ОТ НАС ОСТАНУТСЯ ПУГОВИЦЫ...
Мемориальцы о кинофильме Анджея Вайды «Катынь»

(«Новая Польша», 2007, №10(90), стр. 72-75)


Из интервью «Газете выборчей» (перевод Melody, с небольшими исправлениями)

Арсений Рогинский, председатель международного общества «Мемориал»: Будет ли фильм доступным для жителей России — это зависит прежде всего от людей, занимающихся распространением фильма. С массовым прокатом могут быть проблемы. Речь идет не о политической цензуре, потому что сегодня в России официальной цензуры нет. Самой большой проблемой, препятствующей распространению «Катьши», может быть пропасть между историческим сознанием поляков и русских. Слово «Катынь» присутствует в сознании почти каждого поляка. Один знает об этом больше, другой меньше, но каждому это слово о чем-то говорит. В то время как в России о Катыни не говорят ни школьные учебники, ни популярная историческая литература. Наш взгляд на II Мировую войну сильно отличается от польского.

Чтобы полностью понять «Катынь» Анджея Вайды, наш зритель должен перед тем, как пойти в кинотеатр, знать: что польские офицеры были арестованы после 17 сентября 1939 года; что их содержали в лагерях; что НКВД их расстрелял весной 1940 года по приказу Политбюро, что весной 1943 г. немцы провели первые эксгумации в Катыни, объявив об этом в Польше; что после 1943 г. советские власти пытались приписать это преступление немцам. Эту информацию можно было бы написать в начале фильма. Иначе русским зрителям будет трудно проникнуться атмосферой фильма.

Фильм Анджея Вайды — это мощное художественное видение максимально честной исторической правды. Огромное впечатление производит история дневника, в котором главный герой фильма описывает по горячим следам свою участь почти до последней минуты перед казнью. Такие дневники действительно были найдены в могилах. Не могу забыть также слов, произнесенных в начале одним из героев: «От нас останутся пуговицы».

Несколько лет назад к нам обратилась в Москве дочь женщины, которая во время большого террора потеряла мужа — советского офицера. Взамен за подписание отягчающих признаний следователи согласились, чтобы перед казнью жена постирала мундир мужа. На последнем свидании он сказал ей: «От меня останутся пуговицы». Жена выстирала мундир, но обратила внимание, что пуговицы пришиты необычно крепко. Догадалась, что, должно быть, муж спрятал там письмо. В пуговицах были записки на папиросной бумаге. Стирка смыла чернила. Только недавно мы прочли эти записи благодаря новым технологиям. Офицер описывает следствие, пытки, угрозы, что если не признает вину, то репрессиям подвергнется вся семья. От него тоже остались только пуговицы...

Алексей Памятных: На меня большое впечатление произвела сцена казни. Я занимаюсь Катынью 20 лет, вроде всё знаю, присутствовал при эксгумациях, ко многому привык. Но увидеть собственными глазами, как на самом деле выглядели там казни, это совершенно другое. Выходил из кинотеатра на ватных ногах.

Мартин Войцеховский, журналист «Газеты выборчей»: Похоже, что русским трудно понять значение Катыни для поляков. Они удивляются, как можно так горько оплакивать 20 тысяч человек, когда в СССР жертвами сталинских репрессий пали миллионы.

А.Р.: Так нас приучили думать. Катынь была страшной, но единовременной операцией. Во время большого террора 1937 года было арестовано 1,7 млн. человек, из которых расстреляно более 700 тысяч. До этого был голод, другие виды террора. Государство применяло насилие, хотя, конечно, в разных масштабах, на всем протяжении существования СССР. Прошло 70 лет. Мы не в состоянии разобраться с преступлениями, которые наша власть совершила против собственного народа. Поэтому неудивительно, что у нас проблемы с признанием репрессий в отношении других народов. Это очень трудно. В 90-е годы осмысление террора отошло на второй план. Были более важные дела: экономические реформы, построение независимого государства, защита слабой демократии, отношения с постсоветскими соседями. Новая власть уже несколько лет пытается создать новую российскую идентичность. Не советскую, а российскую.

— На чем она основана?

— На убеждении, что прошлое России было героическим и славным. Такой подход продвигает президент Путин и его «Единая Россия». В этой концепции почти нет места для советского террора и репрессий. Вроде они есть, но сдвинуты на задний план, потому что не подходят к общему историческому образу.

В этом смысле фильм Вайды — и о нашем терроре. Его показ в России может стать неповторимым поводом для возобновления публичной дискуссии о сталинских репрессиях. Ведь в Катыни и Медном были расстреляны Также десятки тысяч советских жертв. И нужно прямо сказать, что их памятники и кладбища не появились бы, если бы не желание поляков почтить память своих жертв. Вайда рассказывает историю не только о поляках, но и о нас.

По-моему, это хорошо, что в фильме не говорится о решении Политбюро, не объясняется детально, почему Сталин приказал расстрелять польских офицеров. Возникает впечатление, что их скосила какая-то жатва. Та же самая жатва пала и на нас. В этом смысле фильм Вайды совершенно универсален для поляков и русских. Символом этой жатвы становится огромный портрет Сталина, висящий над столом, где проверяют личность приговоренных к смерти. Таким же способом, абсолютно незаконно, без соблюдения даже видимости законности, были убиты сотни тысяч советских людей.

Начиная разговор с темы Катыни, мы можем говорить и о репрессиях в отношении советских граждан. Думаю, что к этому наше общество лучше готово, чем к разговору исключительно о случае польских офицеров.

А.П.: Исполнивший в фильме Вайды роль советского офицера Сергей Гармаш справедливо заметил, что «Катынь» — это реквием не только по полякам, но и по нашим жертвам сталинизма.

— Поможет ли этот фильм окончательно уладить катынский вопрос между Польшей и Россией?

А.Р.: «Мемориал» несколько раз получал сигналы: «Не поднимайте катынской темы», — мол, власти договорятся между собой без нас, а мы только напрасно разжигаем страсти... Для закрытия катынского дела достаточно рассекретить документы российского следствия и публично принять одну, максимум две политико-юридических декларации. Больше противоречий нет. Говорят, что мы недооцениваем наши власти, и, может быть, это правда. Я часто слышу, что не надо вмешиваться в это дело, потому что президенты в конце концов договорятся. «Мемориал» не хочет вмешиваться в политику. Пусть президенты договариваются между собой. Нас интересует другое.

В Польше снят фильм, поднимающий тему исторической правды и жизни во лжи. Эта тема важна и актуальна как для поляков, так и для русских. Если мы можем что-то сделать, чтобы благодаря фильму вызвать дискуссию также и в России, то мы должны это сделать.

Вайду в России любят, ценят как выдающегося творца мирового кино. Он смог создать фильм на такую трудную тему, который не только не стал антирусским, но и вообще не направлен против кого бы то ни было. Конечно, солдаты НКВД не вызывают симпатии, так же как и показанные в фильме немцы. Но в сущности фильм о другом. О жизни во лжи. Проиллюстрирую это примером. Я учился на историка в Эстонии. Большинство моих товарищей по учебе были эстонцы, родители которых были вывезены после войны в Сибирь, или сами родились в ссылке. Потом вернулись. Каждый из них знал, чем была депортация и как выглядела советская оккупация. Но после возвращения они должны были как-то жить. Вступали в комсомол, многие — в партию, делали карьеру. Я был один из немногих на курсе, кто не состоял в комсомоле. Они были более советскими людьми, чем я, полностью осознавая правду, которую не могли произносить вслух. Осознавали также неправду, в которой участвуют. Как они могли с этим жить?

Меня потрясло заявление одной из героинь фильма Вайды: «Хотите, чтобы вас всех расстреляли? Кто в таком случае будет жить, кто восстановит Польшу?» И ещё одно: «Свободной Польши не будет никогда». Офицеры, допрашивавшие девушку, которая пыталась установить на кладбище табличку с названием «Катынь», тоже хорошо знали, кто совершил это преступление. Все знали правду, но все говорили неправду. Это самое важное послание фильма Анджея Вайды.

Это очень важно не только для Польши. Мы, сегодняшние российские граждане, — тоже дети и внуки раскулаченных, арестованных, расстрелянных. Как-то, однко, мы пережили эти 70 лет.

Что за это время стало с людьми? Что стало с общественной моралью? Фильм Вайды заставляет задуматься об этом. Он универсален для всего посткоммунистического, посттоталитарного мира.

— Вайда ставит вопросы, но не отвечает на них...

А.Р.: Он так делал всю жизнь во всех своих фильмах. Не Вайда должен отвечать на эти вопросы. На них должны ответить себе мы — в Польше, на Украине, в России, в Восточной Германии. Фильмом «Катынь» Вайда закрывает круг своего творчества. Остальное зависит от нас...


Из передачи радио «Свобода»

Елена Жемкова, исполнительный директор «Мемориала»: Действие фильма начинается 17 сентября 39-го года, а заканчивается осенью 45-го. И при этом повествование не идет каждодневно, фактически мы видим людей в 39-м году, 40-м, 43-м и 45-м. И вот эта хронология как-то сбивается, потому что заканчивается фильм очень тяжелыми и страшными сценами расстрела в 40-м году. В фильме фактически четыре главных линии. Это судьбы четырех польских офицеров и не только их, а в первую очередь судьбы их родственников, людей, которые не знают правды, но догадываются о ней. Фактически это фильм о женщинах, о судьбе женщин, которые ждут, не верят в смерть, надеются. Надеются даже тогда, когда не остается шансов. И в этом смысле у меня возникло очень сильное ощущение параллелей. Когда я смотрела этот фильм, я все время думала о тех миллионах людей, живших в Советском Союзе, которые, получая «десять лет без права переписки», тоже понимали, очень многие догадывались, но так же не верили, так же надеялись, так же пытались добиться правды. Я вспоминала о тех семьях, о тысячах семей, которые имеют и сейчас на руках по три свидетельства о смерти одного и того же человека. Поэтому этот фильм, по-моему, о нас тоже.

Арсений Рогинский: Мне хотелось бы поговорить о смыслах этого фильма. Фильм очень польский и очень вайдовский. Вайдовский именно такой, каким мы воспринимаем Вайду тех фильмов 50-х годов, под влиянием которых мое поколение воспиталось. Несмотря на то, что фильм очень польский и там много сугубо польских не очень даже понятных для русского зрителя реалий, он бесконечно важен и для России, и, как мне кажется, для всего посткоммунистического пространства. Во-первых, потому что он напоминает нам о своих жертвах, о своих расстрелянных.

Потому что мы должны помнить, что и в Катыни, и в Медном под Калинином, и в Харькове рядом с расстрелянными польскими военнопленными лежат и расстрелянные советские граждане, и их тысячи и тысячи. И мы их плохо помним. Еще фильм очень нам важен, потому что напоминает об ответственности за прошлое. Фильм о преступлении. И особенно последние его кадры, страшные кадры — кадры расстрела, они поражают. И вот это слово «преступление», оно как бы первое слово, которое здесь выскакивает.
Какое наше отношение к этому преступлению? Конечно, мы и наши дети, мы не несем за него вину, мы не несем вину за сталинское руководство, мы не несем вину за этот страшный расстрел. Но мы, конечно, несем ответственность. В чем она? Это же не высокие слова — ответственность. Ответственность наша и нашего поколения состоит, в частности, в том, чтобы мы назвали преступление преступлением, чтобы мы помнили о нем, чтобы мы пытались понять его и оценить. Прежде всего это должно понять и оценить государство. И этом отношении, кстати, попытки «Мемориала» добиться того, чтобы жертв Катыни и других расстрелов польских офицеров, того, что называется словом «катынское преступление» в целом (эти три расстрела), признали жертвами политических репрессий по российскому закону о реабилитации жертв политических репрессий, — мне кажется, это какой-то шаг в сторону этой ответственности. И, конечно, мы должны сделать так, чтобы все о нем знали.

Владимир Тольц, журналист радио «Свобода»: Тут я должен напомнить нашим слушателям, что суды в Москве (Хамовнический районный и Московский городской) уже дважды отказались принять к рассмотрению ходатайства «Мемориала» о признании расстрелянных в 1940 году польских военнослужащих жертвами политических репрессий. Думаю, в России не только должны знать правду о катынском злодеянии, но и понимать логику подобного рода современных решений по этому делу.

Арсений Рогинский: Мне кажется, логики у них нет, а есть соображения некоей политической целесообразности. Сегодня по каким-то неведомым мне политическим причинам, о которых и думать неохота, нецелесообразно вот так поступать.

Владимир Тольц: Политический резонанс — то, чего более всего опасались российские чиновники еще когда фильм Вайды был в производстве. То, чего опасаются некоторые в России и сейчас. Я сужу по возмутившей читающую Польшу рецензии на «Катынь» Вайды в «Российсюй газете», содержащей помимо политической спекуляции еще и менторское поучение:

«Этот фильм можно поднять на знамена разных политических партий в преддверии парламентских выборов в Польше, на нем можно спекулировать. А надо — помолчать в конце картины».

Елена Жемкова: Я была 17 сентября на большой, главной премьере фильма в Национальном театре — это самый большой зал в Варшаве, 1700 человек. И я видела их реакцию. Я должна сказать, что как раз вот это «помолчать» я и видела. Так что если уж госпожа Рокоссовская дает такую рекомендацию, то она опоздала с ней, потому что так и происходит. А будет это, кстати сказать, кто-то использовать в политических целях здесь в России, а не только в Польше — это очень может быть. И сейчас, и многими годами раньше катынская трагедия была заложницей разного рода политических решений и сил. Ну и что? Это для меня, честно сказать, неважно. Для меня важно, что великий режиссер снял очень личный и очень честный фильм.


Подготовлено по материалам, опубликованным на сайте hro.org

Подготовила Наталья Горбаневская