КУКОЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ТОРОПЦЕ

(Фольклорный театр / Сост., вступ. ст., предисл. к текстам и коммент. А. Ф. Некрыловой, Н. И. Савушкиной. - М.: Современник, 1988. - (Классическая б-ка «Современника»). - с. 356-366, комментарии с. 467.)


Побывавший в городе Торопце Псковской губернии в начале 1860-х годов М. И. Семевский, натолкнулся там на довольно устойчивую традицию кукольных представлений. Исследователь рассказал о двух местных кукольниках, которые в течение многих лет на святках и в масленицу «комедь спущали».

Главным «комедчиком» считался башмачник Василий Кириллович Михайлов, по прозвищу Клиш — «худощавый, с русой бородой и плутовскими глазами парень лет тридцати». Первые сцены его представления отдаленно напоминали вертепную драму, — правда, царь Ирод был заменен безымянным жестоким царем, непонятно, по какой причине повелевающий убить «до четырнадцати тысяч младенцев», Рахиль превращена в русскую бабу без ребенка. В целом же спектакль Клиша — это набор сценок, совершенно не связанных друг с другом, в которых выводились в комическом или сатирическом виде персонажи, хорошо известные торопчанам по жизни, по местному фольклору.

Семевский подробно описал атмосферу представления, реакцию зрителей, способ показа комедии. Избушка Клиша «стоит на одной из глухих улиц, но по вечерам во все святки до крещения, а потом по воскресеньям и каждый вечер на масленице ее легко найти: над ней высоко-высоко горит фонарь». «У маленькой калиточки сидит Клишиха, жена Василия, с пряниками, лоток или санки освещаются огарком; в темных сенях — толпа девиц с их возлюбленными: смех, шутки, щелканье орешков, поцелуи <...>. Из избы слышны звуки визгливой скрипки - то Клиш зачинает комедь да зазывает публику».

Примерно то же происходило и у Чижа — второго торопецкого «комедчика», ученика и соперника Клиша. Здесь разыгрывалась «бумажная» комедь, которая строилась по принципу райка (см. соответствующий раздел в данном сборнике): возникающие на холсте теневые изображения сопровождаются остроумными, комедийными или пустячными комментариями. Иногда такие комментарии представляли собой переделки стихов и песен, вероятно, из лубочных картинок или книжек для народа (сцена в суде, песня «Жизни тот один достоин»), включены сюда и длинные диалоги из пьес народного театра — такова сцена с Барином и Слугой, которая заканчивается неожиданно: разыгрыванием популярнейшей картинки о том, как лекарь переделывал старух на молодых женщин.

Из разговора с комедчиками Семевский узнал, что, несмотря на большую популярность этих представлений, традиция в момент его приезда пошла на спад. «Ноне далеко не то, <...> что годов еще восемь назад: тогда в Торопце десять комедий спущали, и всякому доход был, нонче и народу меньше стало и беднее он, не стоит и комедь спущать, — говорил писателю Клиш. — Завести комедь, как у меня, кукольную, рублей надо десять стерять, потому столик, станок, стоит пятьдесят копеек, куклы рублей шесть, за одного Абакумова — толстую куклу, один рубль заплатил, и то по знакомству с лавочницей, да на свечи надо, да скрипачу, помощнику моему».

Закончил свой рассказ о торопецком театре Семевский такими словами: «Если сказать правду, то в существовании даже этих комедий нельзя не видеть относительную развитость или по крайней мере особую черту в характерах торопчан и торопчанок: у них есть потребность представлений, театра, есть любовь к острой, иногда и злой шутке над властями и тем, кто по положению выше их: господа, духовные, судьи, богачи, приказные — все подвергаются их насмешкам. Нередко то, что говорится зрителями при появлении куклы или тени от бумажной фигуры, несравненно острее и забавнее того, что поет или говорит Чиж либо Клиш. В удачное время недели в три-четыре Клиш собирает до пятнадцати рублей. Стало быть, тысяча пятьсот посетителей перебывает в его избенке и в сотый, быть может, раз переслушает его балясничанье!»

***

М. И. Семевский

I

<...> Из избы слышны звуки визгливой скрипки — то Клиш зачинает комедь да зазывает публику. Публика платит по копейке и занимает места. Изба разделена занавеской на две половины, на одной стоят скамейки для зрителей, за занавеской два скрипача и особый столик с прорезанными скважинами: из-за занавеса высовывается рука Клиша и на столе являются куклы. Комедь спущена. Смех, остроты и разные применения к живым лицам со стороны публики встречают каждую куклу. Куклы на проволоках скачут, дерутся, кланяются, дергают руками и ногами. Все это грубо, аляповато, но Клиш балясничает, поет, скрипка визжит и зрители в восхищении.

«Начинается комедь, чтоб народу не шуметь: русский народ будем сверху пороть!

Едет Царь и кричит: «Воины мои, воины, солдаты вооруженные, престаньте пред своим победителем!»

Являются Солдаты: «О, царь наш, царь! Почто воинов призываешь, каким делом повелеваешь?»

Царь. Сходите, убейте до четырнадцати тысяч младенцев.

Является Баба.

Солдат (говорит). Что за баба, что за пьяна, пришла пред царем, расплакалась. Взять ее и заколоть. О, прободи твою утробу!

Является Черт к Царю.

<Черт>. Возьмем твою душу и потащим в тот рай, где горшки обжигают, туда вас и все черти тягают.

Мужчина и Баба.

Баба (поет).
Ты поляк, ты поляк, а я католичка:
Купи вина, люби меня, а я невеличка!
Мужчина (поет).
Здравствуй, милая, хорошая моя!
Чернобровая похожа на меня.
Вот жги, говори,
Рукавички барановые,
А другие не помаранные!
Казак (поет).
Запели казаки,
Затанцевали казаки,
Аж кони, кони
В роскошном поле...
А наш казак
Жинки не мает.

Является Барыня.

Барыня.
Здравствуй, козаче! Играй, музыкант:
Ходит казак по бережку,
Берег обломился,
Казак утопился.
А не черт тебя нес,
Не подмазавши колес,
На дырявый мост...
Женщина (в русском платье и кокошнике поет).
Вы торопецкие девушки,
Новгородские лебедушки,
У вас жемчужные кокошнички,
По закладам много хаживали,
Много денег оне нашивали:
Когда рубль, когда два,
Когда всех полтора! <...>
Барин и Барыня.
Ах ты, моя барыня,
Ах ты, моя сударыня!
Ты ли новомодная,
Ты моя красавица!
Пила кофе, пила чай,
Пришел милый невзначай!
Две Барыни.
У барыни чепчик новый,
А затылок бритый, голый!
Барыня, ты моя сударыня!
Самовары часто греешь,
Дома гроша не имеешь!
Ты моя барыня...
Ах, барыня пышна,
На улицу вышла
Руки не помывши,
Чаю не напившись.
Ты моя барыня...»

<...> Вылезает пузатый Мужчина-кукла, кукла играет на контрабасе. Публика приветствует пузатого криками: «Иван Федорович Абакумов!» (Торопецкий богатый купец).

Играл Губкин на гитаре,
Спиридон пошел плясать...

<...> И так далее, все куплеты и разговоры в этом же роде. Комедь заканчивается обращением к публике:

Не судите, господа!
На дробь, на порох,
На многие лета!
С праздником,
С народом пришедшим
Да с гостям сумасшедшим!
Пу-ф, п-у-ф!

С Клиша пот градом катит; в избе душно, свечка нагорела, дым ходит столбом от куренья махорки гостями; в сенях хлопает дверь, да пар морозного воздуха густыми клубами валит в горенку. Скорей на чистый воздух!

II

У Чижа <...> комедь бумажная, фигуры вырезаны из сахарной бумаги, на ниточках, их показывают тенями на простыне <...>.

В темной горенке, пред простыней, за которой горит свеча и стоят Чиж с товарищем, сидят дети, девушки, женщины... Комедь зачинается.

На холсте тени оленей и быков. Чиж говорит:

— Олени золоторогие и быки безрогие в саду разгуливают. Проста солонина, по три денежки за фунт.

<Появляется> слон:

— Слон персидский. На нем человек, сидя, молотком в голову бьет. Он много бед натворил, сухарей потопил <...>

Идет черт:

— Вот новый лекарь, старый аптекарь, он старых баб на молодых переделывает. У кого живот болит — приходите к нему лечить, он новые зубы вставляет, старые вон выбивает, чирьи вырезает, болячки вставляет.

Едет богатырь:

— Вот здесь, при полночном мраке быть назначено злой драке, спрячьтесь к месту и смотрите, примечайте, не дремлите. Кто задремлет — пятачок, а нет, так отдаст и весь четвертачок!

Плотник:

— Сходить было до села, здесь бывала работа завсегда.

Является хозяин.

- А кто ты такой?
- Я плотник и всем делам охотник.
- Ох, братец, да у меня работишки понакопилось.
- Это наше дело.
- Ты только один?
- А нас будет и двое, бери любое.

Показывается мельница, выходит из нее черт:

— Вот этот самый домовой в кудрявой роще своей, под кремнистым камнем стерегет богатый клад.
Черт (говорит хозяину). Вот тебе наряд от демонского воеводы, вот тебе мое злато и живи богато: пей, ешь, веселись, только на этот камень не садись.
Хозяин. Ох, какое я огорчение получил! Надо думать да гадать, куда бы мне свое имение девать. Если нанять приказчиков, построить кладовые, то очень будут расходы большие. Да что ж я вздумал наконец: есть у меня приказ- чик, скряга купец. Приказчик, зови работников!
Приказчик (кричит). Федька Апалонов, Тимох, Ярмоха, Максим и шапочка с ним, как выйдет на завалину, заиграет во скрипицу, мы все его слушаем; и Мартын, что покрал железные двери, подите сюда! Ставьте мельницу на камень.

Является черт:

— Ха-ха-ха! Что тут сделалось? Мельница без клада не строится, в ней много чертей водится. Сходить было за товарищем.

Является другой черт, они ломают мельницу.

— A! Кровь потекла, и пыль покапала...

Является сатана, говорит хозяину:

— Бес и рек: ты злой человек, отрезать тебе уши да нос, с тебя будет чудесный купорос, моему главному дохтору <...> для переварки старых старух на молодых молодух.

Ставится государственная контора, сидит за столом писарь:

Вот в государственной конторе
Сидит молодец в уборе,
И с затылку у него коса
До шелкова пояса.
Перед ним бумаг горой,
На столе чернил ведро,
Под столом лежит перо,
За ухом другое.
Вот идут к нему двое:
«Вот как этот-то детина
Выпросил у меня в долг три алтына,
И росту столько ж обещал,
Ну я ему и дал.
Как пришли мы на кружало,
То и денег у него не стало.
Что ж мне делать? За бока
Взял я разом должника.
Он мне денежки отдал
И с процентом разобрал...
Теперь дело наше с тобой право.
Рассуди, господин судья, нас здраво». -
«Брат, не лучше ль нам с тобой
Кончить дело мировой?

Входит Судья.

Ведь этот судья грозной!
Он как вскочит да как крикнет,
Ни один у нас не пикнет.
Отдал бы по чести,
Только б ноги унести». —
«Пойдем же, брат, поскорее».
Судья (кричит).
Нет, постойте, не уйдете,
Вы опять сюда придете!
«А что такое, господин судья?» —
«А вот что такое, мошенники:
Вы с этаким пустым делам
Не ходили б по судам,
А то я прикажу
И на тюрьму засажу.
Запиши их в журнал:
«В кабаке драться —
А по судам ходя, не разбираться».
Рассудил!

Является конница; за ней Офицер и кричит: «Во фрунт! Дивизион вперед! Дирекция направо, скорым волшебным шагом в три приема марш!» (Проходят.) Идут ратники, флейтщики, музыканты. Барабанщики в барабаны бьют, сами в музыку поют. Семен Сильвестров наперед идет, знамя несет босый! А Васька- Барсук во скрипку играет. Офицер командует: «Ребята, сыграйте нам песню поскорей!» Сам полковник долой с коня слезает и сам песню зачинает:

Жизни тот один достоин,
Кто на смерть всегда готов.
Православный русский воин,
Не считая, бьет врагов.

Морской флот англичан отправляется в свою землю. Вот тут корабли иные, от похмелья как шальные, едва ноги волокут. Вот несчастный корабль погибает... погиб... пропал... прямо Клишихе в пряники попал.

Городской дом. Выходит Барин с трубкой и кричит:

- Ванюшка! Слуга новый!
- Чего изволите, барин голый?
- Как, разве я голый?
- Нет, барин добрый.
- Поил ли ты коня?
— Поил, барин.
— Отчего ж у него губа суха?
— Оттого, что прорубь высока.
— Дурак, ты б ее подсек.
— Я до чего досек, — все четыре ноги прочь отсек, а за хвост взял и под лед подоткал.
— Дурак; она захлебнется!
— Не, барин, получше напьется.
— Много ль у меня на конюшне стоят?
— А две стоят, да и те едва дышат.
— Ты мне всех коней поизмучил. Пошел, позови приказчика, тот на грош поумней тебя. Приказчик!
— Чего изволите, баринушка?
— Поди сюды.
— Недосуг, баринушка, курята не доены, коровы на нашесте сидят.
— Вот мошенник! Кто ж курят доит, а коров на нашест сажает? Поди сюда!
— Чего изволите, барин?
— Я нынешний год на дачах проживал, в Питербурхе, домашних обстоятельств не знал, каков у нас нонче хлеб родился?
— Не знаю, баринушка, я старый хлев свалил, а новый постановил.
— Дурак, я тебе не то говорю.
— Это, баринушка, я не о том вам и сказываю.
— Я тебя что спросил?
— А вот, баринушка, что: слухай, я буду молчать.
— Ну, ну, говори.
— А вот, баринушка: хлеб отменно родился. Колос от колоса — не слыхать девичьего голоса, сноп от снопа — целая верста, а скирда от скирды — день езды.
— Хорошо. Куда ж ты этакий хлеб подевал?
— Слухай, баринушка: девкам сенным да внукам серым сто четвертей отдал, коровам да свиньям, да придворным твоим людям — сто четвертей, ребяткам малым да бабкам старым — сто четвертей.
— Фу, черт, где ты этаких баб понабрал?
— Помилуйте, баринушка, все ваши.
— Куда ж мы их девать будем?
— Не знаю, баринушка: если их продать — срам и в люди показать, а если их похоронить, то их и живых земля не примет.
— Дурак мужик! Ежели их продавать да хоронить, легче их переварить.
— Да это, баринушка, хорошо. Они будут молодые.
— Нет ли у тебя какого дохтура?
— Есть, баринушка. (Кричит.) Кори, кори, ходи сюды! Я тебе работушку найшел.

Входит врачель, господин спужался его.

— Фу, да ты черт!
— Нет, я не черт, я есть врачель Больфидар, а лечебный мой дар известен. Известен я по всему граду: куда вступлю во двор, где немочных собор, всем подам отраду: у кого порча иль чума, иль кто сойдет с ума — всем здравие даю <...> и смерть у меня трепещет.
— Когда ты так говоришь, должно быть, ты мне баб переваришь.
— Это дело мое, барин. Кричи приказчика, пусть зовет баб.
— Приказчик!
— Что ты, барин, грош даешь в ящик?
— Зови ко мне старух!
— Брат Филат, веди баб к баринушке.
Филат (говорит бабам). Смотрите, старушонки, отвечайте и кланяйтесь ему.
— Как его, бае, зовут?
— Иван Панкратьевич.

Бабы идут, сами плачут и барину кланяются:

— Иван Панкратьевич, батюшка, живы души на эфтой стуже!
— Да ничего, бабушки, здорово, здорово! У! Какие старые! Ну вот, бабушки, воля теперь вышла: я прежде вас переварю, потом на волю отпущу. Веди их, приказчик, на фабрику к врачелю!

Бабы воют:

— Милые мои детушки, и-о-х, и-о-х, и-о-х! Срам людской, позор позорской... и-о-х! (Не так плачут, как воют.)
— Приказчик!

Приказчик (плакамши):

— Чего изволишь, баринушка?
— Скоро ль будут бабы готовы? <...>

Барин, не дождавшись, идет на фабрику; баб кладет врачель в котлы.

— Хо, хо, хо! Огни горят, котлы кипят, тут ихния души варят. Много ль возьмешься в сутки переварить?
— Одну дюжину, барин.
— А — из дюжины?
— Полторы бабы! Да вот, столько ль не варил, да мало секрету положил: выварил одну Бабу-Ягу. Принимай, барин!

Барин спужался:

— Это черт!
— Нет, барин, баба твоя!
— Когда баба моя, сыграйте нам что-нибудь.

Ванька-Барсук играет, Чиж поет:

Как у наших у ворот
Стоял Мартын — кривой рот...

Барин с Бабой-Ягой пляшут, Яга тащит его в преисподнюю.

За этой сценой следует ряд других: цыгане поют песни и пляшут; проходят похороны «Фельдмаршала Гибенского-Заболканского Ивана Федоровича Ериеванского, капитана Гребенкина». Гребенкин вместе с женою своей патриархально лет тридцать комадовали торопецкою инвалидною командою; оба несколько лет уже покойны, но комедчики, «спуская» их похороны, подшучивают над обоими. Далее идут попы, служат молебен «закатистый» и поют пьяную песню. В новой сценке выходит Ванька-Барсук (живой — за простыней, играет на скрипице, а это бумажный Ванька) пляшет и поет. Далее: Нищий с сумой и счастие. Нищий жалуется на бедность, а когда счастье насыпает ему деньги в кошель, он пожадничал и с пустой сумой остался; потом идут шутки над Немцем-барином и его лакеем. Наконец, Чиж говорит:

— Вот вам и Чернец, а всей комедии конец!



Комментарии

Записано в середине XIX в. в г. Торопце Псковской губ. от двух комедчиков — Василия Кирилловича Михайлова (башмачника лет тридцати по прозвищу Клиш) и Чижа, имя и фамилия которого остались неизвестными.

Текст взят из очерка М. Семевского «Торопец» в кн.: Библиотека для чтения. Спб., 1863, декабрь, с 15—25.

Сахарная бумага — бумага, в которую обертывалась голова сахара.

Федька Апалонов, Тимох, Ярмоха, Максим... Мартын, что покрал железные двери. — «...года два назад кузнец Мартын снял было железные двери в доме одной купчихи, на рынке. Вообще все имена, которые вспоминают комедчики, есть живые лица, торопчане, что и потешает зрителя» (примеч. Семевского, с. 20).

Кружало — питейный дом.

Васька Барсук — «скрипач, тут же и играет за простыней» (примеч. Семевского, с. 21).

Кори — кормилец (примеч. Семевского, с. 23).

Воля теперь вышла. — Имеется в виду отмена крепостного права в 1861 г.