 |
Светлана Тюкина
СЕВЕРА ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ ЯЗЫК (ПОЭЗИЯ ВРЕМЕН СЛОНа)
Альманах «Соловецкое море» № 1, 2002. Приводится по информационному порталу "Соловецкие острова".
Поэзия на Соловках во время лагеря
Лагерная поэзия — не какое-то самостоятельное, изолированное, замкнутое на себе явление, она — часть нашей литературы, часть культуры своего народа, эпохи. И просто — более широко, но и искренно — жизни. Строки, написанные для своего страдавшего поколения, звучат для последующих родом завещания, предупреждения.
В соловецком лагере было немало представителей интеллигенции и, в частности, поэтов, среди которых немало ярких имен. Некоторые из них вернулись из белогвардейской эмиграции на родину и, конечно, сразу были арестованы. Поэтическая молодежь в лагере, по воспоминаниям Д.С. Лихачева, тогда жила стихами Баратынского и только что вышедшего сборника Мандельштама «Камень».
Многое из творческого наследия времен лагеря связано с именем Бориса Глубоковского. Борис Глубоковский, в прошлом актер театра Таирова, развернул на Соловках бурную деятельность. Он возглавлял журнал «Соловецкие острова». Это был орган Управления Соловецкими Лагерями Особого Назначения ОГПУ. Официально направления журнала обозначались как «освещение исправительно-трудовой политики Соловецких лагерей; воспитательно-просветительская работа, как метод этой политики; вопросы местной экономики и промышленности; изучение северного края и Соловецкой старины; быт заключенных». За казенными формулировками — глоток воздуха, возможность быть услышанными и нужными.
Но и когда журнал «Соловецкие острова» прекратил свое существование, литературная жизнь продолжала находить свое воплощение. Так, например, по воспоминаниям одного из заключенных, чтобы не думать о предстоящем (речь идет о времени после «большого» этапа, когда сотни заключенных уводили неизвестно куда, но известно, что навсегда), уцелевшие соловчане развлекались как эстеты перед нашествием варваров. И… устраивали состязания поэтов.
Глубоковский занимался еще и лагерным театром, поставив замечательный спектакль «Соловецкое обозрение», для которого написал десятки текстов на мелодии из оперетты «Жрица огня»:
Соловки открыл монах Савватий,
Был наш остров нелюдим и пуст…
«Соловецкое обозрение» продолжалось более трех часов и завершалось финальной песней «Соловецкие огоньки», которую заключенные пели в темноте с фонариками в руках:
Соблюдая кодекс трудовой,
Охраняет нас милый конвой,
И гоняет с зари до зари
Нас с высокой Секирной горы...
В песнях спектакля звучала неприкрытая ирония, высмеивающая намерения начальства представить лагерь исправительным заведением, где возможно перевоспитать заключенных:
И от нежной, душистой трески
Соловчане не знают тоски...
А заканчивалось представление тем, что:
Когда-нибудь снежной зимой
Мы сберемся веселой толпой,
И начнут вспоминать старики
Соловки, Соловки, Соловки…
«Соловецкие огоньки» вышли за пределы лагеря, их пели и в Петрограде, и в Москве, помнили спустя десятилетия после освобождения. Мелодия песни была оригинальной, ведь в лагере были и музыканты: талантливый петроградский дирижер и композитор Вальберт, музыковед из Тифлиса армянин Ананве.
На той же сцене соловецкого театра исполнялись частушки, также далеко не подцензурного тона:
Соловки на Белом море,
Пароход, Нева.
Там грузят одни баланы
И пилят дрова.
Музыка и спорт.
Чем же не курорт?
Строки, где слышен юмор, не так и редки, видимо, смех помогал выжить, преодолеть окружающий ужас. И приходит штамп про «смех сквозь слезы», который здесь становится действенным и справедливым. Так, у Юрия Казарновского есть эпиграмма на самого себя:
Шумела юность в голове,
Все было розовым на свете,
И, развлекаяся в Москве,
СЛОНа-то я и не приметил.
Можно без труда предположить, что чаще всего в соловецкой поэзии времен ГУЛАГа находили приют темы любви и дружбы, ностальгии по прежней жизни и надежды на благополучное будущее. Нередко встречались и пейзажные зарисовки, поэтические размышления, религиозные строки.
Как это не покажется парадоксальным, но некоторые заключенные воспринимали то, что их отправили именно на Соловки, большим счастьем. Горькое и страшное счастье: на годы формирования характера, складывания жизненных принципов учителями молодых заключенных стали люди высокой нравственности и истинных знаний. Как писал «некрасовскими» стихами Ю.И. Чирков, арестованный в пятнадцать лет, будучи еще школьником:
Старики прекрасные всюду
Обучают наукам меня.
Лагерная поэзия — это победа духа над бездуховностью, человеческого над бесчеловечным, вечной правды над временными обманами. Как ни странно звучит, но лагерь преподавал духовный опыт: через злобу, отчаянье — к сочувствию, милосердию, к осознанию добра высшей ценностью.
В 1928 г., заканчивая свой срок на Соловках, М. Фроловский написал о себе:
Стал смелее, тише и суровей,
Стал суровей, может быть, добрей.
Может быть, это именно те строки, ради которых было возможно жить дальше.
В предложенной подборке — стихи и песни, связанные с морем, его образами и настроениями. Большинство текстов из выпусков журнала «Соловецкие острова», который выходил в 1925–1930 гг.
О многих поэтах, к сожалению, нет сведений биографического характера.
В «Соловецком вестнике» принято было ставить, да и то не всегда, только имена с фамилиями, и никаких комментариев.
Борис Емельянов
Море Белое — водная ширь
Море Белое — водная ширь,
Соловецкий былой монастырь.
И со всех концов русской земли
Нас любовно сюда привезли.
Припев:
Всех, кто наградил нас Соловками,
Просим, приезжайте сюда сами,
Посидите здесь годочков три иль пять —
Будете с восторгом вспоминать.
Соблюдая кодекс трудовой,
Охраняет нас милый конвой.
А зимой стерегут от беды
Целых полгода крепкие льды.
Припев.
Хороши по весне комары,
Чуден вид от Секирой горы.
И от разных ударных работ
Здоровеет веселый народ.
Припев.
Привезли нам надежд полный куль
Бокий, Фельдман, Филиппов и Вуль.
А назад повезет Катанян
Только грустный напев соловчан.
Припев.
Так живем мы, не зная тоски,
Благовонной покушав трески.
И, вернувшись в родительский дом,
С умилением тихо споем.
Припев.
Виктор Васильев
Родился в 1916 г., двенадцатым ребенком в семье служащего Трехгорной мануфактуры. Закончил 5 классов школы и ФЗУ. Арестован в 1932 г., сослан на Соловки. В 1937 г. срок продлили и до 1943 г. был в УХТИЖМЛАГе, с 1950 г. — ссылка, где Васильев занимался геолого-разведкой. В 1973 г. вернулся в Москву.
***
Плывет шуга,
толкая рылом берег,
зовет в заморские края.
Беззубым ртом
про вою что-то мелет,
что на Руси во всех краях — беда.
Плыви ты прочь, шуга,
не прибавляй нам боли
и не мани с собою дураков.
Мы не сумели сохранить корней у воли,
поэтому достойны Соловков.
1934 г.
Михаил Фроловский (1895–1943)
Из дворянской семьи, в 1916 г. окончил Александровский лицей. 1919–1921 гг. — служба в Красной армии. Инженер, служащий. Впервые арестован в 1925 г. До 1928 г. отбывал срок на Соловках, после чего был сослан на поселение сначала в Кемь, а затем на Урал. Заочно закончил Московский инженерный институт. В 1941 г. вновь был арестован, умер в заключении (предположительно в КАРЛАГе).
Кресты
В морях, где румпель морехода
Не вел ни разу корабля,
Где бьется в камни непогода,
Где в лед закована земля,
Там в пламени зари морозной
Над угловатою скалой
Глядится в море призрак грозный —
Три тени смотрят в мрак ночной.
Три крестных тени недвижимы
Над грудой серых валунов,
И море, страж неумолимый,
Хранит их в сумраке веков.
Хранит в пустыне бездорожной
Их моря пенящийся вал,
И белых чаек крик тревожный
Не оглашает черных скал.
Но в час последнего призыва
К безлюдным, тихим берегам
Волной великого прилива
Мы все сольемся к трем крестам.
Из недр земли, со дна пучины
Немой, испуганной толпой,
Комки проснувшиеся глины,
Мы соберемся под скалой.
На неприступные ступени
Поставим влажную стопу,
И трех крестов большие тени
Накроют бледную толпу.
1926 г.
Борис Евреинов
Воскресным днем
Теперь мне все равно,
Где молодость моя проходит.
В. Лозина-Лозинский
Бродить бесцельно меж камней лишайных
Расписанных, как танки, в дикий цвет…
И вдруг шаги остановить случайно,
Заметив чайки ловкой пируэт.
Затем дойти до двух часовен
Запущенной извилистой тропой.
И у колодца из трухлявых бревен
Испить ненарушаемый покой.
И выйдя к морю, стершему все грани,
Где на песке следы от неводов,
Прилечь под солнцем, грезя без желаний,
И слушать волн напевный часослов.
А в зыбком мареве на горизонте
Искать видения материка…
О перечитанном не думать Конте
И лишь о Вас грустить издалека.
1926 г.
Борис Лейтин
Весна
Весна. И голуби воркуют жарко.
Венеция приснилась в Соловках.
Венеция. Сверкающий Сан-Марко.
Видения, застывшие в веках.
Но синь небес так трогательно марка
— Взгляни: уже пятнится, в облаках.
Какой безумец — Данте ли, Петрарка
Расцвет, любовь размерит здесь в строках.
Нет! Лишь на миг мечте поэта просто,
Игрой пленившись нежной голубей,
Взнестись в лазурь, что выше. Голубей,
Забыть дыханье жгучее норд-оста.
Чу! Севера пронзительный язык —
То будит к жизни чайки резкий вскрик.
Владимир Кемецкий
Дмитрий Сергеевич Лихачев в своих воспоминаниях о пребывании на Соловках писал, что это первоклассный поэт. Настоящая фамилия была Свешников. Жил за границей, увезенный родителями-эмигрантами. Владимир поссорился со своим отцом — полковником царской армии, не желавшим отпускать сына в Советский Союз, и поэтому принял фамилию своей матери. Вернулся в Россию в 1927 г., вскоре был арестован, отправлен на Соловки, двадцати с небольшим лет. Освобожден в 1931 г., но о дальнейшей судьбе ничего не известно.
Корсар
Мои корабли застоялись в заливе…
Меня слишком долго они дожидались…
Матросы веселые мне изменили,
Покинув для берега пенные дали.
Веселые парни, гуляют матросы,
Пьют пиво хмельное в приморских тавернах,
Забыли о солнце, о ливнях, о грозах
В объятиях девушек, стройных, как серны.
Так слушай приказ, экипаж мой суровый.
Бегу из темницы сегодняшней ночью.
Подкуплена стража. Друзья наготове…
Со мною товарищ — он славно отточен.
И ясные взоры клинок отражает,
Бесснежные кудри… О, зеркало стали.
Сегодня измену еще не караю,
Еще неподвижен корабль на причале.
Пусть каждый пьет радости в ласковом взоре,
И сердце на чуткой груди отогреет…
А завтра… В открытом, всклокоченном море
Десятый изменник повиснет на рее.
Зарей полыхает нахмуренный вечер,
Вздувается парус над зыбью шумливой…
Вперед, капитан. Вновь — просторы и ветер,
Мои корабли застоялись в заливе.
1929 г.
Перед навигацией
В иных краях безумствует земля,
И руки девушек полны цветами,
И солнце льется щедрыми струями
На зеленеющие тополя…
Еще бесплодный снег мертвит поля,
Расстаться ветер не спешит со льдами,
И ветер ходит резкими шагами
Вдоль ржавых стен угрюмого кремля.
Непродолжительною, но бессонной
Бледно-зеленой ночью сколько раз
Готов был слух, молчаньем истомленный,
Гудок желанный услыхать для нас
О воле приносящий весть, быть может…
Но все молчит. Лишь чайка мглу
тревожит
1930 г.
В статье использованы:
— Журнал «Соловецкие острова» за 1925–1930 гг.
— Васильев В. Сполохи. М.: Возвращение, 1992.
— Воспоминания Д.С. Лихачева.
— Кемецкий В. Белая ночь. М.: Возвращение, 1998.
— Соловецкая муза. Стихи и песни заключенных СЛОНа. М.: Возвращение, 1992.
— Средь других имен: Сборник / Сост. В.Б. Муравьев. М.: Моск. Рабочий, 1990.
— Фроловский М. Северная весна. М.: Возвращение, 1992.
Тюкина Светлана Львовна. Закончила гуманитарный факультет Поморского Государственного Университета. Закончила аспирантуру кафедры философии РАГС в Москве. Кандидат философских наук. В настоящее время живет и работает в г. Архангельске.