Сергей Неклюдов

"ВСЕ КИРПИЧИКИ, ДА КИРПИЧИКИ…"

Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Р.Д. Тименчика. М.: Водолей Publishers, 2005, с. 271-303. Приводится по сайту "Фольклор и постфольклор".


1.

История городской песни XX века, рассматриваемой как фольклорный жанр, интересна и поучительна во многих отношениях.

Количество записей этих песен достаточно велико. Среди них - атрибутированные фольклорные материалы, а также их "письменные" и "звучащие" эквиваленты (печатные и рукописные песенники, альбомы, нотные листы; граммофонные и магнитофонные записи). Кроме того, существует немалое количество литературных источников (беллетристических, мемуарных, дневниковых и т.п.), содержащих информацию о контекстах и формах бытования той или иной песни. Наконец, - и это, возможно, самое главное - в данной области мы достаточно часто имеем дело с текстами, зафиксированными очень близко ко времени их вероятного (или довольно точно устанавливаемого) происхождения.

Столь полно документированных сведений для изучения жизнедеятельности устной традиции нет (и не может быть) у исследователя "классического" фольклора. Происхождение его текстов теряется в минувших веках, процессы исторических изменений чрезвычайно растянуты во времени, а их узловые точки практически неуловимы. Спектр имеющихся в нашем распоряжении вариантов дает основания лишь для сугубо гипотетических реконструкций, причем никакого согласия у фольклористов в этом отношении не наблюдаются, а возможные расхождения в датировках могут измеряться столетиями.

С современной городской песней дело обстоит неизмеримо проще. Век ее недолог, в лучшем случае он длится несколько десятков лет. Следовательно, вся ее жизнь - от рождения до забвения - может быть полностью охвачена памятью одного поколения людей. К тому же речь идет о грамотных горожанах, способных зафиксировать полюбившееся фольклорное произведение и действительно записывающих его (продукты подобной записи - рукописные песенники и альбомы - являются ценнейшим материалом для изучения истории городской песни). Что же касается текстов-долгожителей, возникших еще во второй половине XIX в., то они крайне редки. Анализ содержания песенников той эпохи показывает: из сотен текстов, входивших в массовый репертуар последних десятилетий позапрошлого века, до нашего времени в активном бытовании удержались лишь единицы (речь идет именно о фольклорном "спонтанном" исполнении, а не о сохранении отдельных текстов на концертной эстраде). Появление новых песен и их разнообразных вариаций, отражение в поэтическом словаре городского фольклора стремительных изменений исторических и бытовых реалий происходит буквально на глазах у наблюдателей (как правило, в той или иной степени являющихся и носителями традиции). Более того, сплошь да рядом оказывается, что еще живы (либо вчера были живы) создатели некоторых песен или редакторы их "первотекстов", охотно рассказывающие об обстоятельствах появления того или иного произведения. Следовательно, "биографии" песен, казалось бы, можно писать, лишь собирая и компонуя соответствующие интервью.

Однако подобная простота до известной степени иллюзорна. Вопрос об авторстве прототипических текстов однозначно решается лишь в том случае, если как источник фольклорной песни опознается опубликованное сочинение профессионального или полупрофессионального литератора - совсем не обязательно широко известного. Впрочем, и здесь, как правило, остается много загадок. Так, обычно неясно, каким именно путем книжное произведение попадает в фольклор и кем производится первое редактирование литературного прототекста (отбор и перекомпоновка строф и строк, их "дописывание" и т. п.), превращающее авторское стихотворение в фольклорную песню. И уж совсем неуловимы точки "ветвлений" традиции, приводящих к возникновению новых, прежде всего, сюжетных, версий ранее фольклоризованного произведения. Еще никто не описал, как этот процесс протекает в реальности.

В менее очевидных случаях создатель песни известен исследователям, но авторский первотекст отсутствует в принципе. Чаще всего такая песня бывает сразу сочинена в устной форме и неизбежно варьируется от исполнения к исполнению; кроме того, не всегда ясно, что подразумевается под "сочинением" песни: имеются ли в виду слова вместе с мелодией, или только слова, или "перетекстовка" популярной песни, или лишь подбор мелодии к ранее существовавшему стихотворению. Что же до последующих записей (включая авторские), то обычно они несвободны от влияния позже возникших фольклоризованных редакций и по этой причине не могут иметь статуса первотекстов. Наконец, несмотря на наличие еще недавних воспоминаний и даже живых свидетелей, не столь уж редки споры об авторстве песни или просто альтернативные утверждения по этому поводу. Частотность подобных расхождений позволяет говорить об их своеобразной "системности". В сущности, рассказы об обстоятельствах сложения песни, воспроизводимые спустя много лет после самих событий, также принадлежат устной традиции, которая вообще не заинтересована в сохранении памяти об индивидуальных привнесениях в свое развитие. Напротив, она работает с анонимными, "ничейными" текстами, фольклоризации которых помимо всего прочего может сопутствовать "замутнение" их генезиса. Это подтверждается и тем, что в остальных случаях (а их подавляющее большинство) практически нет никаких надежд обнаружить ни сам первотекст, ни его сочинителя, хотя совершенно очевидно, что все без исключения городские песне имеют индивидуально-авторское происхождение - кем бы ни были эти безвестные авторы.


2.

Все сказанное в полной мере относится к песне "Кирпичики" - одной из известнейших не только в 1920-е годы, но и позднее. По количеству подражаний, перепевов и переделок она не знает себе равных в советском городском фольклоре. Наиболее полно обстоятельства появления на свет ее первотекста (мелодия С. Бейлинзона, слова П.Д. Германа) описаны Р.А. Ротштейном [Rothstein 1980, p. 381-388]. Кроме того, сведения о первотексте собраны В.С. Бахтиным [1997, с. 225-229], который приводит и некоторые примеры фольклоризации песни, а также В.Я. Мордерер и М.С. Петровским [1997, с. 359]. Если суммировать приведенные этими авторами данные, история ее возникновения предстанет в виде следующих версий.

Согласно одной из них, в спектакле Мейерхольда "Лес" по пьесе А.Н. Островского (премьера - 19 января 1924 г.) сцена лю­бовного свидания Петра и Аксюши сопровождалась мелодией вальса "Две собачки" композитора С. Бейлинзона (или Бейлезона), написанной задолго до того, но не столь широко известной. Исполнялась она на гармони М.Я. Макаровым (или тремя баянистами, или актером, играющим роль Петра). Мелодия сразу стала столь популярной, что поэт П.Д. Герман тут же использовал ее для своей "Песни о кирпичном заводе" ("Кирпичный завод" или просто "Кирпичики") - в аранжировке В.Я. Кручинина (однако нотное издание, появившееся вскоре после пре­мьеры, композитором называет Б.А. Прозоровского, который, вероятно, тоже лишь аранжировал мелодию безвестного С. Бейлинзона [Герман, Прозоровский 1924]). Тем не менее, в следующем году вальс все еще публикуется без слов и под именем своего подлинного автора [Бейлезон 1925].

Этой, наиболее распространенной версии придерживается большинство фольклористов, литературоведов и театроведов (А.К. Гладков [1929, с. 17], Ю.М. Соколов [1932, с. 91-95], К.Л. Рудницкий [1969, с. 314], В.С. Бахтин [1997, с. 226, 229], В.Я. Мордерер и М.С. Петровский [1997, с. 359] и др.). Надо добавить, что, по воспоминаниям А.Я. Каплера ("Долги наши", 1973, "Загадка королевы экрана", 1979), текст "Кирпичиков" был сочинен П.Д. Германом практически экспромтом после рассказа мемуариста о только что состоявшейся премьере "Леса". Впрочем, В.С. Бахтин [1997, с. 226] справедливо сомневается в достоверности этой истории. Кстати, некоторыми деталями она весьма напоминает аналогичный рассказ куплетиста Г.М. Красавина о написании для него Я.П. Ядовым слов песенки "Бублики" [Уварова 1991; Мордерер, Петровский 1997, с. 360]:

Приехал в Киев и в кругу друзей рассказал о мейерхольдовской постановке... зашел разговор о вальсе. Девушка Ася… напела мелодию. Пианист Дм. Колесаев подобрал аккомпанемент и сказал П. Герману… "Павел, можешь сочинить слова?"

Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся с "Кирпичиками".
Приехав на гастроли в Одессу, я был поражен, что пока я ехал с вокзала к Ядову… всю дорогу меня сопровождали возгласы "купите бублики!". Мне захотелось иметь песенку с таким припевом. О своем желании я сказал Ядову и сыграл на скрипке… запавшую в память мелодию…

Полчаса стучала в соседней комнате машинка...

Похоже, что и А.Я. Каплер, и Г.М. Красавин в своих рассказах просто следуют сложившимся повествовательным стереотипам. Впрочем, само авторство П.Д. Германа (как и С. Бейлинзона) сомнений не вызывает.

По другой версии [Зильбербрандт 1976, с. 236-237; Уварова 1983, с. 70], песня была написана П. Д. Германом и В.Я. Кручининым несколько раньше (в 1923 г.) для театра варьете "Павлиний хвост" и поставлена том же 1923 году. Д.И. Золотницкий [1978; Бахтин 1997, с. 226] красочно описывает это представление: "Униформой были бальные платья и фраки с павлиньим пером у корсажа или в петлице. Песня “Кирпичный завод”, или просто “Кирпичики”, инсценировалась осторожным намеком. Запевали Колумбова или Оганезова (обе славились в “Летучей мыши” Балиева), подпевали вальсирующие пары в бальной “прозодежде”, но в красных косынках и кепках. Песня подавалась ряженой, как новейший волапюк".

Обе версии небезупречны. Первая не дает ответа на то, почему "новые" слова на "старую" мелодию появляются именно после премьеры мейерхольдовского "Леса" - ведь сюжет стихотворения П.Д. Германа не имеет никакого отношения ни к пьесе, ни к данной постановке. Популярность же песенки увязывается с успехом спектакля [Гладков 1929, с. 17; Рудницкий 1969, с. 314; Бахтин 1997, с. 226], по-видимому, лишь задним числом - логически одно не предполагает другого. Неясно также, были ли слова написаны "на мелодию" или текст сочинялся первоначально без какой-либо связи с музыкой, а их столь удачное соединение осуществилось лишь впоследствии. Первое вероятнее, вспомним, что полное название произведения - "Песня о кирпичном заводе".

Во второй версии сомнительно, чтобы песенка писалась специально для инсценирования - исходный текст не содержит ничего учитывающего возможность подобной инсценировки. Естественнее предположить, что идея постановки появляется лишь после того, как песня уже не только создана, но и обрела хотя бы некоторую известность (интересно, что в 1924 г. первый спектакль Соловецкого театра заключенных тоже включал музыкальную инсценировку популярного тогда романса "Шумит ночной Марсель" [Джекобсон 1998, с. 231]). С другой стороны, "Кирпичики" в театре варьете, в сущности, находятся в одном ряду с фильмом "Кирпичики" (конец 1924 г.), пьесой "Кирпичики" (1925 г.) и множеством соответствующих эстрадных представлений 1925-1926 г. [Зильбербрандт 1976, с. 236-237; Rothstein 1980, p. 381; Бахтин 1997, с. 226]. Все это - показатели огромной, поистине общенародной популярности песни, столь же стремительно возникшей, сколь и труднообъяснимой.

"Кирпичики" распространяются в виде пластинок (как "русская народная песня"), нотных листов (Музгиз отпечатал их около миллиона) [Rothstein 1980, p. 381] и песенников [Арнольдов 1927; Комсомольский песенник 1927]. Более того, два песенника 1926 г. так и называются: "Кирпичики" [1926; 1926a], причем один из них публикуется в провинции (издательством "Приволжская правда"). Еще показательнее количество устных вариантов - только в своей собственной коллекции Ю.М. Соколов [1932, с. 91-95] насчитывает 50 текстов, а куплеты Мармеладова на вечере памяти Ленина 1 января 1929 г. включают такие строки:

Цыгане шумною толпою
По эсэсэрии идут
И приближаясь к Волховстрою
Всю ночь "Кирпичики" поют.

[Андреевский 1997, с. 257].

Песня неоднократно упоминается в литературе ("Золотой теленок" И. Ильфа и Е. Петрова, рассказы "Жена" И. Катаева и "Аврора" Г. Иванова [Мордерер, Петровский 1997, с. 359]); по словам А.К. Гладкова [1929, с. 17], она гостеприимно принята в каждой пивной и каждой таверне. "Кирпичики" популярны не только в городе, но и в деревне, чему есть прямые свидетельства, также относящиеся к 1926 г. [Rothstein 1980, p. 382]. Согласно воспоминаниям В.С. Бахтина [1997, с. 226], песенка активно бытует в ленинградском фольклоре в начале 30-х годов (пели: "Лет пятнадцати, горемычная..."). Ее переделки появляются и в 40-е, и в 50-е, и в 60-е годы (что со всей несомненностью свидетельствует если и не об особой популярности, то по крайней мере о еще сохраняющейся известности "исходного" текста); в экспедиционных записях она продолжает фиксироваться и в 70-е годы, и позднее. Имеется ряд относительно недавних пародий, также показывающих, что традиция еще продолжает сохранять память об этой популярной песне: Все "кирпичики", да "кирпичики"! / Почему б не пропеть про Шанхай? / Шанхай-города, главный улица, / Твоя - слушай, моя - не мешай! [Никоненко 2001, с. 61] - вероятно, 50-е годы; На Синайском на полуострове, / Где стоит государство Израиль, / Положение очень острое, / Потому что воинственный край. / … / И по винтику, по кирпичику / Растащили Суэцкий канал [Бахтин 1997, с. 228] - после 1967 г. (зап. 1997 г., Москва); Люди добрые, посочувствуйте - / Человек обращается к вам: / Дайте молодцу на согрев души - / Я имею в виду на сто грамм! (зап. 1972 г., Архангельск) [Бахтин 1997, с. 228].

Наконец, на мотив "Кирпичиков" складывается несколько городских баллад, посвященных супружеской неверности, инцесту, детоубийству и т. п. Среди них особенно популярными являются "Как на кладбище Митрофаньевском…" и "В одном городе близ Саратова…", в свою очередь между собой сюжетно близкие и также имеющие множество вариантов.

Однако надо подчеркнуть: если о времени составления первотекста "Кирпичиков" и даже о его авторах существуют определенные свидетельства (хотя и несколько противоречивые), то, как уже было сказано, о точках последующих "ветвлений", приводящих к появлению новых сюжетных версий, у нас нет вообще никаких данных. Здесь мы располагаем тем же материалом, что и "классическая" фольклористика: записями устных редакций (часто не датированными и вообще не паспортизованными), сравнительная текстология которых остается единственным способом исследования механизмов жизнедеятельности фольклорной традиции.


3.

По предположению В.Я. Мордерер и М.С. Петровского [1997, с. 359], замысел стихотворения П.Д. Германа восходит к старой фабричной песне "Заводы кирпичные": Вы заводы мои, / Заводы кирпичные, / Горемычные / ... / Ну, а кто же вас разорил? / Разорила нас, разорила нас / Красная девица... (другой вариант: Ай да вы заводы, / Вы мои заводы кирпичные! / Ай да мы, работящий народ, / Люди горемычные!... [Нутрихин 1962, с. 41]). Действительно, есть близкое совпадение поэтической формулы Заводы кирпичные, / Горемычные (или заводы кирпичные … / Люди горемычные) с формулой начальной строфы первотекста "Кирпичиков": Горе мыкая, лет пятнадцати / На кирпичный завод нанялась (кстати, это сходство может еще ярче проявляется в фольклорном варьировании песни: Горемычная, лет семнадцати / На кирпичный завод нанялась), а также мотив разорения завода, к которому каким-то образом причастна некая "красная девица" - этот мотив становится определяющим для "Кирпичиков". В свою очередь стихотворение П.Д. Германа совершенно очевидно отвечает на социальный (если не прямо на партийный) заказ своего времени. В этом смысле "Песня о кирпичном заводе" представляет собой достаточно примитивную агитку, тематически совпадающую, например, с написанным тогда же романом Ф.В. Гладкова "Цемент" (1925), который посвящен восстановлению цементного завода после гражданской войны и вызванной ею разрухи, причем главными действующими лицами являются молодые супруги, вернувшиеся на завод после всех этих событий. Параллелизм романа о цементном заводе и песни о кирпичном заводе совершенно очевиден и, конечно, не случаен.

В основе тиражируемого текста "Кирпичиков" (упоминавшиеся пластинки, нотные листы, песенники) лежит само стихотворение П.Д. Германа и, судя по всему, на первых шагах фольклоризации текст его почти не меняется [см. Арнольдов 1927; Соколов 1932, с. 91-95; Крюков, Шведов 1977; Rothstein 1980, p. 386-387]. Иначе обстоит дело с опубликованной В.С. Бахтиным [1997, с. 226] устной редакцией (см. Приложение 1, табл. I, вариант 1b), к сожалению, без указания даты и места записи. В целом она очень близка к первотексту - из ее 26 строк только 11 (включая повторы) являются новыми. Тем не менее, здесь есть ряд характерных особенностей. Прежде всего, получает некоторое (хотя и весьма лаконичное) развитие любовная тема (И сама тогда не заметила, / Как он тоже меня полюбил) - у П.Д. Германа говорится лишь о любви к заводу (Полюбила я этот завод). Далее, в начале и в конце песни появляется фаталистический мотив "злой судьбы" (Отец с матерью жили весело, / Но изменчива злая судьба <…> И несчастную всю судьбу свою / Он, как жженый кирпич, поломал), опирающийся, вероятно, на мотив "горемычности" в исходном произведении. Вводится данный мотив через прямое заимствование строк из другой песни ("Как на кладбище Митрофаньевском…"), для которой они являются постоянными: Отец, мать и дочь (Мать, отец <и> дочь) жили весело (счастливо) / Но изменчива (изменница) злая судьба (А потом надсмеялась судьба) … [Смолицкий, Михайлова 1994, № 30; Адоньева, Герасимова 1996, № 93; Кулагина, Селиванов 1999, № 363; Тамаркина 2000, № 10.1, 10.2, 10.3, 10.4, 10.5, 10.6, 10.7,10.8, 10.10; Филина 2002, с. 36-39].

Предпосылкой для этого заимствования является не только полное метрическое и мелодическое совпадение обоих произведений, но и их родство, вполне ощущаемое традицией (так, одна из версий "Митрофаньевского кладбища" прямо начинается словами: И не винтики, не кирпичики / В Ленинграде теперь не поют./ А поют теперь песню новую,/ Но на этот мотив создают [Филина 2002, с. 36]). Кроме того, среди общих композиционно-стилистических элементов следует отметить чрезвычайно важный для развития действия сюжетный поворот от исходного благополучия (или, по крайней мере, равновесия) к его нарушению, имеющему драматические последствия. В тексте П.Д. Германа это строки: Но, как водится, безработица / По заводу ударила вдруг. Их корреляты в других сюжетных версиях см. в Приложении 2; что же касается "Митрофаньевского кладбища", то здесь им как раз соответствует: Но изменчива (изменница) злая судьба.

Однако ее перенесение в устный вариант "Кирпичиков" не сопровождается вытеснением "прототипической" строки, маркирующей прежде всего "производственную" тему, в то время как инновация относится исключительно к личной судьбе героев. Именно в связи с их личной судьбой подвергается коррекции и оптимистическая тональность исходного произведения, - как мы убедимся, с подобной тональностью повествования и с соответствующим "счастливым концом" (Так любовь моя и семья моя / Укрепилась от всяких невзгод...) фольклорная традиция вообще не может согласиться; при этом в разных сюжетных версиях она выходит из положения различным образом. В финале устного варианта 1b герой погибает на войне.

Другой способ разработки драматической коллизии - в стиле "жестокого романса" -предлагает версия 2. Здесь в изобилии используются "общие места" городской лирической песни (девушка всем известна своей красотой, она весенний прекрасный цветок, черноокая, жестокая, у нее губы алые; юноша не мог отвести с нее глаз, у него любовь одинокая, он про любовь… шептал тихо ей; они целовалися, миловалися; она навеки закрыла глаза; он к ней … упал на грудь и т. д.). Переориентация на любовный сюжет проявляется в том числе и в прямом преобразовании поэтических формул первотекста: Кажду ноченьку с ней встречалися / Там, в саду, где поет соловей… вместо Каждую ноченьку с ним встречалися, / Где кирпич образует проход...). Гибнет тут не герой, а героиня, причем "производственная" тематика первоисточника сохраняется, но переводится в ракурс трагического конфликта с "личной" судьбой: машина (машинушка жестокая), под которую попадает пролетарочка / кочегарочка - это, несомненно, та самая машина, за которой она и работает (мотив враждебных человеку и даже гибельных механизмов, причем именно фабрично-заводских, - вполне в духе времени).

Что же касается "красного платочка", который, согласно первому варианту (2a), герой дарит героине и в котором (согласно обеим редакциям) она погибает, то здесь вспоминаются "вальсирующие пары в бальной “прозодежде”, но в красных косынках и кепках" из представления "Павлиньего хвоста", откуда эта знаковая деталь, возможно, и перекочевала в романс (в первотексте П. Д. Германа она отсутствовала). Впрочем, красный платок на пролетарской девушке / молодой женщине несомненно относится к числу характерных символических атрибутов того времени (вспомним красный платок у "Работницы" К.С. Петрова-Водкина, 1925 г.); достаточно широко используется он и в песне. "Красный платочек" называет свой материал, посвященный частушкам о современной женщине, уральский фольклорист И. Хребес [1925], ср. песню 20-х годов "Красненький платочек - черненький наган" тех же П. Д. Германа и В.Я. Кручинина [Rothstein 1980, p. 381] и т. д.

В упомянутом выше фабульном повороте от исходного благополучия к его нарушению, представляющем собой, как уже было сказано, одну из важнейших сюжетно-стилистических констант "Кирпичиков", продолжает настойчиво звучать фаталистический мотив (Но недолго так продолжалося - / Знать, судьба ей такая была…; Но судьба на нее покачнулася / А судьба та была такова…); напомню, что появляется он еще в ближайшей к первотексту романсной переработке песни (вариант 1b). Кроме того, зачин данной версии (Как на фабрике была парочка: / Он был, Сенька, рабочий простой… или: В одном городе жила парочка - / Он был шофер, рабочий, простой...) имеет другую - по сравнению с прототекстом - структуру, которая в последующей традиции оказывается достаточно продуктивной. Он вводит не одного героя (героиню), а сразу пару равноправных персонажей, а это несколько меняет характер самого сюжета. Обратим также внимание, что рассказ здесь идет не от 1-го лица (как у П. Д. Германа), а от имени некоего вынесенного за его рамки повествователя.

Хотя одна из известных нам записей данной версии (2b) относится к 1970 г. (Козельский р-н; Архив кафедры фольклора МГУ), а источник второй записи (2a) не датирован ("тетрадь Е.Г. Маношиной" [Бахтин 1997a, с. 785-786, 975-976]), у нас нет сомнений в том, что сама эта версия возникла по крайней мере еще до начала 30-х годов. Прежде всего, отраженная в ней картина мира полностью объяснима лишь исходя из реалий 20-х годов, однако наиболее важный аргумент предложенной датировки - сравнение этой песни с записанной в 1932 г. версией 8 (РГАЛИ, ф. 483, ед. хр. 509), явно пародирующей не первотекст, а именно версию 2.


4.

Итак, традиция предлагает два варианта драматического развития событий: гибель героя на войне и гибель героини "на производстве". Однако этот путь преодоления финальной гармонии в исходном сюжете - далеко не единственный, есть и другой, который можно было бы назвать "пародийным" и который, как мы убедимся, оказался весьма продуктивным, обладающим неистощимыми потенциями текстопорождения. Кстати, восприятие "Кирпичиков" как текста именно пародийного отмечалось еще в постановке "Павлиньего хвоста" [Бахтин 1997, с. 226].

Первая из пародий такого рода (версия 3; см. табл. II), записанная Ю.М. Соколовым в 1930 г., продолжает разработку "любовной" тематики. Первотекст используется довольно полно - из 32 строк пародии 12 строк (т.е. более 1/3) имеют в нем прямые опоры. Помимо этого, пародия обнаруживает знакомство с версией 9: строки Свою милочку по затылочку / Шандарахнул слегка кирпичом скорее всего опираются на формулу И кирпичиком по затылочку… (9a), в том или ином виде присутствующую почти во всех вариантах этой весьма популярной песни. Заметим также, что рассказ здесь идет от 1-го лица (но героя, а не героини), а сама героиня, ранее безымянная, обретает имя "Мурка" (Мурка девка), принадлежащее известному персонажу блатной песни, с которым прочно связана тема измены и наказания за измену. Вероятно, при составлении пародии опора на этот текст городского фольклора также присутствовала, хотя бы и неосознанная.

Следующая версия (4), датированная 1930-1932 г. (сообщено Э.В. Гофман [Померанцевой], из материалов Института по изучению преступности; РГАЛИ, ф. 483, ед. хр. 509 [Чистяков 1979, с. 72]), предлагает редкое для традиции городской песни продолжение событий пародируемого произведения. В ней герой (Сенька, "красный директор" товарищ Семен) развенчивается как расхититель, пьяница и развратник, чье семейное счастье (идиллический финал стихотворения П.Д. Германа) оказывается погубленным, а карьера заканчивается в душной, мрачной Годжирской тюрьме. Кроме того, будучи сюжетным продолжением исходного текста, версия 4 тем не менее записана в качестве отдельного, самостоятельного произведения и имеет важный формальный показатель такой самостоятельности: повествование не от 1-го лица (как в первотексте), а в 3-м лице. При этом пародия использует целый ряд сюжетно-стилистических конструкций, отсылающих к исходному тексту (Тут познал Семен счастье важное..., И по винтику, по кирпичику…/ И по рублику, по червончику..., Но нарушилась жизнь семейная…). Это вообще характерно для механизмов фольклорного новотворчества, когда вновь возникающее произведение подается как продолжение уже существующего (в том числе в традиционном эпосе [Неклюдов 1994, с. 239-240]). Что же касается строк Сенька сел на высокой скамье, / Но не в садике под сирению, / А в Московском губернском суде, то они позволяют предположить, что здесь содержится отсылка и к романсной версии 2a (Там, в саду, где поет соловей); еще один дополнительный аргумент для ее достаточно ранней датировки.

Версия 5 (запись того же времени и из тех же фольклорных материалов) скорее всего является сюжетной вариацией версии 4. Она полностью сохраняет ритмико-мелодический рисунок первоисточника (пометка собирателя: "Поется на мотив “Кирпичиков”" [Чистяков 1979, с. 72]), однако текстуально не повторяет ни одной из его стилистических конструкций (кроме, пожалуй, строк Но ревизия любопытная / Заглянула в торговый отдел, восходящих все к тому же месту первотекста: Но, как водится, безработица / По заводу ударила вдруг). Герой здесь утрачивает имя (теперь он просто "директор"), а вместе с ним и биографию, которая изложена в первотексте и на которую опирается версия 5; впрочем, его усы и галифе, возможно, являются намеком на некое "героическое прошлое". Надо добавить, что все эти темы - и растрата казенных денег, и роман с секретаршей, и "омещанивание" бывшего красного командира, героя гражданской войны - относятся к числу активно обсуждавшихся в газетной публицистике и литературе 20-х годов; вспомним "Растратчиков" В.П. Катаева (1926), "Гадюку" А.Н. Толстого (1928), "Клопа" и "Баню" В.В. Маяковского (1928, 1929), "Золотой теленок" И. Ильфа и Е. Петрова (1929-1930) и т.д.

Обратим внимание еще на два момента. Первый - мотив расхищаемых денег, причем формула по рублику, по червончику возникает как параллель к формуле по винтику, по кирпичику (в свою очередь прямо воспроизведенной из первотекста); в последующей традиции червончики начинают устойчиво "рифмоваться" с кирпичиками. В версии 5 тема червончиков становится сквозной (За полмесяца шесть червончиков / Получала девица тогда..., У директора есть червончики, / У меня - голубые глаза..., А червончики и пятерочки / Улетучились, словно бензин..., Я готов отдать вам червончики, / Но сидеть я за вас не хочу!).

Второй мотив (со своей литературной историей и богатым литературным контекстом) - девица-хищница, не только обирающая героя, но и доводящая его до судебного преследования (песня резюмирует: Ах вы, девочки, вы, бутончики, / Я к вам сердцем горячим лечу, / Я готов отдать вам червончики, / Но сидеть я за вас не хочу!). Он также имеет продолжение в песенной традиции "Кирпичиков", прежде всего, в версии 9e и 10.

Все три текста, записанные в 1930-1932 г., до нашего времени в живом бытовании, похоже, не дошли. Скорее всего, они и не имели широкого хождения, во всяком случае сохранилось только по одному варианту каждого из них. Тем не менее, надо отметить, что версии 4 и 5 (каково бы не было их происхождение) обнаружились среди записей блатных песен, а это - весьма убедительный показатель принятия их устной традицией.

С несравнимо большим основанием к блатным песням можно причислить тексты 6, 7 и 8 (табл. III), хранящиеся среди тех же материалов Э.В. Гофман (Померанцевой). Они опять-таки могут рассматриваться как пародийные; во всяком случае, зависимость первых двух от исходного текста чрезвычайно велика: стихотворение П.Д. Германа перефразируют 32 строки из 39 (более 3/4) в версии 6 и 15 строк из 28 (более 1/2) в версии 7 (причем здесь весь этот перифраз относится к первой половине песни).

Версия 6 разрабатывает уже заявленную тему червончиков. В ней Сенька оказывается монетчиком (т. е. тем, кто изготавливает деньги, в том числе поддельные [Даль, II, с. 344б]). Со своей подругой Катей он налаживает "кустарное" производство фальшивых ассигнаций (свой червонный завод он открыл), за что вместе с ней попадает в тюрьму. Параллелизм кирпичиков и червончиков здесь используется как конструктивный способ текстопорождения, слова червончики, червонный прямо замещают кирпичики, кирпичный из первотекста: червонный завод вместо кирпичный завод, за червончики вместо за кирпичики. Во вводном куплете песня сообщает об этой замене как о вполне сознательном приеме (Не "Кирпичики", а "Червончики" / Называю я песню свою...), предлагая и новый тип песенного зачина, разнообразные модификации которого еще неоднократно будут использоваться традицией (Эту песенку про кирпичики / В Ленинграде поет каждый дом [9a], Ни кирпичики, ни червончики / Я в народе теперь не пою [10b], Все "кирпичики", да "кирпичики"! / Почему б не пропеть про Шанхай? [Никоненко 2001, с. 61]).

В версии 7 любовная линия отсутствует, а безымянный герой (повествование от 1-го лица) является обитателем исправительного дома. Он занят в мастерской (по-видимому, кузнечной) исправительным трудом, надеется на сокращение сроков и после освобождения собирается заниматься лишь честным трудом. Согласно введенному в 1924 г. Исправительно-трудовому кодексу (ИТК) РСФСР, исправительный дом (исправдом, исправительно-трудовой дом) - название тюрьмы для осужденных на срок свыше 6 месяцев или же (переходный исправдом) - места заключения с полусвободным режимом для отбывших полсрока и "исправляющихся". Поскольку следующий ИТК появляется только в 1933 г., тогда как песня записана в 1932 г., речь в ней (Но, как водится, кодекс вводится…) может идти только об ИТК 1924 г. Ожидать от него "сокращенных сроков" еще можно было, тем более что и вообще в 20-е годы средний срок тюремного заключения за воровство составлял всего 8 месяцев [Джекобсон 1998, с. 15, 337]. Остается предположить, что в 1924 г. песня и возникла - во временном интервале между появлением первотекста и введением в конце того же года ИТК.

Идея трудового перевоспитания берется на вооружение большевистской властью сразу после революции (в Программе РКП/б/, принятой в 1919 г. на VIII съезде партии) и помещается в контекст более широкого проекта по "переделке" ("перековке", "переварке", "переплавке") всего "отсталого" населения страны с целью создания человека нового социалистического общества. Она становится основой советской юриспруденции [Авербах 1936] и при своем практическом приложении приносит много зла [Шаламов 2000, с. 80-81]. Впоследствии удерживается термин перековка (так называется отделение лагеря на Соловках и лагерная газета в Белбалтлаге); по словарям, он фиксируется только с 1929 г. (стихотворение В.В. Маяковского "Стих как бы шофера"), но появляется несомненно раньше [Душенко 1997, с. 465]. Концепция трудового перевоспитания в коллективе и для коллектива была "в России 1920—1930-х годов… широко распространена и неутомимо пропагандировалась и вне юридической сферы, в литературе и в быту" [Клейн 1995/1996; ср.: Рыжкова 2003]. Как можно понять из рассматриваемой песни, она встречала сочувствие и понимание даже среди самих "перевоспитываемых".

Следующая песня (версия 8), как уже говорилось, явно опирается не на первотекст, а на его романсную переработку (версия 2a); впрочем, эта опора проявляется лишь в первой строфе песни. Герои - жулик, карманник блатной и его подруга по кличке пролетарочка. Подобная пара персонажей достаточно характерна для городского фольклора, например: Оба сошлися они на подбор, / Она проститутка - а он карманный вор ("Любовь ширмача, как огонь, горяча…" [Джекобсон 1998, с. 62-63]); один из вариантов этой песни, восходящей к стихотворению Гейне в переводе А.Н. Майкова (1857), цитирует А.И. Куприн в повести "Яма", материал для которой писатель собирал еще в 1890-е годы в Киеве [Куприн 1958, с. 146, 748 (прим.)]. Вспомним также блатные ("женские") частушки: Не ходи по льду (Ты не стой на льду) - лед провалится, / Не люби вора - вор завалится... / Я любила вора и любить буду... [Мурка 2002, № 6/B; Джекобсон 1998, с. 262-263] или: Мама, я жулика люблю… / Фраер топает за мной / А мне нравится блатной… [Мурка 2002, № 10/A; Джекобсон 1998, с. 323-325] - ср. в рассматриваемом тексте: он был жулик, карманник блатной, / А она… / Фраеров фаловала в пивной (фаловать - здесь: склонять к сожительству). Центральный эпизод песни "Мамочка, мама, прости, дорогая..." ([Джекобсон 1998, с. 260-261; Институтка 2002, № 7/A]), в сущности, имеет ту же сюжетную структуру, что и центральный эпизод версии 8:

Раз, темной ночкой, пошли мы на дело…
И в уголовку забрали меня…
Мусор пытал меня, крыса позорная,
- Сказывай, сука, с кем в деле была?
А я отвечала гордо и смело:
- Это душевная тайна моя!

[Джекобсон 1998, с. 261]
 Только как-то раз "пролетарочку"
Посадили за кражу в тюрьму…
- Где, скажи, теперь твоя парочка?
Старой жизни назначили слом…
- Я не знаю, где моя парочка,
Я по ней дни и ночи грущу…

[Чистяков 1979, № 29; Кулагина, Селиванов 1999, № 526]

Таким образом, вместо гордо и смело скрываемой душевной тайны о своем возлюбленном - грустное незнание о его дальнейшей судьбе; вместо мусора, крысы позорной - уважительно упомянутый политрук, который однажды … поздно вечером постучался в тюрьму (!) к героине. Но главное: как и в предыдущей версии, поразительная легкость "перековки" - после вполне мирно выражаемого нежелания работать (в соответствии с воровскими законами) и в результате ласковой беседы воспитателя-политрука. Идея трудового перевоспитания в мастерской, превращения проститутки по кличке пролетарочка в настоящую пролетарочку охотно принимается песней, а ее "счастливый конец" безусловно симметричен оптимистическому завершению "Кирпичиков" П.Д. Германа. Здесь, можно сказать, круг пародирования, начавшегося с переиначивания идиллического финала первотекста, замыкается.


5.

Можно считать, что рассмотренные 8 версий относятся к основному корпусу "Кирпичиков", в наибольшей мере сохраняющему и тематические контуры первотекста, и имя / прозвище, которым в первотексте (или на первом шаге его переиначивания) наделен центральный персонаж (Сенька / товарищ Семен, директор, пролетарочка), и обстоятельства его / ее биографии (хотя бы и юмористически интерпретированные). Однако, как упоминалось, за пределами этого корпуса есть немалое количество песен, в ритмико-мелодическом (отчасти и в стилистическом) отношении зависимых от "Кирпичиков", но содержательно уже не имеющих к первотексту никакого отношения.

В целом эти периферийные по отношению к "Кирпичикам" тексты достаточно далеко отходят от своего прототипа. Одновременно они гораздо в большей степени, чем само стихотворение П.Д. Германа и чем первые непосредственно откликнувшиеся на него пародийные переделки,соответствуют тематическим и стилистическим матрицам городского фольклора. В балладах на инцестуальные сюжеты (о брате и сестре, матери и сыне) связь с первотекстом изредка сохраняется в зачинных строках: На Украине, где-то в городе, / Я в убогой семье родилась /.../ Поняла я тогда, что наделала я, / … / Что любовником был родной сын [Мордерер, Петровский 1997, № 390]; На известный мотив, на кирпичики / Я вам грустную быль расскажу, / Как здесь в городе сын одной семьи / Из сестры себе сделал жену [Дроздова 1932]. Однако случаи столь прямой опоры на "Кирпичики" редки и несистематичны; скажем, ссылка на них есть только в одном из 15 вариантов "Кладбища Митрофаньевского" (уже упоминавшееся вступление И не винтики, не кирпичики / В Ленинграде теперь не поют… [Филина 2002, с. 36-39]), а 10 вариантов песни "В одном городе близ Саратова…" вообще не включают подобных аллюзий.

Иначе обстоит дело с балладами, пронумерованными здесь как версии 9, 10 и 11 - их связь с соответствующей традицией всегда обозначается во вступительной строфе.

Первая из этих песен (табл. IV), до недавнего времени популярная (показатель - довольно большое количество устных редакций), содержит еще несколько восходящих к первотексту формул (Где стена образует проход…, Где кирпич выстилает проход…, И по камушкам, по кирпичикам…). Что же касается новообразованной формулы и кирпичиком по затылочку, то она представляет собой дальнейшую разработку темы кирпичиков (ср. другую ее разработку: И несчастную всю судьбу свою / Он, как жженый кирпич, поломал [Бахтин 1997, с. 226-227]). Вспомним, что эта формула используется и в пародийной версии 3 (Свою милочку по затылочку / Шандарахнул слегка кирпичом), куда она наверняка попадает из песенного фольклора, скорее всего - из рассматриваемой версии 9. То же относится еще к одному совпадению: От хороших-то я от девочек, / Как горошек от стенки, лечу (версия 9) - Ах вы, девочки, вы, бутончики, / Я к вам сердцем горячим лечу… (версия 3). Указанные соответствия дают основания и для довольно уверенной датировки версии 9: между годами 1924 (время создания первотекста) и 1930 (время записи пародии, которая прямо опирается на нее).

Песня описывает сценку ограбления богатой парочки, у которой уже нет практически никакой связи с центральными персонажами первотекста. В описании их одежды (шубка беличья, воротник из бобра), скорее всего, присутствуют дополнительные семантические ассоциации, отсылающие к уголовному жаргону: белки - деньги, бобер - богато одетый человек, объект грабежа [Балдаев, Белко, Исупов 1992, с. 26, 30]. Заметим, что в сюжетно самостоятельном варианте 9e (табл. V), где нет описания дорогой одежды, сама героиня при своем появлении сравнивается с белкой (девочка, словно белочка). Впрочем, она уже оказывается не жертвой, а наводчицей. Кстати, и в вариантах 9a, 9b, 9c, 9d есть некоторая разница в обращении грабителей с героиней и с героем: если с ней бандит говорит ласково (или наставительно), то ему - кирпичиком по затылочку; если ей оставляют хоть какое-то белье, то на нем и того даже нет. Возможно, такое "галантное" отношение к женщине со стороны налетчиков связано не с их "рыцарским кодексом", а со "знанием традиции" о совсем другой роли женского персонажа в том же сюжете (как это и имеет место в варианте 9e).

В своем дневнике (1922-1931 г.). Е.И. Замятин записывает следующий сюжет:

Он и она — идут ночью. Идиллические разговоры.

— Руки вверх!

С него снимают шубу, часы, деньги.

Ее — не тронули. После этого он возненавидел ее. [Замятин 2001, с. 165]

Неизвестно, что явилось источником этой записи. Не исключено, что им послужила песенка с рассмотренным или сходным сюжетом, - писатель был достаточно внимателен к фольклору, в том числе городскому, о чем свидетельствуют его дневники. Нельзя исключить тот же фольклорный источник и у следующей сценки из "Мастера и Маргариты" М.А. Булгакова [1978, с. 568]: "В ярком свете сильнейших уличных фонарей он увидел на тротуаре внизу под собой даму в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета. На голове у дамы, правда, была шляпка... - ср. финал нашей песни (во всех ее вариантах): Дама в шапочке, без рубашечки… Дама в шляпочке и в бюстгальтере… Модна дамочка в панталончиках… Дама в шляпочке, при сорочичке…

Вариант 9e можно считать "промежуточным" между версиями 9 и 10: с первой он объединен мотивом уличного грабежа на обратном пути из кино, со второй - фигурой девицы-хищницы, которая с корыстными целями доводит до беды героя, не ведающего о грозящей ему опасности. Вариант 9e в свою очередь сюжетно близок к другим, довольно многочисленным песням об ограблении доверчивого ухажера, попавшегося на приманку красотки-наводчицы, особенно - к песне "Очи черные", исполнявшейся на соответствующий мотив и известной на Соловках уже в 20-е годы [Пентюхов 1995, с. 140-141; Джекобсон 1998,с.72-73].

Появление версии 10 (табл. V) скорее всего связано с "мужской оценкой" Кодекса законов о браке, семье и опеке, принятого ВЦИК 19 ноября 1926 г. (и введенного с 1 января 1927 г.), который признавал фактический брак и необязательность его регистрации, придавая особое значение охране интересов матери и ребенка. "В городе больше всего возражений встретила статья об алиментах по фактическому браку для жены и для детей" [Брак 1927, с. 343]. В тематически и сюжетно близком к рассматриваемой песне рассказе М.М. Зощенко "Расписка" (1929), несомненно, содержащем прямой отклик на этот Кодекс, народный судья говорит: "…советский закон стоит на стороне ребенка и защищает как раз его интересы. И в данном случае по закону ребенок не должен отвечать или страдать, если у него отец случайно попался довольно-таки хитрый сукин сын" [Зощенко 2002, с. 77-78]. При этом с отца будущего ребенка алименты взыскивались и в пользу беременной женщины (ст. 143 Кодекса; см. также соответствующее постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 г.). Кстати, согласно этим документам, треть зарплаты следовало выплачивать в качестве алиментов на двоих детей; хотя подобная деталь в песне (10b, аудиозапись) выглядит своего рода гиперболой, она обнаруживает близкое знакомство авторов с положением дел в данной области. Таким образом, наиболее вероятная датировка версии 10 - конец 20-х годов (начиная с 1927 г.).

Версия 11 (табл. VI) также разрабатывает один из характерных мотивов народной баллады - измена жены мужу, ушедшему на фронт. Военная тематика дает возможность опереться не только на зачин, сформировавшийся в традиции и прочно связанный с разными версиями "Кирпичиков", но и еще на одну строку первотекста: Тут война пошла буржуазная…, из которой получается: Вот пришла война. Мужа в армию… (11b), или на ее фольклоризованный вариант: Началась война буржуазная… (1a), давший форму: Началась война - мужа в армию… (11a). Обратим внимание на созвучие: буржуазная - мужа в армию (где появление звука в провоцируется несвойственным русскому языку сочетанием уа: буржувазная); это созвучие предлагает определенный фонетический рисунок для его последующей семантической интерпретации. Наконец, завершающая строфа в варианте 11b показывает, что мы имеем дело с жанровой разновидностью "вагонных" песен, исполнявшихся (особенно после войны) в пригородных поездах (пародией на подобную песню является упоминавшийся выше текст: Люди добрые, посочувствуйте - / Человек обращается к вам… [Бахтин 1997, с. 228]).


6.

Итак, традиция "Кирпичиков", возникшая в середине 1920-х годов, далее существует в течение по крайней мере пятидесяти лет. На протяжении всего этого времени она сохраняет свою продуктивность и на основе ритмико-мелодической матрицы, заданной "Кирпичным заводом" Германа - Бейлинзона, порождает все новые песни, опирающиеся как непосредственно на этот источник, так и на ранее инспирированные им устные версии. Помимо постоянной ритмико-мелодической структуры, песенная традиция в качестве опорных поэтических формул привлекает также ряд стихотворных строк первотекста. При этом из его поэтического корпуса (40 строк) устные редакции в той или иной степени используют не менее половины, естественно, варьируя сообразно сюжету получившиеся формулы (см. Приложение 2). Однако чем выше зависимость песни от первотекста, тем в меньшей степени она соответствует канонам и стереотипам фольклора, хотя и эти "нетипичные" версии, судя по всему, в полной мере принимаются устной традицией.

Период наиболее интенсивного текстопорождения приходится на вторую половину 1920-х годов, т. е. сразу после появления "Песни о кирпичном заводе" Германа - Бейлинзона. Этому в немалой степени способствует ее тиражирование в песенниках, на нотных листах и грампластинках. Надо полагать, в это время зависимость традиции от первотекста оказывается особенно велика. Распространяемый в относительно неизменной форме, он функционирует как "контролирующая инстанция", само наличие которой сильно ограничивает свободу варьирования, но не препятствует пародированию, даже напротив - способствует ему. Действительно, традиция юмористических переделок песни много превосходит противоположную ей романсно-балладную традицию. Иная картина - в корпусе текстов, сохраняющих ритмико-мелодическую структуру "Кирпичиков", но содержательно (да и стилистически) с ними уже не связанных. Здесь решительно преобладают сюжеты, построенные на драматических коллизиях (убийство, самоубийство, инцест).

Получив ни с чем не сравнимую популярность в фольклоре, "Кирпичики" становятся своего рода "метатекстом", пригодным для изложения любых житейских историй - трагических и комических. Переделками "Кирпичиков" песенный фольклор откликается и на любые актуальные темы современности. Он реагирует на введение Исправительно-трудового кодекса РСФСР и Кодекса законов о браке, семье и опеке, воспевает трудовое перевоспитание правонарушителей, порицает изготовление фальшивых денег, расхищение казенных денег и государственного добра, нравственное падение "красных директоров" и т. п. В эти годы он идеологически чрезвычайно лоялен, готов даже поддержать некоторые инициативы власти и вступить с ней в диалог. Однако такое положение сохраняется только до начала 30-х годов. За последующий период у нас очень мало записей песен и вообще каких-либо свидетельств о бытовании городского фольклора, но можно почти с полной уверенностью сказать: никогда более он не будет проявлять подобной лояльности к официозу, который станет для него либо безразличен, либо враждебен; пожалуй, единственным исключением является Великая Отечественная война. В целом же, начиная с 30-х годов продуктивность рассмотренной нами матрицы падает, в сущности, баллада, которой "Кирпичики" откликнулись на события военного времени, явилась последним значительным текстом данной традиции.


Литература

Авербах 1936 - Авербах И. От преступления к труду. Под ред. А.Я. Вышинского М.: Советское законодательство, 1936.

Адоньева, Герасимова 1996 - Современная баллада и жестокий романс. Сост. С. Адоньева, Н. Герасимова. СПб., 1996.

Андреевский 1997 - Андреевский Г. Москва: 20-30 гг. М., 1998.

Арнольдов 1927 - Песни и частушки города и деревни. Сост. А.С. Арнольдов. [Тверь], 1927.

Балдаев, Белко, Исупов 1992 - Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона (речевой и графический портрет советской тюрьмы). Авторы-составители Д.С. Балдаев, В.К. Белко, И.М. Исупов. М.: Края Москвы, 1992.

Бахтин 1997 - Бахтин В.С. "Кирпичики" // Нева, 1997, № 10, с. 225-229.

Бахтин 1997a - Не сметь думать что попало! // Самиздат века. Сост. А. Стреляный, Г. Сапгир, В. Бахтин, Н. Ордынский. Минск–Москва: Полифакт, 1997.

Бейлезон 1925 - Бейлезон [С.] Две собачки. Вальс, исполняемый в пьесе "Лес" А. Островского. М., 1925.

Брак 1927 - Брак // Большая Советская энциклопедия. Т. 7. М., 1927.

Булгаков 1978 — М. Белая гвардия. Театральный роман. Мастер и Маргарита. Л.: Худ. лит., 1978.

Герман, Прозоровский 1924 - Кирпичики. Сл. П. Германа. Муз. Б. Прозоровского. М., 1924 (изд. автора).

Гладков 1929 - Гладков А. По поводу одной мелодии // Жизнь искусства, 1929, № 1.

Даль, II - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. II. М.: Русский язык, 1989.

Джекобсон 1998 - Джекобсон М., Джекобсон Л., Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1917-1939). М.: Совр. гуманит. ун-т, 1998.

Душенко 1997 — Душенко К.В. Словарь современных цитат. 4 300 ходячих цитат и выражений XX века, их источники, авторы, датировка. М.: Аграф, 1997.

Замятин 2001 — Замятин Евг. Записные книжки. М.: Вагриус, 2001.

Зильбербрандт 1976 - Зильбербрандт М.И. Песня на эстраде // Русская советская эстрада 1917-1929: Очерки истории. Под ред. Е.Д. Уваровой. М., 1976.

Золотницкий 1978 - Золотницкий Д.И. Будни и праздники театрального Октября. М., 1978.

Зощенко 2002 - Зощенко М. Фокин-Мокин: Избранное (1914-1958). Сост. В. Грищенков. СПб.: Издательский Дом "Кристалл", 2002 (сер. "Русский стиль").

Кирпичики 1926 - Кирпичики. Народный песенник. [Б.м.] Приволжская правда, 1926.

Кирпичики 1926a - Кирпичики. Комсомольский песенник. М., 1926.

Комсомольский песенник 1927 - Комсомольский песенник. М.: Молодая гвардия, 1927.

Крюков, Шведов 1977 - Русские советские песни (1917-1977). Сост. Н. Крюков, Я. Шведов. М., 1977.

Кулагина, Селиванов 1999 - Городские песни, баллады, романсы. Сост., подгот. текста и коммент. А.В. Кулагиной, Ф.М. Селиванова. Вступит. ст. Ф.М. Селиванова. М.: Филол. ф-т МГУ, 1999

Куприн 1958 - Куприн А.И. Яма // Куприн А.И. Собрание сочинений в шести томах. Т. 5. Произведения 1914-1928. М.: ГИХЛ, 1958.

Мордерер, Петровский 1997 - Русский романс на рубеже веков. Сост. В. Мордерер, М. Петровский. Киев: Оранта-Пресс, 1997.

Неклюдов 1994 - Неклюдов С.Ю. Новотворчество в эпической традиции // Поэтика средневековых литератур Востока: Традиция и творческая индивидуальность. Отв. ред. П.А. Гринцер, А.Б. Куделин. М.: Наследие, 1994, с. 220-245.

Никоненко 2001 - Блатные и застольные песни. Сост. С.С. Никоненко. М.: Лабиринт-К, 2000.

Нутрихин 1962 — Песни русских рабочих (XVIII — начал XX века). Вступит. ст., подгот. текста и примеч. А.И. Нутрихина. М.–Л.: Сов. пис. (Биб-ка поэта. Большая сер., 2-е изд.), 1962.

Пентюхов 1995 - Песни узников. Сост. В. Пентюхов. Красноярск: Произ.-издат. комб. "Офсет", 1995.

Рудницкий 1969 - Рудницкий К.Л. Режиссер Мейерхольд. М., 1969.

Рыжкова 2003 - Рыжкова Н. Музыка из ГУЛАГа. Музыкальная библиотечка "перековки" // Нева, 2003, № 7.

Смолицкий, Михайлова 1994 - Русский жестокий романс. Сост. В.Г. Смолицкий, Н.В. Михайлова. М., 1994.

Соколов 1932 - Соколов Ю. Русский фольклор. Ч. 4. М., 1932.

Стернин 2001 - Песни нашего двора. Сборник. Сост. Г. Стернин, М.: Эксмо-Пресс, 2001.

Уварова 1983 - Уварова Е. Эстрадный театр: Миниатюры, обозрения, мюзик-холлы (1917-1945). М., 1983.

Уварова 1991 - Москва с точки зрения... Эстрадная драматургия 20-60-х годов. Вступ., сост., примеч. Е.Д. Уваровой. М., 1991.

Успенский, Филина 2001 - В нашу гавань заходили корабли–2. Сб. песен. Сост. Э.Н. Успенский, Э.Н. Филина. М.: Рипол-классик, 2001.

Успенский, Филина, Позина 2001 - В нашу гавань заходили корабли. Песни. Вып. 5. Сост. Э.Н. Успенский, Э.Н. Филина, Е.Е. Позина. М.: Стрекоза-Пресс, 2001.

Филина 2002 - В нашу гавань... Актеры и песни. Автор сб. Э.Филина. М.: Эксмо, 2002.

Хребес 1925 - Хребес [И.] Красный платочек. (Бытовое песнетворчество) // Молодая гвардия, 1925, № 6.

Шаламов 2000 — Шаламов В. Очерки преступного мира. [Вологда:] Грифон, 2000.

Шелег 1995 - Споем, жиган... Антология блатной песни. Автор-составитель М. Шелег. СПб., 1995.


Rothstein 1980 - Rothstein R.A. The Quiet Rehabilitation of the Brick Factory: Early Soviet Popular Music and Its Critics // Slavic Review. Vol. 39, № 3 (Sep., 1980).

Клейн 1995/1996 - Клейн И. Беломорканал: литература и пропаганда в сталинское время. Пер. с нем. М. Шульмана, под ред. автора. Версия для печати (28199) http://magazines.russ.ru/nlo/2005/71/kl14.html [немецкий оригинал см.: Zeitschrift fuer Slavische Philologie. № 55 (1995/1996). S. 53-98].


Дроздова 1932 - Песенник Т. Дроздовой. 5-й класс гимназии. Псков, 1932 (Отдел рукописей ИРЛИ РАН).

Чистяков 1979 - Кичман. Фольклор деклассированных слоев города и деревни. Записи разных лет. [Сост. и коммент. В.А. Чистякова]. М., 1979. Машинопись.

Чистяков 1980 - Городской романс. Из архива кафедры фольклора МГУ. Вып.1. Сост., вступ. ст. и коммент. В.А. Чистякова. М., 1980. Машинопись.


Гавань 2001 - В нашу гавань заходили корабли, 1. Вам никогда не позабыть меня… М.: ООО "Востокхим", 2001 (аудиокассета).

Институтка 2002 — Легенды блатной песни. Институтка. М.: Русский Компакт Диск, 2002 (аудиокассета).

Мурка 2002 — Легенды блатной песни. Мурка. М.: Русский Компакт Диск, 2002 (аудиокассета).


Считаю своим долгом выразить признательность за помощь в работе над данной темой Д.Н. Мамедовой и Д.М. Фельдману.



Приложение 1

Версии "Кирпичиков"

Таблица I

1a 1b 2a 2b
На окраине где-то города
Я в убогой семье родилась,
Горе мыкая, лет пятнадцати
На кирпичный завод нанялась.

Было трудно мне время первое,
Но потом, проработавши год,
За веселый гул, за кирпичики
Полюбила я этот завод.

На заводе том Сеньку встретила,
Лишь, бывало, заслышит гудок,
Руки вымоет и бежит к нему

В мастерскую, набросив платок.
Каждую ноченьку с ним встречалися,
Где кирпич образует проход...
Вот за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я этот завод.

Но, как водится, безработица
По заводу ударила вдруг,
Сенька вылетел, а за ним и я,
И еще двести семьдесят штук.

Тут война пошла буржуазная,
Огрубел, обозлился народ,
И по винтику, по кирпичику
Растаскал опустевший завод.

После Смольного, счастья вольного,
Развернулась рабочая грудь,
Порешили мы вместе с Сенькою
На знакомый завод заглянуть.

Там нашла я вновь счастье старое,
На ремонт поистративши год,
И по винтику, по кирпичику
Возродили мы с Сенькой завод.

Запыхтел завод, загудел гудок,
Как бывало, по-прежнему он.
Стал директором, управляющим
На заводе товарищ Семен.

Так любовь моя и семья моя
Укрепилась от всяких невзгод...
За веселый гул, за кирпичики
Полюбила я этот завод.

[Мордерер, Петровский 1997, № 389 (по изд. 1924 г.)].		 На окраине возле города
Я в рабочей семье родилась,
Горемычная, лет семнадцати
На кирпичный завод нанялась.

Отец с матерью жили весело,
Но изменчива злая судьба -
На заводе том Сеньку встретила,
Где кирпичная в небо труба.

На заводе том Сеньку встретила -
Развеселым он мальчиком был,
И сама тогда не заметила,
Как он тоже меня полюбил.

Но, как водится, безработица
Налетела, проклятая, вдруг.
Сенька вылетел, а за ним и я,
И еще двести семьдесят штук.

Началась война буржуазная,
Озлобился рабочий народ,
И по винтикам, по кирпичикам
Растащили кирпичный завод.

Сенька кровь свою проливал в бою -
За Россию он жизню отдал,
И несчастную всю судьбу свою
Он, как жженый кирпич, поломал.

[Бахтин 1997, с. 226-227]. 		Как на фабрике была парочка:
Он был, Сенька, рабочий простой,
А она была пролетарочка,
Всем известна своей красотой.

Вот она ему и понравилась,
Что не мог отвести с нее глаз,
И во сне она ему снилася,
Как увидел ее в первый раз.

- Пролетарочка, черноокая,
Ты весенний прекрасный цветок,
Ой, какая ты уж жестокая,
Подойди, поцелуй хоть разок!

А она ему так ответила:
- Ой, какой ты чудак, паренек!
Не такая я уж жестокая -
Подойди, поцелуй разок!

Я работаю за машиною...
И сказал: "Потерплю, потерплю!
Заработаю два с полтиною,
Пролетарке платочек куплю!"

Кажду ноченьку с ней встречалися
Там, в саду, где поет соловей,
Целовалися, миловалися,
Про любовь он шептал тихо ей.

Но недолго так продолжалося -
Знать, судьба ей такая была:
Молодая жизнь прекратилася,
Под машину попала она.

Тут пришел Семен и упал на грудь,
На измятый весенний цветок.
Целовал ее губки алые,
Целовал ее красный платок.

- Пролетарочка, черноокая,
Ты навеки закрыла глаза.
Ой, машинушка, ты жестокая,
Пролетарочку ты отняла!

[Бахтин 1997a, с. 785-786]		 В одном городе жила парочка.
Он был шофер, рабочий, простой,
А она была кочегарочка,
Всем известна своей красотой.

Как-то раз они повстречалися,
Он не мог отвести от ей глаз...
И всю ноченьку ему снилося,
Как увидел ее первый раз.

"Кочегарочка черноокая,
Ты мой ранний весенний цветок,
Ты пойми любовь одинокую,
Приласкай, поцелуй хоть разок!"

Кочегарочка усмехнулася:
"Ой, какой ты смешной, паренек,
Неужели я так жестокая?
Так давай поцелую разок".

Но судьба на нее покачнулася,
А судьба та была такова,
И младая жизнь покончалася -
Под машину попала она.

Прибежал он к ней и упал на грудь,
На весенний, измятый цветок;
Целовал ее губы алые,
Целовал ее красный платок.

"Кочегарочка черноокая,
Ты навеки закрыла глаза,
Ой, машинушка ты жестокая,
Ты зачем кочегарку взяла?!"

[Кулагина, Селиванов 1999, № 263]


Таблица II

3 4 5
На окраине где-то города
Там, где наша семейка жила,
Папа часто брил себе бороду,
А мамаша меня родила.

Было трудно ей время первое:
Как, бывало, начну я орать,
Руки вымоет и бежит ко мне
Поскорее пеленки менять.

Но вот стукнуло мне пятнадцать лет,
Поступил во вторую ступень,
Там я встретился с Муркой девкою
И влюбился в нее, как тюлень.

И как водится, стали ссориться,
И узнал я, к несчастию, вдруг,
Что у Мурки есть Ванька с Петькою
И еще двести семьдесят штук.

Заревел тут я, потемнел тут я.
И решился я стать палачом:
Свою милочку по затылочку
Шандарахнул слегка кирпичом.

Задрожала она, побелела вся
И на землю, не охнувши, бряк.
И от этого, от кирпичика
На затылке остался синяк.

Так добился я счастья прежнего,
На ремонт поистратив три дня.
Стала Мурочка тихой курочкой
И теперь только любит меня.

Так нашел я тут счастье новое,
Упрочивши его кирпичом.
И по винтику, по кирпичику
Счастье новое мы создаем.

[Соколов 1932, с. 91-95; Rothstein 1980, p. 387-388]		 Дни за днями шли, и навар гудел,
Сенька правил наваром: пей, жарь!
Пил шампанское и омары ел,
Не смущал его пьяный угар.

В центре города по балам ходил,
Слушал музыку, песни любил
И по винтику, по кирпичику
Понемногу с завода тащил.

Тут познал Семен счастье важное -
Полюбил всей душою цыган
И по рублику, по червончику
Разрушал он советский карман.

Кажду ноченьку проводил Семен
Средь знакомых цыган и певиц,
Шансонетками увлекался он,
Обожал и изящных девиц.

Но нарушилась жизнь семейная -
Ненавидит уж Сеньку жена:
"Быть директоршей не желаю я!" -
В исступленьи кричала она.

"Заседания, совещания
Каждый день посещать я должен -
То заводские, то партийные", -
Отвечал раздраженный Семен.

Ну а в кассе как покопалися -
Там растрата! О ужас! Кошмар!
В складах тоже там обнаружено:
Был расхищен различный товар.

Через полгода, весною раннею,
Сенька сел на высокой скамье,
Но не в садике под сирению,
А в Московском губернском суде.

Не шумит завод, не гудит гудок,
И не видно Семена нигде -
Наш Семен присел на годов пяток
В душной, мрачной Годжирской тюрьме

[Чистяков 1979, № 21; Кулагина, Селиванов 1999, № 521].		 Был торговый трест показательный,
А в том тресте торговый отдел,
А в отделе стул основательный,
На котором директор сидел.

И в отделе том машинисточка
И сидит целый день без конца,
За полмесяца шесть червончиков
Получала девица тогда.

Причесав усы свои кисточки
И поправив свое галифе,
Наш директор раз машинисточке
Предложил прогуляться в кафе.

Глазки вспыхнули, как бутончики,
И подумала вмиг егоза:
У директора есть червончики,
У меня - голубые глаза.

Полюбил сильней машинисточку,
Каждый день он все больше худел,
Но ревизия любопытная
Заглянула в торговый отдел.

В кассе были лишь рублевочки
Да пятак почерневший один,
А червончики и пятерочки
Улетучились, словно бензин...

Ах вы, девочки, вы, бутончики,
Я к вам сердцем горячим лечу,
Я готов отдать вам червончики,
Но сидеть я за вас не хочу!

[Чистяков 1979, № 37; Кулагина, Селиванов 1999, № 544].


Таблица III

6 7 8
Я вам песенку популярную,
Я вам песенку свою пропою,
Не "Кирпичики", а "Червончики"
Называю я песню свою...

На окраине, в Роще Марьиной,
В буржуазной семейке он жил,
И, не мешкая, лет семнадцати
Свой червонный завод он открыл.

Было трудно жить время первое,
Но потом, проработавши год,
За кустарный труд, за червончики
Полюбил Сенька этот завод.

На заводе том Катьку встретил он,
Как, бывало, заслышат гудок,
Побросают все и бегут вдвоем,
Под собою не чувствуя ног.

Кажду ноченьку с ним встрачалися,
Где хламье образует проход.
Вот за Сеньку-то, за монетчика,
Полюбила Катя этот завод.

После столького житья вольного
Захотелось тут Катеньке вдруг,
И решили они вместе с Сенькою
В ресторанчик один заглянуть.

Там нашли они вина старые,
Порастратив рублей восемьсот,
И пошли они, Сенька с Катею,
Отъ... ть вновь на завод.

Но, как водится, из Губрозыска
По заводу ударило вдруг:
Сеньку сцапали вместе с Катею
(И червончиков тысячу штук).

Тут пошли суды пролетарские -
Огрубел, обезумел парод!-
И по винтику да по гаечке
Растащили червонный завод.

И сидят они за решеткою,
Вспоминают червонный завод,-
Вот за Сеньку-то, за монетчика,
Полюбила Катька завод

[Чистяков 1979, № 22].		 На окраине града Ленина
Я в преступной среде развился,
Еще мальчиком лет шестнадцати
В исправительный дом забрался.

Было трудно нам время первое,
Но потом, проработавши год,
Я привык к нему, как и он ко мне,
Позабыл остальной весь народ.

В исправительном с трудом встретился;
Задрожит лишь, бывало, звонок,
Лицо вымою и бегу скорей,
В мастерскую несясь со всех ног.

Каждый день мы там все работали,
Где горны раздувают меха,
Вот за этой за работушкой
И проводим мы время пока.

Но, как водится, кодекс вводится,
По тюрьме вдруг прошла тут молва:
"Сокращенные сроки заводятся,
Загуляем на воле, братва!"

Так мечтаем мы и надеемся.
День за днем так идет и идет.
Новый кодекс пока там поспеется,
Не заметишь, как срок подойдет.

На свободе ж мы постараемся
Заниматься лишь честным трудом.
Что прошло в тюрьме, все останется
В нашей памяти будто бы сном

[Чистяков 1979, № 20; Кулагина, Селиванов 1999, № 506].		 На базаре их была парочка:
Он был жулик, карманник блатной,
А она, его "пролетарочка",
Фраеров фаловала в пивной.

На заводе все знали парочку,
Улыбались блатные ему.
Только как-то раз "пролетарочку"
Посадили за кражу в тюрьму.

Вот сидит она, делать нечего,
Тараканов считает и мух...
Но однажды к ней поздно вечером
Постучался в тюрьму политрук:

"Где, скажи, теперь твоя парочка?
Старой жизни назначили слом.
Мы теперь с тобой, "пролетарочка",
В мастерскую работать пойдем!"

"Я не знаю, где моя парочка,
Я по ней дни и ночи грущу.
Только кличкой я "пролетарочка",
А работать совсем не хочу!"

Года два прошло после этого.
"Пролетарка" уже в мастерской.
Как-то раз она поздно вечером
Возвращалась с работы домой.

Это было все в лето жаркое,
Проходила она по Тверской,
Вдруг назвали ее "пролетарочкой",
И обнял паренек молодой...

На базаре их была парочка:
Он был жулик, карманный блатной -
А теперь она - пролетарочка,
Сам он слесарь в большой мастерской.

[Чистяков 1979, № 29; Кулагина, Селиванов 1999, № 526].


Таблица IV

9a 9b 9c 9d
Эту песенку про кирпичики
В Ленинграде поет каждый дом.
В переулочке с милой дамочкой
Шел прилично одетый пижон.

А навстречу им в переулочк
Трое типов каких-то идут.
- Разрешите-ка папиросочку,
Не считайте, товарищ, за труд.

А на ней была шубка беличья,
Воротник на ней был из бобра,
А как вынул он портсигарчик-то -
В нем без малого фунт серебра.

У налетчиков глаза мутные.
Так они отдавали приказ:
- Вы присядьте-ка на кирпичики,
Расшнуруем ботиночки с вас.

Кавалер хотел воспротивиться,
Но с блатными шутить ведь нельзя.
И кирпичиком по затылочку -
Разлетится в куски голова.

Жалко, не было здесь фотографа,
А то б вышел прекрасный портрет
Дама в шапочке, без рубашечки,
А на нем и кальсончиков нет.

[Бахтин 1997, с. 228 (рук. песенник Н. Ясюкевича, кон. 40-х гг.)].		 Как-то в городе, на окраине -
Это было весенней порой -
Из кино вдвоем с милой дамочкой
Шел шикарно одетый пижон.

Вдруг откуда-то с переулочка
Двое типов навстречу идут:
- Угости-ка нас папиросочкой!
Не сочтите, товарищ, за труд!..

А на ней была шубка беличья,
А на нем воротник из бобра;
А как вынул он портсигарчик свой -
В нем без малого фунт серебра.

Завели они их в сад заброшенный,
Где кирпич выстилает проход:
- Вы присядьте-ка на кирпичики
Да снимайте свое барахло.

Тут захныкала горько дамочка,
Рукавом утирая слезу:
- Как же я пойду по грязи такой?
Я домой ведь совсем не дойду!

Тут сказал ей бандит наставительно:
- Выбирайте посуше где путь!
Вы по камушкам, по кирпичикам
Доберетесь домой как-нибудь...

Жаль, что не было там фотографа
Он хороший заснял бы портрет:
Дама в шляпочке и в бюстгальтере,
А на нем и того даже нет!

[Шелег 1995, № 21]		 Где-то в городе на окраине,
Где стена образует проход,
Из кино вдвоем с модной дамочкой
Шел шикарно одет паренек.

А навстречу им из проулочка
Трое типов каких-то идут:
"Разреши-ка, брат, папиросочку,
Не сочти ты, товарищ, за труд".

Модна дамочка в меховом пальто,
А на нем воротник из бобра.
А как вынул он портсигарчик свой -
В нем без малого фунт серебра.

Вдруг один из них вынул финский нож,
Приказал им пальтишки отдать,
Усадив потом на кирпичики,
Он велел им ботинки сымать.

Кавалер хотел воспротивиться,
Но силенки, увы, не равны.
И кирпичиком по затылочку -
Исключили его из игры.

Тут заплакала горько дамочка,
Утирая слезу рукавом:
"Как пойдем мы в ночь непроглядную
В непролазной грязи босиком?"

И ответил ей бандит ласково:
"Выбирайте посуше где путь.
И по камушкам, по кирпичикам
Доберетесь домой как-нибудь".

Жалко, не было тут фотографа
Эту бедную пару заснять:
Модна дамочка в панталончиках,
А на нем и кальсон не видать!

[Стернин 2001, с. 148-149]		 В одном городе, на окраине,
Где рабочий народ проживал,
Из кино домой с одной дамочкой
Шел прилично одетый пижон.

Дама в шляпочке, шубке беличьей,
А на нем - воротник из бобра.
А как вынул он портсигарище -
В нем без малого фунт серебра!

Но, как водится, - безработица! -
Раздеваться был отдан приказ:
- Сядьте, дамочка, на кирпичики,
Расшнуруем ботиночки с вас.

Фраер вздумал бы воспротивиться,
Но с бандитами шутки плохи:
… камешком по головушке -
Разлетятся все … мозги.

Долго плакала наша дамочка,
Утирая слезу кулачком:
- Как пойду домой темной ноченькой,
В непроглядную ночь босиком?

- Ой вы дамочка, торопитеся,
Выбирайте короче вы путь.
И по камушкам, по кирпичикам
Доберетесь домой как-нибудь!

Жаль, что не было там фотографа
Интересный бы вышел портрет:
Дама в шляпочке, при сорочичке,
А на нем даже трусиков нет.

[Чистяков 1979, № 71 (зап. 1978 г.)].


Таблица V

9e 10a 10b
Времени шесть часов, дело к вечеру,
Собрался на бульвар я погулять,
В серой кепочке, брюки в дудочку,
Нарядился я, парень, на "ять".

Прихожу туда, кругом музыка,
Сел на лавочку я отдохнуть,
Вижу, девочка, словно белочка,
Ну, конечно, я ей подмигнул.

На руке часы громко тикали,
"Сколько времени?" — я спросил.
Через пять минут познакомились,
И в кино я ее пригласил.

А картина-то шла очень чудная,
Только я ничего не видал.
Всю картину-то эту чудную
Я девчонку свою обнимал.

Кино кончилось, все домой пошли,
Стал я девочку тут провожать.
Я спросил ее: "Где живете вы?".
- Вдоль по Павловской, кварталов за пять.

Вот квартал прошли, вот второй прошли,
Стали к кладбищу мы подходить,
Вижу, девочка изменилася,
Из ограды кого-то кричит.

Из ограды-то вышли четверо,
Да такие четыре орла!
Сбили с ног меня и ограбили,
Я остался совсем без белья.

От хороших-то я от девочек,
Как горошек от стенки, лечу,
Вдоль по Павловской, мимо кладбища
Провожать никого не пойду.

[Успенский, Филина, Позина 2001, с. 134-136]		 Не кирпичики, не чугунные
В Ленинграде теперь не куют,
А поют всегда песню новую,
Как девчонки на суд подают.

И вот, друзья мои, расскажу я вам,
Этот случай бывал и со мной.
Встретил барышню я круглолицую,
Дело было вечерней порой.

Подошла ко мне и промолвила:
"Вы скажите, который же час?"
Я ответил ей, а она опять:
"Разрешите узнать, как Вас звать?"

Слово за слово, познакомились,
Незаметно попали в кино,
Я купил билет, и отправились
Кинокартину смотреть с <...>.

Кино кончилось, а она меня
Подошла и за руку взяла.
"Милый Шурочка, проводи меня,
Это скучно идти мне одной".

Проводил ее до парадного,
Ровно губки меня обожгли.
Прихожу домой, раздеваюся,
А поглядел на часы: ровно три.

Раздеваюся сам и думаю:
"Вот знакомство-то, черт побери".
Не видал ее, не встречал ее,
Тут еще повстречал как-то раз.

Изменилася круглолицая
И поближе ко мне подошла.
"Милый Шурочка, я беременна,
Я об этом пришла вам сказать".

Вдруг милиция с протоколами,
Через месяц повестка пришла.
Меня вызвали обвиняемым,
Круглолицая тут уж была.

Я просил суду, суд не верил мне,
Надо было бы раньше смотреть.
За чужой грешок, за незнаемость,
По пятнадцати в месяц плачу

[Адоньева, Герасимова 1996 № 184 (зап. 1978 г., Вологодская обл.)].		 Ни кирпичики, ни червончики
Я в народе теперь не пою.
А спою я вам, как девчоночки
Иногда нас подводят вовсю.

Познакомился с черноглазою,
Это было весенней порой.
Щечки алые, губки бантиком,
И прилично одета собой.

Проводил ее до парадного,
Ее губки меня обожгли.
Шел обратно я той дороженькой,
По которой мы с миленькой шли.

Прихожу домой, раздеваюся,
Посмотрел на часы - ровно три.
Раздеваюся, а сам думаю:
"Вот девчоночка, черт побери!"

Так полгода прошло, выпал первый снег,
О знакомстве я стал забывать.
Не видал ее, не встречал ее,
Вдруг недавно встречаю опять.

Увидала меня, изменилася,
Вдруг вплотную ко мне подошла:
"Милый Колечка, я беременна,
От тебя это скрыть не смогла..."

Тут как громом меня ошарашило:
Ведь я видел ее только раз.
Уверял ее, умолял ее,
Но не спас меня этот отказ.

Протокольчики, через милицию,
Через месяц повестка была.
На суд вызвали обвиняемым,
"Губки бантиком" тоже пришла.

Говорил судьям — не поверили:
"Надо раньше за этим смотреть!"
Вот за эти-то губки бантиком
Припаяли платить одну треть!

От хорошеньких милых девочек,
Как от стенки горох, я лечу.
За чужой-то грех губкам бантиком
Сто пятнадцать целковых плачу!

[Успенский, Филина 2001. с. 58-59; Гавань 2001, № 4].


Таблица VI

11a 11b
На заводе том была парочка
Он был шофер, она - счетовод.
И была у них дочка Раечка,
Ей пошел уж тринадцатый год.

Началась война - мужа в армию;
Он с вещами пошел на вокзал,
И прощался он с женой верною,
И такие слова ей сказал:

"А ты жди меня и будь верною,
Обещайся почаще писать".
Вот прошел уж год и другой настал,
Надоело жене мужа ждать -

Стала модничать, носить шляпочки,
С лейтенантами стала гулять.
Однажды вечером, делать нечего,
Дочь решила отцу написать.

"Милый папочка, - пишет Раечка, -
Мама стала тебя забывать,
Стала модничать, носить шляпочки,
С лейтенантами стала гулять.

Милый папочка, - пишет Раечка, -
А еще позабыла сказать, -
Вчера вечером приказала мать
Дядю Петю отцом назвать".

Вот пошло письмо, получил боец,
Сам собою не стал дорожить,
И в одном бою получил он смерть
И теперь он в могиле лежит.

А вы, женщины, вы неверные,
Муж на фронте, а вы здесь - гулять!
Война кончится, муж придет домой,
Что ты будешь ему отвечать?

[Кулагина, Селиванов 1999, № 366 (1971 г., Козельский р-н. Архив каф. ф-ра МГУ)]		 В одном городе жила парочка,
Он был шофер, она - счетовод,
И была у них дочка Аллочка,
И пошел ей тринадцатый год.

Вот пришла война. Мужа в армию
Провожала жена на вокзал...
Распростившися с женой верною,
Он такие слова ей сказал:

"Ухожу на фронт драться с немцами,
И тебя, и страну защищать,
А ты будь моей женой верною
И старайся почаще писать".

Вот уж год война, и второй война,
Стала мужа жена забывать:
С лейтенантами и майорами
Поздно вечером стала гулять.

"Здравствуй, папочка, - пишет Аллочка. -
Мама стала тебя забывать.
С лейтенантами и с майорами
Поздно вечером стала гулять...

Здравствуй, папочка, - пишет Аллочка. -
А еще я хочу написать,
Что вчерашний день мать велела мне
Дядю Петю отцом называть".

Получив письмо, прочитав его,
Муж не стал уж собой дорожить.
И в последний бой пал он смертию
И сейчас он в могиле лежит.

Ах вы, женушки, вы неверные,
Муж на фронте, а вы здесь гулять!
Война кончится, мужевья придут
Что вы будете им отвечать?

Я кончаю петь. Не взыщите вы,
Что у песни печальный конец.
Вы еще себе мужа встретите,
А детям он неродный отец.

[Стернин 2001, с. 176-177].



Приложение 2

Варианты поэтических формул

На окраине где-то города
Я в убогой семье родилась (1).

На окраине града Ленина
Я в преступной среде развился (7).

На окраине, в Роще Марьиной,
В буржуазной семейке он жил (6).

На Украине, где-то в городе,
Я в убогой семье родилась.

[Мордерер, Петровский 1997, № 390]		 Как-то в городе, на окраине -
Это было весенней порой (9b).

Где-то в городе на окраине,
Где стена образует проход (9c).

В одном городе, на окраине,
Где рабочий народ проживал (9d).		 Как на фабрике была парочка:
Он был, Сенька, рабочий простой (2a).

На базаре их была парочка:
Он был жулик, карманник блатной (8).

На заводе том была парочка
Он был шофер, она - счетовод (11a).

В одном городе жила парочка,
Он был шофер, она - счетовод (11b). 		Эту песенку про кирпичики
В Ленинграде поет каждый дом (9a).

Я вам песенку популярную,
Я вам песенку свою пропою,
Не "Кирпичики", а "Червончики"
Называю я песню свою... (6).

Ни кирпичики, ни червончики
Я в народе теперь не пою (10b).

Не кирпичики, не чугунные
В Ленинграде теперь не куют,
А поют всегда песню новую (10a).

На известный мотив, на кирпичики
Я вам грустную быль расскажу.

[Дроздова 1932]


На заводе том Сеньку встретила
Лишь, бывало, заслышит гудок… (1).

На заводе том Катьку встретил он,
Как, бывало, заслышат гудок… (6).

В исправительном с трудом встретился;
Задрожит лишь, бывало, звонок… (7).		 Как-то раз они повстречалися...
Он не мог отвести от ей глаз... (2b).

Вот она ему и понравилась,
Что не мог отвести с нее глаз… (2a).		 И в отделе том машинисточка… (5).


Вот за Сеньку-то, за кирпичики
Полюбила я этот завод (1).

За кустарный труд, за червончики
Полюбил Сенька этот завод.
…
Вот за Сеньку-то, за монетчика,
Полюбила Катя этот завод (6).

Вот она ему и понравилась,
Что не мог отвести с нее глаз… (2a).		 Вот за этой за работушкой
И проводим мы время пока (7).

Вот сидит она, делать нечего,
Тараканов считает и мух... (8).

И сидят они за решеткою,
Вспоминают червонный завод (6).		 Вот прошел уж год и другой настал,
Надоело жене мужа ждать… (11a).

Вот уж год война, и второй война,
Стала мужа жена забывать… (11b).


Каждую ноченьку с ним встречалися,
Где кирпич образует проход... (1).

Кажду ноченьку с ним встречалися,
Где хламье образует проход (6).

Каждый день мы там все работали,
Где горны раздувают меха (7).

Кажду ноченьку с ней встречалися
Там, в саду, где поет соловей… (2a).		 Кажду ноченьку проводил Семен
Средь знакомых цыган и певиц… (4).

Полюбил сильней машинисточку,
Каждый день он все больше худел... (5).		 Завели они их в сад заброшенный,
Где кирпич выстилает проход… (9b).

Где-то в городе на окраине,
Где стена образует проход… (9c).


Но, как водится, безработица
По заводу ударила вдруг (1).

Но, как водится, безработица
Налетела, проклятая, вдруг (1a).

Но, как водится, из Губрозыска
По заводу ударило вдруг (6).

Но, как водится, кодекс вводится,
По тюрьме вдруг прошла тут молва (7). 		Но недолго так продолжалося -
Знать, судьба ей такая была (2a).

Но судьба на нее покачнулася,
А судьба та была такова (2b).

Я женой была - не кокеткою,
Но постигла нас снова судьба (Но тут снова настигла беда).

[Мордерер, Петровский 1997, № 390; Смолицкий, Михайлова 1994, № 70]

Но нарушилась жизнь семейная -
Ненавидит уж Сеньку жена (4).		 Но ревизия любопытная
Заглянула в торговый отдел (5).

Но однажды к ней поздно вечером
Постучался в тюрьму политрук (8).

И как водится, стали ссориться
И узнал я, к несчастию, вдруг (3).
 Кавалер хотел воспротивиться,
Но с блатными шутить ведь нельзя (9a).

Кавалер хотел воспротивиться,
Но силенки, увы, не равны (9c).


Тут война пошла буржуазная… (1).

Началась война буржуазная… (1a). Началась война - мужа в армию… (11a).

Вот пришла война. Мужа в армию… (11b).		 Тут пошли суды пролетарские… (6). Тут захныкала горько дамочка… (9b).

Тут заплакала горько дамочка… (9c).


И по винтику, по кирпичику
Растаскал опустевший завод (1).

И по винтикам, по кирпичикам
Растащили кирпичный завод (1a).		 И по винтику да по гаечке
Растащили червонный завод (6).		 И по винтику, по кирпичику
Понемногу с завода тащил.
…
И по рублику, по червончику
Разрушал он советский карман (4).

И по винтику, по кирпичику
Растащили Суэцкий канал.

[Бахтин 1997, с. 228].		 Вы по камушкам, по кирпичикам
Доберетесь домой как-нибудь... (9b, c, d)


После Смольного, счастья вольного,
Развернулась рабочая грудь… (1)

После столького житья вольного
Захотелось тут Катеньке вдруг… (5).


Там нашла я вновь счастье старое,
На ремонт поистративши год… (1).

Тут познал Семен счастье важное -
Полюбил всей душою цыган… (4).		 Там нашли они вина старые,
Порастратив рублей восемьсот… (6).


Разрешите-ка папиросочку,
Не считайте, товарищ, за труд (9a).		 Угости-ка нас папиросочкой!
Не сочтите, товарищ, за труд!... (9b).		 Помогите нам добровольцами
Не сочтите вы это за труд!

[Бахтин 1997, с. 228]