 |
Владимир Михневич
ЯЗВЫ ПЕТЕРБУРГА (ФРАГМЕНТЫ)
Владимир Михневич. Исторические этюды русской жизни. Том III. Язвы Петербурга. С.-Петербург: Типография Ф. С. Сущинского, 1886. Публикуется по журналу «Нева», 1998, № 7, стр. 35, 102, 114, 143, 155, 199, 205.
Из сведений полицейской статистики видно, что самой излюбленной местностью петербургских бродяг, нищих и беспаспортных служит Спасская часть, где их «задерживается» более одной трети общего числа, в средней годичной сложности. Это объясняется очень просто тем, что Спасская часть, представляя собою центр столицы, сосредоточивает в себе наибольшее число торгово-промышленных заведений и, следовательно, наибольшую циркуляцию делового населения, около которого легче всего, так или иначе, поживиться попрошайкам, искателям случайной «поденной» работы, а также и охотникам до всякой движимости, которая «плохо лежит». Кроме того, в Спасской части сосредоточено наибольшее число доступных для черного народа трактиров, кабаков, портерных, «обжорных», заведений с дешевой снедью, и разного рода притонов для гульбы и разврата. Здесь же, наконец, находятся в наибольшем числе обширные и гостеприимные ночлежные трущобы, вроде знаменитой «Вяземской лавры», представляющей собою как бы центральный резервуар бродячего и нищенствующего Петербурга. В этих-то приютах, имеющихся и в других частях города, полиция — обыкновенно «в час вечерней мглы» — производит главным образом свои периодические очистительные облавы для ловли бродяг, беспаспортных и вообще «подозрительных» лиц. Но, кроме того, она немало хватает их и на улицах, например, в моменты обращения их к прохожим за милостынею или смелой экскурсии в карманы последних, накрывает во время опьянения или сна в городских парках, бульварах, пустырях и просто «под забором».
Происшедший несколько лет тому назад большой пожар складов сена на Неве обнаружил для посвященных столичных жителей новое своеобразное гнездо петербургских бесприютных бродяг. Когда сенные барки окончательно сгорели, то в них найдено было несколько обуглившихся трупов. Для полиции эта находка не была, впрочем, неожиданным сюрпризом: ей известно по опыту, что в зимнее время сенные барки и сараи служат любимым прибежищем по ночам для бездомных голяков, и она нередко извлекает их из этих импровизированных ночлежных приютов целыми партиями при такой, например, оригинальной обстановке.
***
В летнее время бездомные бродяги, по безденежью или по другим соображениям, любят проводить ночи на чистом воздухе, в пустырях или городских парках, утешаясь тем, по их выражению, что тут «каждый кустик ночевать пустит». Их много попадается за Московской заставой, между Митрофаньевским и Волковским кладбищами, на островах, в Александровской, Екатерингофском и Петровском парках. Один газетный «отметчик», посещая Петровский парк, был изумлен как-то обилием попадающихся по ночам в его аллеях «каких-то странных фигур в белых фартуках — этой эмблеме петербургского дворника». Вглядевшись в «измятые, исхудалые, внушающие подозрение лица этих мнимых дворников и в их лохмотья», отметчик пришел к основательному заключению, что эти фартуки надеваются просто для отвода глаз ночного патруля и что под ними скрываются чистейшие бродяги, ищущие ночлега, а отчасти и поживы, при удобном случае. Кстати сказать, на арго петербургских бывалых бродяг проводить ночи без приюта, под открытым небом, называется почему-то — «ломать итальянку».
С учреждением quasi — благотворительных ночлежных приютов, удобных единственно тем, что при впуске в них не спрашивают паспортов, они стали привлекать многих забулдыг и бобылей и сделались одним из центров сосредоточения по ночам столичного уличного пролетариата. Особенно популярен обширный ночлежный приют на Обводном канале, близ вокзала Варшавской железной дороги. Приюты эти наполняются больше всего в зимнее время, в сильные морозы. Уже с раннего вечера зимою, по Обводному каналу, «заметите всегда, — рассказывает один интеллигентный ночлежник этих приютов, — множество стоящих фигур, смиренно кланяющихся каждому мимо проходящему». Это — несчастные, вымаливающие грошики на платеж за ночлег в приют. Около входа в приют, задолго до его открытия, собирается толпа людей, одетых большею частью по-летнему и, может быть, в течение дня не имеющих крохи хлеба во рту, если только не попалось им где-нибудь на тумбочке или подоконнике. Этим беднякам часто случается собирать хлеб по тумбочкам и подоконникам. Вся толпа от долгого ожидания промерзла до мозга костей. Это можно заключить по точу ожесточенному воплю, который слышится за полверсты от приюта. Вопль этот пугает не только мирных граждан, но и бесстрашных людей.
«Что это за шум? — спрашивают. «Пугало!» — отвечают. «Когда я, — говорит рассказчик, — приблизился на расстояние, с которого можно было разобрать слова, ожесточение толпы дошло до последней степени: она просто рычала, и в этом рычании слышались ругательства, — когда же вход, наконец, открылся: — Боже, какая пошла давка! Посторонний наблюдатель подумал бы, что весь этот люд спасается от смерти. Да, действительно спасается, если не от смерти, то от замерзания»...
Быть может, самый благонадежный и, во всяком случае, самый безнадежный, самый беспомощный элемент в рассматриваемых подонках общества представляют интеллигентные пролетарии — те, которые совершенно опустились, потеряли сознание собственного достоинства, разорвали связи со своей прежней средой, утратили способность и охоту к труду, к выходу из засосавшей их гнойной тины и, смешавшись с простонародной кабацкой голью, усвоили ее образ жизни и ее промыслы. Таких упраздненных интеллигентов много в среде здешнего уличного пролетариата. Лучше всего их наблюдать в ночлежных приютах.
Некто г. Левкович рассказывал в «СПб. ведомостях», что подобные же аристократы зауряд встречаются и в «Вяземской лавре». В одной из трущоб ее он сошелся с целой блестящей плеядой: дворяне с «высшим образованием», заслуженные лейтенанты, «бедные отставные поручики» и в довершение разорившаяся помещица-полька, гордая аристократки, ежеминутно восклицающая: «Oh, sacre nom»!.. Но эти аристократы до того принизились, пали и погрязли в окружающую их смрадную, омерзительную среду, что потеряли всякий стыд, всякий образ человеческий. Они клянчат по улицам у прохожих, якшаются с позорнейшими представителями и представительницами трущобного мира, вместе с ними пьянствуют, развратничают, унижаются и подличают перед хозяевами квартир, которые доводят свою фамильярность с ними до отеческих потасовок и третируют их, как последнее отребье..
***
Раз, утром, автор был очевидцем такой сцены. Когда проснулась вся трущоба, в которой ночевало 65 человек, «из под нар вылезла, на четвереньках, плотная фигура мужчины. За ним следовала женщина, несколько конфузясь и глядя в землю»... Это были — бедный отставной поручик» и его трущобная подруга... «Может ли быть отвратительнее картина? — восклицает рассказчик. — Можно ли упасть ниже, чем эта пара париев?! Вот где грань человеческого падения!»
При разборе доставляемых полицией нищих комитет, согласно своей программе, распределяет их на четыре разряда и сообразно этому устраивает их дальнейшую судьбу: одних помещает в богоугодные заведения, других старается приучить к какому-нибудь занятию и труду, третьих выпроваживает на казенный счет из столицы на родину и, наконец, четвертых, отличающихся в прошении милостыни «по лени и привычке к праздности», привлекает к ответственности в мировой суд. Распределение нищих по разрядам обусловлено практикой и наблюдением. Таким образом, по классификации комитета, к первому разряду относятся впавшие в нищенство от несчастных обстоятельств: сиротства, дряхлости, болезней и вообще неимения ни сил, ни здоровья к зарабатыванию пропитания; ко второму разряду отнесены нищенствующие по временному несчастью или болезни, обладающие силами для работы, но не имеющие ни случаев, ни способов найти ее, к третьему разряду причисляются такие нищие, которые, имея возможность и силы трудиться, вследствие лени, привычки к праздности и «дурного своего поведения», сделали из прошения милостыни ремесло для себя; в четвертый же разряд заносятся все временные или случайные нищие, как-то: просрочившие паспорты по болезни или неграмотности и тем лишившие себя возможности найти работу, лишившиеся по каком-нибудь несчастному случаю места или денег в дороге, вдали от родины и проч.
Здесь мы расстанемся с цифрами и обратимся к живым наблюдениям быта и нравов петербургских нищих в виде иллюстрации к добытым нами статистическим данным и выводам. Как ранее было нами условлено, мы будем придерживаться общепринятого распределения нищих - на нищенствующих по нужде и случайно и на профессиональных, сделавших из попрошайничества ремесло, и соответственно этому будем группировать наблюдения и факты, насколько, впрочем, возможно отличать по формам, часто не поддающимся анализу, тот и другой виды нищенства.
***
Прежде всего мы остановимся на одном своеобразном проявлении нищенства, которое, быть может, более всего заслуживало бы теплого внимания филантропии, хотя и она, и общество очень часто не замечают его и даже едва ли подозревают в нем «нищенский образа». А между тем этот вид культурного нищенства заявляет о своем существовании каждый день и каждый день вопиет в общественной благотворительности... Кто не читал н не читает повседневно в газетах, на задних страницах, такие, например, выразительные анонсы, выбор которых в наших материалах изобилен до роскоши:
«Студент университета, не имеющий средств к существованию, ищет уроков или каких-либо занятий». «Чем бы ни было готов заниматься бедный студент, не имеющий положительно никаких средств к существованию». «12 студентов, сильно нуждающихся, дают уроки по всем предметам»...
Бесконечные в таком же роде обращения к добрым людям переходят нередко в своеобразный лиризм: «Прошу уроков или какой-нибудь работы». «Убедительно просит доставить уроки слушательница высших женских курсов». «Дайте хоть теперь!!! уроков или письменных работ слушательнице высших женских курсов». «Да неужели и теперь никто не доставит мне урока или переписки? Студент». И так далее, и так далее.
Читатель согласится, что предложение услуг и рук в такой патетической форме, не имея ничего общего с обыденной коммерческой практикой на рынке труда, представляет собою, в сущности, один из видов нищенского испрашивания подаяния. Что это действительно так, можно заключить еще из того, что в то время, как одни из «сильно нуждающихся» и «не имеющих средств к существованию» студентов и студенток испрашивают, в виде замаскированной милостыни, уроков и «какой-либо» работы, другие из них, более простодушные и покладистые, прямо, без околичностей, просят подать им на хлеб натурой. «Студент, — читаем в тех же газетных объявлениях, которому угрожает исключение из медико-хирургической академии за невзнос платы за слушание лекций, просит одолжить ему 25 руб.». «Нуждаюсь в материальных средствах и, не имея никаких занятий, прошу одолжить мне 20 руб. Адрес: студенту...» «Студент убедительно просит благотворительное лицо одолжить ему 130 рублей до октября месяца»...
На подобные, весьма участившиеся в последние годы, ламентации голодающей школьной молодежи обращалось внимание н в печати, и один фельетонист как-то по этому поводу воскликнул в припадке гражданской скорби: «Студент, публично просящий милостыню, — хуже, публикующий об этой просьбе в газетах, на всю Россию! — Этого не потерпело бы студенчество в былое время»... В каком степени былое время брезгливее было, на этот счет, времени новейшего, — судить не беремся; но несомненно одно, что в наши дни студент-нищий, «публично просящий милостыню», вовсе не составляет, к сожалению, редкости в Петербурге. Немало обнаружено было фактов, что некоторые, доведенные голодом до отчаяния, студенты даже в буквальном смысле слова публично, не через газеты, а на улицах испрашивают нередко на хлеб у доброхотных дателей. Такой же студент-попрошайка — довольно обычный гость во всех столичных редакциях и в прихожих различных учреждений, известных писателей, богачей, филантропов и т. п. лиц, куда он лично является с откровенной просьбой о милостыне или адресуется с нею на письме...
Есть нищие из благородных, создаваемые какими-нибудь чрезвычайными политическими обстоятельствами в отечестве. Так, после сербской войны в Петербурге вдруг появилась масса нищенствующих «добровольцев» — подлинных и поддельных, никогда в Сербии не бывавших. Этого рода нищие-герои обыкновенно являются после каждой войны. Затем следует весьма разнообразный класс интеллигентных нищих — шутов, балагуров, непризнанных поэтов, артистов и просто компрачикосов. Посещают они главным образом торговые ряды, где пользуются большим фавором у скучающих торгашей-сидельцев. Один смешит невзыскательную публику какими-нибудь потешными фарсами и коленцами, другой — готовностью за известный гонорар проглотить любую гадость или пролезть под столом на четвереньках, третий — юмористической формой просьбы о подаянии в таком, например. роде: «Отечества защитнику пожалуйте на штоф пострижения, на косушку сооружения!» Нищие-артисты «ломают кумедь». Был один отставной хорист, который за три копейки исполнял целые арии и сцены из опер; другой — трагик — представлял Прокопия Ляпунова; третий, виршеплет, декламировал целые поэмы...
***
Нищих, промышляющих такого сорта художественным дилетантизмом, в Петербурге пропасть из всяких сословий и национальностей. Шарманщики, уличные певцы и музыканты, раешники и акробаты, кукольные комедианты, показыватели разных «ученых» зверьков и птиц, продавцы так называемого «счастья» в конвертиках и т. под. дармоеды целою ордой повседневно рыскают по дворам петербургских домов, по улицам и гульбищам, представляя собой одну из самых многочисленных групп нищенства.
Орда эта особенно велика была в то время, к которому относится наш рассказ. Даже на Невском проспекте можно было ежедневно видеть прочно водворившихся на бойких местах слепцов, непрестанно вертевших разбитые шарманки и их унылыми звуками разжалобливающих публику. Хорошо памятен нам также разъезжавший по улицам в ручной тележке безногий идиот, в сопровождении шарманщика, которому он аккомпанировал звоном на треугольнике и этим искусством собирал лепту. Есть и несомненные артисты— нищие. Очень долго, в описываемое время, странствовал по городу, в потасканной шинели с собачьим воротником, типичный слепец — кларнетист, в сопровождении шарманки, а случалось — контрабаса и скрипки. Играл он на своем инструменте мастерски и пользовался большой популярностью. Весьма обычными странствующими по дворам увеселителями являлись также: старый савояр-волынщик и выплясывающий под его игру неведомый танец сынишка, измученный, едва двигающий ногами мальчик; надорванным голосишком, через силу распевающая старинные романсы под аккомпанемент шарманки девочка, посиневшая от холода; а вот — целое артистическое семейство, очевидно, «культурное», немецкого происхождения: отец с гармонией, мать с гитарой и дочь — девица с мелодическим контральто. Не раз видели мы также весьма прилично одетого, в парижском цилиндре чопорного старика-немца, с гармонией и складным стулом. Войдя во двор, он расставлял стул, чинно усаживался и шамкающим голосом, коверкая русскую речь, пел с большим чувством постоянно один и тот же романс: «Кохта-п он знал»... Наконец, кто не видел в Петербурге нищих — мальчиков, показывающих заморенных барсуков и при этом распевающих, жестикулируя и приплясывая, какую-то несообразную дребедень?
***
К этим певцам и музыкантам примыкают, по способу испрашивания милостыни, «прошаки», странники и «калики перехожие», распевающие заунывными голосами псалмы и самодельные божественные песни или просто пронзительно выкликающие нараспев заученную, краткую, но красноречивую мольбу о пожертвовании «на погорелое», «на построение храмов» и т. д. Здесь мы входим в среду нищенства, так сказать, клерикального, облеченного большею частью в рекламирующий костюм монашеского покроя, носящего при людях постную мину благочестия и смирения, иногда очень плохо гармонирующих с явными физиономическими признаками нетрезвой и распутной жизни. Этот класс нищих, в который входят настоящие и мнимые монахи и монашенки разных монастырей, включительно до Афонского, собирающие лепты на свои обители по книжкам, безместные, с испорченной карьерой, причетники всяких степеней, юродивые и блаженные и т. п. люд, — в Петербурге весьма многочислен.
Нищие этого рода особенно любят посещать лавки и трактиры в безошибочном расчете на благочестивую тароватость русских торговых людей, мнящих копеечными подаяниями замолить у Бога свои коммерческие грешки. Так, например, один репортер-статистик, высидев целый день в трактире средней руки, сосчитал, что там в течение дня перебывало 96 человек этого сорта нищенствующей братии, в том числе 40 монахинь, среди которых, сказать мимоходом, попадаются отчаянные пройдохи. Нам известен факт, что у такой монахини-просительницы оказалось в книжке, выданной якобы из консистории и украшенной на переплете крестом, собрание самых скабрезных куплетиков. Обман и кощунство здесь — вещи заурядные.
Никакими личинами не замаскированные, откровенные нищие — «звонари», принадлежащие большею частью к простолюдинам, составляя собой довольно однообразную массу, по типичным чертам и по усвоенным искони способам промысла, различаются по месту, к которому они приурочиваются. В Петербурге есть несколько особенно излюбленных нищими закоулков, удаленных от полицейского надзора, где их можно всегда встретить; но больше всего любят они кружат и примащиваются около храмов Божьих и кладбищ, где добыча всего надежнее, в верном расчет на милосердие богомольных людей. В этих особенно выгодных для нищенского промысла местах дело устраивается иногда на правильных коммерческих началах: места эти попросту продаются с торгов, и купившая их компания нищих образует из себя дружную, правильно организованную артель, монополизируя всю местную благотворительность. Рассказывали, что такая нищая монополия существовала, например, в Александро-Невской лавре, привратники которой установили даже что-то вроде таксы за впуск нищих в монастырские стены: по 3 коп. с души в будничный день, по 5 коп, — в праздничный и по 10 коп. — во время похорон. Возможности такого оброка легко поверить, потому что нищенский промысел в Петербурге бывает иногда очень прибылен. Известны многие факты, что нищие успевали не только безбедно прожить, но и нажить немалые капиталы. Почти в каждом нищенском гнезде найдется свой кулак, отдающий деньги в рост не только своей братии, но и на сторону — людям зажиточным по виду. В 1867 году был такой случай: умер старик — нищий, бывший дворовый человек, и в его лохмотьях нашли до 70 тысяч рублей банковскими билетами.
По поводу продажи мест и т. п. угодий нищенского помысла, должно сказать, что, несомненно, в известных слоях петербургского нищенства замечаются признаки артельной организации и существует условленный порядок в пользовании теми или другими прибыльными для попрошайничества местами. Есть, впрочем, места и дни, безразлично утилизируемые всеми нищими. Места эти — рынки и торговые ряды, а дни — субботы. С раннего утра, по субботам, нищие поодиночке, с интервалами, обходят ряды лавок и собирают грошики. Находится еще немало благочестивых купцов, которые считают своим священным долгом аккуратно по субботам оделять от своих щедрот нищую братию. Эти нищие-субботники, большею частью одни и те же, пользуются некоторыми правами доброго старого знакомства с своими патронами.
***
Уличные профессиональные нищие прибегают нередко к подделкам и рекламам, выработанным практикой нищенского промысла. Есть искусственные, поддельные калеки, мнимые слепые, глухонемые и проч. Не редки несчастные вдовы-матери с больными ребятами на руках, издающими жалобный писк, вынуждаемый подчас, в бойкую минуту промысла, щипками и тычками, тем более нещадными, что чаще всего у этих мнимых матерей ребята не свои, а взятые напрокат у какой-нибудь своей же сестры-нищенки. Бывает и так, что у чадолюбивой вдовы-нищенки, вместо живого ребенка, завернуто здоровое и безгласное полено. За этими матерями по промыслу тянутся неутешные отцы, вдовы и сироты, сейчас только лишившиеся своих кровных, которых не на что похоронить: «подайте, значит, Христа ради, на погребение»! А вот странствует целая группа крестьянок (чаще всего по рынкам), среди которой красуется молодое, нередко смазливое лицо по праздничному наряженной девушки... Сверх всякого ожидания, и эти нищенствуют: «Подайте, Христа ради, на приданое невесте!» Этот странный вид нищенства практикуется преимущественно пригородными чухнами... Есть, наконец, специалисты, постоянно выдающие себя за бедняков, только что выписанных из больницы. Около станций железных дорог и на вокзалах во время отхода поездов встречают вас нередко с отчаянным видом несчастливцы, которым не хватает двугривенного на пассажирский билет, — так не снабдите ли вы их этой монетой, Христа ради!
Впрочем, трудно исчислить все виды и формы существующего в столице нищенства. Это — таинственный мир! Не можем, однако, не упомянуть в заключение еще об одном, быть может, самом возмутительном и наиболее нуждающемся в заботах филантропии, вида нищенства. Говорим о нищих-детях, составляющих, как показывают приведенные выше статистические данные, значительный процент в массе столичного нищенства. Эти несчастные малолетки, оборванные, холодные и голодные, бросающиеся под ноги прохожим и неотступно преследующие их жалобными мольбами подать им «копеечку» или купить у них конвертиков, почтовой бумаги, календарик, увядший букетик ландышей и т. п. дрянь, — к сожалению, встречаются а Петербурге чуть не на каждом шагу. Хуже всего то, что они — жертва самой гнусной эксплуатации со стороны бессердечных родителей, а еще чаще особых промышленников. Есть специалисты, которые содержат таких нищенствующих ребят десятками и выгоняют их христарадничать, как на работу. Нечего и говорить, что эти жалкие дети, вовлекаемые в нищенство с пеленок, постоянно вращаясь в безнравственной среде своих родных и опекунов, терпя от них грубый гнет, заранее обрекаются на неминуемую гибель.