Владимир Бахтин
НАРОД И ВОЙНА

("Нева", 1995, №5, стр. 186-193)

Владимир Соломонович БАХТИН. Родился в 1923 году. Участник Великой Отечественной войны, член СП С.-Петербурга. Литературовед, библиограф, фольклорист, автор 15 книг, преимущественно о русском фольклоре, в частности, фольклоре Ленинградской области. Собиратель и публикатор песен, сказок, частушек, составитель антологий "Русская частушка", "Русская бытовая сказка", альбома "Русский лубок".


Еще совсем недавно при словах "советский фольклор" все читающие книги и газеты граждане откровенно смеялись. Посмотришь любую доперестроечную публикацию - и действительно, диву даешься: насколько повседневная жизнь и то, что говорили о ней так называемые произведения советского фольклора, не стыкуются между собой.

Частушки, сочиненные плохими или безнравственными профессионалами или наивными самодеятельными авторами; воспевают безмятежную и зажиточную колхозную жизнь ("Я в колхозе расцветаю, Точно роза в поле..."; "Трудодней я накопила - Даже некуда девать..."), песни вторят: "Где скакал Семен Буденный..." -

По деревням и станицам
Радость, как сирень, цветет,
И чудесной юной птицей
Громко радио поет...

Это о раскулаченной, расказаченной и расстрелянной донской земле - книга "Песни донского казачества", 1937. А советские былины-новины, сложенные орденоносцами-сказителями (многих из них и в Союз писателей приняли), подробно излагали по печатным источникам трудовую биографию и революционные подвиги любимых вождей и героев - от наркомов Ежова и Ворошилова до По-колен-Бороды (то бишь Отто Юльевича Шмидта). Ну и Сталина, конечно, не забывали.

Как у нас в Москве да во каменной,
А во том ли Кремле да во крепкоем,
Во тех ли теремах высокиих,
Там живет наше красное солнышко -
Иосиф да свет Виссарионович...

Не вдаваясь в теоретические тонкости, скажем лишь: фольклор - это то, что, по меньшей мере, воспринято коллективом, живет в устном обиходе города или деревни. Что касается частушек, песен и новин, которыми заполнялись страницы специальных, учебных и любых прочих изданий, то невозможно представить, чтобы кто-то захотел повторить эти фальшивые слова для себя или спеть в домашнем застолье.

Многолетние занятия народным творчеством советской эпохи убедили меня: основная масса произведений общественно-политической тематики, которые действительно рождались и жили в толще народа, была проникнута оппозиционными настроениями, осуждала отдельные проявления социалистической системы (раскулачивание, коллективизация, культ вождей и партии), а порой и всю систему в целом ("Сидит Троцкий на заборе, Ленин выше - на ели. До чего же вы, товарищи, Россию довели!" или: "По какой лешак, товарищи, Коммуну завели?"). Исключения несущественны и каждый раз объяснимы.

Вряд ли нужно дальше цитировать деревенские частушки, приводить политические анекдоты, мгновенно откликавшиеся на каждый затейливый изгиб Генеральной линии партии и облетавшие страну, напоминать интеллигентские, студенческие стишки, пародии, песни - они в последние годы печатаются повсеместно, включая и "Неву" (сошлюсь на свои публикации вольных частушек и подборки политических анекдотов). Важно отметить: вся эта неподцензурная устная литература, вопреки массовому террору, создавалась с первых же дней Октября, а не только в эпоху безопасной гласности.

Поняв это, начинаешь понимать и другое. Власти могли сколько угодно поносить Ахматову, Зощенко, Пастернака, любого - это, мол, заблуждение одного человека. С легкостью писались на эту тему зубодробительные статьи, принимались открытые (закрытые, конечно!) постановления. А фольклор?

Разве осмелился бы какой-нибудь Суслов сказать, имея в виду частушку типа "Дорогой товарищ Сталин, без штанов ты нас (или без коровушки) оставил", что это народ так неправильно думает? Ведь главная пропагандистская идея коммунистов: народ и партия - едины (правда, сам-то народ добавлял: различны только магазины).

Вот почему так жестоко преследовались анекдотчики - их обвиняли в антисоветской пропаганде и сажали. За частушки тоже сажали... Фактов известно немало.

После этих замечаний мы можем приступить и к разговору о фольклоре Великой Отечественной войны. Прежде всего необходимо подчеркнуть: впервые за всю советскую историю он не оппозиционен по отношению к власти, к государству. Это самое верное и убедительное доказательство общенародного характера войны. Что бы ни писали сегодня об истоках, причинах и виновниках войны, миллионы советских людей восприняли нападение гитлеровцев именно как агрессию, и потому сомнений в праведности войны с нашей стороны не было.

Песня "Я встретил его близ Одессы родной...", исполнявшаяся на мотив старой песни "Раскинулось море широко...", была записана на фронте, позднее - на Урале, в Ленинградской, Калужской и других областях. Словом, бытовала она очень широко. И тем показательнее, что в ней содержится весь набор образов официальной пропаганды:

"За Родину! - крикнул отважный моряк, -
Пощады нет гитлерским гадам!"
И врезался в группу фашистских солдат,
Работая ловко прикладом.

Партизанская песня "Раскинулась роща широко...", преодолевая холодный советский патриотизм, тем не менее тоже использует общие официально-политические фразы:

Пусть тлеют немецкие кости,
И прахом развеется сброд,
Пусть знают незваные гости
И помнят советский народ.

Пришел командир с комиссаром,
Товарищ - отец партизан.
Мы жили сегодня недаром,
Спасибо, друзья, - он сказал. -

Ложитесь на отдых, пора отдохнуть,
Герои, орлы боевые,
А в сумерках снова мы двинемся в путь
Все ближе к победе, родные",

Сталин, бывший постоянным объектом насмешек и упреков, особенно в деревенских частушках и городских анекдотах, становится признанным вождем страны. Почти как рапорт Верховному Главнокомандующему звучат частушечные строки:

Дорогой товарищ Сталин,
Скоро Гитлеру капут,
Скоро наши легковушки
По Берлину побегут!

И даже в скептической интеллигентской среде появились анекдоты, вполне лояльные по отношению к государству. Критика, разумеется, была - не могли не ошеломлять сообщения о повсеместном отступлении, хотелось разобраться в причинах этого. Вот и разбирались с помощью анекдотов.

В Германии. Поезд приходит минута в минуту. Иностранец удивляется. Ему говорят:

- А что же вы хотите - ведь война!

В нашей стране. Поезд опоздал на сутки. Пассажиры ругаются. А дежурный говорит:

- Что же вы хотите - ведь война!

Вспоминаю из слышанного в армии.

Черчилля, который явно оттягивал открытие второго фронта, не любили.

Гитлер и Черчилль пришли к гадалке - узнать, как выиграть войну. Гадалка подвела их к пруду, показала на рыбку, которая плавала посреди пруда, и сказала:

- Войну выиграет тот, кто поймает эту рыбку.

Гитлер тут же бросился в воду, поплыл, но захлебнулся и утонул. А Черчилль сел на берегу, вытащил из кармана ложку и стал вычерпывать пруд.

И Сталин выглядит в анекдоте совершенно как в газетном панегирике, - добрым, улыбчивым, мудрым.

На Ялтинской конференции вокруг Черчилля почему-то все время кружилась пчела. Никто не может понять, в чем дело. А Сталин говорит:

- Чует, что липой пахнет!

Вместе с тем, конечно, фольклор военной поры гораздо шире по смыслу, охвату действительности и внутреннего мира человека, чем этого желала партийная пропаганда. Он ближе к человеку и дальше от государства. Впрочем, так было всегда. В далекие царские времена солдаты маршировали и воевали под такие страшные, в общем-то, слова:

Для Российского солдата
Пули, бомбы - ничего:
С ними он запанибрата,
Все безделки для него.
За царя готов, за веру
Он с охотой умереть.

Разница невелика:

Смелый дерется с врагами,
Жизни своей не щадя,
Смелый проносит, как знамя,
Светлое имя вождя.

А так звучали подлинные голоса:

Ох, и дай, Боже, дай замиренье,
Чтобы наши цареви замирились,
Чтобы нам на площади постояти
И на белый свет посмотрети.

И поновее:

Рану быстро перевяжешь -
- Жив остался, - тихо скажешь.

А неведомый никому самодеятельный поэт-солдат Николай Зусик написал поистине пронзительные строки:

...Не петляй, дорога, круто,
Над тесниной не теснись -
В жизни лишняя минута -
Это тоже, знаешь, жизнь...

На земле, донельзя близкой
И встревоженной, как мать,
Ради жизни, а не риска
Лишь и стоит рисковать.

Песню "Двадцать второго июня, Ровно в четыре часа", которая по праву может быть названа первой в огромном корпусе фольклора Великой Отечественной войны, боец Н. И. Немчинов услышал (и записал в свой блокнот, что документально подтверждает этот факт) 29 июня 1941 года на Украине. А через месяц, 28 июля 1941 года, она была записана от красноармейца А. И. Смирнова в селе Сегожь Пучежского района Ивановской области. Такова скорость распространения фольклора и способность его немедленно откликаться на события. Потом эту песню, автор которой так и остался неизвестным, фольклористы встречали по всей стране. Приведу две первые и заключительные строфы из альбома 18-летней деревенской девушки Нины Лебедевой (Чухломской район Костромской области, 1959):

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война!

Кончилось мирное дело,
Нам расставаться пора.
Я уезжаю, быть обещаю
Верным тебе до конца.

…………

Кончим военное дело,
Снова я встречу тебя.
Ты улыбнешься, к сердцу прижмешься,
Я расцелую тебя!

Хотя позиция автора-певца пассивна по отношению к событию ("нам объявили"), он безусловно принимает необходимость разлуки с близкими, с любимой, совершенно не представляя еще, что такое война, какие горести и потери несет она с собой. Событие мирового значения песня пропускает через жизнь и судьбу частного человека ("Я уезжаю...").

Если же мы вспомним не менее знаменитую песню "Священная войнам, то в ней, наоборот, главенствует государственная мысль и отсутствует личный элемент (коллективное "мы" употреблено в тексте лишь один раз: "мы боремся", но подразумевается всем произведением):

Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей...
Пойдем ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой! (1)

Было бы упрощением разделять эти произведения непроходимой стеной, не учитывать специфики жанра (впрочем, выбор жанра - марша, призыва - тоже не является случайным). Но расхождение между официальной идеологией, казенной пропагандой, между официальной литературой и неофициальной, как бы вторым искусством, народным творчеством, несмотря на общность главной цели - сопротивление врагу, победа, - существовало постоянно, и чем ближе к концу войны, тем резче, заметнее они обособлялись.

Будем справедливы. Наиболее чуткие писатели стремились отразить народную правду, приблизиться к ней. Лучшие песни М. Исаковского, А. Суркова, стихи К. Симонова, А. Твардовского приобрели неслыханную популярность, не утрачивая авторства, стали почти фольклорными.

Одна из особенностей фольклора Отечественной войны - огромное количество "ответов", продолжений, переделок не только старых и потому во многом устаревших, но и новых, тех самых любимых песен и стихов, о которых мы только что сказали.

Переделки могли быть элементарными - героя-пехотинца фронтовые поэты превращали в летчика, сапера или артиллериста. Это естественно и не требует комментариев. Литература не в состоянии, как часто ее просят, отдельно писать о поварах, о бухгалтерах, пожарных и прочих хороших профессиях. Но большая и самая важная в идейном и содержательном значении часть переделок и "ответов" возникла только потому, что профессиональное искусство чего-то недоговаривало, о чем-то умалчивало.

И это касается судеб не каких-то небольших групп людей, а миллионов (жертвы мы всегда, хотя и приблизительно, считаем на миллионы!) - миллионов военнопленных прежде всего, в значительной степени тех, кто был угнан на работы в Германию, и еще тех, кто, оставшись в собственном доме, отнюдь не по своему хотению и злому умыслу, оказался под властью врага.

Известно, куда попадали солдаты, вернувшиеся из фашистских лагерей, - в лагеря советские.

Крутится, вертится пленный наш брат,
Где он ни сунется - всюду солдат.

Там за колючей стеной в лагерях
Крутится, вертится все же он зря.

Где ж эта улица, где ж этот дом,
Где ж эта девушка, что был влюблен?

В милой далекой родной стороне
Плачет и думает лишь обо мне.

Немножко обстиран, немножко обмыт,
Полуголодный и полусыт,

Немцам работаешь ты за харчи
С раннего утра до поздней зари.

Я бы хотел и не есть и не пить -
Только скорее отсюда уйти.

Но удерешь из одних лагерей,
Много открыто в другие дверей.

Вот наконец я удрал с лагерей -
Много шатается пленных людей,

Крутится, вертится за семерых -
Лишь бы до дому добраться в живых.

Крутится, вертится думка одна:
Скоро ли кончится эта война?

Многим, быть может, конца не дождать,
Многим мамашам сынков не видать.

Эту песню я записал в 957 году от Елены Михалевой, побывавшей в германских лагерях. Напечатали ее лишь через 21 год. Из 19 подобных песен моего собрания к началу перестройки удалось опубликовать 8. А эта страшная песня увидела свет только в 1994 году.

Раскинулся лагерь широко,
И сеток не видно конца.
Товарищ, мы едем далеко -
В немецко-чужие края.

Сижу в котловане, в большой глубине,
Сижу я, судьбу проклиная.
Я пленно-советский в немецкой стране,
Тюремную жизнь начинаю.

Нагайки и пули здесь были в ходу,
Они нас кормили и грели
В дождливые ночи, промокши насквозь,
Сидя без сапог и шинели.

Однажды был <слово неясно> котлован,
Лошадка к нам в руки попала.
Упала лошадка с большой высоты
И вмиг по кусочку пропала.

Как хищные звери, терзали коня,
Топтали друг друга ногами.
И что получилось у нас в темноте!
Ракеты над нами сверкали.

Прощайте, родные, прощайте, друзья!
К победе мы вас призываем,
Мы счастья желаем всем вам, старикам,
И с этим сейчас умираем.

Такую человеческую трагедию не сочинишь, сидя дома, детали эти придумать невозможно. Казалось бы, что тут могло не устраивать блюстителей нашей идеологической чистоты? Вера в победу, желание победы выражено ясно и прямо. Но обратите внимание на концовку. Смерть, ожидание смерти - в плену? Не попадай в плен! Нашего советского оптимизма мало!

Не могу быть уверенным на все сто процентов (зла в мире хватает!), но все-таки полагаю, что только мы додумались до заградотрядов. В 1942 году, когда немцы подошли к Сталинграду, товарищ Сталин издал приказ (я сам, сорвав голос, читал его перед строем) ни шагу назад, а кто отступит без приказа, по тем должны стрелять свои, сзади. Вот что такое заградительный отряд. А еще всякие особисты, которые нередко командовали командирами, СМЕРШ (Смерть Шпионам!). На основе подобных жизненных впечатлений, по-видимому, уже к концу войны появилась залихватская и такая горькая песня. Ее приводит Н. Старшинов ("Новый мир", 1990, №5; там же напечатан и стих Н. Зусика). Более полный вариант я записал буквально на этих днях от одноклассника и фронтовика Сергея Вонского:

Первая болванка попала танку в лоб,
Водителя-механика загнала прямо в гроб.

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить,
В танковой бригаде не приходится тужить!

От второй болванки лопнула броня,
Мелкими осколками поранило меня.

(Припев после каждого двустишия)

Третяя болванка попала в бензобак,
Вырвался из танка я, и сам не знаю как.

Наутро вызывают меня в особотдел:
- Что же ты, мерзавец, вместе с танком не сгорел!?

- Товарищи начальники, - я им говорю, -
В следущей атаке обязательно сгорю!..

Помню, как пел эту песню в наших застольях Сергей Орлов, сам горевший в танке. Сложена она на основе песни, исполнявшейся в фильме "Александр Пархоменко" (1942).

Рядом с высоким, подчас трагическим искусством на фронте, как и повсюду, где собирались люди, в ходу была всякая фольклорная мелочь - многочисленные остроты, байки, приговорки, прозвища.

Лесная быль - табак, сделанный едва ли не из древесных листьев; учебный сахар - соль. Просили закурить: дай бумажки - твоего табачку завернуть, только у меня спичек нету. Ремень солдата греет. Карауль, Бог, караульный спать идет. Война все спишет!

А анекдоты про ефрейтора? Солдат стучится в избу:

- Бабушка, пусти нас переночевать!

- А сколько вас?

- Я да ефрейтор!

- Ну, ладно, привяжи ефрейтора к забору, а сам в избу заходи.

Сам был ефрейтором, не раз мне это преподносили как свеженькую остроту.

Блондинка - это пшенная каша, а то и вошь.

ВПЖ - временная полевая жена, ППЖ - походная полевая жена.

Агентство ОЖС - одна женщина сказала (то же, что и "сарафанное" радио).


Песни, стихи, которые девушки складывали сами, перетекстовывали старые, пелись в лагерях и шли в письмах из Германии домой (раз в месяц можно было послать одно письмо). Они насыщены деталями быта, исполнены тоски по близким, по прошлой жизни, которая теперь кажется такой счастливой, вполне искренне идеализируется ("На Востоке жила - процветала…").

...Я живу близ Балтийского моря,
Где проходит дорога на юг.
Я живу при нужде и при горе,
Строю новый для немцев уют.

Нам дается баланда мучная,
Три крупинки идут чередой.
Поедаем за ложкою ложка
И выходим - желудок пустой.

Чай немецкий дается несладкий,
Хлеба дают двести грамм.
Выпиваем за кружкою кружка
И спешим на работу к часам...

Были надсмотрщики, хозяева-звери, но случалось слышать и о хороших, добрых немцах, которые помогали, подкармливали. Однако ни одной песни о добрых немцах (как и о добрых помещиках, хотя и такие известны) не сложено. Фольклор всегда говорит о явлении. Вся ненависть пленниц направлена не на отдельных фашистов, а на систему: "Запад, Запад, стальные решетки, Запад, Запад - концлагерь, тюрьма..." Любопытно или, точнее, зловеще-знаменательно, что песни фашистских лагерей зачастую основываются на песнях советских лагерей:

Я живу близ Охотского моря.
Строю новый стране городок...

Но всюду жизнь. Не сразу, однако, понимаешь в конце концов и правомерность молодой любви - пусть даже в неволе, - и романса об этой любви.

С нежной и доброй улыбкой
Ты повстречала меня,
В белом береге, в синем жакете,
"Ост" на груди у тебя.
………

Помню, когда, улыбаясь,
Ты говорила, шутя:
"Ост" оторвется, память сотрется,
Ты позабудешь меня.
………

Может быть, встретимся снова,
Наши года впереди,
Встретишь, как прежде, в той же одежде,
Но без "оста" на груди.

В конце войны счастливые наши сограждане, с минуты на минуту ожидая освобождения, были собраны в огромных интернациональных лагерях. Так почему бы и не поозорничать?

Паненка, комм шляфен,
Морген дам часы!
Вшистко едно - война,
Скидавай трусы!

А что было делать тем, кто попал в оккупацию? Снова свидетельствую, каков был гуманизм нашей родной власти: в 1950 году, после окончания университета, я работал в газете "Псковская правда"; так вот, мы не имели права писать в газете - ни хорошо, ни плохо - о тех, кто был в оккупации. Это в области, где десятки тысяч людей пережили тот ужас!

Но и рядом с врагами люди не молчали, общались друг с другом.

Самолет летит, колеса терлися,
Мы не звали вас, а вы приперлися.

Раньше так пели парням из других деревень. Теперь фашистов дразнили. Немцы ругались, а то и побить могли, сказали мне в Гатчинском районе. Про себя тоже складывали:

Эх, Семеновна, какая хитрая -
Любила Сталина, а нынче Гитлера.
(Слышал в 1944 году.)

Тоже горькая шутка. Кого она там любила, эта Семеновна, - все хороши для нее были.

Хочешь не хочешь - ходят немцы, мужики здоровые, по твоей земле, в избу вламываются. Всякие были девушки, всякие немцы и всякие частушки. У меня есть записи 1946-1947 годов, сделанные по свежим следам на Псковщине и Новгородчине, сохранились и самодельные девичьи тетрадочки, альбомчики, где только ни побывавшие вместе со своими хозяйками. Мир, в чем-то похожий, в чем-то совсем иной, чем он сложился в нашем сознании.

Германия, Германия,
Богатый городок.
К нам приехали германцы
Без рубах и без порток.

Германец оборванец,
Ты не дело делаешь:
Дома женка, два ребенка,
Ты за русской бегаешь.

Германские солдатики,
Не тут так и не гут:
Девку сделают на бабу
И спасиба не дадут.

Сказано было вождем: бить врага в его логове. Идет беременная баба и лупит себя по животу.

- Ты что это делаешь?!

- А я бью врага в его логове!

Да, верность - прекрасное свойство души. Об этом сложено множество самых разных произведений. Литература дает замечательные положительные образы. А фольклор, принимая их, продолжая, создавая аналогичные произведения, но в иной, более привычной стилистике жестокого романса, все-таки дополняет их песнями и стихами с героями отрицательными. Это может быть и сатира, и мелодрама, и назидательная история с благополучным концом, и обыкновенная частушка:

На военного на дролечку
Нельзя надеяться:
У него, что у татарина,
По семь имеется.

"Катюша". Песня с беспримерной судьбой, по-видимому, самая знаменитая песня в истории человечества. Известно около сотни ее народных вариантов. Среди этой сотни есть и такой:

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
А в зеленом садике Катюшу
Целовал фельдфебель молодой.

"Синий платочек":

Синенький скромный платочек
Немец в Смоленске стащил.
За этот платочек - синий цветочек
Девушку немец любил.

"Огонек":

Не успел за туманами
Промелькнуть огонек,
На коленях у девушки
Уж другой паренек.

Кажется, только однажды в симоновском стихотворении "Письмо" профессиональная поэзия коснулась этой деликатной темы. В прозе, сколько помню, привел одну такую песню Б. Горбатов.

Молодые девушки
Немцам улыбаются,
Позабыли девушки
О своих парнях…

Так уж все и правда? Девушки по всей стране пели и переписывали в альбомы свой ответ:

Ничего подобного,
Ничего и не было -
Не забыли женщины
О своих мужьях.

Часто вспоминаем вас,
Мысленно целуем вас,
Часто слезы горькие
Катятся из глаз.

Очень мало девушек
Модно завиваются,
Очень мало девушек
Немцам продались,

Очень мало девушек
Немцам улыбаются,
Крепко ненавидят их,
Так же, как и вы.

Не забыли девушки,
Что в шинели серенькой
Защищает Родину
Честно он в бою.

И, когда вернется он,
Встретит он с улыбкою
Честную, любимую
Девушку свою...

К концу войны и в солдатской среде, и в советском тылу все больше и больше появлялось шуток, анекдотов, связанных с медлительностью союзников, которые не торопились со вторым фронтом (по радио постоянно передавались английские и американские песни), но дыхание Победы уже слышал каждый. Начались разговоры о международном суде над фашизмом, прошли первые суды над захваченными в плен военными преступниками. На этой основе складывались анекдоты о том, как наказать Гитлера: заставить его выучить "Краткий курс истории партии" на еврейском языке. Или такой: раскалить лом и холодным концом всадить в брюхо. А почему холодным? А чтобы союзники не вытащили!..

Фольклор Отечественной войны так же многолик, как многолика была сама война. Фронтовой, окопный фольклор, фольклор советского тыла, оккупированных территорий, партизанское творчество, творчество военнопленных, заключенных фашистских лагерей и миллионов мужчин и женщин, угнанных в Германию... В журнальной статье можно было только упомянуть, назвать некоторые жанры устного искусства слова. Главное, что хотелось подчеркнуть: за годы войны народ создал огромное количество самых разных по темам, по жизненной основе, по мысли произведений, которые не только отразили будни войны, ее черные дни и редкие праздники. Они помогали коллективно осмыслить происходящее, дать ему оценку.

Согласимся: у нас была профессиональная литература, в лучших ее проявлениях охотно принятая народом. Но эта литература, даже если бы и хотела, не имела возможности публично переступить через порог дозволенного. Вспомним пример Михаила Исаковского, который был сразу же раскритикован за проникновенное, честное стихотворение "Враги сожгли родную хату..." Как же, говорили критики, страна радуется - грядет победа, а тут солдат, отдавший все, все потерявший, да еще - слезы. Ведь и Ольгу Берггольц вскоре после войны знаете как называли? Плакальщицей!..

Так что огромные лакуны в изображении народных судеб заполнялись именно преимущественно - фольклором.

Позвонила мне лет пять назад, уж и не знаю, как отыскала, старушка и тихим голоском сказала:

- Сынок, я частушек много знаю, сама их сочиняю, у меня тетрадь цельная. Приезжай, поглядишь. Может, что и сгодится...

Я и поехал на Васильевский остров, и посидел, и долго-долго беседовал с двумя трогательными, милыми и старенькими-старенъкими бабушками. И привез домой тетрадь. И перечитал ее не раз. Народные частушки - сам такие не раз слышал. А есть и какие-то как бы поправленные, подправленные этой самой сочинительницей, Анной Матвеевной Макаровой, 1910 года рождения, уроженкой деревни Полшемо Кирилловского района Вологодской области, с 1928 года жившей в Ленинграде, но годы войны проведшей на родине. И я выписал эти частушки - все они народные, и неподправленные, и подправленные Анной Матвеевной. Частушка - вообще-то веселая плясовая песенка. А у меня на бумаге сложился плач по солдату, по мальчишке-солдатику, павшему в страшной войне, плач по осиротевшей, бессчастной девушке, плач по овдовевшей жене. Им, этим плачем, и закончим.

Получила письмецо,
Смотрю - бумага черная,
Трехугольная печать -
От милки похоронная.

Ягодиночка убит,
Лежит, не поворотится...
На свиданьицо ко мне
Теперь не поторопится.

Я не знаю, где схоронен,
Я не знаю, где убит.
Только знаю: мой хорошенький
Без гробика зарыт.

Дорогого схоронили,
Не поставили креста.
Эти братские могилы -
Человек четыреста.

Ягодиночка убит,
Лежит под вересиночкой.
Молоденькую девушку
Зовите сиротиночкой.

Ягодиночку убили
Разрывною миною.
Понапрасну я ждала
Три года с половиною.

Девушки, война, война
Идет уж до Урала.
Хоть и кончится война,
Молодость пропала.

Я спрошу у командира,
Как на кладбище пройти.
Увижу братские могилушки -
Живой не отойти.

Я не девка, я не баба -
Я несчастная вдова.
Погубила мою молодость
Проклятая война.


(1) Ныне достоверно известно, что слова и музыку этой песни сочинил в годы первой мировой войны учитель из Рыбинска Александр Адольфович Баде (Лебедев-Кумач лишь слегка подправил слова). Сообщаем здесь об этом только для восстановления справедливости. (См.: Н. Деревянко. Кто написал "Священную войну"... - "Аргументы и факты", 1991, №13). Для нашего разговора этот факт не имеет значения: важен текст, содержание которого было принято и одобрено всей страной.