Лешек Волосюк

ХОРОШО, ЧТО ОН БЫЛ
О Вацлаве Липинском — иначе говоря, Вячеславе Лыпинском

(«Новая Польша», 2008, №7-8(99), стр. 21-26)


Странной была эта Волынь

Опубликованная издательством «Аркана хистории» («Тайны истории») книга Богдана Ганцажа «Мы, украинская шляхта. Очерк жизни и деятельности Вацлава Липинского. 1882-1914» еще пахла типографской краской, когда получила премию журнала «Пшеглёнд всходний» («Восточное обозрение»). Поздравляем! Уже сделана допечатка тиража.

Среди поляков она считалась безликим краем. Помнили, что оттуда родом Юлиуш Словацкий, что там когда-то действовал знаменитый Кременецкий лицей, но начиная с 30-х годов XIX столетия Волынь стала интеллектуальной пустыней; даже луцкий епископ переехал в Житомир, где пребывали губернские власти. И если на северо-востоке Виленщина представляла собой скопление поляков, которые платили за стремление к независимости собственной жизнью, свободой и имуществом, то Волынь была сонными задворками — она лежала за пределами Царства Польского (так называемой «Конгрессовки»), и Луцк, ее историческая столица, был российским уездным городом, куда железная дорога добралась лишь в 1890 г., а гимназию основали восемь лет спустя. Литва с Вильно и Червоная Русь со Львовом — это совсем другое дело: университеты, театр, опера, издательства, сообщества, а действовавшие там ученые, артисты и политики украшают сегодня энциклопедии. Переизданная в 1980-е книга Юзефа Игнация Крашевского «Воспоминания о Волыни, Полесье и Литве» (Литвой он называл сегодняшнюю Белоруссию) даже столетие спустя выставляет волынских помещиков и землевладельцев далеко не в лучшем свете. На юго-востоке Червоная Русь, попавшая после разделов Польши под власть австрияков, пользовалась в империи Габсбургов автономией. Львов был там столицей области (Галиции), поэтому тем украинцам, которые задумывали создать собственное государство, эта территория за кордоном приводила на память уже только средневековое владение галицко-волынских князей.

В межвоенный период — хотя епископ вернулся в Луцк, где устроили и центр воеводства, — эта территория, самое большее, ассоциировалась с воеводой Генриком Юзевским, пытавшимся в 1930-е как-то решить здесь украинский вопрос, а после его ухода в 1938 г. — с разрушением православных церквей. Обоим «единокровным» народам-«побратимам» всё это вспомнилось в трагические 1942-1944 годы. А после войны в Малопольше и особенно в таком регионе-парвеню, как Мазовше, не говоря уже о трудолюбивых Великопольше, Поморье и Силезии, — даже Виленщину и Подолье считали чем-то худшим. Я помню сравнение воспоминаний Зофии Старовейской-Морстин, галичанки в полном смысле этого слова, и родившегося под Минском писателя Мельхиора Ваньковича. Из их сопоставления вытекало, что автору «Битвы за Монте-Кассино» вообще не следовало бы родиться, а если уж он написал книги воспоминаний «По следам Сментка» и «Трава в кратере», то лучше бы ему было промолчать в них о своем детстве и молодости.

Я сознательно упрощаю, крупными мазками набрасывая фон, чтобы на нем отчетливее мог проявиться Вацлав Липинский (1882-1931) — территориалист, родившийся в Затурцах возле Луцка, а по сути дела Вячеслав Лыпинский: так хотел называть себя среди украинцев этот человек, которого многие из тогдашних польских деятелей движения за независимость считали отщепенцем, перебежчиком и предателем своего народа. (Не следует путать его с полковником Вацлавом Липинским, историком сражений за независимость 1914-1921 годов.)


Gente Polonus, Natione Ruthenus

Этой формулировкой Станислава Ожеховского, публициста середины XVI века, т.е. эпохи Возрождения, — «по роду поляк, по народу русин» — любили определять себя в XIX веке многие помещики и интеллигенты на землях бывшей Киевской и Червоной Руси, не отождествлявшие себя ни с русскими, ни с поляками, ни с тем радикализмом возникающего украинского движения, которые характеризовало сторонников идеи Дмитрия Донцова*. Но было ли это движение таким уж радикальным, если принять во внимание чувство национальной идентичности, возрождавшееся или нарождавшееся тогда среди многих народов этой части Европы? Данный процесс продолжается по сей день, на Балканах он приносит кровь и смерть, да и у восточных или южных соседей Польши (в Белоруссии, на Украине, в Словакии) тоже протекает отнюдь не спокойно. Такова уж природа пробуждения народа — не успевает он в один прекрасный день встать после счастливого сна, как обнаруживается, что нации, проснувшиеся раньше, стерегут свое место и добровольно не отступят ни на йоту.

Семья Липинских происходила не из русинских бояр; она приехала на восток в XVIII веке из Липин, что в Мазовии, и на новом месте быстро обросла должностями. «Вплоть до конца Речи Посполитой род наш был консервативно-роялистским», — признавался Вацлав Липинский. А после падения Речи Посполитой: «Мои деды и прадеды служили государству российскому. Барской конфедерации и восстаний, как среди большинства осевшей здесь шляхты, в нашем роду не было».

Липинские вовсе не были исключением. «Длившаяся сто с лишним лет борьба польского общества за свободу и независимость создавала героические традиции, которые могли иметь огромное воспитательное значение для будущих поколений, — вспоминает в «Истории польской студенческой молодежи в Киеве 1834-1920» Витольд К. Вежейский, — но вместе с тем истощала общество, лишая его людей, которые были самыми лучшими по своим моральным и интеллектуальным качествам, наиболее приобщенными к общественной жизни, которые погибали в борьбе, отправлялись в ссылку, наконец, в эмиграцию. Так сложился средний тип польского гражданина-обывателя, одним из отличительных свойств которого была асоциальность, в лучшем случае — умение приспособиться».


Такова польская точка зрения. А украинская?

«Меня не удовлетворяло это политическое русофильство, и я пришел в восхищение от украинской политической идеи, — дополняет свои признания Вячеслав Лыпинский, которого после его кончины в 1931 г. публицист Осип Назарук назвал «величайшим из политических мыслителей нашей земли». И продолжал: «Так называемая «шляхта кресова» дала в новейшее время четыре громкие фамилии: Пилсудского, Конрада, Липинского и — четвертого мы не хотим называть по имени, хотя он долго был фактическим властелином России». Как легко догадаться, Назарук «не назвал» Дзержинского. В львовском украинском журнале «Дзвин» («Колокол») Василий Кучабский причислил Липинского к трем могучим историческим фигурам украинского народа, поставив его рядом с... Богданом Хмельницким и Тарасом Шевченко.

Это увлечение «украинской политической идеей» зародилось в герое книги Ганцажа рано, еще в гимназические годы в Житомире (1893-1898), а затем в Киеве (1898-1902), где он действовал в гимназической «громаде» и познакомился с известными деятелями украинского движения. В их числе были: Климентий Квитка — этнограф и муж знаменитой поэтессы Леси Украинки (Ларисы Косач), Владимир Щербина — историк, Евген Чикаленко — помещик с Херсонщины, меценат культуры, Вадим Щербаковский — археолог и искусствовед, Владимир Науменко — историк литературы и редактор ежемесячника «Киевская старина», Дмитрий Антонович — сын проф. Владимира Антоновича, искусствовед и соучредитель Украинской революционной партии (первой современной партии приднепровской Украины), Николай Василенко — историк, который повлиял на формирование территориалистских взглядов молодого Липинского. Многие из них в будущем проявят себя: Дмитрий Антонович станет членом правительства Центральной Рады, представителем в Риме создававшейся Семеном Петлюрой Украинской Народной республики (УНР), а в эмиграции учредит Украинский свободный университет в Праге и сделается его ректором. Еще один, Дмитрий Дорошенко, историк и публицист, будет министром иностранных дел у гетмана Павла Скоропадского.


Третье возрождение Украины

Украинская историография отмечает несколько попыток образовать государство. Первой было возникновение Киевской Руси и ее крещение в 988 г., а также ее последующее существование почти до конца средневековья и попытки Рюриковичей из волынско-галицкой линии обрести самостоятельность в Червоной Руси. Инициатором следующей попытки — первой Гетманщины — выступил в 1648 г. Богдан Хмельницкий, завершилась она смертью гетмана Ивана Мазепы (1709) и окончательно — ликвидацией Запорожской Сечи (1775); на этот период приходится развитие украинской литературы нового времени (Сковорода, Котляревский). Третье возрождение началось в 60-е годы XIX века, когда в Киеве возникла так называемая Старая Громада. Основали её «хлопоманы»: уже упоминавшийся Владимир Антонович (отец Дмитрия), Костя Михальчук, Павел Житецкий и Тадеуш Рыльский (первый и последний — родом поляки). «Хлопоманы» исповедовали аполитичный культурализм, в политической сфере ограничивавшийся мечтами об автономии в границах России.

Иначе и не могло быть, коль скоро в Киеве на рубеже XIX и ХХ веков — по воспоминаниям Чикаленко — дома по-украински разговаривали три семьи. А это, в свою очередь, было результатом изданного 18 мая 1876 г. «Эмского указа» царя Александра II (пребывавшего тогда на водах в Бад-Эмсе). Указ сокрушил всё украинское: запрещалась публикация книг, журналов и даже нот, сценические представления и публичные лекции на «украинском наречии», а школьные библиотеки в «малороссийских губерниях» очищались от украинских изданий. Этот немецкий курорт прославился не только «Эмской депешей» кайзера Вильгельма, вызвавшей прусско-французскую войну 1870 г., но и шестью годами позже «Эмским указом», который вплоть до самого 1905 г. искоренял всё украинское. Поэтому в салоне Марии Требинской, где собирался весь этот «украинский олимп», господствовал русский язык, лингва франка приднепровской интеллигенции.

А русские насмехались над этим; ходила, к примеру, анонимная эпиграмма: «Собирались малороссы в тесно сомкнутом кружке, обсуждали все вопросы на российском языке».

К «хлопоманам» потом присоединились также Драгоманов, Грушевский и Лысенко — фигуры-символы украинского самосознания. Их судьбы показывают, каким трудным был путь к независимой Украине. Михаил Драгоманов (1841-1895), историк, этнограф и публицист, в 1876 г. осел в Женеве, чтобы оттуда информировать заграницу об украинском движении, но его радикализм (в частности, проявившийся в работе «Историческая Польша и великорусская демократия») члены той же Громады сочли угрозой своему движению. «Несомненно, величайший украинский ум XIX века, — писал о нём Дмитрий Дорошенко, тоже деятель движения за независимость, министр иностранных дел формировавшегося украинского государства в 1917-1918 гг. и историк. — Если наша молодежь на рубеже двух столетий временами грезила о независимой Украине, то это его, Драгоманова, заслуга, хотя сам он под конец века с печалью и болью в душе не видел «силы и почвы для политики государственного отделения Украины от России»». Михаил Грушевский (1866-1934), политик и историк (10-томная «История Украины-Руси»), профессор Киевского и Львовского университетов, председатель Научного общества им. Шевченко во Львове, стал в 1917-1918 гг. председателем Украинской Центральной рады, а ближе к концу жизни — членом Академии наук СССР. Николай Лысенко (1842-1912), композитор, дирижер и педагог, создал национальную школу в украинской музыке, написал оперу «Тарас Бульба», кантаты, сольные и хоровые песни, камерные и фортепьянные произведения.

Когда в 1903 г. Грушевский и Лысенко ехали в Полтаву на открытие памятника Котляревскому, причем одним поездом вместе с деятелями Приднепровья и Галиции, то в своем кругу они шутили: «Если бы, не дай Бог, поезд потерпел крушение, то возрождение украинского народа надолго бы прервалось».


Так рождался (возрождался) украинский дух

В том же самом году Вацлав Липинский начал учебу в Кракове, куда он вернулся — после годичного пребывания в Женеве, где в 1906/1907 учебном году штудировал общественные науки. В краковские годы (1903-1909) Липинский заинтересовался историей, изучением первоисточников, в частности документов из собрания музея Чарторыйских. Работал он также в Украинской студенческой громаде и в культурно-просветительском обществе «Просвита», дружил с жившими здесь украинцами, в частности с Богданом Лепким, поэтом, преподавателем украинского языка, а потом и профессором на кафедре украинской литературы, с прозаиком Василием Стефаником и Владимиром Темницким, позднее министром иностранных дел УНР. Вот вам еще имена деятелей, которые всплывут при попытке создания украинского государства после I мировой войны, а когда она не удастся, будут лелеять эту мысль в эмиграции.


Липинский — автор трех важных сочинений

«Шляхта на Украине», «Станислав Михал Кричевский» и «Два момента из истории послереволюционной Украины» — переломные труды в украинской историографии и публицистике. Они служат также — каждый по-своему — выражению идеи современного украинского самосознания, а на рубеже ХIХ и ХХ веков исторические исследования часто бывали оружием для политики, особенно в обществах, которые возобновляли, обновляли и строили свое национальное бытие.

«Люблинская уния 1569 г., присоединяя к Польше украинские земли, открыла плотину, и на новые, давно желанные земли хлынули польские колонисты и культуртрегеры, неся с собой польский язык, польские обычаи, польскую культуру», — писал Липинский в альманахе «Шляхта на Украине. I. Ее участие в жизни украинского народа на фоне его истории». Эту брошюру он напечатал в 1909 г. в типографии Ягеллонского университета как первый выпуск альманаха. «Украинский шляхтич, уподобляясь пришельцам своей речью, религией и всей внутренней культурой, становился для своего народа представителем другой культуры, чужой национальности; из местного гражданина, из «землевладельца», связанного тысячами нитей со своею землей, он постепенно становился на этой земле колонистом, который руководствуется разве что только личными соображениями», — объяснял Липинский. И делал вывод: «А мы должны определить свою позицию перед пробуждающимся украинским народом и по отношению к нему, тем более что мы здешняя, местная шляхта, мы родные сыны этой земли, плоть от плоти, кровь от крови этого народа!»

Поэтому «привязанность к родной стране, к отчизне» он видел в «строгом, а не государственном значении этого слова». Так возник территориальный патриотизм, и с тех пор он под названием «территориализм» стал программой для «украинцев с польской культурой», которые съехались в Киев в феврале 1909 г.. Идеи этого движения пропагандировал журнал «Пшеглёнд краевый» («Отечественное обозрение»), второе — после еженедельника Польской социалистической партии «Свит» («Рассвет») — польское украинофильское издание, 12 номеров которого вышли в свет в том же 1909 году. Немногочисленная группа территориалистов вносила в украинскую политическую мысль правую точку зрения, что было нелегко в Европе того времени, набухающей социальными притязаниями.

Два остальных труда вышли в мемориальной книге 1912 г. — сборнике, озаглавленном «Из истории Украины» (редактировавший его Липинский поместил туда также небольшие тексты тузов тогдашней истории: Михаила Грушевского и Кароля Шайнохи — и несколько первоисточников).

«Станислав Михал Кричевский. Из истории борьбы украинской шляхты в рядах повстанцев Богдана Хмельницкого (1648-1649)» — это насчитывающая несколько сот страниц многослойная монография о шляхтиче, которого гетман Станислав Конецпольский назначил в 1643 г. полковником Чигиринского казачьего полка и который в 1647 г. выпустил на свободу Богдана Хмельницкого, посаженного под замок коронным хорунжим Александром Конецпольским. И когда в битве под Желтыми Водами в 1648 г. Станислав Кричевский попал в плен к татарам, благодарный Хмельницкий выкупил его оттуда. Здесь можно было бы строить ассоциации с романом «Огнем и мечом», когда Скшетуский освобождает Хмельницкого, и порассуждать о том, что могло бы получиться, если бы да кабы этот герой Сенкевича, который прибыл к уже стоявшему во главе восстания взбунтовавшемуся гетману в качестве посла от князя Вишневецкого, взял да и пристал к казакам. Так, как освобожденный из татарского плена Кричевский присоединился к Хмельницкому и перешел в православие, приняв имя Михаил. «И этому символическому крещению украинского повстанца в давнюю национальную веру, — возвышенно пишет Липинский, — предстояло вскоре на века сделаться истинным крещением, крещением искупительным и освященным собственной кровью, сообща пролитой за общую лучшую долю народа». На этом ассоциации не кончаются, хотя касаются другого автора. В 1649 г. Хмельницкий отправил Кричевского — уже как наказного гетмана во главе 10 тыс. казаков — на север для защиты от литовской армии польного гетмана Януша Радзивилла. В битве под Лоевом 31 июля литовские войска разбили казаков, которые ушли под прикрытием ночи, оставляя раненого командующего. Липинский истолковывает это патетически: «Ибо, может статься, из этих рядов, быстро шагавших под сенью ночи, долетел до него древний казацкий клич: «Нехай твоя голова за все наши головы, гетман!» — и родилась в нем суровая мысль, что вождь не только гетманствовать, но и жертвовать собою уметь должен». «Смерть ему принесло скорее отчаяние, нежели нанесенные раны», — написал процитированный Липинским Альбрехт Станислав Радзивилл о Кричевском, умершем 3 августа в неволе.

Такую героизацию кумира современный украинский историк Лев Билас сравнивает с произведением Шимона Аскенази «Князь Юзеф Понятовский». Аскенази, неоромантик историографии, полагал, что для «политического историка современной эпохи» существуют три «достоинства — недооцениваемые, хотя, быть может, и необходимые» (цитирую вслед за проф. Генриком Барычем): «В его понимании «священная должность» летописца должна гармонически соединять в себе три сферы: познавательную, гражданско-патриотическую и художественную — в единое целое».

Добавлю, что героизированная биография наказного гетмана представляет собой вторую часть обсуждаемой публикации. Первая (половина работы!) — это панорама истории шляхты, принимавшей участие в восстании Хмельницкого, шляхты, которую привлекала «русская» и, следовательно, национальная цель этого движения, откуда следует, что значительная ее часть была национально сознательной. Поэтому Липинский уделяет много места таким личностям «русского мятежа» Хмельницкого, как киевский воевода Адам Кисель, винницкий полковник Иван Богун, придворный православного киевского митрополита Иоаким Ерлич, а также Ивану Выговскому, ставшему позднее сечевым гетманом, и еще целой толпе всякой «казачествующей» шляхты — мелкой и средней, из поместий и посаженной на землю по военному праву, а также всякой голытьбы, арендаторов, конторщиков в имениях и профессиональных военных.

Написанная в таком ключе работа о Кричевском вызвала в украинской историографии смену парадигмы. Народническая историография, представленная такими светилами, как Антонович и Грушевский, считала восстание Хмельницкого и последующие бунты «стихийным стремлением украинских масс к справедливому и свободному общественному порядку», и тогда история — повествование о прошлом этих масс. Липинский же пришел к выводу, что творцы истории — это прежде всего выдающиеся личности и элита общества; в «русском мятеже» он видел главным образом тот аспект, который связан с созиданием государства, и, следовательно, не отрицал социальной историографии, а своей монографией о Кричевском закладывал фундамент под государственническое течение при написании украинской истории. Немало для «украинца с польской культурой»...

«Два момента из истории послереволюционной Украины. I. На вершине могущества. II. На переломе» — это произведение было как бы продолжением «Кричевского», а фигурирующая в нем «послереволюционная Украина» — это страна после восстания Хмельницкого. «Когда из хаоса революции родилась идея отдельного существования Украины, — писал Липинский, — мы намеревались изложить позицию этой шляхты по отношению к самым важным для того времени политическим актам: Переяславскому соглашению украинской казацкой старшины с польским гетманом С. Конецпольским (1630) и Гадячскому договору между украинским гетманом И. Выговским и польским правительством (1658).

После 1649 г. Хмельницкий желал закрепить достижения и создать для Украины государственно-правовые формы. «Рядом с Хмельницким мы уже не видим кривоносов**, их место занимают искушенные политики и дипломаты. Речь Посполитая думает «успокаивать взбунтовавшихся крестьян» уже не жестокими вишневецкими***, а в союзе с соседними державами ищет помощь против своей былой провинции», — пишет Липинский. Посему решение Переяславской рады 1654 г., принявшей верховенство царя, в планах предводителя казаков сходило всего лишь за этап дипломатических усилий на пути к «новому украинскому государству», опирающемуся на казачество. «Как массы велико- и малопольской шляхты создали идею польской государственности, так и казачество создало идею государственности украинской». К сожалению, преждевременная смерть гетмана привела к тому, что «те, кто должны были после него управлять судьбами Украины, не сумели выполнить завещание великого вождя».

«От больших государственных планов Хмельницкого осталась одна только идея: Великое княжество Русское, — пишет Липинский о заключенном в 1658 г. Гадячском договоре с Речью Посполитой. — С тех пор цементом, скрепляющим здание Великого княжества Русского, должен был стать не казачий строй, не мощное и глубоко укорененное в народных массах запорожское войско, а шляхетский строй, сформированный на манер польского и под влиянием польских государственных интересов». И добавляет, однако, что этот договор был «важным элементом в развитии украинской политической мысли и украинского легитимизма», впервые санкционировал государственно-правовой статус Украины, давал возможность позднее требовать автономии в России. А что безрезультатно, так это уже другой разговор...


* Донцов Д.И. (1883-1973, умер в Канаде) — идеолог и видный деятель украинского интегрального национализма. В частности, перевел «Мою борьбу» Гитлера на украинский язык.

** Имеется в виду умерший в 1648 казачий полковник Максим Кривонос — сподвижник Б. Хмельницкого, одержавший ряд побед над польскими войсками.

*** Имеется в виду Иеремия Михаил Вишневецкий (1612-1651), крупнейший магнат Левобережной Украины, который, приняв в 1631 г. католическую веру, содействовал ее насильственному насаждению и ополячиванию украинцев, а также крайне жестоко подавлял крестьянско-казацкие восстания на Украине.