Ежи Помяновский

АНАТОМИЯ КОШМАРА
(«Новая Польша», 2005, №4)

Не надо быть переводчиком Солженицына, как автор этих строк, чтобы открыть книгу Энн Эпплбаум задумавшись, читать с растущим интересом, а закрыть с восхищением. Тому есть нешуточные причины.

Эта книга — монография об институте концлагерей в СССР. В ней есть все, что уже было известно об их генезисе, истории, географии, о жителях ГУЛАГа, их рабском труде и о злополучной роли этого труда в экономике страны. Написана она с очевидной добросовестностью, с установкой на бесстрастное описание, которую, к счастью, не всегда удается соблюсти. Нет в ней того дидактического запашка, сразу позволяющего отличить сочинения пристрастных идеологов, притягивающих факты за уши к заранее заданному тезису, от трудов добросовестных исследователей. И при всем при этом книга звучит убийственно не только для системы пенитенциарных учреждений, правовых отношений и органов правосудия в Советском Союзе, но и для самой цели, которую преследовал советский строй и которой все эти средства должны были служить. Поразительно, что написала это американка, выросшая в стране, где все время ждали добрых вестей с Волги, получившая образование в университетах, по которым только что прокатилась волна левого бунта, куда более долгая, чем знаменитый парижский май 1968-го. «Помню, — пишет Энн Эпплбаум, — когда я училась в университете, там господствовала такая атмосфера, что о лагерной теме и слышать не хотели...» В интервью «Новой Польше» она идет еще дальше, говоря: «Мы до сих пор не хотим слышать, что, закрыв гитлеровские лагеря, мы открыли сталинские». Действительно, после II Мировой войны лагерная система разрослась, достигнув апогея около 1951 года. В книге Эпплбаум говорится, что «в 1952 г. государственные субсидии ГУЛАГУ дошли до 2,3 млрд. рублей, т.е. составили свыше 16% бюджетных расходов СССР». Лагеря заполнила масса людей, ставших подозрительными только потому, что они пережили немецкую оккупацию, космополитов (то есть евреев), украинцев из УПА, поляков из Армии Крайовой и других формирований военного и послевоенного подполья, но прежде всего — вчерашних советских военнопленных, которые из немецких лагерей попали прямо за отечественную колючую проволоку. В эту массу входили и уличенные в том, что на войне они осознали, как схожи методы по обе стороны фронта, как мало отличается их отношение к правам покоренных народов и правам человека вообще. Одним из них был артиллерийский лейтенант Александр Солженицын, математик, арестованный на фронте во время весеннего наступления 1945 г. и отправленный в лагерь.

Позже он написал свой «Архипелаг ГУЛАГ». Энн Эпплбаум относится к нему лояльно и с искренним уважением, часто цитирует «Архипелаг». Она подчеркивает, что книга Солженицына сыграла переломную роль: изменила сознание тех, кто взял ее в руки. Тем не менее она отнюдь не считает, что своей книгой соперничает с трехтомником Солженицына, — и права. «ГУЛАГ» так отличается от «Архипелага», как могла бы отличаться «Испанская инквизиция» Беннасара от исторического свидетельства одной из жертв Торквемады, ели бы кто-то из них сохранил в целости и голову, и талант.

В книге Солженицына тон, запал и стиль — глубоко личные, а вдобавок он черпает материал из исповедей, рассказов и писем 227 бывших зэков. Недаром в подзаголовке «Архипелага» стоит «опыт художественного исследования». Своим сенсационным влиянием книга обязана еще и этому своему характеру страстного свидетельства. Но автор начал писать ее в 1958 г., а действие книги довел только до 1956-го. История лагерей тогда еще отнюдь не закончилась.

В книге нашей американки одна только библиография занимает 24 страницы петитом. Но вашингтонская журналистка не ограничилась чтением и розысками в архивах, хоть и пробилась через множество дверей, запертых на все замки и засовы. Она путешествовала по тайге и тундре, добралась до самых отдаленных островов Архипелага, сопоставила с действительностью свидетельства очевидцев — Густава Герлинга-Грудзинсюго, самого Солженицына, десятков мемуаристов и тайных летописцев, показания бесчисленного множества обвиняемых. Прочитала она и доносы из их дел, рапорты начальников лагерей и палачей, приказы и отчеты тех, кто подавлял зэковские бунты, изучила счета и подбивку итогов, донесения об исполнении смертных приговоров, статистику болезней и смертей. Пожалуй, это богатое собрание особенно выделяется тем, что в него входят также документы и объяснения «другой стороны», к которым никто извне доступа не имел.

Она точна в деталях: «С 30 августа по 16 марта 1932 г. на заседаниях политбюро тему геологии и географии Колымы затронули по крайней мере 11 раз».

Она объективна. Отмечает, что начальник ГУЛАГа Матвей Берман в декабре 1938 г. был осужден за «создание тепличных условий заключенным» на строительстве Беломорканала. 220 километров канала были пробиты в монолитном граните руками 175 тысяч зэков и насильственных переселенцев — 25 тысяч там и погибли, хотя кормили их действительно несколько лучше.

(Михаил Зощенко, который в числе 120 советских писателей побывал на строительстве Беломорканала, на вопрос, как он там себя чувствовал, отвечал: «Как живая лиса на складе мехов».)

Она наблюдательна. Не охотится за экзотикой и злободневными сенсациями, зато в таежном подлеске способна обнаружить трухлявые балки лагерных нар. Посещая город, построенный в полярных джунглях, она упоминает, что у дороги, проложенной некогда зэками через болота, ныне в бывших бараках помещаются офисы «Лукойла» и ЮКОСа, а в каменных домах живут их менеджеры.

Она проницательна. Убедительно, с примерами и цитатами, объясняет, что мотором всего предприятия не было благотворное стремление к «перековке» преступников и противников строя. Этим мотором очень скоро стал соблазн принудительно использовать миллионы голых, зато бесплатных рук на самых отдаленных окраинах огромной страны. Троцкий еще в 1918 г. предупреждал Ленина, что социализм без принудительного труда не построить. Пятаков еще в 1925 г. направил Дзержинскому проект строительства сети лагерей на пустых местах, расположенных в самой глуши, но изобилующих полезными ископаемыми. И, наконец, Сталин в 1929 г., в год «великого перелома», увидел в лагерях «сердце» советской экономики.

Тут мы приближаемся к самому главному.

Книга Энн Эпплбаум — это не только энциклопедическое описание структуры, истории разрастания и при- чин инволюции лагерной системы в СССР. Это еще и энциклопедия человеческого страдания. Центральная часть книги — фактографический, очищенный от эмоций перечень средств массового принуждения и методов унижения, применяемых с целью эксплуатировать миллионы зэков и держать их в повиновении.

Множество подобных описаний содержит не только мемуарная литература, но и публицистика. Приводимые там примеры должны пробуждать сострадание к мучимым и убиваемым жертвам, прежде же всего — дискредитировать тех, кто совершает эти жестокости. Но этот расчет нередко подводит. Так, инфляция мартирологических мотивов в послевоенной литературе и кино привела к пресловутой банализации зла, сделала его как бы более доступным, а то и просто естественным.

Автор «ГУЛАГа» пишет в эпилоге: «Эта книга написана не затем, чтобы „это не повторилось". Я написала ее, потому что это — почти наверняка — повторится. Тоталитарные идеологии находили и продолжают находить отклик у миллионов людей».

Здесь нам нужно вступить на территорию, которую Энн Эпплбаум постаралась обойти. Еще во вступлении она отмежевалась от политических комментариев. Книга, пишет она, «не описывает историю СССР, чисток и репрессий». Нам же, между тем, самыми вдохновляющими в книге кажутся те мотивы, которые прямо побуждают к политическим размышлениям.

Дело в том, что заклеймить жестокие методы и средства еще недостаточно для того, чтобы ожидаемый отклик не повлек уже известных нам последствий. Создатели лагерей и застенков, породившие эти ужасающие последствия, держат в запасе готовый ответ: «Жертвы, пытки? Да, но, может быть, это имело свою цель? Может быть, это было необходимо ради высшей цели? А цель оправдывает средства. Наша цель стоит пота, слёз и крови всех, кого только принуждением можно заставить трудиться ради священного дела. Случайные жертвы? Лес рубят — щепки летят. Единица — ноль. Нас заботит всеобщее благо».

Согласимся, что у коммунистов, когда они провозглашали этот тезис, было на одно очко больше, чем у других сторонников принуждения. Их идеология была направлена на весь мир и потому провозглашала интернационализм. У гитлеровцев, например, цель была частной и малоприемлемой для других: господство своего народа над всеми остальными. Однако мы уже в состоянии присмотреться к этой более высокой цели — не только потому, что в СССР и его окрестностях к ней подошли довольно близко, но и благодаря тому уроку анатомии этого процесса, какой мы можем извлечь из книги Энн Эпплбаум.

Автор пишет: «На практике коммунистическая идеология была опровержением того, что сама провозглашала». В аргументах, это подтверждающих, в книге нет недостатка. Важно содержащееся в ней указание, что энгельсовский «скачок из царства необходимости в царство свободы» свелся к «скачку» за колючую проволоку, в царство принудительного труда, который — обратим внимание! — оказался вдобавок нерентабельным. Мало того, что он был менее производительным, чем труд вольнонаемных работников (это в расчет принимали), но еще и обнаружилось, что ни один лагерь не смог стать самоокупаемым, и дотации лагерям росли и росли. В принципе это и стало причиной банкротства идеи лагерей как «сердца» советской экономики и привело к сокращению их числа. Более того, идея использовать миллионы голых рук вместо дорогостоящих машин обратилась против развития техники, изобретательства, науки и привела к резкому отставанию СССР даже в области вооружений. Эпплбаум приводит несколько поразительных примеров — вспомним хотя бы дело авиаконструктора Туполева, переведенного с каторги в «шарашку» для ученых.

Но кто-нибудь скажет: «Ну, это всё в ГУЛАГе, в ином мире, это была обочина советской жизни, хоть и довольно широкая! Лагерь был средством, притом крайним; цель была за его пределами, целью была перестройка общества!»

Есть в книге «ГУЛАГ» только одна фраза, с которой мне трудно согласиться: «Жизнь в лагерях в известной степени отражала жизнь во всем Советском Союзе».

Думаю, что было как раз наоборот: жизнь в лагере и ее устройство стали платоновской идеей жизненного порядка в СССР.

Организация ГУЛАГа не была крайней, извращенной формой этого порядка — она была его матрицей, удобной и востребованной моделью. Прав был Александр Солженицын, когда писал, что существование Архипелага отражалось на формах бытия всего материка. И дело тут не только в обратной связи. Можно полагать, что намерением Сталина было приспособить всю жизнь в «Стране Советов» к этому идеалу.

Первым фактором такой жизни был приказ, с самого начала управлявший экономикой. Вторым — распространение этого принципа на все области жизни. Условием успеха операции, разумеется, было повиновение оперируемых. В лагере его обеспечивала не только вохра, вооруженная охрана, — намного важнее было участие самих зэков, точнее двух зэковских категорий: придурков и стукачей.

Энн Эпплбаум подробно описывает роль первой из этих категорий, ее внутренние конфликты и битвы за привилегии. О второй, естественно, известно меньше. Между тем «на материке» в процессе укрепления и распространения системы на все области жизни стукач (сексот) играл растущую и даже двойную роль. Его секретная деятельность позволяла большевистской власти приближаться к идеалу: накапливать исчерпывающее, содержавшееся в папках, а затем и в компьютерах знание обо всех деталях жизни и обо всех мыслях всех подданных. Существование этого замысла и армии тех, кто его осуществлял, отнюдь не скрывалось. Наоборот, власти было важно, чтобы повсеместно распространялась уверенность, что каждый — сосед, сослуживец, родственник — может быть доносчиком, секретным сотрудником органов репрессии. Это был один из самых простых принципов дезинформации, кстати обеспечивавший немалую экономию кадров и техники.

Результатом было постоянное присутствие в сознании и поведении граждан двух мощных факторов: страха и подозрительности. Естественным защитным рефлексом советского человека было избегать искренности, и не только в отношениях с властями, но и со всяким, потому что всякий мог быть стукачом. Особенно нестерпимым было принуждение лгать, что показала вспышка надежд и чувство облегчения, с какими были приняты в СССР откровения и резолюции ХХ съезда.

Надежды надолго сменились ощущением бессилия. Триада, состоявшая из страха, подозрительности и лжи, неизбежно деформировала склад ума не только у зэков, но и у большинства граждан огромной страны. Большинство это состояло в огромной части из россиян, это они были первыми жертвами Системы.

Если целью большевиков была перестройка общества и оздоровление межчеловеческих отношений, то результат их усилий заслуживает большего осуждения, чем все средства, так выразительно описанные в книге Энн Эпплбаум.

Она прочитала нам лекцию по анатомии кошмара, прямо вынуждающую читателя извлекать политические выводы, хотя сама Энн Эпплбаум их не навязывает. Эти выводы пригодятся не только читателям на Западе, где «ГУЛАГ» уже увенчан премией Пулитцера и переведен на 23 языка. Надеюсь, что и в наших широтах поймут, что не цель оправдывает средства, но средства в конечном итоге формируют цель.

Сделать выводы из чтения «ГУЛАГа» тем проще, что перевод легко читается. Ошибки в книге немногочисленны и в основном такого типа, как утверждение, что игральные карты в лагере раскрашивали стрептомицином. На самом деле это был не бесцветный антибиотик стрептомицин, а красный стрептоцид, один из первых сульфамидов, который в СССР широко применяли для окраски дамского белья.