Марек Новицкий

О ДЕМОКРАТИИ И ТЕРПИМОСТИ
Фрагменты лекции «Права и свободы человека», прочитанной активистам «Международной Амнистии» (Центр культуры Подковы-Лесной, 1996)

(«Новая Польша», 1 / 2004)

http://novpol.ru/index.php?id=154


У нас в Польше правит большинство — это ясно. У нас демократически избранный президент, демократически избранный парламент. Надо, однако, не забывать, что правление большинства может быть необычайно жестоким устройством, разрушающим личности и социальные группы. Так в истории бывало.

Чтобы не ходить далеко за примером: Сократ был осужден на таком демократическом процессе, что трудно и отыскать столь же демократическую процедуру. Несколько сот свободных граждан Афин признали его виновным.

Демократия и правление большинства — невероятно деструктивный процесс из-за того, что каждый из нас прежде всего обладает чертами меньшинства. Каждый из нас — женщина, мужчина или ребенок, тот — алкоголик, у той — муж-алкоголик, этот живет возле завода, который своим дымом отравляет окрестности, тот — рыжий, этот — блондин, у каждого свои характерные черты, описывающие его как личность, и 90% их — черты меньшинства.

Зато если мы отдаем правление большинству, то большинство, определяющее себя всего по нескольким чертам, весьма склонно забывать о меньшинстве, забывать о проблемах меньшинства. Потому-то большинство иногда опаснее для личностей и групп-меньшинств, чем бывал когда-то абсолютизм.

Теперь несколько слов о понятии «терпимости».

Классическое понятие терпимости не принадлежит к лексике прав человека, так как терпимость в этом своем классическом значении входит в отношения между людьми. Нельзя сказать, что государство терпимо: это просто будет либеральное государство, которое многое позволяет. Само слово «терпимость» принадлежит к языку межчеловеческих отношений, и здесь у него есть довольно хорошо определенное значение, но его часто путают с «любовью к ближнему».

Если терпимый человек окажется в компании алкоголика, который ведет себя скандально, он подумает: меня злит, что он здесь и что он так себя ведет, я мог бы заставить его вести себя по-другому, но я этого не сделаю.

Вот суть терпимости: пусть он пьет, пусть он здесь остается, потому что он имеет право здесь быть.

В моем личном опыте терпимости важной оказалась поездка в Лондон, к моему дяде, который там жил. Польша 60-х выглядела так: все ходили в плащах-болонья с портфелем-папкой под мышкой, где лежал завтрак, и в беретике с «хвостиком».

И вот я в этом плаще и беретике поехал в Лондон. Идем с дядькой по улице, и вдруг вижу дерево, а на дереве сидит негр в розовых одежках и играет на гитаре. Я поглядел кругом: некоторые прохожие улыбались ему, другие — нет, но никто не плевался, никто на него не орал. Сидит на дереве и играет — значит, ему так нравится. Меломанам это не мешало, на дворе еще не ночь, так что ничьего покоя он не нарушал, — пусть себе играет. И вдруг я вообразил себе этого негра в Варшаве, как он сидит на дереве и играет. Какова была бы реакция народа, полиции! Это был серьезный опыт в сфере терпимости.

Потом мы проходили с дядькой возле моста. Под мостом жили бездомные. Надо прибавить, что в то время в Англии правили лейбористы и социальное обеспечение было необычайно широким. У кого не было жилья, мог получить его от муниципалитета. Но в любом обществе есть люди, которые выбирают себе нестандартный образ жизни — например, польский дзяд [нищенствующий странник], русский бродяга [по-русски в тексте], французский clochard [бездомный нищий, клошар]. И это не всегда нищий и бродяга от безвыходности — часто по выбору: он выбирает себе такой стиль жизни. Таковы были эти лондонские бездомные: они моли получить жилье, но не хотели, потому что этот образ жизни их устраивал. Под мостом стояли картонные коробки, в коробках леди и джентльмены потягивали из бутылочек, а между ними достойной поступью прохаживался полицейский и смотрел, чтобы никто их не потревожил. Граждане избрали такой стиль жизни — значит, надо их охранять.

Несколько лет спустя я попал в СССР, где проработал довольно долго. В то время одной из проблем, обсуждавшихся в советской печати, были бичи. Слово «бич» расшифровывалось как «бывший интеллигентный человек». Речь шла о людях, которые по горло были сыты этим государством, всей этой системой. Они посылали все к чертям и уходили в тайгу. Брали топоры, пилы, гвозди, удочку. Строили избушки, ловили рыбу и так жили. Что за безобразие: гражданин должен служить государству, он не имеет права куда-то улизнуть и жить как хочет! На них устраивали облавы, вылавливали и отправляли в лагерь, ибо гражданин должен быть существом общественно-полезным. Это тоже был опыт насчет терпимости в межчеловеческих отношениях.

Пожалуй, все тоталитарные системы характеризуются стремлением создать «нового человека».

Я очень боюсь идеологических государств. Трагедия начинается, когда мы имеем дело с государством, которое обладает какой-то идеологией или религией, расцениваемой как сверхценность: в такой момент оно производит «нового человека».

Брежнев уже в 70-е годы заявил, что «советский человек» создан. Чтобы не отстать, Иосип Броз Тито быстро провозгласил существование «югослава».

«Советский человек» был не только лишен национальности — он был человеком совершенно нового общества, мыслящим совершенно новыми категориями. Тоталитарное государство стремится к стандартизации граждан. Все люди должны быть одинаковыми — моделью идеального гражданина, и при помощи всяческих инструментов каждого гражданина старались втиснуть в рамки этой модели.

В Польше шла когда-то страшная борьба с разноцветными чулками у девушек и цветными носками у юношей — против «стиляг». У кого были волосы чуть подлиннее, тот считался «стилягой», и полагалось его сажать.

Гражданин был обязан не только говорить то же, что все, но и выглядеть как все.

В крайнем варианте мы получаем общество в униформе, как в Северной Корее или коммунистическом Китае, своими телами выкладывающее на стадионах живые картины в честь любимого Вождя.

Я ношу значок, который выпустил Совет Европы, с надписью: «Каждый — иной, но все равны». Это квинтэссенция прав человека: каждый человек есть индивидуальность.