни, но не убился, а рассмеялся...
« — Так вот в чем
прелесть полетов в небо! Она — в паденье!.. Смешные птицы! Земли не зная, на
ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Там
только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем
же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство своих желаний и
скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы!.. Но не обманут
теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я — видел небо... Взлетал в него
я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю.
Пусть те, что землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам
я не поверю. Земли творенье — землей живу я.
«И он свернулся
в клубок на камне, гордясь собою.
«Блестело море,
все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.
«В их львином реве
гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной
песни:
«Безумству храбрых
поем мы славу!
«Безумство храбрых
— вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью... Но
будет время - и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни
и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!
«Пускай ты умер!..
Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом
гордым к свободе, к свету!
«Безумству храбрых
поем мы песню!..»
...Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя
в даль моря. На воде все больше серебряных пятен от лунных лучей... Наш котелок
тихо закипает.
Одна из волн игриво
вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове Рагима.
— Куда идешь?..
Пiла! — машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается обратно в море.
Мне нимало не смешна
и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно
живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем
дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной,
сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором звезд написано нечто торжественное,
чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
Все дремлет, но
дремлет напряженно чутко, и кажется, что вот в следующую секунду все встрепенется
и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. Эти звуки расскажут
про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек,
и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну, откуда навстречу ей трепетные
узоры звезд тоже зазвучат дивной музыкой откровения…
1895, 1899
Горький М. Макар Чудра и другие рассказы. Изд. 7-е. М., "Детская
литература", 1977 (Печ. по кн.: М. Горький. Полн. собр. соч. Изд. "Наука",
М., 1970).
Впервые появилось 5 марта 1895 года в "Самарской газете" под заглавием
"В Черноморье". Вошло в сборник Горького "Очерки и рассказы"
(1898). Для второго издания сборника (1899) текст был переработан: в частности,
был добавлен знаменитый абзац "Безумству храбрых поем мы славу!..."