 |
Владимир Бахтин
"ГОП СО СМЫКОМ"
"Нева", 1997, №11, стр. 234-236.
Мало кто знает, что слово "гопник" ("гопа") происходит от названия старинного, дореволюционного еще Городского общества призрения (то есть сокращенно - ГОП). Слово обрело самостоятельность и получило много значений в блатном языке: "воровская группа", "ночлежка", "притон", "место тайной продажи спиртного", "цепочка от карманных часов"; "гопать" - ночевать на улице, а "гопник" - не только хулиган и оборванец, но и грабитель. Сочетание "гоп-компания" вошло и в блатную речь, и в молодежный слэнг. А в нашей обычной речи "гопник" - просто бранное слово. Особенно оно, как можно судить по литературе, популярно в Одессе.
"Смык" тоже означает "воровская семья, группа".
Вот мы и подошли к знаменитой песне "Гоп со смыком".
Происхождение ее теряется в глубине десятилетий и пока нам неизвестно. Но, во всяком случае, песню хорошо знали в 20-е годы. Упоминает ее Д. С. Лихачев в числе услышанных на Соловках, ее исполнял Леонид Утесов. В начале 30-х, когда я был мальчишкой, мы тоже повторяли вслед за старшими уличными вожаками:
Дрын железный я достану
И чертей волохать стану -
Почему нет водки на луне!
Вот полный ленинградский текст (сообщил поэт Вадим Шефнер):
Граждане, послушайте меня,
Гоп со смыком - это буду я!
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня.
Сколько б я по тюрьмам ни сидел,
Не было минуты, чтоб не пел.
Заложу я руки в брюки
И хожу, пою от скуки -
Что же будешь делать, когда сел!
Так как я играю и пою,
То жить, наверно, буду я в раю.
А в раю-то все святые
Пьют бокалы налитые -
Я ж такой, что выпить не люблю.
Илья-пророк на том же самом свете
Катается в серебряной карете.
Ну, а кони - просто чудо,
Мне бы их угнать не худо,
А потом на Конном их загнать!
Мария Магдалина там живет,
Всем святым прохода не дает.
Бардачок она открыла,
Райских девок напустила,
За толчок червончики берет.
Иуда Скариотский там живет,
Средь святых легавым он слывет.
Гад я буду, не забуду,
Покалечу я Иуду,
Знаю, где он денежки гребет!
(Мы пели: "Знаю, где червонцы он кладет!")
Близок нашему, но имеет свои краски более распространенный украинский, киевский "Гоп" (запись 1926 года, к сожалению, плохая; орфография сохраняется):
Жил-был на Подоле Гоп со смиком,
Он славился своим басистым криком;
Глотку имел он приздорову,
И ревел он, как корова;
А врагов имел он сто со смиком.
Гоп со смиком - ето буду я;
Вы послушайте, друзья, миня.
Ремесло я вибрал - кражу,
Ис тюрми я не вылажу,
Первый Допр скучает биз миня.
А сколько би в тюрме я ни сидел,
Ну, нет минути, чтоби я не пел.
Заложивши руки в бруки
И под нос пою от скуки,
Что ж тужить, когда уже засел?
По виходи ис тюрми дурницу удишь,
А что сидел в тюрме, то всьо забудиш.
Бистро хватаиш карти в руки,
Двух часов не носиш бруки;
Если ни визьот, что делать будиш?
Астался голий, босий - нужно пить,
В бутылки свое горе утопить.
Наливаеш бистро стопку,
Запихаеш чем-то глотку,
Тут же начинаеш пить и пить.
И так беспереривно пйош и пйош
И гражданам покоя ни даеш.
По трамваям всьо скакаеш,
Рисаков переганяеш,
А биз фонарей дамой не йдьош.
Фонар ношу, а он мине ни страшен,
Такой бальшой, как будто разукрашен.
Ни достоин ти бандита,
Если морда ни разбита, -
Так заведено в районе нашем.
Гоп со смиком я родился, им и сдохну,
А буду умирать, так и ни охну.
Дай мне, боже, ни забица,
Пирид смертью похмелица,
А потом, как мумия, засохну.
А если не похмелють черти мине,
Не дам покою даже сатане.
Дрина де-нибудь дастану,
Чиртинят дубасить стану -
Почиму нет водки на луне?
В котле я буду кипеть та, как гусьонок.
И жарица в агне, как поросенок.
Жарить буду сковородки,
Что ни пил по много водки,
Пикою колоть буду чертьоняк.
А так как я играю и пою,
Наверно буду жить я в раю,
Где живут одне святые,
П'ють бокали налития.
Я такой, что випить не люблю.
Обычно блатные песни слезливы, сентиментальны, лишены чувства юмора. Все там кончается одинаково - смертями: и любовь, и воровская жизнь. Герой "Гопа" - редкое исключение: он веселый, разбитной, не утратил способности к самооценке.
Как и всегда, на популярный мотив создаются все новые и новые произведения. Вот удивительная городская, наша, ленинградская песня, которая посвящена Игорю Ильинскому и Василию Гущинскому. Песня, конечно, не имеет под собой реальных оснований - это просто шутка, говорящая о любви ленинградцев к замечательным артистам. Текст мы восстановили по памяти с одноклассником В. Щеголевым.
Шел я по проспекту Октября.
На улице стоять совсем нельзя.
Подошел ко мне Ильинский:
- Здравствуй, Васенька Гущинский!
Пойдем выпьем парочку пивца!
Парочку пивца мы заказали,
А потом за дюжиной послали.
Выпили и закусили
И домой пошли без силы,
Впрочем, в доску пьяны напились.
Васенька толкнул меня сначала,
И меня, конечно, закачало.
Но и я собрался с духом,
Ляпнул Васе тоже в ухо -
Васенька Гущинский мой упал.
Васенька Гущинский - мой партнер.
Незаметно подошел мильтон.
- Ну, вставайте! - с нетерпеньем.
И похряли в отделенье. -
И платите штрафу три рубля!
Заплатили штрафу три рубля.
Обещали дать нам всем вина.
Жена Игоря встречает
И по матушке ругает:
- Где ты, сволочь, пьяный напился?!
...Вот они идут и говорят,
А на них прохожие глядят:
- Это Игорь наш Ильинский,
Это Васенька Гущинский!..
- Пойдем выпьем парочку пивца!
Продолжать можно, как знаменитую "У попа была собака".
Григорий Гейхман и Семен Лаевский - моложе нас, они вспомнили несколько иной, более короткий вариант. Драки друзей в нем уже нет. Зато есть стычка с милицией. Но сама конструкция, как и в первом случае, основана на бесконечном повторении выпивона:
Шел я по проспекту Октября.
У пивной болтался я не зря -
Подошел ко мне Ильинский:
- Здравствуй, Васенька Гущинский,
Пойдем выпьем парочку пивка.
Парочку пивка мы заказали,
А потом до дюжины догнали.
Выпили, подзакусили
И домой поколбасили,
Оба в доску пьяны напились.
В этот нерешительный момент
Подошел ко мне легавый мент.
- Вы, товарищ, не бузите,
В отделение пройдите,
Заплатите штрафу три рубля!
Штрафу мы, конечно, заплатили,
А потом мы мента извозили...
Выпили, подзакусили
И домой поколбасили,
Оба в доску пьяны напились.
Кто такой Игорь Ильинский, и сегодня объяснять не надо. Но Василия Васильевича Гущинского забыли. Не по его вине, конечно. Не ко времени, не по времени был артист, смелый очень. Недавно листал я "Ленинградскую правду" за 1936 год, и там в одной заметке вовсю долбали Гущинского. Но все-таки он назван сатириком.
Однако приведу слова нашего писателя-классика Л. Пантелеева, автора рассказов о беспризорниках и книги "Республика Шкид" (написанной совместно с Г. Белых): "Василий Васильевич Гущинский, или просто Васвас Гущинский! Кумир петербургской, петроградской, а потом ленинградской публики. Демократической публики, плебса. Ни в "Луна-парк", ни в "Кривое зеркало" его не пускали. Народный дом, рабочие клубы, дивертисмент в кинематографах. Здесь его красный нос, его костюм оборванца, его соленые остроты вызывали радостный хохот.
В. В. Гущинский - это мое шкидское детство, послешкидская юность".
А в нашем Доме культуры им. Ленина, что на проспекте Обуховской Обороны, он выступал в середине голодных 30-х годов. И Володя Щеголев, тот же мой приятель, вспомнил: Гущинский сидел на сцене, обмотанный связкой сосисок. Сидит и молчит. Сидит и молчит. Наконец из зала кричат:
- Василий Васильевич, что вы молчите?
- Я-то молчу - у меня все есть (показывая на сосиски). А вы-то что молчите?
Похоронен он на Волковом кладбище. В огромной книге "Исторические кладбища Петербурга", содержащей тысячи имен, имени артиста нет. Не упоминают его и театральные справочники.
В 1990 году Елена Никитина, тогда редактор издательства "Советский писатель", подарила мне эту же песню, но с другими именами:
Шел я по проспекту Октября,
И вся шпана глядела на меня.
Подошел ко мне Хмельницкий:
- Здравствуй, Сеня Городницкий,
Пойдем выпьем парочку винца!
("Парочку" правильно бы - "пивца", но так уж спето.)
Мы, конечно, пару заказали,
А потом до дюжины добрали.
Выпили, подзакусили,
Всю дорогу шли - бузили,
Потому что пьяные мы были, да-да!
Ванечка толкнул меня сначала,
Да так, что меня сразу закачало.
Я собрался тоже с духом,
Съездил Ванечку по уху
Так, что наш Ванюша осовел.
В этот-то решительный момент
Подошел ко мне легавый мент:
- Гражданин, вы не бузите,
В отделение пройдите,
Заплатите штрафу три рубля!
Мы, конечно, штрафу не платили,
Взяли и легавого избили...
Песня становится все более уличной, хулиганской и - грубой. Конечно, сложен этот текст на основе более старой и знаменитой песни об Ильинском и Гущинском. Кто такие Иван Хмельницкий и Сеня Городницкий, проживши в городе семь десятков лет, не знаю. (Но знаю, что впутывать в эту историю поэта-певца Сашу Городницкого и литератора-издателя Бориса Хмельницкого не следует: скорее всего, их и на свете еще не было, когда звучала песня с этими именами.)
Перед самой Отечественной войной, видимо, сразу после финской кампании 1939-1940 годов, вдруг появилась уличная, хулиганская, но, как бы по тогдашним меркам, патриотическая песня. "К нам" по очереди приходят вояки, генералы из враждебных СССР блоков (ось Рим - Берлин - Токио), и требуют отдать какую-то часть советской территории.
Раз пришел к нам финский генерал...
Потом:
Раз пришел японский самурай.
- Землю, - говорит, - свою отдай!..
Потом:
Раз пришел немецкий генерал
И суровым басом приказал:
- Вы отдайте Украину!
Так угодно властелину,
Так велел вам Гитлер передать...
Наши ответы я плохо помню. Но даже если бы и помнил, воспроизвести их невозможно: "Ах, ты... тра-та-та-та, самурай, // Ты пойди микаде передай..." Дальше уже ни одного нормативного слова.
Похоже, это городская переделка авторской эстрадной песни тех лет. Под рукой у меня ее нет. Но дело не в ней, а в том, что был такой народный отклик - результат планомерного государственного воспитания. Вожди говорили: будем воевать на чужой территории, ни пяди своей земли не отдадим. Когда фашисты напали на нас, то - это я хорошо помню - родители всерьез говорили, что война продлится месяц, ну два, и, может, стоит просто отсидеться на даче, в Сиверской. Но через два месяца не мы были в Берлине, а немцы пришли в Сиверскую - это 70 километров от Ленинграда...
Заключая, приведу кусочек еще одного "Гопа" - уже из времен Отечественной войны. Заметим: все "Гопы" исполнены оптимизма, бодрости, внутренней силы.
Узловую станцию мы взяли - ага!
Прикурить и выпить немцам дали - ага!
Слабо гадам не спустили,
Триста тысяч уложили -
Хватит им теперь на целый год!
Эту позабытую песню (пел покойный дед-фронтовик) прислали из Новосибирской области в город Кировск Ленинградской области, а из Кировска она уже приехала в Петербург.
Впрочем, не будем останавливаться на 1945 годе. Шагнем вперед, сразу на полвека. И вот я держу в руках весьма боевую "Общую газету" (1995, №37) и вижу большой портрет Г. А. Явлинского, а под ним подпись: "Григорий Явлинский: "Граждане, послушайте меня!"" Не забыли, значит, блатной музыки демократические журналисты во главе с учредителем Егором Яковлевым, цитируют по памяти!
...Начали мы с коренной блатной песни, вспомнили ее городские, уличные переделки, а закончили - военной. И хочется снова и снова повторять: творческое начало в человеке неистребимо. Будь то отпетый хулиган, просто шалопай или интеллигент, Ыполучающий удовольствие от экзотики и некоего романтизма, - все что-то поют, подхватывают чужое, добавляют свое, передают младшим.
А вот фольклор Великой Отечественной войны передается плохо, забывается, уходит из жизни вместе с поколением его творцов и носителей. Нет в войне радости и интереса для живущих без бомб, окопов и ночных вылазок...