Сергей Марусин

ВСПОМИНАЯ ТОЛСТОГО-АНАРХИСТА


Эта публикация не означает, что редакция "НС" перешла на позиции непротивления злу насилием, отстаивавшиеся Львом Николаевичем Толстым. Ошибутся и решившие, что изменился наш взгляд на проблемы религии или революции. С другой стороны, разумеется, мы не стремимся свести значение деятельности Толстого исключительно к зеркальному отражению осмысленного бунта, как это пытались делать некоторые. Посвященный Толстому текст - не первый и, надо думать, не последний в нашей газете – объясняется прежде всего тем, что Лев Николаевич, сам себя анархистом никогда не называвший, в оценках власти и государства стоял, тем не менее, на вполне анархической точке зрения. Сто лет назад это было известно лучше, чем сейчас; сейчас об этом не помешает напомнить. Дополнительный повод - день рождения Льва Николаевича, отмечаемый 9 сентября. Автор предлагаемого материала не входит в состав редакционной группы "НС" и его представления, ясное дело, чем-то могут отличаться от наших. После этой необходимой оговорки надеемся, что вы можете оценить убедительность приведённых ниже доводов - сами, без нашей помощи.

Мы опасаемся иностранных завоевателей, но не замечаем того, что с рождения завоёваны своим государством. Разве государство и его чиновники не завоеватели, а мы не завоеванные?

Каждое новое поколение людей с рождения захватывается государством в плен. Оно отняло у нас право на свободное передвижение, обязывает нас жить и работать там и так, где и как велят его законы. Оно насильно взимает с нас налоги. Оно воспитывает и обучает нас в угоду своим, а не нашим, интересам. Но и этого ему мало. Оно присвоило себе право на саму нашу жизнь, сделав нас военнообязанными - жертвами и убийцами одновременно. Кроме того, оно в любой момент (история и каждый из нас это знают) по своему произволу может нарушить даже ту «справедливость», которую оно нам установило, так что никто не может быть уверенным ни в его «честности», ни в своей от него безопасности. И лишь смерть освобождает нас от него.

«Но как же без него? А если разбойники нападут, кто нас защитит?» - скажете вы. Но государство - это и есть самый настоящий и самый большой разбойник. Только его грабёж называется налогами (или отчислениями в госбюджет, взятками, конфискацией), а его убийства называются высшей мерой наказания (или гибелью населения и персонала, потерей живой силы, несчастными случаями при проведении государственных мероприятий).

Частное лицо, грабящее и убивающее, пожалуй, менее жестоко, чем чиновник, грабящий и убивающий по долгу службы, - оно действует всё-таки от самого себя и как бы ни было жестоко, но оно - человек, а не машина. Чиновник же руководствуется своей должностью - это делает его безжалостным, не говоря уже о том, что у него в распоряжении куда больше технических, людских, организационных и прочих средств для грабежа и убийств, чем у отдельного лица. Против человека ещё можно обороняться, но как обороняться против чиновника, если в его руках уже не индивидуальные орудия борьбы, а сама мощь государства?

«Государство и его агенты — они-то и есть самые большие и распространённые преступники: пренебрежение совестью и Божьими заповедями, нравственное развращение народа, ложь, клевета, идолопоклонничество, воровство, грабёж; всякого рода притеснения, насилия и истязания, убийства, войны и приготовления к ним - всё это необходимые условия государства» (Л. Н. Толстой).

Самое противное совести и Богу, во что меня втягивает государство, это убийства. Я - потенциальный убийца, потому что я - военнообязанный у государства.

Пусть бы правители, если им кто-то не нравится, если им хочется кого-то убивать и грабить, шли бы сами убивали и грабили. Но они останутся в своих кабинетах и постелях, а воевать пошлют своих рабов. Ни один разбойник с такой самоуверенностью, пренебрегая моими чувствами и мыслями, не спросив моего согласия, не сделает меня соучастником разбоя, а они сделают. Потому что я - их подданный. Они считают себя вправе в любой момент потребовать от меня ненавидеть и убивать людей, живущих в Чечне или где-нибудь в Афганистане, людей, которых я никогда не видел, которые не сделали мне ничего плохого.

Государство держится насилием. Но само это насилие опирается на ложь, и государство внимательно следит за её насаждением, особенно среди военных. Первое тут условие - целенаправленная пропаганда патриотизма.

Патриотизм - особенная, исключающая другие народы, любовь к своему народу и отечеству - есть национальный эгоизм. Он подобен эгоистической любви к себе, только оборачивается ещё большей жестокостью к тем, кто его не разделяет

«Можно устыдиться отнять что-нибудь у другого человека ради себя одного, но в то же самое время люди без зазрения совести, даже считая это своей обязанностью, грабят и бьют друг друга ради своих семей; если же дело затрагивает их национальные, патриотические чувства, то тут они не только грабят и бьют, но и убивают друг друга без зазрения совести» (Л. Н. Толстой).

Многих не устраивает буржуазный порядок. Большевики в России провели потрясающий эксперимент по замене его социализмом.

Их радужные коммунистические цели, выверенные, казалось бы, основательными теоретическими исследованиями, были, однако, сопряжены с еще большим, чем при капитализме, усилением государства, котором) отводилась рать главного, хотя и временного, - до прихода «полного» коммунизма, - средства...

Коммунизм не наступил. Социализм, как тотальное огосударствление жизни, не выдержал проверку практикой.

Выдержит ли эту проверку капитализм? Навряд ли. Даже определённее того: именно крушение социализма показывает, что такой же конец уготован капитализму, ибо суть того и другого идентична, а разница только в формах.

«Социализм в том виде, как он рекомендован Марксом, в сравнении с капитализмом есть только перемещение деспотизма» (Л. Н. Толстой).

Одни свои частные интересы делают государством, а другие - государство своим частным интересом. Оклады на иконах разные, а святой и там, и тут один и тот же: государственная власть.

«Признание государства, как чего-то независимого от воли людей, предопределённого, неизбежного, стаю общим суеверием. Много было жестоких и губительных суеверий, но не было более жестокого и губительного, чем это. Есть связь одного языка, как, например, связь русских с русскими, в каком бы государстве они ни жили. Есть связь одних обычаев, соединяющая людей, машущих на одной территории. Но ни та, ни другая связь не имеют ничего общего с государством. Людей уверяют и они сами уверяются, что искусственное, составленное и удерживаемое государственной властью их соединение есть необходимое условие их жизни, тогда как это соединение есть только насилие, материально выгодное тем, кто его совершает; подданные же терпят величайшие материальные бедствия: налоги, войны, эксплуатацию, принуждение, скрытый и явный грабёж. И уж никому нет никакой духовной пользы от того, что государство плодит высокомерие, тщеславие, ненависть, национальное и гражданское разъединение, оправдание насилию» (Л. Н. Толстой).

Нельзя вписать жизнь в пункты парламентского закона, поэтому нам надо или сознательно отказаться от государства, или жизнь сама утвердится путём его гибели, и тогда распад государственных связей станет для нас «концом света», когда, говоря словами Библии, люди будут в унынии и недоумении, будут издыхать от страха и ожидания бедствий.

Государство отомрет тогда, когда из-под него уйдут держащие его на своих плечах подданные, осознавшие бессовестность и бедственность власти человека над человеком. Короля в спектакле играет не столько лицо, поставленное на эту роль, сколько окружающие его статисты.

«Король потому король, что другие относятся к нему как подданные. Между тем они думают, наоборот, что они подданные потому, что он - король» (Л. Н. Толстой).

«Государство начнёт отмирать тогда, когда люди снизу начнут отказываться участвовать в его лжи и насилиях уплатой налогов, солдатчиной, признанием законности власти» (Л. Н. Толстой).

Бойкот государству! Неучастие в нем, несотрудничество с ним и неповиновение ему!

"Новый Свет", Газета анархистов Питера, #63 сентябрь 2005