Наум Синдаловский

ГЕРОИЧЕСКИЙ ФОЛЬКЛОР ВОЙНЫ И БЛОКАДЫ

(Журнал "Нева", 1999, №1, стр. 174-183)

Наум Александрович СИНДАЛОВСКИЙ родился в 1935 году в Ленинграде. Автор книг "Легенды и мифы Санкт-Петербурга", "История Санкт-Петербурга в преданиях и легендах", "Петербургский фольклор", "Точно как из пушки. Петербургская фразеология". Постоянным автор журнала "Нева". Живет в Санкт-Петербурге.


С началом Великой Отечественной войны ленинградский городской фольклор, отличавшийся до того традиционной оппозиционностью какому бы то ни было официозу, вдруг приобретает уникальные черты подчеркнутой, демонстративной патриотичности, сближающие его с официальной публицистикой, а в отдельных случаях и с художественной литературой. Особенно это коснулось их малых форм фольклора, как пословицы, поговорки или частушки. Сегодня не так легко отличить поговорку, услышанную из уст солдата во время короткого лесного привала, от идеологического тезиса, рожденного в тыловых кабинетах и отлитого в пословичную форму в армейских многотиражках. Однако нам представляются равно бесценными документами той героической поры как продукты коллективного мифотворчества голодных блокадников и полуголодных солдат Ленинградского фронта, так и плоды умственных упражнений политработников пропагандистских отделов ЦК ВКП(б). Тем более что в большинстве своем такой фольклор извлечен нами из изданий военных лет. Это значит, что, будучи опубликованными, такие пословицы, поговорки и частушки становились достоянием всех ленинградцев и тут же начинали функционировать в тылу и на фронте уже в качестве фольклора.

Вместе с тем еще весной 1941 года подлинный городской фольклор оставался, пожалуй, единственным общественным барометром, который сумел отразить подлинное состояние тревожной предгрозовой атмосферы накануне войны. Постоянно рождались и носились по городу невероятные слухи, от которых мороз пробегал по коже и кровь леденела в жилах.

В отличие от ликующих мелодии, бравурных эстрадных куплетов и жизнеутверждающих газетных передовиц, фольклор кануна войны не заблуждался на счет грядушей трагедии.

Верующие старушки рассказывали, что на старинном кладбище Александро-Невской лавры появился старичок с крыльями. "Ходит между могилами, сам собой светится, а слова не говорит". Как только появилась милиция, старичок взлетел на склеп и оттуда произнес: "Руками не возьмете, пулей не собьете, когда схочу - сам слечу. Делаю вам последнее предупреждение: идет к вам черный с черным крестом, десять недель вам сидеть постом, как станет у врат - начнется глад, доедайте бобы - запасайте гробы. Аминь!" Сказал так старичок с крыльями и улетел, только его и видели.

По воспоминаниям Натальи Петровны Бехтеревой, в небе над Театром драмы имени Пушкина несколько дней подряд был отчетливо виден светящийся крест. Его будто бы видели и хорошо запомнили многие ленинградцы. Люди по-разному объясняли его происхождение, но абсолютно все сходились на том, что это еще один знак беды, предупреждение ленинградцам о предстоящих страшных испытаниях.

Неожиданно среди ленинградцев появился интерес к Тамерлану, особенно после того, как в Самарканд выехала научная экспедиция сотрудников Эрмитажа для изучения усыпальницы Гур Эмир, где похоронен знаменитый завоеватель XIV века. Ленинградская правда публиковала ежедневные отчеты о ходе работ. В одной корреспонденции из Самарканда рассказывалось о том, как с гробницы Тамерлана снимали тяжелую плиту из зеленого нефрита. "Народная легенда, сохранившаяся до наших дней, - писал корреспондент ТАСС, - гласит, что под этим камнем - источник ужасной войны. Многих читателей это рассмешило. Какое фантастическое суеверие думать, что, сдвинув древний камень с места, можно развязать войну!

Были и менее сказочные приметы надвигающейся катастрофы. Сохранилось предание о том, что в самом конце 30-х годов сотрудники НКВД изо дня в день ходили по старым ленинградским квартирам и, как рассказывают старожилы, с завидным служебным рвением выискивали старые адресные книги и вырывали из них страницы с картами и планами Кронштадта. Только с началом воины стало более или менее понятно, зачем это делалось, хотя все догадывались, что немцам эти карты и планы были более известны, чем ленинградцам.


8 сентября 1941 года с падением Шлиссельбурга и прекращением сухопутного сообщения с Ленинградом началась блокада - самая страшная и наиболее героическая страница в истории Великой Отечественной войны. В тот же день был предпринят первый массированный налет фашистской авиации на Ленинград. Вместе с бомбами на город посыпались пропагандистские фашистские листовки. Подбирать их опасались. За их хранение можно было поплатиться жизнью. Власти побаивались немецкой пропаганды, и листовки уничтожались. Но их тексты - яркие и лаконичные - запоминались. Как вспоминают блокадники, они становились пословицами и поговорками, которые - с разной степенью политической окраски - бытовали в блокадном городе: "Съешьте бобы - готовьте гробы", "Чечевицу съедите - Ленинград сдадите", "Ленинград будет море, Москва будет поле, Горький - граница, Ковров - столица. В конце октября на город посыпались очередные предупреждения: "До седьмого спите, седьмого - ждите". Авторство некоторых подобных агиток приписывалось лично фюреру.

Мощные артобстрелы начались еще 4 сентября. В городе возникли многочисленные пожары. Несколько дней подряд горели Бадаевские склады, на которых в то время были сосредоточены значительные запасы продовольствия. Страшный по своим масштабам и последствиям пожар Бадаевских складов породил первые образцы блокадного фольклора. В речи ленинградцев появились невиданные ранее и недоступные человеческому пониманию фразеологизмы: "сладкая земля", или "бадаевская земля", - земля, пропитанная расплавленным в чудовищном огне сахаром, в районе сгоревших складов. Наравне с другими, невесть как добываемыми продуктами, ее, эту обгоревшую черную землю, за огромные деньги или в обмен на фамильные драгоценности можно было купить на рынке. Там она имела вполне будничное название - "бадаевский продукт".

Со скоростью падающей авиабомбы на город надвигался голод, равного которому за всю свою историю человечество не знало. К 20 ноября 1941 года норма выдачи хлеба, постоянно и стремительно сокращаясь, достигла своей минимальной величины - 125 граммов. Это те граммы, или граммики, как их называли в Ленинграде, о которых Ольга Берггольц сказала: "Сто двадцать пять блокадных грамм \\ С огнем и кровью пополам". Затем этот хлеб стали называть "ладожским":

Села спичка на окошко,
Мне известье принесла:
Через Ладогу дорожка
В город хлеба привезла.

Еда становилась главным героем фольклора тех драматических дней. Удивительно, но, несмотря на трагизм ленинградской блокады, фольклор блокадного города сохранил неистребимый вкус к жизни, который особенно ощутим в ней сейчас, по прошествии десятилетий. "Нет ли корочки на полочке, не с чем соль доесть?" "Каша павалиха" - каша, приготовляемая из отрубей. "Сыр "Пер Гюнт"". "В сорок первом падали на ходу, в сорок втором жевали лебеду, в сорок третьем поедим лепешки на меду".

Выдачей продовольственных пайков в блокадном Ленинграде распоряжался председатель Ленгорисполкома П. С. Попков. О таких пайках говорили: "Получить попок". Но и "попков" становилось все меньше и меньше. Раз в десять дней с разъяснением норм выдачи продуктов по Ленинградскому радио выступал начальник Управления торговли продовольственными товарами Андриенко. Каждое его выступление, которое с нетерпением ожидали, ничего, кроме разочарования, не приносило. Очередная, как тогда говорили, "симфония Андриенко" только раздражала голодных людей.

На глазах менялся смысл давних, освященных народными традициями, привычных понятий. Писатель И. Меттер вспоминает, что произнести зимой 1941 года "сто грамм" и ожидать, что тебя правильно поймут, было по меньшей мере глупо. На языке блокадников "сто грамм" давно уже означало не водку, а хлеб.

Не легче было с питанием и на Ленинградском фронте. В 1942 году на 20 солдат выдавалось 4 банки шпрот и горсть ржаной муки, из которых готовилась так называемая "балтийская баланда".

С едой связаны и немногие, сохранившиеся в памяти блокадников анекдоты. Чаще всего это образцы спасительной самоиронии.

В холодной блокадной ленинградской квартире сидят, тесно прижавшись друг к другу, двое влюбленных. Молодой человек поглаживает колено подруги: Хороша ты, душенька, но к мясу".

В то время на всех фронтах Отечественной войны была хорошо известна армейская аббревиатура ППЖ. Все знали, что это - "походная полевая жена". И только в блокадном Ленинграде ППЖ называли суп в военторговской столовой. И расшифровывали аббревиатуру по-своему: "Прощай, половая жизнь".

Наряду с едой, исключительно важным элементом блокадной жизни было курево. Табака катастрофически не хватало. Поиск подходящих заменителей табачных листьев велся на уровне лабораторных исследований в государственных учреждениях. Появились различные эрзацы, каждому из которых фольклор присваивал свое особое прозвище. Фантазия блокадных остряков была неистощима. Папиросы, изготовленные из сухих древесных листьев, назывались "Золотая осень". Махорка, приготовленная из мелко истолченной древесной коры, в зависимости от степени крепости, - "Стенолаз", "Вырви глаз", "Память Летнего сада", "Смерть немецким фашистам", "Матрас моей бабушки", "Сено, пропущенное через лошадь" и т. д., и т. д.

Традиционно неистощимым был городской фольклор и на аббревиатуры. Табак из березово-кленовых листьев назывался "Беркленом", а эрзац-табак наиболее низкого качества - БТЩ, то есть бревна - тряпки - щепки.

Блокадники искренне утверждали, что курение создавало кратковременное ощущение сытости, но в то же время обостряло постоянные мысли о еде, которые не давали ни спать, ни бодрствовать, парализуя иссекающие силы.


В город неслышно вошла, как шутили блокадники, "великомученица Дистрофея". В первую очередь от нее страдали старики и дети. Старики от нестерпимого голода впадали в детство и становились совершенно беспомощными, а скрюченные от истощения младенцы делались похожими на маленьких старичков. В городе такие дети имели характерное прозвище - "крючки". Но пока силы оставались, дети в эту проклятую дистрофию играли. По свидетельству американского публициста Г. Солсбери, посетившего Ленинград уже в 1944 году, писатель Виссарион Саянов однажды наблюдал за такой игрой. "Доктор лечил "больную". Он положил "пациентку и всерьез обсуждал вопрос, эвакуировать ее или лечить специальной диетой.

Журналист Лазарь Маграчев вспоминал, что некоторым категориям детей в самые голодные дни выдавали так называемое УДП - усиленное дополнительное питание. Но и это не всегда помогало. С характерным блокадным сарказмом эту аббревиатуру расшифровали: "Умрем днем позже" - в ответ на УДР ("Умрем днем раньше") тех, кто был лишен даже такого ничтожного маленького дополнительного пайка.


Смерть стала явлением столь будничным, что вызывало удивление не столько то, что люди перестали бояться покойников, сколько то, что совсем недавно, в мирное время, они холодели от страха в темных подъездах, боялись безлюдных улиц, вздрагивали от неожиданного скрипа дверей. Умершие зачастую продолжали свое существование среди живых. Трупы не успевали выносить из квартир, убирать с заледенелых тротуаров, хоронить на кладбище. Обернутые в простыни окаменевшие тела умерших от голода, которых в просторечии называли пеленашками, складывали на краю общих могил, или траншеи. "Смотри, угодишь в траншею" - стало всеобщей формулой угрозы быть захороненным не в индивидуальной могиле, а в общей яме.

В таких поистине нечеловеческих условиях подвигом считалось не только выстоять, но и просто выжить. Имеем ли мы моральное право с "высоты" нашей сытости осуждать истощенных и вконец ослабленных людей за то, что на улицах Ленинграда стало обыкновением обшаривать негнущимися пальцами карманы мертвецов в поисках спасительных и уже не нужных владельцу продовольственных карточек: "Умирать-то умирай, только карточки отдай".

Но и в этой обстановке нет-нет да и вспыхивала яркая выразительная шутка - убедительное свидетельство внутренней устойчивости ленинградцев.

"Как поживаешь?" - спрашивает при встрече один блокадник другого. "Как трамвай четвертого маршрута: поГолодаю, поГолодаю - и на Волково".

Один из немногих трамвайных маршрутов блокадного времени - № 4 - начинался на острове Голодай и заканчивался вблизи старинного Волковского кладбища. Это был один из самых протяженных трамвайных маршрутов, им пользовались практически все ленинградцы. Другим, таким же продолжительным путем следовал трамвай маршрута № 6. Он начинал свое движение там же, на острове Голодай, и завершал у ворот Красненького кладбища. В фольклорной летописи блокады сохранился и этот маршрут. "ПоГолодаю, поГолодаю - и на Красненькое", - состязались в остроумии ленинградские шутники.

Впрочем, блокадный юмор не исчерпывался темой смерти. Хотя если пристально вглядеться в блокадные шутки, то легко заметить постоянное присутствие этой привычной гостьи с косой. "Меняю фугасную бомбу на две зажигательные в разных кварталах". Зажигательные были значительно безопаснее. Их можно было успеть потушить: "Уходя из гостиной, не забудьте потушить зажигательную бомбу". "Завернул козью ножку - получай "зажигалку"". Козья ножка - залихватски загнутая под прямым углом самодельная папироска, свернутая из газетного обрывка. С зажигалками боролся буквально весь город: дружинники, пожарники, милиция, полки местной противовоздушной обороны (МПВО). "Пожарники и милиция - одна коалиция", - говорили в Ленинграде. Аббревиатура же МПВО подверглась в фольклоре характерной деаббревиации: "Мы пока воевать обождем" или "Милый, помоги вырваться отсюда".

Город продолжал подвергаться ожесточенным артобстрелам и бомбежкам. Около 150 тысяч снарядов было выпущено гитлеровцами по Ленинграду. В авианалетах только в сентябре 1941 года принимали участие 2712 фашистских самолетов. Только самые северные районы города не подвергались таким массированным бомбардировкам. Так, например, Аптекарский остров в просторечии называли "Глубоким тылом". При этом к обстрелам и бомбежкам привыкали, а бомбоубежищ избегали. "Превратим каждую колыбель в бомбоубежище", - мрачно острили блокадники. "Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж", - улыбались работники Ленинградского радиокомитета, размещавшегося на седьмом этаже Дома радио на улице Ракова (ныне - Итальянской).


Культурная жизнь блокадного Ленинграда до сих пор вызывает всеобщее восхищение. "Залпом по рейхстагу" и "Днем победы среди войны" назвали ленинградцы исполнение 9 августа 1942 года в Большом зале Филармонии осажденного города Седьмой (Ленинградской) симфонии Д. Д. Шостаковича.

В выставочных залах Ленинградского отделения Союза художников постоянно устраивались различные художественные выставки. На одной из них появилась фотография пятнадцатилетней девочки Веры Тиховой. Фото граф запечатлел ее загадочно улыбающейся, и ее улыбка стала известной всему городу: Верочку тут же окрестили "Блокадной Джокондой". В 1990 году, как сообщали ленинградские газеты, журналисты разыскали "Блокадную Джоконду", ныне Веру Андреевну Кривцову, и сегодня живущую в нашем городе.


Несмотря на то, что уже к сентябрю 1941 года из Ленинграда были эвакуированы более 350 заводов и фабрик, в блокадном городе около 70 предприятий продолжали работать. В обшей сложности они производили более ста видов военной продукции; частушки, появившиеся в Ленинграде в 1943 году, случайными не были:

Мил на фронте боевом,
Я на фронте трудовом.
Нам обоим нынче дали
Ленинградские медали.

Я точу, точу снаряды,
Пусть на немцев полетят
За досаду, за блокаду,
За родимый Ленинград.

На заводе полиграфического оборудования имени Макса Гельца (ныне это завод "Полиграфмаш") во время воины выпускали пулеметы. Из-за катастрофического недостатка металла заводские умельцы заменили металлические колеса пулеметов деревянными. На фронте такой пулемет называли "максим ленинградский".


Жизнь, несмотря ни на что, брала свое. После могильного холода зимы 1942 года с трудом верилось, что вновь можно услышать давно забытые трамвайные звонки, что вновь распахнутся двери промтоварных магазинов, что в кассах кинотеатров будут стоять очереди, что среди войны вдруг будут изданы книги о великой архитектуре Ленинграда. Как пословицы повторяли ленинградцы тексты появившихся на стенах обледенелых домов плакатов: "Городу-бойцу грязь не к лицу", "Грязь - беда, борись с бедой, бей лопатой, смывай водой", "Везде: на заводе, в квартире, в быту - борись за чистоту". А когда летом того же 1942 года открылись первые с начала блокады парикмахерские с очередями на горячую завивку со своим керосином", появилась ликующая ленинградская поговорка: "Заходите с керосинками, выходите блондинками" - с ударением в словах "заходите" и "выходите" как на втором, так и на третьем слоге, поскольку смысла это никак не меняло.

Между тем война была в полном разгаре. Массированные налеты авиации и прицельные артобстрелы продолжались. 3 августа 1943 года во время разрыва артиллерийского снаряда на перекрестке Невского проспекта и Садовой улицы у Гостиного двора было одновременно убито 43 человека. С тех пор этот перекресток в народе называли "Кровавым".

Особенно интенсивному и методичному обстрелу подвергался район Финляндского вокзала, откуда фактически начиналась знаменитая Дорога жизни. Площадь у Финляндского вокзала блокадники прозвали "Долиной смерти", а Литейный мост - "Чертовым мостом".

Сохранилось любопытное предание, каким образом остался целым и невредимым Исаакиевский собор. В начале воины, когда угроза фашистской оккупации всемирно известных пригородов Ленинграда стала реальной, началась спешная эвакуация художественных ценностей из дворцов Павловска, Пушкина, Петродворца, Гатчины и Ломоносова в глубь страны. Однако все вывезти не было никаких возможностей. Рассказывают, что именно в этот момент в исполкоме Ленгорсовета собралось экстренное совещание по вопросу создания надежного хранилища для скульптуры, мебели, фарфора, книг и многочисленных музейных архивов. Выдвигалось одно предложение за другим, и одно за другим, по разным причинам, отклонялось. Наконец, рассказывает легенда, поднялся пожилой человек, будто бы бывший артиллерийский офицер, и предложил создать центральное хранилище в подвалах Исаакиевского собора. Немцы, аргументировал он свое предложение, начав обстрел Ленинграда, обязательно воспользуются куполом собора как ориентиром и постараются сохранить эту наиболее высокую точку города для пристрелки. С предложением старого артиллериста согласились. Все девятьсот дней блокады музейные сокровища пролежали в этом, как оказалось, надежном убежище и ни разу не подвергались прямому apтобстрелу.

В блокадном Ленинграде существовала суеверная примета: город не будет сдан до пор, пока в незащищенные монументы великих русских полководцев Суворова, Кутузова и Барклая де Толли не попадет хотя бы один снаряд. Памятники действительно оставались незащищенными на протяжении всей войны, и даже во время самых страшных артобстрелов города они оставались невредимыми. Хотя, конечно, оставили их открытыми вовсе не из-за народного поверья: чтобы спрятать их, скорее всего, не было ни сил, ни времени, ни средств. Например, памятнику Суворову было определено место в подвале соседнего дома, но оказалось, что проем подвального окна узок и его необходимо расширить. Однако зимой это было невозможно, а затем переносить статую в укрытие "было уже не по плечу ослабевшим ленинградцам". Говорят, однажды фашистский снаряд, едва не задев голову стоящего на пьедестале полководца, влетел в соседний дом и разорвался именно в том подвале.


В самом Ленинграде оборонительное строительство началось буквально через несколько дней после начала воины и продолжалось чуть ли не до конца 1943 года. Город был окружен специальными так называемыми линиями обороны, одна из которых - наиболее мощная - проходила вдоль Обводного канала. В народе ее называли "линией Сталина". В общую систему оборонительных сооружений входили огромные цементные глыбы, загораживающие предполагаемый проход немецких танков. Эти "зубы дракона", как их окрестили в фольклоре, буквально усеяли весь город. В окрестностях Ленинграда их можно было увидеть еще долго после окончания войны, Как, впрочем, и досы - долговременные огневые сооружения, в которых устанавливали противотанковые и артиллерийские орудия. Ленинградцам они памятны своим фольклорным названием "ворошиловские гостиницы". Со стороны Финского залива подходы к городу были надежно заминированы. "Суп с клецками" - так во время блокады ленинградские моряки называли густо начиненное минами Балтийское море.

В героическом фольклоре ленинградской блокады моряки Балтийского флота и Ладожской военной флотилии занимали особенное место:

Глянь вперед, глянь назад -
Над Невой две радуги.
Бьет фашистов русский флот
В море и на Ладоге.

Среди жителей осажденного города была хорошо известна легенда про немецкую подводную лодку, пробравшуюся однажды в самое устье Невы. Согласно легенде, фашистскую подлодку наши моряки не просто засекли, "но и захватили в плен вместе с экипажем".

В то время все героическое, выдающееся и прекрасное из того, что происходило на флоте, определялось выражением "балтийский почерк". Это и работа катеров и подводных лодок в море. Это и умение краснофлотцев сражаться на суше. Это и способность моряков находить силы для безудержного веселья во время отдыха.

В то же время отношение фольклора к сухопутным частям не было ни лестным, ни сочувственным. Бойцы Ленинградского фронта помнят, какая поговорка сложилась в 1941 году о бездействующей 23-й армии генерал-лейтенанта М. Н. Герасимова: "Есть три нейтральные армии: шведская, турецкая и 23-я советская". В 1942 году среди ленинградцев упорно ходили слухи о скорой победе над фашистами. Будто бы Сибирская армия под командованием Г. И. Кулика взяла гитлеровцев в кольцо и вот-вот повергнет их в прах. Однако ни победы над фашистской армией, ни прорыва блокады не произошло. "Этот Кулик оказался уткой", - острили блокадники. А всю неудачную операцию по деблокированию Ленинграда свели к обидному анекдоту: "Кулик немцев жмет, немцы нас жмут. В конце концов Кулик так на немцев нажмет, что они в панике ворвутся в Ленинград".

Одно из воинских формирований под Ленинградом в основном состояло из раскулаченных в свое время и осужденных на разные сроки заключения крестьян. Эту дивизию среди солдат прозвали "Кулацкой".


До сих пор жива героическая легенда о неизвестном водителе. В один из январских дней 1942 года на ледовой Дороге жизни, посреди Ладожского озера, заглох насквозь промерзший двигатель военной полуторки. Водитель с трудом оторвал руки от баранки и понял, что они безнадежно отморожены. Тогда он облил их бензином, зажег спичку... и двумя живыми факелами стал отогревать двигатель в надежде довезти несколько мешков муки голодающим ленинградцам. Никто не знает ни имени, ни дальнеишей судьбы этого человека. Но ленинградцы не сомневаются, что именно из муки, доставленной тем водителем, пекли те страшные "сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам".

Сокровищницу ленинградской мифологии украшает и другая легенда - о неизвестном художнике, в промерзшей и безжизненной квартире которого была найдена восковая модель медали с текстом на одной стороне: "Жил в блокадном Ленинграде в 1941 - 1942 годах".


До сих пор продолжаются споры о причинах гибели Большого Петергофского дворца. Точнее, до какого-то времени считалось бесспорным, что Петергофский дворец подожгли немцы перед самым своим бегством под натиском Красной Армии. Между тем сохранилась легенда о том, что его подорвали советские разведчики. Гитлеровцы хорошо знали о стремлении советского командования во что бы то ни стало сохранить дворец. Поэтому они расположились в нем, как у себя дома, чувствуя себя в полной безопасности. Даже новый, 1942 год гитлеровские офицеры решили встретить во дворце. Каким-то образом об этом узнало советское командование и решило будто бы устроить фашистам необыкновенный новогодний "концерт". Под прикрытием непогоды группа разведчиков - недавних жителей Петергофа - пробралась ко дворцу и забросала устроенный в первом этаже банкетный зал и пировавших гитлеровцев противотанковыми гранатами". Вспыхнул пожар. Согласно легенде, никто из разведчиков не вернулся. Дворец между тем сгорел.

По воспоминаниям жителей блокадного и послевоенного Ленинграда, в городе в то жуткое время слагались не менее жуткие легенды. Если верить одной из них, в секретных подвалах Большого дома днем и ночью продолжала работать специальная электрическая мельница по перемалыванию тел расстрелянных и замученных узников сталинского режима. Ее жернова прекратили свою страшную работу только тогда, когда электричества не хватало даже на освещение кабинетов Смольного. Но и тогда, утверждает легенда, не прекращалось исполнение расстрельных приговоров. Трупы казненных просто сбрасывались в Неву.

В это же время для партийных функционеров Смольного в городе работали специальные магазины. Английские моряки, после прорыва блокады посетившие в составе англо-американской военно-морской делегации Ленинград, сохранили легенду о штурмане, которого командир подводной лодки отправил в магазин за продуктами. Штурман был поражен: "Над магазином-распределителем не было никакой вывески, и полки ломились от изысканных продуктов".

Это происходило в то время, когда, согласно одной жуткой легенде, услышанной со временным петербургским художником Владимиром Яшке на Камчатке, в Ленинграде за бешеные деньги продавались котлеты из чеовеческого мяса. На Аничковом мосту ежедневно стояла старушка и, увлекая детей ласковыми участливыми разговорами, незаметно подталкивала их к открытому люку, куда они и проваливались. Под мостом непрерывно работала огромная мясорубка, превращая провалившихся детей в мясной фарш.


Мы уже говорили о чудотворном образе Казанской Божьей Матери, которая в критические моменты российской истории становилась и заступницей, и защитницей отечества от посягательств на его свободу и независимость. С ней шли на освобождение Москвы от польского нашествия Козьма Минин и Дмитрий Пожарский. К ней обращались в драматические дни наполеоновского наступления. С 1940 года чудотворная икона хранилась в Князь-Владимирском соборе.

Бытует легенда о том, что в январские дни 1944 года икона была вынесена из храма, вывезена на фронт и пронесена по всем воинским частям, готовящимся к историческому прорыву блокады. Верующие убеждены, что без этого он бы не совершился.


Заканчивался самый трагический за всю более чем двухвековую историю Петербурга - Петрограда - Ленинграда период 900-дневной блокады. Заканчивалось величайшее противостояние двух человеческих мировоззрений, двух политических систем, двух государственных устройств. Уже упоминаемый нами Солсбери в своей всемирно известной книге "900 дней" приводит немецкую поговорку, бытовавшую среди немецких офицеров еще в 1941 году: "Лучше три раза брать Севастополь, чем один раз Ленинград". Советские частушки, воспроизводя настроение немецких солдат, придавали им остросатирическую окраску:

"Как дела, моя отрада?" -
Пишет Минна. Макс в ответ:
"Мы стоим у Ленинграда.
Скоро ляжем. Шлю прилет".

Напомним: значительная часть ленинградского фольклора того времени несет на себе явные признаки агитационно-пропагандистских тезисов политотделов армейских подразделений. Однако, как мы уже не раз убеждались, в большей степени это относится к его форме, рассчитанной на доходчивую листовку или прокламацию. Дух же этих нехитрых пословиц, поговорок или частушек вполне фольклорен. Во всяком случае, они достойны того, чтобы и сегодня их знали: "Сунулся фашист в Ленинград - жизни стал не рад", "Мечтала фашистская мразь в Ленинград попасть, а попала вповалку на свалку", "Немец, к Ленинграду подойдешь - на тот свет попадешь, "В большевистском Ленинграде псам фашистским не бывать", "Близко Ленинград, да не укусишь", "Будет немцам хуже ада за страданья Ленинграда".

Приметы неминуемой победы видели во всем. Существует занимательное предание об одном из самых известных экспонатов Кунсткамеры - фигуре папуаса с натянутым луком и стрелой в руках. Будто бы во время войны, в один из морозных блокадных дней, за стенами Кунсткамеры раздался мощный взрыв авиабомбы. Старинное здание вздрогнуло, и от этого натянутая стрела неожиданно сорвалась с тетевы и врезалась в противоположную стену зала. Замерзшие и голодные работники музея впервые за долгие месяцы улыбнулись: "Победа неизбежна, если даже папуасы вступили в войну с фашистами", - выстрел из лука был направлен в сторону Германии.

Весной 1944 [видимо, опечатка, должно быть 1943] года что-то наконец начало меняться и в людях. Это было почти неуловимо, едва заметно. Но было. Рассказывали, что одна учительница, бог знает в какой школе, да это, отмечали рассказчики, и не важно, чуть ли не вбежала в учительскую, что само по себе повергло всех в изумление, и ликующе воскликнула: "У меня в классе мальчишки подрались!"

В это весеннее время, видимо, и родилась легенда о несостоявшемся торжественном банкете в гостинице "Астория", который фашисты якобы задумали устроить в побежденном Ленинграде. Будто бы даже разослали приглашения с точной датой банкета - 21 июля 1941 года. Впервые об этом банкете в Ленинграде заговорили весной 1942 года. Молву подхватили писатели и журналисты, и легенда зажила самостоятельной жизнью. Между тем, несмотря на якобы тщательную подготовку этой победной акции, не сохранилось ни приглашений, ни билетов, ни меню этого банкета, в то время как, например, разрешения на въезд в Ленинград, которые действительно были отпечатаны немцами, можно увидеть в Центральном музее Вооруженных Сил.

Частушки, которые охотно и в огромном количестве пели самодеятельные артисты с импровизированных эстрад на передовой, в больничных палатах военных госпиталей и просто на привалах под трофейную гармошку, хорошо иллюстрируют положение на фронте в этот период войны:

...Фюрер стонет, фюрер плачет.
Не поймет, что это значит:
Так был близок Ленинград,
А теперь танцуй назад.

Иным было настроение ленинградских воинов. До окончательной победы под Ленинградом оставался еще целый год. Еще давал знать о себе голод. По узкому коридору, отвоеванному у немцев в январе 1943 года, доставлялись только самые необходимые грузы и в количестве явно недостаточном ни для воинов, ни для жителей. Зима 1943 года была в самом разгаре. Но фольклор этого года с каждым днем становился все более победным:

...Эх, яблочко,
Сбоку зелено.
Мы горою стоим
За город Ленина.

Частушкам вторили пословицы и поговорки - лаконичные, как формулы, легко запоминающиеся, хлесткие и выразительные: "Бьем гада у стен Ленинграда", "Ленинградцы умеют сражаться" и, наконец, очередной вариант старой питерской формулы: "Наш Питер бока немцам вытер".

Благоприятные условия для полного и окончательного снятия вражеской блокады Ленинграда сложились только к началу 1944 года. 14 января войска Ленинградского фронта перешли в наступление:

...Ой, вы, невские сиги,
Ладожская корюшка!
Драпал немец в три ноги,
Нахлебавшись горюшка.

Одна из самых своеобразных легенд послевоенного времени утверждает, что фашистам все-таки удалось навеки оставить след своего присутствия в ненавистном им городе. Участвуя в восстановлении разрушенного войной Ленинграда, снедаемые ненавистью, позором поражения и тайной жаждой мести, пленные немцы включили в орнамент одного из ремонтируемых ими домов знак свастики. Ничем не примечательный жилой дом № 7 в Угловом переулке, построенный по проекту архитектора Г. Б. Пранга в 1875 году, выложен серым кирпичом и пестро орнаментирован краснокирпичными вставками. В его орнаменте действительно хорошо различим знак свастики. Сам по себе этот древний символ света и щедрости присутствует в традиционных орнаментах многих народов мира. Но в ХХ веке он был использован немецкими нацистами в качестве эмблемы "арийского" начала и в современном восприятии вызывает однозначные ассоциации с уничтожением и смертью.

В этом контексте уже не имело особого значения, кто возводил или ремонтировал именно этот дом, не имело значение даже время его возведения. Для создания легенды было вполне достаточно того факта, что пленные немецкие солдаты в самом деле участвовали в восстановлении Ленинграда, и на фасаде дома в Угловом переулке, хорошо видный с набережной Обводного канала, многократно повторенный, действительно присутствует этот одиозный знак.


В октябре 1945 года в честь победы советского народа в Великой Отечественной войне был разбит Московский парк Победы. Ставший одним из любимых мест отдыха жителей Московского района, он тем не менее приобрел со временем необычное свойство. В районе парка люди, как правило, чувствуют себя плохо. То ли болит голова, то ли затруднено дыхание, то ли вообще непонятно что. Говорили, что здесь в печах старого кирпичного завода сжигали трупы погибших ленинградцев и на территории современного парка производились массовые захоронения. Места этих захоронении, вопреки тысячелетним общечеловеческим обычаям, ничем не были отмечены. Заговорили о миазмах, о душах, погибших, которые никогда не исчезают, а, напротив, мстят за неуважение к мертвым. Недавно в Московском парке Победы наконец был установлен памятный знак - деревянный православный крест. Говорят, дышать стало легче.


Праздничный салют в ознаменование окончательного снятия блокады Ленинграда был дан 27 января 1944 года 24 залпами из 324 орудий, установленных на Марсовом поле, у стен Петропавловской крепости, на Стрелке Васильевского острова и площади Революции, была поставлена последняя точка на самой трагической странице истории города на Неве.

Для Ленинграда было сделано единственное за всю Великую Отечественную воину исключение. Все салюты в честь освобождения городов от немецких оккупантов производились в Москве. С "высоты" сегодняшнего понимания этот шаг Ставки кажется скорее подсознательным, случайным, совершенным под влиянием какого-то аффекта. Выделять Ленинград из общей массы рядовых городов было опасно. Достаточно вспомнить сформулированную поэтом Адамовичем убежденность ленинградцев в том, что "...На земле была одна столица, // Остальные просто города".


Прошло более полувека. Но раны, нанесенные городу, не зарубцовываются до сих пор. Блокада в городском фольклоре и сегодня остается лакмусовой бумажкой, выявляющей уровень стойкости и героизма, мужества и терпения:

Две старушки в хвосте огромной очереди за хлебом терпеливо успокаивают друг друга: "Выстояли в блокаду, выстоим и за хлебом".

Ленинградский городской фольклор с готовностью откликается на все наиболее значительные события общественной жизни. В ответ на нынешние обещания богатой и обеспеченной жизни в недалеком будущем ленинградцы кивают головами: "Блокаду пережили, изобилие переживем". Такой же была реакция на пресловутую программу выхода страны из экономического кризиса "Пятьсот дней": "Пережили девятьсот дней, переживем и пятьсот". На вооружении противников строительства знаменитой ленинградской дамбы был эффектный лозунг: "Выжили в блокаду - умрем от дамбы?" Несмотря на то, что со времени блокады прошли десятилетия и сменились поколения, городской фольклор вполне актуально утверждает, что "Каждому поколению - своя блокада". Совсем недавно в выступлении ректора одного из петербургских вузов зарплата ученых названа "блокадной пайкой". А при упоминании о ленинградцах в современном Петербурге с понятным возмущением восклицают: "Какие ленинградцы! Все ленинградцы на Пискаревском кладбище лежат".

В братских могилах на Пискаревском кладбище покоятся 470 тысяч ленинградцев, умерших от голода, погибших от артобстрелов и бомбежек, павших в боях при защите города. В 1960 году на Пискаревском кладбище был сооружен грандиозный мемориальный ансамбль с бронзовой скульптурой Матери-Родины в центре. В ансамбль мемориала органичной частью вошли торжественные памятные тексты, автором которых была Ольга Федоровна Берггольц - Блокадная муза Ленинграда. Весь текст производит неизгладимое впечатление. Один из его фрагментов давно уже вошел в золотой фонд ленинградского городского фольклора: "Никто не забыт, и ничто не забыто".

И это действительно так. Иначе мы не хранили бы в памяти такое огромное количество героического фольклора войны и блокады.