Михаэль Дорфман

“ВОКРУГ ДА ОКОЛО” МИФОВ О ГЕТТО

Anka Grupinska. Ciągłe po kołe, Rozmowy z Żołnierzami Getta Warszawskiego

http://kritika.nl/getto.htm


Почему уцелевшие в Холокосте, подпольщики из гетто, партизаны, узники концлагерей да и большинство спасшихся от уничтожения, молчали долгие 20-30, а кто и 50 и 60 лет? Почему они не могли рассказать своей правды ни в Израиле, ни в Америке, ни в СССР, ни в Польше? Почему не могли рассказать даже своим детям? Их история стала символом еврейского сопротивления, а став символом, неизбежно стала мифом. Миф заслонил живых людей.


Почему придуманные мифы заменили живую историю? Потому ли, что некому было рассказать свою правду? Или потому, что все равно те, кто не был там, не способны понять?  Или потому, что миф о том, что «шли как овцы на бойню», что всех убили, что бойцы гетто полегли все как один на алтарь новой Масады? Не могли не погибнуть, раз тотальный миф допускал лишь тотальную Катастрофу, тотальное уничтожение, тотальный героизм. На тех же, кто выжил, в лучшем случае смотрели, как на недоразумение. История живых людей расходится с мифом в силу множества причин. Тому виной официальная идеология государства, и еврейская традиция, и страх, что не поверят правде. Часто в силу еврейской привычки отодвигать в тень нехорошие вещи и обходить молчанием неудобные темы.

Ciągłe po kołe по-польски значит “вокруг да около”. Так называется книга бывшего атташе по культурным связям посольства Польши в Израиле Анки Групиньской. “Вокруг да около. Беседы с солдатами Варшавского гетто” - Ciągłe po kołe, Rozmowy z Żołnierzami Getta Warszawskiego. Вокруг да около, медленно и упорно собирает Анка Групиньска факты из истории восстания в Варшавском гетто. Год за годом ведя беседы и интервью с участниками событий. В течение двух десятилетий. Вокруг да около. Родившаяся десятилетие спустя после окончания войны польская католичка медленно по крохам собирает свидетельства, документы, фотографии. Занимается  историей восстания в гетто. Ходит вокруг да около, понимая, что спроси в лоб, и тебе ничего не расскажут. Или перескажут миф.

Казик Ратейзер или по-израильски Симха Ротем, благодаря которому спаслись десятки бойцов гетто, в интервью в 1999 году говорит:

«Глядя на нас, израильтяне думали, что с нами что-то не в порядке. Потому, что те, кто “в порядке” погибли. Через некоторое время я изменил свое имя, и когда меня спрашивали, откуда я, то я говорил – “Петах-Тиквa”. Почему Петах-Тиква?  Потому, что в этом городке жили новые репатрианты, не знавшие иврита, а лишь идиш и другие языки. И вопросов больше не было. Раз ты из Петах-Тиквы, что ты можешь рассказать? Да и я не должен был рассказывать, откуда, что и почему?».

Марек Эдельман, первый заместитель командира восстания Варшавского гетто Мордехая Анилевича говорит об оставшихся в живых бойцах:

«Антек и Цивья после войны уехали в Израиль. В течение нескольких лет там вообще никто не помянул нас добрым словом! Израильтяне считали, что лишь они представляют  истинный еврейский народ потому, что воюют с арабами. Про нас здесь говорили: “шли как стадо на бойню”. И поныне эти новые евреи уважают лишь себя. Они отрезали себя от еврейского народа в Европе и делают вид, что способны создать свою культуру! Они стерли сотни лет... столетия замечательной истории».

Эдельман понял политический смысл того, что Казик Ратейзер чувствовал интуитивно. Без самоубийства в бункере по улице Мяла, 18, где размещался штаб Анилевича, восстание в Варшавском гетто не стало бы частью сионистской морэшет а-крав -  «традиции боевой славы». Тот факт, что после восстания уцелели десятки бойцов, воевавших в партизанских отрядах и участвовавших в Варшавском восстании в 1944 г., не стал частью израильской истории. В анналы официального и боевого наследия Государства Израиль вошло лишь то, что связано со смертью во славу еврейского народа, как светская версия жертвенной смерти во имя прославления имени божьего - кидуш а-шем.

Вокруг да около, медленно и осторожно ведет опрос Анка Групиньска. Казика Ратейзера снедают сомнения. Были ли смысл в этих боях, если можно было спастись бегством?

«Несколько лет назад я был в Варшаве с группой нашей молодежи из Израиля. По дороге в Аушлагплац экскурсовод сказал: “Это путь героев”. Я закричал ему: "Каких героев?! О чем ты говоришь? Мы что, победили? Разве я мог защитить своих родителей в гетто? И разве я мог защитить хоть кого-нибудь?… Еще одна такая победа и еврейский народ перестанет существовать. Все мы!».

Ратейзер сомневается и в другом:

«Какое право имели мы, небольшая группка молодежи из ŻOB[1], решать судьбу многих людей? Какое право мы имели начинать восстание? Ведь восстание привело к уничтожению гетто и к смерти многих людей, которые, иначе, возможно, остались бы живы».

Наверное, здесь надо дать слово и тем, кто был против, кого оставшиеся в живых в течение многих лет презрительно называли трусом, не имеющим права голоса в определении еврейской истории.

Фишл Фридман, представитель религиозной партии Агудас Исроэл в Еврейском Товариществе Опеки[2] в Варшавском гетто выступил на собрании еврейских лидеров в ŻТОС после самоубийства руководителя юденрат - еврейского совета Варшавского гетто - Адама Чернякова:

«Друзья мои! Я верую в Бога, и я верю в чудеса! Бог не допустит уничтожения народа Израиля! Мы обязаны ждать, и чудо случится! Воевать с немцами бессмысленно.  Если мы восстанем, то немцы уничтожат всех нас, как они это сделали в Люблине. Нынешнее положение может продолжаться еще долго. Друзья мои, кто ждет союзников, пускай не теряет надежды. Или вы уже не верите, что союзники принесут вам освобождение? Тот, кто верит в революцию, в СССР, в конец капитализма, пускай ждет Красную Армию, несущую освобождение! Пускай верят в Красную Армию. Друзья мои, стойкость и вера принесут нам свободу!»

Ратейзер сомневается и в другом:

«Нужно ли было самоубийство Анилевича и его штаба? Может быть, стоило искать выход из бункера, бежать оттуда? Возможно, кто-нибудь смог бы спастись?»

Только благодаря самоубийству восстание в гетто соответствовало критериям сионистскго мифа. Неудивительно поэтому, что восстания в концлагерях почти неизвестны в Израиле. Бундист Эдельман и другие подпольщики гетто не подошли на роль израильских героев. Не годился на роль израильского героя и руководитель восстания в лагере Собибор советский офицер Печерский. Не подошли тем, что были независимы, и тем, что не были сионистами, и тем, что остались в живых. Смелая и глубокая книга Эдит Зарталь «Нация и смерть»[3] посвящена процессу «национализации восстаний в гетто, когда все противоречивые и несионистские элементы последовательно изымались из истории».

Возможно, дело еще и в другом. Левантийский официальный Израиль никогда не был готов признать героическими обычные еврейские фамилии: Цукерман, Ковнер, Эдельман, Танненбойм, Виттенберг, Печерский. Сначала они напоминали творцам “нового ивритского человека” еврейское изгнание. Первый глава еврейского государства Давид Бен-Гурион в приказном порядке заставлял государственных служащих менять фамилии и отказывался подписывать документы о предоставлении армейских званий людям с неивритским именем. В сегодняшнем Израиле у кандидата с фамилией Цукерман мало шансов даже на избрание на пост мэра города или председателя профкома.

Шесть лет назад корреспондент беэр-шевской газеты «Негев» устроил опрос прохожих на улице Анилевича, расположенной в бедном квартале, заселенном выходцами из исламских стран и русскими репатриантами. Большинство прохожих не слышали об Анилевиче ничего, а из тех, кто слышал, многие думали, что это знаменитый раввин.

Казик Ратейзер с горечью заметил: «До сих пор Государство Израиль не представило к боевой награде ни одного подпольщика, ни одного партизана».

Действительно, в Израиле награды дают скупо. Но вот нашли же возможность наградить всех ветеранов войны и тыла из СССР памятной медалью в честь 50-летия победы. Так почему же обошли партизан?

Наверное, потому, что лишь жертвенное самоубийство бойцов гетто соответствовало тогдашнему сионистскому стереотипу героизма, повторявшего события двухтысячелетней давности. Во время антиримского восстания 70 г. н.э. группа изгнанных из Иерусалима зелотов ушла на край Иудейской пустыни, в неприступную крепость Масада[4]. По сообщению историка Иосифа Флавия они все покончили с собой, когда поняли, что обречены на поражение. Миф, как обычно, оказался сильней фактов. В арамейском и в греческом текстах Флавий не употребляет слово самоубийство, а лишь предание смерти или убийство. Археологи не обнаружили на Масаде массового захоронения. Останки двадцати пяти человек, обнаруженных там, израильтяне с честью предали земле по полному военному церемониалу, несмотря на то, что скелеты нашли в типично римских погребениях, в окружении свиных костей.

Доктор Адина Билад-Швингер из госпиталя гетто:

«Каждый имеет право уйти из жизни. Покончить с собой или попросить врачей не продлевать мучений и отключить его от аппаратов. Даже глава юденрата Черняков имел право на самоубийство, когда понял, что вся его деятельность приносит пользу нацистам, а не служит спасению евреев. Черняков был порядочным человеком».

Казик Ратейзер не может забыть трагическую судьбу пятнадцати бойцов, оставленных или забытых в канализационном туннеле, когда отряд уходил из гетто. Ратейзер думает, что Эдельман или Любеткин приказали их оставить, поскольку не было места в грузовике, вывозившем подпольщиков за пределы горящего гетто. Их намеревались забрать позже. Все они погибли. Существует и другая версия происходившего 9-го мая 1943 г. Группа из 32 уцелевших в боях подпольщиков прошла туннелем и вышла в условленном месте на улице Пруста. Грузовик, который должен был их забрать, опоздал на сутки. Двое из собеседников Групиньской - Эдельман и Ратейзер приняли, каждый на себя, ответственность за приказ уезжать. Позже выяснилось, что пятнадцать бойцов остались в туннеле. За ними послали машину, но спасатели наткнулись на немцев. Погибли все и бойцы и спасатели. Это одна сторона медали. Существует и вторая сторона.

Полный сарказма и иронии, потерявший всякие иллюзии, Марек Эйдельман уверен, что у восставших в гетто не было иного выхода, кроме как убить побольше немцев. Эдельман убежден в необходимости борьбы за свободу до конца. Он полон иронии и даже ненависти ко всякому национализму и к польскому и к еврейскому.

Еще есть третья сторона. Во всех рассказах встает трагическая фигура легендарного Антека - Ицхака Цукермана, считавшегося в Израиле хранителем традиции восстания в Варшавском гетто. После войны Цукерман написал книгу, ставшую на время культовой, собирал музей в своем киббуце Мордей а-Гетаот[5]. Антек был слишком тесно связан с европейской культурой и не сумел вписаться в израильскую общественную жизнь. В конце концов, он спился и умер от приступа белой горячки в своем киббуце.

Вокруг да около, медленно и осторожно раскрывает автор тему. Прежде всего, раскрывает для себя. Речь в книге идет не только о дотошной документации событий в Варшавском гетто, но и обо всей истории польско-еврейских отношений, о великом феномене польского еврейства, исчезновение которого многие в современной Польше начали ощущать как польскую национальную трагедию. Книга не только о событиях второй мировой войны, но еще и о той богатой и многонациональной польской культуре, которая была, и которой уже нет. Тоска кого по Европе, интеграция с которой происходит для Польши с большим трудом. Тоска по прошлому - вот истинная причина, почему для поляков Марек Эдельман – национальный герой. Об этом Анка Групиньская рассказала в интервью газете «Аарец». Сам Эдельман считает иначе. В интервью, открывающем книгу, он говорит:

«Интерес к евреям? Фи… евреи же отвратительные! Я не знаю, возможно, есть такой интерес. Но обратите внимание! Эта публика уже не знает евреев. Их уже больше нет». Анка настаивает, - Но ведь есть интерес к прошлому.» И Эдельман отвечает: «Есть, но это экзотика. И такой интерес ни о чем не говорит».

Интерес к “еврейскому” в Польше огромен среди молодых ученых, среди студентов, читателей книг и просто в народе. Факт, что книга Анки Групиньской исчезла с прилавков сразу после выхода. Ивритское издание тоже не залежалось в магазинах.

Групиньской нелегко с Эдельманом. Ему неинтересно рассказывать. У него нет сил, он уклоняется. Но сквозь сухую иронию и убийственный сарказм прорывается страстная любовь к своему народу:

«Евреи сидели на землях между Вислой и Днепром. Ни в Америке, ни во Франции, ни в Англии не смогли создать еврейской культуры. Почему… Что такое народ? Народ – это люди, вместе создающие культуру и прогресс. Не обязательно, чтобы у них была общая идеология или религия. Есть в мире миллионы мусульман, а общей мусульманской культуры нет. У пяти миллионов евреев от Одессы до Варшавы была одна общая культура, даже одинаковые экономические условия. Ничего этого больше нет».

Эдельман полон презрения к коммунистическому режиму Польши, к сионизму, к Государству Израиль.

«Если они продолжат существовать, то там возникнет новый народ, новая культура, у которой нет ничего общего с Европой, с Шагалом, с Ицхок-Лейбуш Перецом[6], со всем еврейством, которое здесь было».

Но в чем смысл еврейства для командира восставших Марека Эдельмана?

«Если считать себя европейским евреем, это значит, прежде всего, быть против власти. У еврея всегда есть сочувствие к слабым».

Эдельман помнит старые распри. Он все еще ярый противник правых еврейских политических  течений в гетто и упорно называет «подлецами» и «фашистами» людей из ревизионистского движения «Бейтар», создавших маленькую, независимую организацию Еврейский Военный Союз – ŻZW[7]. Потом вдруг вспоминает лицо, даже имя одного из руководителей - Павел Френкель. Из ŻZW никто не уцелел, некому рассказать о них. Анка Групиньска пишет: «ни один еврейский историк не хотел заниматься бейтаристами в гетто». Это неверно. В 1963 году о них вышла книга «Масада Варшавы». Там рассказывается о встрече руководителей разных групп в подполье. Встреча закончилась хватанием за пистолеты. Бейтаристы предлагали рыть пути отхода из гетто. Их заподозрили в намерении сбежать, когда официальная цель была героически умереть.

Ирония истории заключается в том, что вырытые маленькой группкой ревизионистов туннели в канализационной системе, знаменитый ход на арийскую сторону под Марановськой улицей помог уйти из гетто Казику, Эдельману, Любеткин и десяткам их товарищей из гетто. Почти ничего не известно об ŻZW, кроме имен предводителей – Павел Френкель, Лион Рондаль и Давид Аппельбаум. Их имена найдены в архивах Эммануэля Рингельблюма – историка, члена левой по тем временам сионистской организации Поалей Цион[8]. В большой статье, приуроченной к 60-летию восстания в варшавском гетто в крупнейшей израильской газете «Едиот ахронот»,[9] старый и заслуженный журналист Ноах Клингер в 2003 г. повторяет старый миф о том, что восстание совершили сионисты из левых организаций.

Ратейзер многократно пробирался по тем канализационным ходам, но ничего не может рассказать о прорывших их людях. Возможно, не знает, а возможно не хочет. Эдельман же продолжает говорить о правых как о «фашистах», «банде амбалов, контрабандистов и воров».

Впрочем, обычные уголовники среди восставших в гетто тоже были. Цвет криминальной Варшавы попал в гетто вместе с другими евреями. Человек, взявший в Израиле имя Иссар Ариэль, рассказывал нам, как носил в гетто кокаин, а на арийскую сторону – фальшивые фунты стерлингов, как переправлял девочек в бордели. Старый человек в запущенном кафе на юге Тель-Авива сказал нам тогда, что это были самые счастливые дни его жизни. «Мы были молодыми, понимаешь!». Уголовники тоже воевали с немцами. Сражались отдельно и в составе организованных групп подполья. Мы не знаем их имен.

Трагическая судьба у коммунистов, сражавшихся плечом к плечу с сионистами и бойцами из Цукунфтбунд[10]. Память о них почти не сохранилась. Польская компартия обладала до войны разветвленной инфраструктурой, но была разгромлена по приказу из Москвы после подписания пакта Риббентропа-Молотова в 1939 г. С началом военных действий против СССР партия была восстановлена под названием Польская Рабочая Партия. Коммунисты первыми в Варшавском гетто предложили объединить силы. В марте-апреле 1942 г. гестапо провело массовые аресты коммунистов во всех гетто Польши, Литвы и Украины.

Опасаясь потерять мизерную помощь польского эмигрантского правительства, коммунисты вынуждены были скрывать свою партийную принадлежность и коммунистические отряды фигурировали в документах подполья под рубрикой «левые организации».

Мелочная “идеологическая борьба” царила внутри подполья. Левые и правые сионисты не могли договориться между собой и с несионистскими организациями. Бундисты отказывались создавать еврейское подполье, веря, что надо объединяться с поляками. Активисты Бунда не верили, что акции немцев против евреев носят характер геноцида, поскольку в это же время германские эйнзацгруппен производили массовую отправку в лагеря уничтожения польской элиты и интеллигенции и расстреливали заложников в польских деревнях. Подпольщики из гетто в Вильне отказывались верить, что акции уничтожения направлены против евреев как таковых. В Вильно верили, что немцы лютуют лишь потому, что в Вильно осталось много коммунистов, помогавших Советской власти. Лишь прятавшийся в монастыре Абба Ковнер сумел понять страшную правду. Командиром виленского подполья Фарейниктер Партизанэр Организацие[11] (ФПО) стал коммунист Ицик Виттенберг. Гестапо каким-то образом узнало о нем и потребовало у главы юденрата Генца и начальника еврейской полиции Глазмана[12] его выдачи. По требованию товарищей Виттенберг сдался и покончил с собой в тюрьме. Руководитель подполья в гетто в Бялостоке коммунист Мордехай Танненбойм отказывался верить связной из Вильны Броне Клебански, что там коммунисты вошли в коалицию с сионистами. Член штаба ФПО в Виленском гетто Нисан Резник рассказывает, что советские командиры не считались с еврейскими партизанами Аббы Ковнера потому, что знали о его сионистском прошлом. Командир восстания в Варшаве Мордехай Анилевич (Ашомер Ацаир) отказался принять в подполье сформировавшийся в боях отряд из организации еврейских скаутов «Ацофим»[13]. Он готов был отбирать по одному. Групиньска записала рассказ о том, как из-за политических разногласий подпольщики соглашались хоронить только «своих» товарищей по партии.

Вокруг да около. Солдаты гетто, мужчины и женщины рассказывают историю восстания Варшавского гетто. Не историю боев, не историю войны. Историю людей. Еврейская история – это всегда история личностей. Излагают историю восставших, долго, терпеливо и упорно, месяцами готовившихся к борьбе. Восставшие сознавали неизбежную гибель, некоторые полагали, что погибает весь еврейский народ. Никто не верил в конец истории. В этом их главное отличие от главы юденрата Чернякова, тоже покончившего с собой. Борьба за место в истории – очень важный момент в понимании этих людей. Если не понимать страстной их веры в то, что история не кончается с их гибелью, то не понять их неистового стремления погибнуть с оружием в руках.  Ведь смерть с оружием в руках обязательно оставит след в коллективной памяти. Следовательно – это не самоубийство, а смерть во имя идеи.

Люди погибли, а миф живет. Оставшиеся в живых не хотят становиться частью казенного  мифа. Казик Ратейзер:

«Я не хотел задохнуться в газовой камере. Лучше погибнуть в бою. Просто это быстрей. Все эти разговоры о восстании во имя истории, нация, честь еврейского народа меня мало трогают. Все это хорошо для собраний и праздничных митингов. Кто об этом думал тогда?»

Люди не оставляют завещаний, не восстают без всяких шансов на успех, не идут на смерть, если не верят в какой-то порядок, в какую-то справедливость. Вот почему восставшие писали дневники, по той же причине историк Эммануэль Рингельблюм с сотрудниками Архива гетто собирал и хранил свидетельства, а уцелевшие в гетто решили обнародовать свои воспоминания. Без веры в историю никак нельзя объяснить, почему простые люди взялись за оружие без надежды на победу. Люди из обычных семей, ничего особенного, никаких признаков того, что они смогут в будущем, когда они попадут в ад, а все потеряет смысл. Почему такие люди вдруг подняли голову, бросили вызов чудовищу и… уцелели?

Ожидание исторической справедливости красной нитью проходит через все рассказы. Даже когда казнили коллаборационистов-евреев, даже когда похищали евреев с целью получения выкупа. И особенно, когда удавалось расправиться с немцами. Не случайно, первой акцией подполья стало покушение на главу еврейской полиции в гетто Юзефа Шериньского. Много нелогичных, а часто и совершенно нелепых демонстративных акций подполье совершало, исходя из романтической веры в историческую справедливость. Связная гетто Бялосток Броня Клебански рассказала в воспоминаниях[14], что ее возлюбленный, командир подполья Ицик Танненбойм, вдохновлял бойцов примером героического армянского сопротивления на Муса-Даг. Книга Франца Верефля (какая?) была необычайно популярна во всех гетто. Вдохновляла подпольщиков вера в конечное торжество правды и вера в справедливость собственной борьбы. Все это понятно, но с течением лет затерялось в бесконечных чествованиях и официальных словоговорениях на тему «Катастрофы и героизма». А сама Катастрофа стала не символом надежды на справедливость, а очередным доказательством того, что «весь мир против нас, евреев». И еще иногда - оправданием цинизма, жестокости и вседозволенности.

Вокруг да около, не спеша, десятилетиями собирались интервью. Очень разные люди говорят с нами со страниц книги. Разное поведение, разное отношение к жизни, разный язык. Анка Групиньска сохранила своеобразие языка рассказчиков. Со страниц книги звучит польский язык евреев: интеллектуалов с университетским образованием, простых людей из бедных семей, и тех, чьим разговорным языком был идиш, а польский – вторым, и тех, кто десятки лет живет в Израиле и говорит на иврите. Трудно сейчас разобраться, где польское, а где еврейско-польское у рассказчиков, которое трудно передать в переводе, а еще трудней объяснить тем, кто не знает или не помнит безвозвратно ушедший мир польского еврейства.

Шмуэль Рон говорит: «Если ты не способен убить кошку, то что тут говорить о самообороне?».

Пнина Гриншпан-Примор: «Мало того, что еврей, так еще и оружием!».

Адина Билад-Швингер говорит простую вещь, которая даже через 50 лет существования Израиля не воспринимается спокойно: «Польша – моя страна. Я говорю по-польски, думаю по-польски, чувствую по-польски. Несмотря на это я не ассимилированная еврейка. Я – польская еврейка».

Аарон Карми рассказывает о неудачной попытке заминировать здание: «И они таки не заложили там мины, … Трое наших парней спустились в подвал, чтобы его взорвать. И что? Они там торчат с языком, прилипшим к заднице. А я тут кручусь… и это была трагедия!». И в этом еще одна особенность свидетельств. Далеко не все, что негероическое, обязательно антигероическое. Замечательная еврейская ирония, способность увидеть себя в смешном свете отмечает не только собеседников Групиньской. Так же полна самоиронии книга бесед Ханы Крал с Мареком Эдельманом, наделавшая много шума в Израиле в 1981 г. То, что позволяют себе люди, бывшие там, юмор в условиях Катастрофы, ирония, самокритика лишь робко, “вокруг да около”, помалу  пробивается в нашу жизнь через обвинения в самоненависти, сквозь официально-скучную траурность и гром литавр и фанфар табельных церемоний. Как когда-то правда о войне пробивалась в СССР из густой тени мифа. Лишь в последнее время жизнь, а не смерть в период Холокоста получила доступ к нам в научных работах, книгах и фильмах, как в «Сладкой жизни» Роберто Бенини. И разумеется, через непосредственные свидетельства людей, правду которых лишь сейчас мы в состоянии услышать. 

В книгах, интервью и рассказах подпольщиков есть что-то очень трогательное. Настоящие герои редко становятяс казенными ораторами. Они говорят с читателем очень по-еврейски и совсем без патетики. Адина Билади-Швингер:

«Никакая смерть не стоит меньше. Любая смерть – не меньше, чем смерть героическая. Но когда умирают с оружием в руках, то часто не знают, что умирают. Преждевременная смерть всегда “лучше”, потому, что “прежде времени” не думают умирать, а думают лишь о сражении».

Анка Групиньска – не еврейка и не прошла израильского «плавильного котла», не знает, а то и не хочет знать о еврейских кодах умолчания. Поэтому она спрашивает так, как еврейский интервьюер ни за что бы не спросил. Наиболее нерелигиозную из своих собеседников она спрашивает о религиозных евреях, шедших, “как стадо на бойню”. Адина Билади-Швингер:

«Ой, я вас прошу! Все шли как стадо на бойню! Варшавяне-поляки после восстания тоже шли, как овцы на бойню. Там было сто тысяч человек и лишь три жандарма. И никто не напал на жандармов. Потому, что жандармы были вооружены, а толпа нет. И этого было достаточно, чтобы пошли, как стадо. Как нечего делать, можно было напасть на жандармов и попробовать разбежаться. Вся Варшава так пошла…

…Те евреи, что шли с молитвой Шма Исраэль “Слушай Израиль” они не шли как стадо! Они вручали свою судьбу в руки Господа, захотевшего еще раз испытать свой избранный народ».

Иногда важны имена и подробности. Групиньска собрала полный список бойцов, восстановила многие биографии, нашла потерянные документы.

«Вы видели, как Януш Корчак шел с детьми на транспорт?» - спрашивает Анка.

- Да, да… Мы видели, как Корчак шел. В этом было что-то великое. Они просто шли с детьми.

- Вы можете описать этот момент?

- Мы стояли на первом этаже нашей больницы, спрятавшись за оконный переплет, справа от окна. Смотрели, как они идут. Мы не двигались. Если бы мы шевельнулись, немцы открыли бы стрельбу.

- Как дети шли?

- Они шли четверками. Так немцы установили.

- Может шестерками?

- Нет. Корчак шел среди детей. Во главе одного ряда. Потом шли четверки, еще четверки. Потом шла Стефа Вилчински, еще девушки, Эстерка Виногорн, Натка… Сначала шли маленькие, потом старшие. Кажется, Эстерка шла сзади, чтобы никто не отстал…».

Вокруг да около, медленно и осторожно, как-то даже неуверенно раскрывается перед нами человеческая мозаика, большие события и маленькие подробности, философские обобщения и ирония, доброта и сарказм, забывчивость и воспоминания, отрывки информации, догадки. Групиньску интересует все: номера домов, марки оружия, пути доставки амуниции, даты событий, отношения между людьми в организации, порядок принятия решений, что было прежде, и что случилось потом…. Читатель волен сам решить, что же перед ним – документальный роман или историческое исследование; сам перепроверять и скрещивать фрагменты, сравнивать с тем, что знает из других книг и исследований, из воспоминаний самих рассказчиков, из обширного справочного материала в конце книги. Но не только. Истории из гетто помогают лучше понять человеческую природу и жестокость эпохи, про матерей, задушивших своих детей в надежде спастись самим; про детей, выброшенных из поезда в отчаянной попытке спасти им жизнь; про дружбу и любовь в тени ужаса; про политическую мелочность перед лицом смерти, про потерю веры.

«Вот тогда Бог здесь не был! В те дни он определенно закрыл свое лицо, если имел его. Он наверное испугался!!» - говорит один из рассказчиков.

«Вокруг да около» это еще и рассказ о женщине-нееврейке, ищущей следы еврейской Польши, ставшие частью ее самой. И еe польского наследия тоже. И она допытывается, задает непростые вопросы, и такие, на которые непросто ответить, и такие, на которых ответов нет. “Вокруг да около” - мы все всматриваемся в фотографии, читаем книги, смотрим фильмы. И перед нами встают лица евреев, поляков, русских, немцев, людей ушедшего XX века. Возможно, еще не одно поколение будет вглядываться, пытаясь постичь то, что невозможно постичь. Что-то большее, чем мы. И мы отдаляемся от прошлого, а потом, словно магнитом нас вновь притягивает к нему, чтобы найти дополнительное свидетельство, поднять еще один слой, углубиться еще в один документ, использовать последние годы, пока еще ходят между нами люди, которые были там. Возможно, мы сумеем узнать еще одну историю, некую подробность, сумеем осветить неясные места. И возможно мы поймем. А возможно, никогда уже не сумеем понять.



[1] ŻOB Żydowska Organizacja Bojowa Еврейская боевая организация – крупнейшее подполье в Варшавском гетто, включало в себя группы членов левых организаций Бунда (Социалистический Еврейский Рабочий Союз), левых сионистских Хашомер а-Цаир (Молодой страж), Дрор-Ахалуц (Свобода-Пионеры), Гордония, национально-религиозный Акива и остатки разгромленного гестапо накануне восстания коммунистического подполья ППР (Польская Рабочая Партия).

[2] Еврейское Товарищество Опеки - Координационный комитет, занимавшийся социальной помощью в гетто. Фактически являлся главным органом еврейского сампоуправления.

[3] Эдит Зарталь. А-ума вэ а-мавэт (Нация и смерть) (Иерусалим: Двир, 2002), 56.

[4] Масада – греческое название крепости, расположеной неподалку от оазиса Эйн Геди на западном берегу Мертвого моря. Во современных израильских публикациях часто используется современное ивритское произношение Мецада.

[5] Восставших в гетто (ивр.)

[6] Ицхок-Лейбуш Перец (1851-1915) – классик еврейской литературы. Писал на идиш и иврите.

[7] Żydowski Związek Wojskowy Еврейский военный союз – подполье членов ревизионистских сионистских организаций. Назван по аналогии с действовавшим в то время в Палестине одноименным ревизионистским подпольем ЭЦЕЛЬ – Иргун Цваи Лэуми (ивр.)

[8] Рабочие Сиона – социал-демократическая сионистская партия.

[9] Ноах Клингер 28 дней героизма Едиот Ахронот 17/04/3003.

[10] Крупнейшая в довоенной Польше боевая организация Бунда, созданная еще в Российской империи после Кишиневского погрома 1903 г. До войны занималась охраной мероприятий и противостоянию антисемитам.

[11] Объединенная партизанская организация (идиш).

[12] Иосиф Глазман был членом ревизионистской сионистской партии и входил в руководство ФПО.

[13] Разведчики (ивр.)

[14] Броня Клебански, Халонот (Окна). (Тель-Авив: Изд. Гваним, 2002).