Любая площадь, улица, мост в нашем городе сопряжены с великим прошлым. И от
этого сосредоточения духовного богатства в одном географическом пространстве
любое событие, происходящее на этом месте, пусть незначительное, приобретает
особое звучание.
Я слышу мягкую, задумчиво печальную мелодию. Лучики вечернего солнца скользят
по плитам тротуара, стеклам окон, брызгам фонтана.
Я иду вдоль улицы. Движение по Моховой, как свидание с литературным и музыкальным
прошлым.
Движение сопровождает музыка. Она вокруг. Среди зданий, дворов, прохожих.
Скрипка подпевает из подъездов, дворов-колодцев, распахнутых окон. Она ведет
главную тему блюза, труба и кларнет — побочные. Несложный ритм. Забытые гармонии.
Вязь инструментальных пассажей.
Чуть раскачиваясь в такт музыке, шелестят деревья. Через каменный коридор стен
смотрит синими глазами небо.
Звуки скользят, колеблются, им как бы тесно в квадратном мешке двора-колодца.
Хочется на миг остановиться и помолчать. Послушать. Внимательнее взглянуть на
дома, на прохожих.
В застрявшей памяти — бури, волнения, борьба.
Жизнь обычной питерской улицы 20 — 30-х годов. Оглянемся на нее.
...Вот идет подтянутый, изящно одетый мужчина в элегантной морской форме. Умное
лицо. Проницательный взгляд. Это Сергей Адамович Колбасьев, морской офицер,
писатель, дипломат, лингвист, радиотехник, коллекционер и проповедник джаза.
Вот идет другой высокий симпатичный мужчина. Широкий лоб. Крупный нос. Волевой
подбородок. Лучистые глаза. Загадочная улыбка. Это Генрих Генрихович Терпиловский,
музыкант, композитор, литератор, живописец.
Колбасьев познакомился с Терпиловским в 1929 году в помещении Центрального дома
искусств на репетиции первого джазового произведения Терпиловского «Джаз-лихорадка»
в исполнении «Джаз-капеллы под руководством Георгия Ландсберга.
Здесь, на Моховой, 18, в квартире № 6 Колбасьев жил с 1928-го по 1937-й.
«...Его труд был рационализирован и тщательно распланирован. Писал он ночами,
— вспоминал Терпиловский, — во второй половине дня занимался текущими делами
(в их числе и радиоконструкторскими), походами в издательства и редакции журналов,
а вечера посвящал возне с коллекцией пластинок и их прослушиванию. Близкие друзья
знали, что в одиночку он не любил слушать джаз, ему нужны были сопереживатели,
и поэтому смело направляли свои стопы к нему „на огонек", иногда даже без
телефонного предупреждения».
В его квартире часто собирались литераторы, музыканты, артисты. Среди них были
писатели Н. Тихонов, Б. Лавренев, А. Толстой, поэт Б. Корнилов, гости из Москвы
— старший редактор детского издательства Г. Л. Эйхлер, писатель К. Г. Паустовский.
Многие, в том числе Паустовский, чувствовали в лаконичной, мужественной и честной
прозе Колбасьева «кипение молодой крови», видели энергичных и симпатичных героев
флота, никогда не опускавших флага перед вдвое-втрое превосходящим по числу
и силе вооружения врагом, ощущали шум волнующегося моря и свежего ветра, запах
теплых морских ночей, доносящих аромат прибрежных садов.
Колбасьев умел так повернуть повествование, так преподнести его смысл, что читатель
чувствовал себя героем его рассказа. Он писал сдержанно, с тонким флотским юмором.
Ненавязчиво и просто он раскрывал романтику морского дела, как бы говоря: там,
за Невой, моря и океаны, иди вперед, смелей, и ты найдешь настоящую мужскую
работу и желанное человеческое счастье.
Он учился трудному морскому делу в Морском кадетском корпусе, в составе Красного
флота воевал в Мурманске, на Волге, Азовском море, в Севастополе и Петрограде.
По ходатайству наркома просвещения А. В. Луначарского он демобилизовался и перешел
на литературную работу. Вместе с Н. Тихоновым он создал литературную группу
«Островитяне», в которую уходили К. Вагинов, Е. Полонская, Вс. Рождественский
и другие. В 1922 году Колбасьев издает поэму «Открытое море», его принимают
во Всероссийский союз писателей.
Затем, с 1923-го по 1928 год, он находился на дипломатической службе в Афганистане,
Финляндии. B 20—30-е годы печатаются его рассказы, очерки, статьи в журналах
«Вокруг света», «Красная Новь, «Звезда», в «Красной газете», «Литературном Ленинграде,
выходят в свет сборники рассказов.
Колбасьев был остроумным рассказчиком, увлекался театром, конструировал радиоприемники.
И это притягивало к нему взрослых и детей. Для детей старшего возраста им были
написаны научно-популярные книги «Радио — нам» и «Радиокнижка», «Фильморон,
Любительская запись на кинопленке», по которым юные радиолюбители осваивали
азы радиотехники.
В одном из своих писем из Ленинграда Паустовский отмечал в 1933году: «Часто
вижу Колбасьева — он чудесный человек...»
Любовь к музыке, литературе, театру объединяла всех, кто приходил в гости к
Колбасьеву. Слушали редкие в то время грампластинки с записью джазовых пьес.
Коллекция хозяина квартиры, по воспоминаниям Терпиловского, содержала произведения
Гершвина, Армстронга, Эллингтона, Картера, записи оркестров Глена Грея, братьев
Дорси, Теда Льюиса, Реда Николса, Хэла Кемпа, вокального квартета братьев Миллс,
Бинга Кросби.
Колбасьев встречался и беседовал с известным американским певцом Полем Робсоном,
негритянской певицей Целестиной Коол, руководителем джаз-оркестра шведом Макки
Бертом, со многими зарубежными музыкантами, работниками граммофонных фирм.
Участники своеобразного джаз-клуба на квартире Колбасьева слушали, спорили,
обменивались творческими идеями.
Колбасьев помогал Терпиловскому в руководстве концертным молодежным джазом,
в становлении нового музыкального коллектива, в выборе репертуара. Он подсказал
ему идею написания для радио песен на стихи Ленгстона Хьюза для баса с оркестром.
И неудивительно, что Терпиловский, создав свою новую джазовую пьесу «Блюз Моховой
улицы», посвятил ее Колбасьеву. Пьеса была исполнена оркестром КРАМа (кинотеатра
рабочей молодежи), что на Садовой улице близ Невского проспекта. Пьеса была
услышана Колбасьевым.
В своей статье «Jazz», опубликованной в 1935 году, Колбасьев, давая определение
блюзу, отметил, что блюз родился из негритянской светской песни, «светские песни,
почти всегда печальные, потому что печальной была жизнь. От слова „синий",
синонима печали, эти песни получили название блюзов».
...Вечернее солнце освещало четную сторону домов на Моховой, отражаясь в окнах
верхних этаж двора-колодца, который был виден из комнаты Колбасьева.
А в его уютной квартире за столом, на тесном диване, у круглой печи, обтянутой
в ребристый металлический каркас, собирались члены семьи Колбасьева, друзья,
знакомые. Слушали большой граммофон, волшебную игру на рояле Ландсберга, регтайм
«Искушение» в исполнении трио Чуковских, рваный ритм, оригинальная техника,
изощренная мелодика, четкий и простой аккомпанемент. Обсуждали услышанное, шутили,
играли в шахматы, карты.
Обычный вечер в тихом семейном, товарищеском кругу.
Иногда устраивали шуточный домашний спектакль. Гости были и актерами, и зрителями.
Под мелодию «Блюза Моховой улицы» разыгрывалось фантастическое представление,
в котором участвовали влюбленный Константино, Галина-снайпер, плешивый Джо (убийца),
Нинетта (дочь пастора), Александр-потрошитель (гроза южных морей), Писатель,
Боб-темносельский (эмигрант, торговец живым товаром). Было много импровизаций,
реминисценций, клоунады. Об Эйхлере, например, шутливо говорили: «Самый лучший
редактор, самый обольстительный, хотя и солидный».
Любили прогулки, игры на свежем воздухе, бродили по Летнему саду, ходили в зоопарк,
на Елагин остров, на зимние базары, которые устраивались на Дворцовой площади,
запускали авиамодели на Марсовом поле у Поклонной горы.
Многое из того, что было услышано и увидено Паустовским здесь, на Моховой, 18,
нашло своеобразное отражение в его творчестве.
В повести «Колхида» Паустовский использует рассказанное ему Эйхлером и Колбасьевым.
В образе инженера Невской переданы героические черты Л. Рейснер.
«Всякое творчество, — отмечает в этой повести Невская, — в том числе и научное,
начинается там, где кончается глупое и голое копирование окружающего мира. Природа
производит, но не творит. Творит только человек.
Один из героев повести Паустовского «Теория капитана Гернета» играет на рояле
мелодию песни Варяжского гостя из оперы Н. А. Римского-Корсакова «Садко».
«Протяжно запел английский рожок, — пишет Паустовский. — Оркестр отрывисто вздохнул
всеми струнами... музыка раздвигала стены старинного театра, наполняла собою
весь вечер, весь Ленинград... Казалось, что звуки ударяются о тяжелую невскую
воду и поднимаются вновь, еще более мощные и потрясающие сознание».
С некоторыми из тех, кто приходил в квартиру Колбасьева, как и с ее хозяином,
судьба обошлась сурово.
Г. Эйхлер, Г. Терпиловский, Б. Корнилов были необоснованно репрессированы. По
ложному обвинению был репрессирован С. Колбасьев. Позднее все они были реабилитированы.
Их книги и музыка продолжают жить, волновать читателей и слушателей.
«Я грущу о скромности, о мудрости, о хорошем вкусе (вспоминаю джаз, гопак и
лезгинку), — писал Паустовский в одном из писем Г. Л. Эйхлеру в 1937 году, —
и хотя бы об элементарной культуре во всем, в том числе и в человеческих отношениях.
Этого нет вокруг, и это меня очень пугает. За это надо неистово бороться и еще
за честность и прямоту, особенно среди нас, писателей».
Здесь, на Моховой, в Театре юного зрителя неоднократно бывал Паустовский, здесь
были поставлены его пьесы: «Созвездие Гончих Псов» (1939), «Стальной перстенек»
(1957).
Здесь, на Моховой, в бывшем Доме журналиста Паустовский выступал в 1960 году.
Один из ленинградских журналистов в своих записях, сделанных тогда после встречи
с Паустовским, отмечал: «Затаив дыхание, не шевелясь, зал слушал хрипловатый,
резонируемый микрофоном голос вечно юного мечтателя, великолепного фантазера
и неугомонного природолюба. Чувствуется, что, воспроизводя картины „давно минувших
дней", он не только отбрасывает все случайное, ненужное, что Могло бы „засорить",
задержать повествование, но и дорисовывает то, что в жизни едва проглядывало
(и, может быть, совсем не было).
Паустовский был завален записками. Отвечал охотно, было видно, что поговорить
он любит с молодежью».
Идешь по Моховой. Вглядываешься. Вслушиваешься. И убеждаешься, что слово и музыка
близки, что джаз можно не только играть, слушать, но и танцевать, смотреть в
виде спектакля, представления, драматического, лирического, гротескного.
Здесь, на Моховой, в студенческом театре Института театра, музыки и кинематографии,
продолжали и продолжают жить и развиваться идеи сплава различных музыкальных
культур, о которых говорил Колбасьев. Это идеи сплава музыки и зрелища на эстраде,
идеи «джазового ревю», «джазовой оперетты». Эти идеи были воплощены здесь, на
Моховой, на площадке студенческого театра в спектаклях «Зримая песня», «Ах,
эти звезды».
Джаз, родившийся из песни, сохранил и сохраняет свою демократичность, массовую
доступность, свободу думать, верить, говорить, творить, выражать свои чувства
в слове и музыке.
...Задумчивая мелодия плывет среди домов, среди людей, легка, как утренний солнечный
луч, теплый свет, новый день.
Я иду по Моховой, слышу из окон рефрен новой песни:
Мы могли бы служить в разведке,
Мы могли бы сниматься в кино,
Мы, как птицы, садимся на разные ветки
И засыпаем в метро…
Мы ощущаем своеобразный саунд, неповторимое индивидуальное звучание. Слышна
музыка, созвучная облику этой улицы, характеру людей, здесь живущих.
«…Когда уходит любовь – остается блюз…» - вновь слышу на перекрестке слова песни
современной популярной музыкальной группы.
Это улица блюзов, посвященных С. Колбасьеву, К. Паустовскому, всем тем, кто
любил и любит мыслить музыкой слова, у которых личное неотрывно от творческого.
Они творили, как жили, свободно, романтично, глубоко.
Музыканты утесовского джаза – ленинградцы – возле афиш Целестины
Коол на Моховой. За дни своего отпуска эти веселые мальчики с большим успехом
выступали на эстрадных площадках города на Неве, имея солисткой звезду – негритянку
из-за океана. Л. Утесов («партийная» кличка Иванов), узнав о таком их времяпрепровождении,
выразил им свое неудовольствие и отстранил от дальнейших съемок в культовом
фильме Г. Александрова «Веселые ребята». Потом он их простил, и слава богу,
что в наиболее эффектных сценах музыкантской драки мы этих питерских «хулиганов»
можем лицезреть до сих пор!
А это знаменитая Целестина Коол.
О, как ее обожали в Ленинграде! И она – на Моховой
