Я люблю тебя, жизнь: Песни на все времена / Сост. Л. Сафошкина, В. Сафошкин.
М.: Эксмо, 2004. С. 253-261.
...Крупные, грубоватые черты лица, из тех мужских лиц, что принято называть
волевыми. Холодноватый прищур глаз. Резко очерченный рот. Но вот губы приоткрываются
и произносят всего лишь три слова:
"Шаланды, полные кефали..."
И сразу же, точно по волшебству, преображается суровое лицо. Теплеют глаза,
в мечтательной полу- улыбке раздвигаются губы, и становится более заметен чубчик
на лбу командира пулеметного расчета Аркадия Дзюбина - белобрысый, совсем еще
мальчишеский...
Таким, суровым и улыбчивым, добрым к друзьям и беспощадным к врагам, запомнился
нам неунывающий одессит Дзюбин, роль которого сыграл в фильме "Два бойца" замечательный
актер советского кино Марк Наумович Бернес.
А ведь сейчас уже и не вспомнишь, что в рассказе Л. Славина, по которому ставился
фильм, Аркадий Дзюбин поет совсем другую песню:
Надену шляпу я,
Взбегу по трапу я,
Махну в Анапу я,
Там жизнь легка.
Кстати, и аккомпанирует он себе не на пианино и гитаре, как в фильме, а на другом
романтическом инструменте - мандолине. Но разве можно сейчас представить себе
Дзюбина без гитары, а нас - без его зажигательных "Шаланд", без буквально берущей
за сердце "Темной ночи".
Темная ночь, только пули свистят по степи...
Актер не поет, он точно проговаривает текст песни, сопровождая слова скупым
гитарным перебором. Иногда гитара стихает, но песня - исповедь одинокого, обожженного
войной сердца - продолжается, захватывая вас, трогая до слез.
Знаменательно, что сам Бернес не любил, когда его называли певцом. Возражал
с некоторой даже горячностью:
- Свои песни я наговариваю, а не пою. Говорю с людьми о том, что волнует меня
и их.
"Каждый раз, когда он появлялся со своей песней, нам казалось: вот это та самая
песня, которую мы давно ждем", - сказал о творчестве Бернеса-певца композитор
Марк Фрадкин.
Вот и в 1938 году, когда атмосферу планеты пронизывали электрические разряды
будущего великого противостояния, на экраны страны вышел фильм С. Юткевича "Человек
с ружьем", в котором Бернес спел песню, начинающуюся со слов "Тучи над городом
встали". А ведь этой песни сначала не было в фильме... "Но Бернес, твердо убежденный
в том, что его герой Костя Жигулев, паренек с Нарвской заставы, отправляясь
на гражданскую войну, обязательно должен спеть что-нибудь революционное, попросил
композитора фильма Д. Шостаковича написать к еще не существующей песне музыку.
Предлагал даже варианты текста...
"Он обещал, - вспоминал потом Марк Наумович, - а потом честно признался - песня
у него не получилась".
Бернес очень расстроился, но на следующий день на репетиции к нему подошел второй
режиссер фильма П. Арманд и подозвал его к роялю. Оказывается, он слышал разговор
артиста с Шостаковичем и за ночь сочинил слова и мотив нужной для фильма песни.
И Костя Жигулев наконец-то запел, а пророческие слова о черных тучах, вставших
над мирным городом, вслед за Бернесом повторила вся страна.
Да, зрители, слушатели всегда с нетерпением ждали новых песен Бернеса, и эти
ожидания никогда не бывали обмануты, народ получал еще одну исповедь сердца
певца, обеспеченную серьезной мыслью, большим и глубоким чувством. А зачастую
песни М. Бернеса становились настоящим событием в жизни страны, как это случилось
с песней на слова Исаковского "Враги сожгли родную хату" и гамзатовскими "Журавлями".
...Не хотелось бы, однако, чтобы у читателя этих строк создалось ошибочное впечатление
о Бернесе, как о баловне судьбы, чей путь был усыпан букетами роз. Он и начинал
трудно - самые первые годы на сцене провел статистом, правда, на подмостках
Малого и Большого театров. В Малый попал по протекции носильщика на Курском
вокзале - сойдя с харьковского поезда, первым делом спросил у него, как проехать
в Малый театр. Потом вступил в труппу Московского драматического театра, где
за три театральных сезона сыграл пять крохотных ролей. Впрочем, в подобном затянувшемся
становлении актера Бернеса был свой, по мнению режиссеров, резон - ведь все
театральное образование двадцатилетнего Марка сводилось к... расклеиванию театральных
и концертных афиш на харьковских улицах.
Настоящая, хотя поначалу тоже небольшая, работа нашлась для Бернеса в кино.
"Заключенные" по сценарию Н. Погодина, "Шахтеры" С. Юткевича, эпизод в ленте
"Старая крепость"... В том же 1938 году в "Человеке с ружьем" случилось неизбежное
- Бернес запел.
Интересно, что только спустя много лет после своего дебюта поющего киноартиста
Бернес перестанет обращать внимание на свою безголосость. Скажет не без юмора:
"Никому из вас не придется заламывать руки, восклицая: Боже, как он пел когда-то".
Но легко так юморить в 53 года, когда Москва вся сплошь обклеена афишами с твоим
именем... А тогда... Уже сороковые годы подходят к концу, а исполнитель популярнейших
в народе песен если и показывает где-то себя, то только "перед своими", в домах
творчества. Да еще робеет при этом, как мальчик...
Неожиданно помог Зиновий Гердт - стал пародировать "начинающего певца". И Бернес
наконец-то сообразил: пародируют - значит, есть что пародировать. Как говорится,
дружеская критика помогла...
...Хватало, впрочем, в его жизни и самой что ни на есть недружественной. Больше
всего доставалось "Шаландам" - за не ту интонацию, не тех героев. "Взыскательным"
критикам не понравилось и то, что заставил зрительный зал поверить чистосердечному
раскаянию вора-рецидивиста в фильме "Ночной патруль", спев-рассказав о его горькой
судьбе в одной только фразе:
"Я не знал, сам не знал, как я верен тебе... "
Классик отечественной музыки, сам Г. Свиридов однажды взял грех на душу, высказавшись
по поводу "подмены естественного пения унылым говорком или многозначительным
шепотом".
И это сказано о певце, несколько позже подарившем своему народу песни "Прасковья"
("Враги сожгли родную хату") и "Журавли". Невероятно, немыслимо... Впрочем,
и с "Прасковьей" ведь были свои сложности...
"Песня была признана народной, - не вытерпев, высказал однажды свою боль и обиду
певец в интервью газете "Московская правда". - Меня же уговаривали не петь ее
в эстрадных выступлениях, отдать ее певцам классического репертуара. Не знаю,
почему и кто принимал такие решения, но помню только, что на каждом концерте
зал требовал от меня "Прасковью"...
...Спел ее впервые на концерте в мюзик-холле в 1960 году. И во время исполнения
увидел, как встают люди в зале. Это были убеленные сединами ветераны, чью грудь
украшали боевые ордена и медали. И с тех пор всюду, где пел, в зале вставали
люди и молча слушали, пока не замирал последний аккорд".
А замирал последний аккорд, и слушатель где-нибудь на другом конце страны садился
за стол, брал в руки ручку, листок чистой бумаги... И - бежали из- под пера
простые, проникнутые сердечной болью строки.
"Милый мой артист, услышал я в вашем исполнении песню - как возвращается солдат
с фронта, а у него никого близких не осталось - так было и у меня. Поверьте,
дорогой Марк, мне также пришлось со слезами на глазах выпить чарку вина в яме
разбитой землянки, где погибла в бомбежке моя мама"...
"Напишите, пожалуйста, слова "Прасковьи". Я вас помнить буду и поминать добрым
словом".
И подобные письма - с просьбой прислать или напечатать слова и музыку песни
- почта телевидения исчисляла не десятками, а сотнями, тысячами. В конце концов
Марку Наумовичу пришлось обратиться к редактору информационного еженедельника
"Центральное телевидение" с убедительной просьбой опубликовать слова и ноты
"Прасковьи".
Свидетельств тому, как высоко ценил Бернес мнение своего слушателя, как дорожил
добрым его отношением к своему творчеству, сохранилось немало. Лично мне чаще
всех вспоминается история гастрольной поездки артиста в Воронеж, рассказанная
киноартисткой Л. Шагаловой.
...До Воронежа, куда следовала группа известных актеров, оставался всего один
перегон, когда возле остановившегося поезда появились какие-то люди в полушубках.
Войдя в вагон, селяне сразу же бросились к артистам и стали слезно умолять их
сойти с поезда.
- Большая просьба к вам, товарищи, выступите у нас в колхозе. А потом мы вас
сами отправим в Воронеж. Не отказывайте, пожалуйста... И народ уже собрался
в клубе, ждет.
В стане артистов, естественно, возникло некоторое замешательство. Время позднее,
да и к тому же еще мороз... Затянувшееся молчание прервал спокойный и даже как
будто бы радостный голос Бернеса:
- Раз люди собрались ночью, значит, очень хотели нас увидеть, им нужна эта встреча.
- И, обратившись к коллегам, добавил: - Товарищи, надо ехать.
...В нетопленом колхозном клубе, еще не отремонтированном после войны, он снял
пальто и, не ожидая приглашения, вышел на сцену.
- Добрый вечер, - посмотрел на часы, рассмеялся и поправил себя: - С добрым
утром.
Зрители, оценив "тонкий намек", счастливо заулыбались, и творческий вечер пошел
своим чередом. Бернес был его душой в полном смысле этого слова - рассказывал
о своей работе, пел, шутил... Вовлек в этот непринужденный разговор по душам
и всех остальных актеров.
- Мне много приходилось выступать перед зрителями, - вспоминает Л. Шагалова,
- но в таком поистине удивительном концерте участвовать не доводилось... Никогда
не забуду этой картины: ночь, еще рассветать не начало, а в стареньком клубе
горит свет и слышится смех...
А я слушал рассказ Шагаловой, и перед глазами вставала другая картина: низкие
своды блиндажа, спящие вповалку усталые солдаты. А в уголке - Бернес с гитарою
в руках. Кадр из фильма, за работу в котором артисты Марк Бернес и Борис Андреев
были удостоены высокой правительственной награды - ордена боевого Красного Знамени.
"У меня... есть своя тема, - писал в 1967 году Бернес, размышляя о природе своего
песенного творчества. - Я люблю не легкие и блестящие эстрадные произведения,
а мужественную по выразительным средствам гражданскую лирику..."
Во всю силу негромкого бернесовского голоса эта тема прозвучала в таких его
песнях, как "Сережка с Малой Бронной", "Нормандия - Неман", "Я люблю тебя, жизнь",
"Хотят ли русские войны"... А в последние годы жизни щемяще прозвенела в прощальных
кликах гамзатовских "Журавлей".
"Незадолго до смерти, - рассказывает Лилия Михайловна Бернес, - ему позвонили
со студии - надо записать "Журавлей". Марк поехал вместе с сыном - спел без
репетиций, без дублей. Пел - и у него текли слезы. Это единственная запись песни,
сделанная им для "Кругозора". Она звучит по радио, переписана на пластинки.
Песня между жизнью и смертью. Для "Кругозора" нужна была фотография. Пришел
фотокорреспондент, Бернес встал с постели, надел пиджак, сфотографировался.
Лег обратно и спокойно сказал: это моя последняя фотография".
"Два бойца" по-прежнему остаются одним из самых любимых мною фильмов. Особенно
волнует финальная сцена: израненный, поддерживаемый сильными руками друга Дзюбин
с трудом поднимается с земли, и... пленительная бернесовская улыбка озаряет
его лицо. Сколько ни смотрю этот фильм - невольная спазма перехватывает в этот
момент горло, и на память приходит стихотворение К. Ваншенкина, посвященное
Марку Бернесу:
Мне слышится песня Бернеса,
Мне видится издалека:
Стоит он спокойный, белесый,
Уже постаревший слегка.
Поет перед публикой стоя,
Отнюдь не во фрак разодет,
Лицо его очень простое.
А голоса, собственно, нет.
Но тут совершается чудо,
И песни тревожат сердца,
И это не так-то уж худо
Для каждого в мире певца.
Да, слышал певцов я немало,
У них голоса хороши.
Но им никогда не хватало
Вот этой, вот самой... души.
За яркой эстрадною кромкой,
Верхов не беря, не звеня,
Звучит этот голос негромкий,
Ведя и волнуя меня.
Мне юность прошедшую видно.
В полнеба играет гроза.
И, знаешь, нисколько не стыдно,
Что вдруг повлажнели глаза.
