ВЛАДИМИР ФЕДОСЕЕВИЧ РАЕВСКИЙ

(1795—1872)

получил прозвище «первого декабриста»: он был арестован в феврале 1822 года, за три с половиной года до восстания. Его революционная деятельность проходила в расположенной в Кишиневе 16-й дивизии. Раевский был адъютантом командира дивизии, члена «Союза благоденствия» генерала М. Ф. Орлова. Пропаганда среди солдат привела к аресту. Раевский никого не предал на следствии и показал себя человеком высокой честности и принципиальности. Пробыв несколько лет в заключении, он в 1827 году был приговорен к ссылке в Сибирь.

Раевский писал стихи с молодых лет и до конца жизни; многие не сохранились. Политические стихотворения Раевского нелегально распространялись в списках и были хорошо известны современникам.

К 1821 году относится знакомство Раевского с Пушкиным: оба очень ценили друг друга. Творческий опыт политической лирики Раевского, несомненно, был учтен Пушкиным.

При жизни Раевского в печати появилось лишь несколько, далеко не самых значительных, его произведений. Лучшие были написаны во время заключения в Тираспольской крепости — это лирика боевой политической направленности, новая ступень в развитии русской гражданской поэзии. Раевский обличает не зло вообще, а конкретные условия русской действительности 1820-х годов, его патриотический пафос направлен на разоблачение самодержавия, на борьбу за свободу народа, он верит в неизбежность социальных потрясений.

О Раевском см.: Цявловский М. А. Стихотворения Пушкина, обращенные к В. Ф. Раевскому // «Временник Пушкинской комиссии». Л., 1941. Вып. 6. С. 41—50; Оксман Ю. Г. Ранние стихотворения В. Ф. Раевского (1816—1822) // «Лит. наследство». 1956. Т. 60, кн. 1. С. 517—530; Архипова А. В., Базанов В. Г. В. Ф. Раевский и декабристская поэзия // Раевский В. Ф. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., 1967. С. 5 — 50 (Б-ка поэта, БC).

Материалы судебного процесса и документы о жизни Раевского в ссылке см.: «В. Ф. Раевский: Материалы о жизни и революционной деятельности: В 2-х т.» Иркутск, 1981.


К друзьям (1822)
Певец в темнице (1822)


К ДРУЗЬЯМ

Итак, я здесь… за стражей я…
Дойдут ли звуки из темницы
Моей расстроенной цевницы
Туда, где вы, мои друзья?
Еще в полусвободной доле
Дар Гебы пьете вы, а я
Утратил жизни цвет в неволе,
И меркнет здесь заря моя!
В союзе с верой и надеждой,
С мечтой поэзии живой
Еще в беседе вечевой
Шумит там голос ваш мятежный.
Еще на розовых устах,
В объятьях дев, как май, прекрасных
И на прелестнейших грудях
Волшебниц милых, сладострастных
Вы рвете свежие цветы
Цветущей девства красоты.
Еще средь пышного обеда,
Где Вакх чрез край вам вина льет,
Сей дар приветный Ганимеда
Вам негой сладкой чувства жжет.
Еще расцвет душистой розы
И свод лазоревых небес
Для ваших взоров не исчез.
Вам чужды темные угрозы,
Как лед холодного суда,
И не коснулась клевета
До ваших дел и жизни тайной,
И не дерзнул еще порок
Угрюмый сделать вам упрек
И потревожить дух печальный.
Еще небесный воздух там
Струится легкими волнами
И не гнетет дыханье вам,
Как в гробе, смрадными парами.
Не будит вас в ночи глухой
Угрюмый оклик часового
И резкий звук ружья стального
При смене стражи за стеной.
И торжествующее мщенье,
Склонясь бессовестным челом,
Еще убийственным пером
Не пишет вам определенья
Злодейской смерти под ножом
Иль мрачных сводов заключенья...
О, пусть благое провиденье
От вас отклонит этот гром!
Он грянул грозно надо мною,
Но я от сих ужасных стрел
Еще, друзья, не побледнел
И пред свирепою судьбою
Не преклонил рамен с главою!
Наемной лжи перед судом
Грозил мне смертным приговором
«По воле царской» трибунал.
«По воле царской?» — я сказал
И дал ответ понятным взором.
И этот черный трибунал
Искал не правды обнаженной,
Он двух свидетелей искал
И их нашел в толпе презренной.
Напрасно голос громовой
Мне верной чести боевой
В мою защиту отзывался,
Сей голос смелый пред судом
Был назван тайным мятежом
И в подозрении остался.
Но я сослался на закон,
Как на гранит народных зданий.
«В устах царя,— сказали,— он,
В его самодержавной длани,
И слово буйное «закон»
В устах определенной жертвы
Есть дерзновенный звук и мертвый...»
Итак, исчез прелестный сон!..
Со страхом я, открывши вежды,
Еще искал моей надежды –
Ее уж не было со мной,
И я во мрак упал душой...
Пловец, твой кончен путь подбрежный,
Мужайся, жди бедам конца
В одежде скромной мудреца,
А в сердце — с твердостью железной.
Мужайся! Близок грозный час,
Он загремит в дверях цепями,
И, может быть, в последний раз
Еще окину я глазами Луга, и горы, и леса
Над светлой Тирасы струею,
И Феба золотой стезею
Полет по чистым небесам
Над сердцу памятной страною,
Где я надеждою дышал
И к тайной мысли устремлял
Взор светлый с пламенной душою.
Исчезнет всё, как в вечность день;
Из милой родины изгнанный,
Я буду жизнь влачить, как тень,
Средь черни дикой, зверонравной,
Вдали от ветреного света,
В жилье тунгуса иль бурета,
Где вечно царствует зима
И где природа как тюрьма;
Где прежде жертвы зверской власти,
Как я, свои влачили дни;
Где я погибну, как они,
Под игом скорбей и напастей.
Быть может — о, молю душой
И сил и мужества от неба! —
Быть может, черный суд Эреба
Мне жизнь лютее смерти злой
Готовит там, где слышны звуки
Подземных стонов и цепей
И вопли потаенной муки;
Где тайно зоркий страж дверей
Свои от взоров кроет жертвы.
Полунагие, полумертвы,
Без чувств, без памяти, без слов,
Под едкой ржавчиной оков,
Сии живущие скелеты
В гнилой соломе тлеют там,
И безразличны их очам
Темницы мертвые предметы.
Но пусть счастливейший певец,
Питомец муз и Аполлона,
Страстей и бурной думы жрец,
Сей берег страшный Флегетона,
Сей новый Тартар воспоет:
Сковала грудь мою, как лед,
Уже темничная зараза.
Холодный узник отдает
Тебе сей лавр, певец Кавказа;
Коснись струнам, и Аполлон,
Оставя берег Альбиона,
Тебя, о юный Амфион,
Украсит лаврами Бейрона.
Оставь другим певцам любовь!
Любовь ли петь, где брызжет кровь,
Где племя чуждое с улыбкой
Терзает нас кровавой пыткой,
Где слово, мысль, невольный взор
Влекут, как явный заговор,
Как преступление, на плаху
И где народ, подвластный страху,
Не смеет шепотом роптать.
Пора, друзья! Пора воззвать
Из мрака век полночной славы,
Царя-народа дух и нравы
И те священны времена,
Когда гремело наше вече
И сокрушало издалече
Царей кичливых рамена.
Когда ж дойдет до вас, о други,
Сей голос потаенной муки,
Сей звук встревоженной мечты?
Против врагов и клеветы
Я не прошу у вас защиты:
Враги, презрением убиты,
Иссохнут сами, как трава.
Но вот последние слова:
Скажите от меня О<рлов>у,
Что я судьбу мою сурову
С терпеньем мраморным сносил,
Нигде себе не изменил
И в дни убийственныя жизни
Немрачен был, как день весной,
И даже мыслью и душой
Отвергнул право укоризны.
Простите... Там для вас, друзья,
Горит денница на востоке
И отразилася заря
В шумящем кровью потоке.
Под тень священную знамен,
На поле славы боевое
Зовет вас долг — добро святое.
Спешите! Там волкальный звон
Поколебал подземны своды
И пробудил народный сон
И гидру дремлющей свободы!

1822

«Русская потаенная литература XIX столетия». Отдел первый. Стихотворения. Ч. 1. / Предисл. Н. Огарева. Лондон, 1861, под загл. «Послание к друзьям»; Рылеев К. Полн. собр. соч. Лейпциг, 1861,— в обоих изд. ошибочно приписано Рылееву. Печ. по: «Голос минувшего». 1917, № 7/8 (по списку ГПБ, с восстановлением пропущенной строки после ст. 48 по др. изд.).

Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.)


ПЕВЕЦ В ТЕМНИЦЕ

О, мира черного жилец!
Сочти все прошлые минуты;
Быть может, близок твой конец
И перелом судьбины лютой!

Ты знал ли радость — светлый мир,
Души награду непорочной?
Что составляло твой кумир —
Добро иль гул хвалы непрочной?

Читал ли девы молодой
Любовь во взорах сквозь ресницы?
В усталом сне ее с тобой
Встречал ли яркий луч денницы?

Ты знал ли дружества привет
Всегда с наружностью холодной
Давал ли друг тебе совет
Стремиться к цели благородной?

Дарил ли щедрою рукой
Ты бедных золотом и пищей?
Почтил ли век под сединой
И посещал ли бед жилища?

Одним исполненный добром
И слыша стон простонародный,
Сей ропот робкий под ярмом,
Алкал ли мести благородной?

Сочти часы, вступя в сей свет,
Поверь протекший путь над бездной,
Измерь ее — и дай ответ
Потомству с твердостью железной.

Мой век, как тусклый метеор,
Сверкнул в полуночи незримый,
И первый вопль как приговор
Мне был судьбы непримиримой.

Я неги не любил душой,
Не знал любви, как страсти нежной,
Не знал друзей, и разум мой
Встревожен мыслию мятежной.

Забавы детства презирал,
И я летел к известной цели,
Мечты мечтами истреблял,
Не зная мира и веселий.

Под тучей черной, грозовой,
Под бурным вихрем истребленья,
Средь черни грубой, боевой,
Средь буйных капищ развращенья

Пожал я жизни первый плод
И там с каким-то черным чувством
Привык смотреть на смертный род,
Обезображенный искусством.

Как истукан, немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе:
Над ним бичей кровавый род
И мысль и взор казнит на плахе.

И вера, щит царей стальной,
Узда для черни суеверной,
Перед помазанной главой
Смиряет разум дерзновенный.

К моей отчизне устремил
Я, общим злом пресытясь, взоры,
С предчувством мрачным вопросил
Сибирь, подземные затворы;

И книгу Клии открывал,
Дыша к земле родной любовью;
Но хладный пот меня объял —
Листы залиты были кровью!

Я бросил свой смиренный взор
С печалью на кровавы строки,
Там был подписан приговор
Судьбою гибельной, жестокой:

«Во прах и Новгород и Псков,
Конец их гордости народной.
Они дышали шесть веков
Во славе жизнию свободной».

Погибли Новгород и Псков!
Во прахе пышные жилища!
И трупы добрых их сынов
Зверей голодных стали пища.

Но там бессмертных имена
Златыми буквами сияли;
Богоподобная жена,
Борецкая, Вадим,— вы пали!

С тех пор исчез как тень народ
И глас его не раздавался
Пред вестью бранных непогод.
На площади он не сбирался

Сменять вельмож, смирять князей,
Слагать неправые налоги,
Внимать послам, встречать гостей,
Стыдить, наказывать пороки,

Войну и мир определять.
Он пал на край своей могилы,
Но рано ль, поздно ли опять
Восстанет он с ударом силы!

1822

«Русская старина». 1887, № 10, с ценз. пропуском последних восьми строк. Печ. по «Литературной газете». 1935, 24 и 29 сент. (по альбому 1820—1830-х годов ГБЛ; идентичный текст — в списке Пушкинского Дома).

Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта. Большая сер.)


ПРИМЕЧАНИЯ

К друзьям. Впервые в легальной печати: «Русская старина». 1890, № 5 (по неизвестному ныне автографу), под загл. «К друзьям в Кишинев», с ценз. купюрами (впервые с именем Раевского). Датируется по Раевский В. Ф. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., 1967 (Б-ка поэта, БС); там же дана подробная архивно-библиогр. справка о других списках и автографах (с. 240—241). Обращено к трем членам «Союза благоденствия»: генералу М. Ф. Орлову (недавнему участнику «Арзамаса»), подполковнику И. П. Липранди (впоследствии политическому провокатору), ротмистру К. А. Охотникову и А. С. Пушкину; ст. 125—126 обращены непосредственно к Пушкину (Но пусть счастливейший певец, Питомец муз и Аполлона...). Цевница — старинный музыкальный инструмент типа флейты, эмблема поэзии. Геба (греч. миф.) — богиня юности. Ганимед (греч. миф.) — виночерпий олимпийских богов, прекрасный юноша. Рамена — плечи. Он двух свидетелей искал. Речь идет о реальных деталях судебного следствия, о поисках материала для обвинения. Тираса - Днестр; на этой реке находилась Тираспольская крепость, в которой был заключен Раевский. Бурет — бурят. Суд Эреба (греч. миф.)— суд над душами мертвых в мрачных подземельях Аида. Берег страшный Флегетона (греч. миф.) — подземное царство, ад на берегу огненной реки. Альбион — древнее название Англии. Юный Амфион — Пушкин; по имени сына Зевса, обладавшего божественным даром игры на лире: под его музыку камни сами укладывались в стену. Скажите от меня О<рлов>у и т. д. Раевский здесь говорит, что он не предал М. Ф. Орлова, несмотря на то что его к этому склоняли. Горит денница на востоке. Имеется в виду греческое восстание 1821 г. против турецкого ига и последовавшие затем волнения. Волкальный звон — вероятно, от слова «вулкан».

Певец в темнице. Книга Клии — книга истории, по имени музы истории Клио (греч. миф.). Во прах и Новгород и Псков и т. д. Речь идет об утрате Новгородом (в 1478 г.) и Псковом (в 1510 г.) своего самоуправления и независимости и присоединении их к Русскому централизованному государству. Теме Новгорода и его вечевого правления, являвшегося подобием республиканского строя, был посвящен целый ряд произведений русской прогрессивной литературы ХVIII — XIX вв.— Я. Б. Княжнина, Пушкина и в особенности поэтов-декабристов (К. Ф. Рылеева, А. И. Одоевского), Л. А. Мея, А. А. Григорьева и др. Борецкая — так называемая Марфа Посадница, жена новгородского посадника И. А. Борецкого; после смерти мужа возглавила в 1471 г. боярскую группу, боровшуюся против присоединения Новгорода к Московскому великому княжеству; в 1478 г. была пострижена в монахини. Вадим — легендарный герой Древнего Новгорода (IX в.), по преданию возглавивший восстание против Рюрика и павший в неравной борьбе с врагом.