А.Г. Зарубин, В.Г. Зарубин

1918 ГОД В КРЫМУ: БОЛЬШЕВИКИ ПРИХОДЯТ К ВЛАСТИ

Журнал "Историческое наследие Крыма", №16, 2006


Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и, особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

М.А. Булгаков, «Белая гвардия»

Итак, летом-осенью 1917 года страна проскочила узловую станцию, где ещё можно было сделать выбор; локомотив истории, набирая скорость, отбросил в стороны прогнозы, планы, желания и иллюзии миллионов. Впереди были неведомые полустанки Гражданской войны во всей её многоликости. В эту кровавую круговерть был втянут и Крым. Беспрецедентное число действующих лиц, их порой не слишком определённые интересы и позиции, взаимоотношения между ними, менявшиеся, как погода на полуострове, настолько усложняли смысл происходившего, что в нём запутались современники, да и мы с трудом можем — если можем — разобраться спустя без малого девяносто лет.

Напомним, что представлял собой с политической точки зрения Крым перелома 1917—1918 годов. Два основных, противоборствующих, хотя порой и контактирующих, нацеленных на власть силовых вектора — большевики и их союзники (большей частью временные) против Курултая с его союзниками (то же), социалистами и русским офицерством, были охвачены центробежными течениями. В антибольшевистском лагере не наблюдалось единства; офицерство — носитель, в большей своей части, зарождавшейся Белой идеи¹, в самом скором времени станет принципиальным противником любых национальных (местных) вожделений, равно как и социалистических прожектов, да и сейчас, в январе 1918 года, по сути, устраняется от участия в конфликте. Большевики, среди которых были свои радикалы и свои умеренные, не могли полностью контролировать стихийную матросскую массу — собственную ударную силу. Бездумная установка Дж. Сейдамета² на разделение войск Совета народных представителей (СНП) по национальному принципу³ привела, в дополнение к украинцам и эскадронцам, к формированию греческого батальона, еврейского отряда, армянской и польской рот. В условиях Крыма это только усиливало воздействие на события этнического фактора, а следовательно, и вероятность вооружённых столкновений. Видя, что за СНП стоит Штаб крымских войск — Крымский штаб, взявший курс на вооружённое противостояние и концентрирующий в своих рядах антидемократические элементы, меньшевики, верные своим нейтралистским в вооружённых конфликтах теоретическим установкам, из СНП выходят.

С севера над Крымом нависали Украина, Советская Россия и Германия, с юга — прощупывала, не проявляя, впрочем, особой активности ввиду собственной слабости, возможность экспансии, посредством крымскотатарского канала, Турция.

Для большевистских идеологов Крым являлся одной из пешек на магистральном пути к мировой революции. Большевики оставались чуждыми крымскотатарскому населению, находясь с ним как бы в разных измерениях. Не было знания языка, психологии, обычаев, религии, интересов. Не было, как правило (встречались и исключения, например, Ю.П. Гавен⁴), и желания во всём этом разобраться⁵.

Terra incognita для большевиков являлись процессы генезиса национального самосознания в татарской массе. Местное население они, приезжие, воспринимали вначале, скорее, как экзотический фон (подобно дореволюционным курортникам), а не как силу, имеющую что сказать в разгорающихся баталиях.

Уже после взятия власти большевиками и эсерами на Таврическом губернском съезде советов, земельных и революционных комитетов 7—10 марта 1918 года национальный вопрос, несмотря на присутствие десятков делегатов от крымских татар, вообще не был включён в повестку дня. Продолжалась политика = отсутствию политики образца 1917 года. Это вызвало сильное разочарование татар. А председатель съезда Н.И. Пахомов, если верить историку, даже заявил, что «национальным вопросам места быть не может»⁶.

Так, одним из алгоритмов январских событий в Крыму стала, по словам советского исследователя и «еретического» большевика В.А. Елагина, «уродливая большевистско-татарская борьба»⁷, на время посеявшая отчуждение между советами (в какой-то степени, русским населением Крыма) и татарами. «...Советская власть в Крыму с момента возникновения её до момента гибели под натиском немцев, оставалась русской, говорила на чуждом для татар языке. Крымские большевики в 1918 году не смогли разрешить национального вопроса»⁸.

Ю.П. Гавен спустя годы после событий, положивших начало Гражданской войне в Крыму, обобщал: «... Главной её [советской власти] опорой явились не столько крымский пролетариат, который постоянно колебался, сколько моряки Черноморского флота, вынесшие на своих плечах всю тяжесть вооружённой борьбы с контрреволюцией»⁹. Другие авторы, как и сама историческая реальность, солидарны с Гавеном, пусть это и не слишком согласуется с марксистскими канонами. «Главной общественной силой, которая определяла ход событий в Севастополе, — были матросы. Не рабочие местной формации, в большинстве случаев связанные с собственностью и демократическими предрассудками, не иные общественные прослоения, а именно широкие матросские массы, буйные, удалые, воспитанные рокотом бурь, озлобленные долголетней муштрой и гавканьем против всего, что может напомнить старый строй»¹⁰.

Именно Черноморский флот — по сути, внешняя для Крыма сила — расставил точки над «i». 27 декабря управлением им по решению I Всероссийского съезда военного флота взял в свои руки Центральный комитет Черноморского флота (ЦК ЧФ, Центрофлот). С 1 января 1918 года на основании декрета Совета народных комиссаров по флоту было объявлено об отмене звания офицера, ношении орденов, крестов и прочих знаков отличия¹¹.

Черноморский флот действовал по шаблону, но в высшей степени результативно. «...В Феодосию прибыл эсминец «Фидониси», в Керчь — сетевой заградитель «Аю-Даг» и тральщики, в Ялту — эсминцы «Гаджибей» и «Керчь», в Алушту — эсминец «Капитан Сакен», в Евпаторию — гидрокрейсер «Румыния», транспорт «Трувор», буксиры «Геркулес» и «Данай»»¹². Свидетельство А.И. Деникина¹³ со ссылкой на труды «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков»: «... В январе Черноморский флот приступил к захвату власти... на всём Крымском полуострове. Описание падения крымских городов носит характер совершенно однообразный: «К городу подходили военные суда... пушки наводились на центральную часть города. Матросы сходили отрядами на берег; в большинстве случаев легко преодолевали сопротивление небольших частей войск, ещё верных порядку и краевому правительству (правительствам?), а затем, пополнив свои кадры тёмными, преступными элементами из местных жителей, организовывали большевистскую власть»»¹⁴. М.А. Волошин:

МАТРОС¹⁵
(1918)

Широколиц. Скуласт. Угрюм.
Голос осипший. Тяжкодум.
В кармане браунинг и напилок.
Взгляд мутный, злой, как у дворняг,
Фуражка с надписью «Варяг»,
Надвинутая на затылок.
Татуированный дракон
Под синей форменной рубашкой.
Браслеты. В перстне кабошон,
И красный бант с алмазной пряжкой.
При Керенском, как прочий флот,
Он был правительству оплот,
И Баткин¹⁶ был его оратор,
Его герой Колчак¹⁷. Когда ж
Весь Черноморский экипаж
Сорвал приезжий агитатор,
Он стал большевиком. И сам
На мушку брал и ставил к стенке,
Топил, устраивал застенки,
Ходил к кавказским берегам
С «Пронзительным» и с «Фидониси»,
Ругал царя, грозил Алисе;
Входя на миноносце в порт,
Кидал небрежно через борт:
«Ну как буржуи ваши живы?»
Утроить был всегда не прочь
Варфоломеевскую ночь.
Громил дома, ища наживы,
Награбленное грабил, пил,
Швыряя керенки без счёта,
И перед немцами топил
Последние остатки флота.
Так целый год прошёл в бреду...
Теперь, вернувшись в Севастополь,
Он носит красную звезду
И, глядя вдаль на пыльный тополь,
На Инкерманский известняк,
На мёртвый флот, на красный флаг,
На илистые водорусли
Судов, лежащих на боку,
Угрюмо цедит земляку:
«Возьмём Париж... весь мир... а после
Передадимся Колчаку».

14 июня 1919

Начнём с центра — с Симферополя. Здесь была резиденция СНП, располагался Крымский штаб, непрерывно заседал Курултай. Левое его крыло, считая (в лице А.А. Боданинского¹⁸) Крымский штаб средоточием контрреволюции, склонялось к соглашению с большевиками. Однако оно являлось крайне немногочисленным. Группа Дж. Сейдамета была на словах верна решениям ноября 1917 года и пока отрицала конструирование сугубо татарского органа крымской власти. «Наши притязания на высокую краевую власть незаконны, — рассуждал Сейдамет, — татарский национальный парламент не имеет никакого права на высшую власть, на гегемонию в крае... у нас есть краевая власть — Совет народных представителей. Кто мешает нам работать рука об руку с ним? В эту грозную минуту нам следует думать не о захвате власти, а о том, чтобы тушить повсеместно разгорающийся в крае пожар»¹⁹.

Левых, однако, поддержал муфтий и председатель Директории (национального правительства) Ч. Челебиев²⁰. Появился проект организации крымской власти из трёх «китов» — татарского парламента, СНП и большевиков. Однако душевное состояние Челебиева в этой напряжённой ситуации оставляло желать много лучшего. 3 января 1918 года²¹ по распоряжению Челебиева был захвачен бывший губернский, а теперь так называемый Народный дом в Симферополе, который, по словам современника, «представлял тогда нечто вроде символа той или другой власти»²². В Народном доме располагалось руководство некоторых профсоюзов, общественных рабочих организаций. По мнению же Челебиева, Народный дом должен был стать резиденцией Национального правительства. Реализовывал ли Челебиев один из пунктов стратегии, продуманной Дж. Сейдаметом²³, или проявил не совсем уместную в наличной ситуации активность — ответить на эти вопросы сейчас не представляется возможным. Данная акция вызвала крайнее возмущение. Совет профсоюзов и исполком Симферопольского совета в ультимативной форме потребовали немедленно освободить Народный дом, угрожая в противном случае всеобщей забастовкой. А Крымский штаб, не ожидая подобной реакции и пребывая в растерянности, свалил всю вину на Челебиева.

На чрезвычайном заседании Курултая по факту захвата Челебиев, оправдываясь, квалифицировал отказ городской управы передать крымским татарам Народный дом как оскорбление их национального достоинства. Забыв о своих недавних призывах сделать Крым второй многонациональной Швейцарией, Челебиев, пожалуй, первым из крымскотатарских лидеров открыто высказался за передачу всей полноты власти в Крыму Курултаю. Однако соратники муфтия на эту авантюру не пошли. Они отбросили предложения Челебиева как «ведущие к разрыву с краевой властью и другими народами Крыма»²⁴.

Срочно прибывший с Южного берега Сейдамет настоял на том, чтобы эскадронцы покинули Народный дом, и дезавуировал Челебиева. 4 января тот подал в отставку. Пост председателя Совета директоров занял Сейдамет.

Большевик И.К. Фирдевс²⁵ зримо рисует метания Челебиева тех дней. «Я застал его (Челебиева, посетив его дом. — Авт.) в полном состоянии медитации, отсутствия... воли... Я убедился, сказал он, что большевики и движения за Советскую власть представляют такую силу, которую никаким оружием нельзя усмирить». Он втолковывал Фирдевсу: «Вы, большевики, — не власть, вы просто осуществляете требования масс»²⁶. Приведённые заметки Фирдевса датируются 4 апреля 1926 года, когда он, как личный недруг И.В. Сталина, уже пребывал в опале, и нам нет основания им не доверять. Тем более, что эти воспоминания подтверждаются другими источниками.

8—10 января (в дни ожесточённых боёв под Севастополем и в Ялтинском уезде) муфтий бросается из одного угла в другой, противоположный. То он заявляет, что с целью прекращения кровопролития нужно пойти на компромисс: создание органа власти, включающего по 10 представителей от СНП, большевиков и татар. В союзе с большевиками «нет ничего противоестественного» — старается убедить аудиторию Челебиев, а потом вдруг настаивает: «Если же эта идея не может быть осуществлена (естественно, не может: как тут не вспомнить бессмертную басню И.А. Крылова «Лебедь, рак и щука»! — Авт.), то власть в крае по праву принадлежит татарам, тем более что кроме единственной реальной силы, которую в данную минуту представляют татары, никакой другой силы в крае нет»²⁷ (желаемое за действительное. — Авт.).

Тем временем идут переговоры, на которых Курултай представляли близкий к большевикам С.И. Идрисов²⁸, а также У.А. Боданинский²⁹ и М. Енилеев³⁰, а противоположную сторону — И.К. Фирдевс и Ж.А. Миллер³¹. Суть большевистских предложений: неприкосновенность Курултая, сохранение татарских воинских подразделений, известная национальная автономия, пропорциональное представительство татар на съезде советов, в обмен на: лояльный нейтралитет в отношении советской власти, отказ от сотрудничества с контрреволюцией и борьба с ней, выборность командного состава.



Возможно, Курултай и согласился бы большинством голосов на такой вариант, учитывая бесхребетность «болота», если бы не полная неуступчивость его правого крыла, а также правоэсеровской фракции в СНП. Предельно жёсткую линию отстаивали Дж. Сейдамет, редактор газеты «Миллет» А.С. Айвазов³² и их сторонники. Так, Айвазов отчеканил: «Большевики есть сила разрушительная. Нам с ними не по дороге. Не идти с большевиками, а бороться с ними до конца. Вот наш лозунг»³³.

43 голосами против 12 Курултай принимает решение об организации краевой власти по соглашению с СНП без большевиков³⁴. Тем самым и тот, и другой органы подписали себе смертный приговор. Распоряжениями Севастопольского ревкома СНП был распущен 14-го, Курултай — 16/17 января.

Никакие переговоры, по нашему мнению, уже не могли переломить ход событий. Железная логика Гражданской войны вступила в свои права. Слово взял «товарищ Маузер».

Вооружённые столкновения в Евпатории начались ещё в 20-х числах декабря, когда Крымский штаб сделал попытку разоружить евпаторийский гарнизон. СНП, желая решить дело мирно, вынес резолюцию о прекращении вывоза оружия из Евпатории, что никакого впечатления на Крымский штаб, проводивший уже собственную политику, не произвело. Евпаторийский комитет большевиков обратился за помощью к севастопольцам с просьбой изъять оружие у крымского штаба и вернуть обратно, а заодно и убрать с должности начальника гарнизона полковника А.Н. Выграна³⁵.

26 декабря Севастопольский ревком послал телеграмму Национальному правительству, требуя прекратить разоружение, возврата оружия солдатам и создания русско-татарского трибунала для выявления виновных в насилиях. Последовала отповедь Дж. Сейдамета, заявившего, что никакого разоружения не было, а была обычная перевозка оружия из одного склада в другой, что Севастопольский ВРК провоцирует Гражданскую войну и что Крымский штаб даст отпор провокаторам. В развёрнутом виде ответ штаба выглядел так:

— он, штаб крымских войск, есть «высший краевой орган, признанный советом народных представителей и одесским военным округом», орган крымской государственности, а не татарской национальности; действует в контакте с СНП и Радой;

— требование ревкома (прекратить разоружение) носит «провокационный характер», ибо, кроме Севастополя, на всей территории Крыма «господствует полное спокойствие для всех граждан»;

— в Евпатории взято только оружие школы лётчиков-наблюдателей и школы стрельбы по воздушному флоту: эти части по распоряжению Рады украинизируются и предназначаются к расформированию;

— Штаб стоит «на точке зрения защиты всей демократии Крыма и всего его населения... »

«Ответ не только гордый, но и справедливый. Что можно возразить против этого документа?» — комментирует публикатор³⁶.

Современник вспоминал: «Кому в это время принадлежала власть в Евпатории, сказать трудно: одновременно заседали и советы и ревкомы, существовали какие-то остатки городской думы, были заметны татары — из Симферополя прибыли и важно похаживали «эскадронцы» в малиновых чикчирах и чёрных каракулевых шапках»³⁷. Офицеров в Евпатории было человек 150, сведённых в дружину³⁸. Вряд ли можно назвать её контрреволюционной организацией, скорее, это была, на тот момент, организация самозащиты. Ведущую роль в ней играл штабс-капитан Новицкий, как и Выгран, вернувшийся с фронта, лицо частное.

Большой шум вызвало зверское убийство (живым закопан в песок) 13 января 1918 года председателя Евпаторийского совета Д.Л. Караева³⁹, еврея по национальности, то ли маляра (как утверждает большинство источников), то ли портного (на чём настаивает мемуарист А.Л. Сапожников⁴⁰: к слову, было ему, в тот год лет 12) по специальности, толстовца до и большевика после Февральской революции. Было расстреляно и несколько арестованных красногвардейцев. «...Никто не знал, кто убил Караева. Никакого следствия не было, да, наверное, в тех условиях и быть не могло. Сельвинский [Илья (Илья-Карл) Львович, поэт, автор, как пишет Сапожников «беллетризированных воспоминаний», опубликованных в журнале «Октябрь», №№ 6—7 за 1966 год, в 1917 году был восемнадцатилетним жителем Евпатории; подвергается Сапожниковым резкой критике за недостоверность приводимых фактов⁴¹] же утверждает, что физическим убийцей Караева является капитан Новицкий. Пусть это лежит на совести писателя: я же уверен, что ни Выгран, ни Новицкий такой уголовщиной лично (примечательная оговорка. — Авт.) не занимались»⁴².

15 января Евпаторию взял десант из Севастополя. Впрочем, обстановку в городе уже в значительной степени контролировали местные большевики. 16-го был сформирован ВРК. Матросы арестовали Новицкого, многих офицеров, у станции Сарабуз (ныне Остряково) был взят в плен Выгран⁴³. «Как рассказывал потом один из матросов карательного отряда, капитан Новицкий, живший в собственной даче... решил не сдаваться и, пока хватало патронов, отстреливался, выведя из строя несколько человек своих преследователей. Он не успел застрелиться, его схватили...»⁴⁴.

Современник, описывающий обыск (ниже), и его родные отделались легко.

«...В наших дверях впечатляюще показался перетянутый пулемётными лентами здоровый матрос, за плечами которого виднелась винтовка, а у пояса — кобура с револьвером и две гранаты-лимонки.

Все жители нашей квартиры собрались в передней, всё это были женщины, за исключением дяди Володи, и просили не шуметь, чтобы не испугать маленьких ребят, которые уже спали. Для подкрепления просьб дядя Володя, который был, конечно, в сугубо штатской одежде [военный], вручил грозному моряку бутылку спирта. Этим всё решилось: матрос повернулся к нам спиной, предварительно спрятав бутылку под бушлат, и, когда его компаньоны вышли из соседней квартиры и направились к нам, он заявил, что «здесь уже всё им проверено», и они все спустились вниз»⁴⁵.

Но не все так легко отделались.

Евпаторийский рейд стал местом жестоких казней, совершавшихся по март включительно. В.А. Елагин вспоминал, что против диких крайностей террора пытались протестовать Ю.П. Гавен и Н.А. Пожаров⁴⁶ (а также сам Елагин, И.К. Фирдевс; о М.П. Кристи⁴⁷ и его оригинальной политике в Керчи речь впереди). Однако, по инициативе Ж.А. Миллера, евпаторийских работников — председателя ревкома и комитета РСДРП (б) Н.М. Демышева (его имя носит одна из улиц Евпатории), его помощника, левого эсера Кебабъянца (так у В. Елагина; согласно архивным источникам, — Х.Г. Кебабчианца), а также получивших печальную известность С.П. и А.П. Немичей⁴⁸, плюс моряков и городских маргиналов — город погружается в волны повальных арестов и расправ⁴⁹. «...Все арестованные офицеры (всего 46 чел[овек].) со связанными руками были выстроены на борту транспорта [гидрокрейсера «Румыния»], и один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они утонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жёны... Всё это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись.

Среди офицеров был мой [Кришевского] товарищ, полковник Сеславин, семья которого тоже стояла на берегу и молила матросов о пощаде. Его пощадили — когда он, будучи сброшен в воду не пошёл сразу ко дну и взмолился, чтобы его прикончили, один из матросов выстрелил ему в голову... »⁵⁰.

С июня 1918 года при правительстве М.А. Сулькевича⁵¹ Симферопольский окружной суд проводил многомесячное дознание, в ходе которого было установлено, в частности, что некий рыбак Павка с сообщниками-матросами устроил кровавую вакханалию на борту транспорта «Трувор» в ночь с 15 на 16 января. Свидетель показывал: «Ночью производились казни, и когда всех приговорённых выводили на палубу, то сперва связывали верёвками руки и ноги, привязывали к ногам тяжести, а затем, перед тем, как убивать, какой-то человек в солдатской куртке, в рыбацких сапогах... («севастопольский рыбак Павка», не идентифицированный и не обнаруженный. — Авт.) кинжалом у жертвы отрезал нос, уши и половой член. Затем жертву пристреливали и бросали в воду»⁵².

Историк С.П. Мельгунов со ссылкой на слова очевидца сообщает о происходящем на «Труворе»: «перед казнью, по распоряжению судебной комиссии, к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву. Вызванного под конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооружённых красноармейцев [правильно: красногвардейцев. — Авт.] и вели на так называемое «лобное место» (место казни). Тут жертву окружали со всех сторон вооружённые матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали верёвками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь, и на каждую казнь уходило 15-20 минут. Во время казни с палубы в трюм доносились неистовые крики, и для того, чтобы их заглушить транспорт «Трувор» пускал в ход машины и как бы уходил от берегов Евпатории в море»⁵³.

Находка тела Караева с многочисленными ранами настолько накалила страсти, что 16 января толпа едва не растерзала всех заключённых в местной тюрьме. Затем начались зверские убийства: не только на кораблях, но и на улицах, за городом. «...Двух офицеров сварили в котле машинного отделения, а одного офицера (Новицкого. — Авт.) сожгли, заставив при этом другого, его товарища, смотреть на горящий живой факел, и от этого страшного, мучительного зрелища он сошёл с ума.

Вообще большевизм здесь вылился в форму не только классовой, но и личной мести.

— Вот этот обижал, убить его!

— Вон тот плохо принимал, долой его!

— А этот строго взыскивал городские сборы, расстрелять, на мушку его!»⁵⁴.

«Выграна расстреляли на палубе транспорта [правильно: гидрокрейсера. — Авт.] «Румыния». Держал он себя очень достойно и, стоя перед экзекуционным взводом, вынул из кармана золотой портсигар и закурил папиросу. Палачи не посмели ему помешать. Затем он бросил портсигар в море и крикнул: «Ну, стреляйте!!!»» Летом «жена и дочь Выграна наткнулись на пляже на тело их мужа и отца, опознанного ими не по лицу, которое было обезображено, а по родимому пятну на груди»⁵⁵.

По данным С.П. Мельгунова, возможно завышенным, за три дня 15, 16 и 17 января на транспорте «Трувор» и на гидрокрейсере «Румыния» было убито и утоплено не менее 300 человек.

Матрос Куликов говорил на одном из митингов, что он «собственноручно бросил в море за борт 60 человек»⁵⁶.

Когда пришлые палачи отправились обратно, их дело продолжили палачи местные. «Ученики оказались способными... После возвращения карательной экспедиции в Севастополь они своими силами провели в Евпатории несколько дополнительных ночей такого [«варфоломеевского»] рода, быстро войдя во вкус своей «работы». Хотя городской ревком заседал перманентно, хотя иногда он и взывал к соблюдению «революционной законности», «варфоломеевские ночи»⁵⁷ повторялись и повторялись.

...Местом расстрелов стала городская свалка, а в отдельных случаях задержанных выводили на улицу и убивали тут же у дома. {...}

В числе «контры»... оказался и пользовавшийся большой популярностью среди населения, и особенно среди бедноты, доктор по фамилии Мамуна. Человек этот, хорошо знающий своё дело, жил своим трудом, не обладал никакими имениями или капиталами. Но за ним почему-то закрепился графский титул, и его часто называли «граф Мамуна». Это, по-видимому, и решило его судьбу: его вывели из дома и пристрелили прямо на крыльце»⁵⁸.

В ночь на 2 марта местные власти тайно уничтожили оставшихся арестованных офицеров.

25 июня 1918 года в 8 часов вечера на берег выбросило трупы казнённых. После этого и было возбуждено уголовное дело. В ходе следствия выяснилось, что шофёр Е.С. Синица пытался сфотографировать сцены, разыгрывавшиеся на борту «Трувора», но ему сделать это не позволили. Тем не менее, свидетелей облав, грабежей, убийств оказалось достаточно, и по делу о «массовых убийствах в г. Евпатория» было привлечено, в несколько этапов, 88 человек. Значительную их часть — преимущественно матросов и солдат — следствие в Крыму не обнаружило, некоторые же (С.П. Немич, А.П. Немич, И.П. Матвеева (Немич), Х.Г. Кебабчианц, Н.М. Демышев, организатор убийств 1-2 марта, и др.) были заключены в евпаторийскую тюрьму, где содержались первоначально в весьма неплохих условиях, включая качественную еду, собственные постели, встречи с посетителями и пр.⁵⁹ Ночью 14 марта 1919 года арестованных, уже из симферопольской тюрьмы, куда их перевели, погрузили в вагоны; в ночь на 18 марта на полустанке Ойсул (с. Астанино Ленинского района, железнодорожная ветка Владиславовка — Керчь) вагоны отцепили. Затем белые открыли по ним огонь из пулемётов, после чего добили раненых. Среди казнённых: Н.М. Демышев, С.П. и А.П. Немич, И.П. Матвеева (Немич), В.П. Гребенникова (Немич), В.Г. Матвеев — все большевики; расстреляно 19 человек. (Были среди убитых и люди, к евпаторийским событиям совершенно непричастные, например, Ф.В. Мурзак, участник восстания на броненосце «Потёмкин», комендант Симферополя в 1918 году⁶⁰). Акция проводилась в тайне, и демократическая общественность разразилась подозрениями и протестами.

Евпаторийская страница крымского террора оказалась, пожалуй, единственной, писавшейся открыто не только безымянными матросами и «рыбаками Павками», но и местной большевистско-левоэсеровской головкой.

Крыму история отвела мрачную роль: первому открыть ужаснейшую страницу Гражданской войны — красную страницу массового террора. О событиях начала 1918 года на полуострове с содроганием писала небольшевистская пресса России. Голос возмущения подали такие авторитеты, как М. Горький и И.А. Бунин⁶¹. Однако неумолимый водоворот истребления себе подобных, разбуженный в Крыму, стал затягивать в небытие всю страну.

Для большевиков всплеск террора не был неожиданностью. Мало того, они его давно обосновали теоретически. Отвергая (но порой применяя на практике) индивидуальный террор, оставив его эсерам и анархистам, большевики считали вполне оправданным, даже необходимым в период острого классового противоборства террор массовый. Ещё в 1901 году В.И. Ульянов-Ленин писал: «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказаться от террора. Это — одно из военных действий...»⁶². Не отказался Ленин от признания, при соответствующих условиях, террора и после окончания «военных действий» — Гражданской войны.

Террор рассматривался большевиками не как самодовлеющая задача, а как один из тактических приёмов. Этническая сторона при этом, как правило, игнорировалась: всё поглощал пресловутый интернационалистский принцип «революционной целесообразности», исходя из которого решались задачи устрашения действующих врагов и бездействующих обывателей, физического устранения целых социальных слоёв и пр. Короче, врагов (в т. ч. и псевдо-, например, заложников) — уничтожать, в обывателе — сеять ужас (террор = ужас), своим — показывать, как нужно действовать. От стихийной стадии (хотя дистиллированно стихийной она не была никогда) террор эволюционировал к организованной, партийно-государственной. Крым может в данном случае служить своего рода «пособием»: он прошёл путь от стихийного (с оговорками) террора конца 1917-го — начала 1918 года — к организованному конца 1920-го — начала 1921-го. Это было одной из сторон эволюции большевизма от идеи непосредственной демократии, условно говоря — советского типа, обнаружившей свойство принимать самые чудовищные формы, — к «управляемой демократии» = однопартийной диктатуре.

В каких одеяниях кабинетные рассуждения представали в реальности — можно почерпнуть информацию, между прочим, у прошедших сквозь Гражданскую войну: от Артёма Весёлого (Н.И. Кочкуров) и И.Э. Бабеля до И.С. Шмелёва и М.А. Волошина (цитируем):

БОЙНЯ
(Феодосия, декабрь 1920)

Отчего, встречаясь, бледнеют люди
И не смеют друг другу глядеть в глаза?
Отчего у девушек в белых повязках
Восковые лица и круги у глаз?
Отчего под вечер пустеет город?
Для кого солдаты оцепляют путь?
Зачем с таким лязгом распахиваются ворота?
Сегодня сколько? полтораста? сто?
Куда их гонят вдоль чёрных улиц,
Ослепших окон, глухих дверей?
Как рвёт и крутит восточный ветер,
И жжёт и режет и бьёт плетьми!
Отчего за чумной по дороге к свалкам
Брошен скомканный кружевной платок?
Зачем уронен клочок бумаги?
Перчатка, нательный крестик, чулок?
Чьё имя написано карандашом на камне?
Что нацарапано гвоздём на стене?
Чей голос грубо оборвал команду?
Почему так сразу стихли шаги?
Что хлестнуло во мраке так резко и чётко?
Что делали торопливо и молча потом?
Зачем уходя затянули песню?
Кто стонал так долго, а после стих?
Чьё ухо вслушивалось в шорох ночи?
Кто бежал, оставляя кровавый след?
Кто стучался и бился в ворота и ставни?
Раскрылась ли чья-нибудь дверь перед ним?
Отчего перед рассветом к исходу ночи
Причитает ветер за карантином:
— «Носят вёдрами спелые грозды,
Валят ягоды в глубокий ров.
Ах, не грозды носят — юношей гонят
К чёрному точилу, давят вино,
Пулемётом дробят их кости и кольем
Протыкают яму до самого дна.
Уж до края полно давило кровью,
Зачервленели терновник и полынь кругум.
Прохватит морозом свежие грозды,
Зажелтеет плоть, заиндевеют волоса».
Кто у часовни Ильи-Пророка
На рассвете плачет, закрывая лицо?
Кого отгоняют прикладами солдаты:
— «Не реви — собакам собачья смерть!»
А она не уходит, а всё плачет и плачет
И отвечает солдату, глядя в глаза:
— «Разве я плачу о тех, кто умер?
Плачу о тех, кому долго жить... »

М.А. Волошин

Коктебель 18 июля 1921

Не верится, что «кремлёвские мечтатели» — идеологи террора — могли бы бесстрастно присутствовать при подобных сценах.

М.А. Волошин считал, что духовный кризис наций, который неизбежно приносит любая великая Революция, это — «кризис идеи справедливости, а «идея справедливости — самая жестокая и самая цепкая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом. Когда она вселяется в сердца и мутит взгляд человека, то люди начинают убивать друг друга». И в такой форме идея справедливости неизбежно сливается с понятием мести, мести за то, что кто-то, творя несправедливость, процветал, а большинство — маялось и мыкалось. «Месть — это та форма переживания, которая с чудовищной силой связывает в тугую пружину воли целых поколений, и пружина, стягиваемая в течение столетий, вдруг развёртывается одним чудовищным взмахом». Помножим идею справедливости на вытекающую из неё месть, а результат, добавим к Волошину, на страх и ксенофобию, и мы получим в результате то, что принято называть террором⁶³.

Население уже внутренне было готово к смертоубийствам: виктимность овладевала людьми, кто-то уже заранее отводил себе место в рядах мстителей, кто-то — жертв, — и для него, населения, севастопольская бойня середины декабря не стала неожиданностью. Бывший член Севастопольского совета вспоминал год спустя: «... Когда на другой день после декабрьских ужасов в заседании совета военных и рабочих депутатов я спросил председателя (Н.А. Пожарова. — Авт.):

— Конец ли это?

Он сказал:

— Пока да, но вспышки ещё будут»⁶⁴.

И действительно, «вспышки» сопровождали весь январь, вылившись в трагедию 22—24 февраля.

Каковы причины подобного размаха, невиданного со времён «крестьянских» войн? Первый побудительный, чисто рефлекторный мотив: «вырезать проклятых буржуев и поделить их имущество». Сюда накладывались и ксенофобия, культивируемое в течение веков отторжение сословий друг от друга, пахнущее расизмом; и вечная нищета; и нескончаемая, вызывающая уже непреодолимое отвращение война с целями, не имеющими отношения к народным нуждам. И, наконец, обыкновенный страх: террористы, наводя ужас на окружающих, боялись и собственной тени, не то, что непонятных и чуждых им по своим мыслям и своему образу жизни людей⁶⁵.

Кто же был главным реализатором крымского террора?

Квалифицированные рабочие держались в стороне, а порой и противодействовали кровопролитию. Обычно пишут — матросы, но были и такие матросы, которые уберегли от гибели членов императорской фамилии, которые спасали офицеров. Другое дело — сам облик матросской среды успел основательно измениться за 1917 год. Внутри разложившегося, но технически боеспособного флота, на иных кораблях складываются отношения, мало чем отличающиеся от типичных для уголовных шаек. Для Крыма с его особым жизненным укладом матросы, набранные по всей стране, лишённые корней, но сплочённые в касту, были чужды и страшны. Это остро ощущалось на кораблях.

Любой люмпен или откровенный бандит мог, нацепив матросскую форму, свободно предаваться бесчинствам.

Пусть такие матросы, вкупе с городскими люмпенами, порой именовали себя «большевиками» — «о большевизме, в его идейной сущности, или о социализме, или о каком бы то ни было «изме» они не имели ни малейшего понятия и отнюдь не подозревали, что представляют собой разнузданную чернь, дикую, невежественную, преступную толпу, служащую слепым орудием в руках аферистов от революции. Матросам было всё равно, кого и что ни громить и ни истреблять «во имя революции», достаточно было им только пальцем показать и повелеть: «сарынь на кичку!»»⁶⁶. Дальше события развивались по схеме: завязка (порой в форме провокации, как это было в Евпатории, той или другой стороны) — вооружённое столкновение с нарастанием взаимного озлобления — кульминация — захват власти (матросами) — «пир победителей» (террор вкупе с введением «декретного социализма», как тогда писали в газетах, точнее — «декретного коммунизма»).

Были среди большевистско-левоэсеровско-анархистского руководства и убеждённые, если не фанатичные, сторонники террора, такие как Ж.А. Миллер, Н.М. Демышев, Н.И. Островская⁶⁷, А.В. Мокроусов⁶⁸. Последний, уже после пролитой крови, на общем собрании советов Феодосии и уезда 12 марта цинично призывал «уничтожить всю буржуазию, не разбирая средств»⁶⁹.

Председатель тогдашнего Севастопольского ревкома Ю.П. Гавен, подчёркивая, видимо, свою лояльность партийным директивам, предписывавшим (конец 1920 года) коммунистам участие в терроре, явно фальшивил, когда писал в Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) 14 декабря 1920 года: «... Считаю нужным напомнить, что я применял массовый террор ещё в то время, когда он ещё партией официально не был признан (т.е. до декрета СНК о «красном терроре» от 5 сентября 1918 года. — Авт.). Так напр[имер]., в январе 1918 года я, пользуясь властью пред[седателя]. Севаст[опольского]. Военно-Револ[юционного]. Комитета, приказал расстрелять более шестисот офицеров-контрреволюционеров»⁷⁰.

Утверждаем: не было этого, и никаких приказов о столь массовых расстрелах Гавен не отдавал, да, в силу своего характера, и не мог отдавать⁷¹. А события развивались вне и помимо намерений ревкомов и советов и их «приказов», тем паче, что иные ультрареволюционеры, к примеру, матросы кораблей «Гаджибей», «Воля» вообще не признавали власти Совета, установив у себя на борту какие-то то ли «диктатуры», то ли «республики».

М.А. Волошин:

ФЕОДОСИЯ
1918

Сей древний град — богоспасаем
(Ему же имя «Богом дан»)
В те дни был социальным раем.
Из дальних черноморских стран
Солдаты навезли товару
И бойко продавали тут
Орехи сто рублей за пуд,
Турчанок — пятьдесят за пару -
На том же рынке, где рабов
Славянских продавал татарин.
Наш мир культурой не состарен
И торг рабами вечно нов.
Хмельные от лихой свободы
В те дни спасались здесь народы:
Затравленные пароходы
Врывались в порт, тушили свет,
Толкались в пристань, швартовались,
Спускали сходни, разгружались
И шли захватывать «Совет».
Мелькали бурки и халаты,
И пулемёты, и штыки,
Румынские большевики
И трапезундские солдаты,
«Семёрки», «Тройки», «Румчерод»,
И «Центрослух» и «Центрофлот»,
Толпы одесских анархистов
И анархистов — коммунистов,
И анархистов — террористов:
Специалистов из громил.
В те дни понятья так смешались,
Что Господа буржуй молил,
Чтобы у власти продержались
Остатки большевицких сил.
В те дни пришёл сюда посольством
Турецкий крейсер, и «Совет»
С широким русским хлебосольством
Дал политический банкет.
Сменял оратора оратор.
Красноречивый агитатор
Приветствовал как брата брат
Турецкий пролетариат,
И каждый с пафосом трибуна
Свой тост эффектно заключал:
— «Итак: да здравствует коммуна
И третий Интернационал!»
Оратор клал на стол окурок...
Тогда вставал почтенный турок -
В мундире, в феске, в орденах -
И отвечал в таких словах:
— «Я вижу... слышу... помнить стану...
И обо всём, что видел — сам
С отменным чувством передам
Его Величеству — Султану».

Коктебель 24 августа 1919

Но нет оправдания и властным, большевистско-левоэсеровским верхам, своей бесконечной демагогией выдававшим «зверю» открытый лист на бесчинства. 6 января 1918 года в Мариинской тюремной больнице Петрограда были убиты члены ЦК кадетской партии, бывшие министры Временного правительства А.И. Шингарёв и Ф.Ф. Кокошкин. Убийцы остались безнаказанными. Небезызвестный матрос А.Г. Железняков, «переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей»⁷². В марте в официальном сборнике «Распоряжений и действий Правительства» появляется заявление «Особого Собрания Моряков Красного Флота Республики», в коем оповещается: «Мы, моряки, решили: если убийства наших лучших товарищей [нераскрытые] будут впредь продолжаться, то мы выступим с оружием в руках и за каждого нашего убитого товарища будем отвечать смертью сотен и тысяч богачей, которые живут в светлых и роскошных дворцах, организовывая контрреволюционные банды против трудящихся масс, против тех рабочих, солдат, крестьян, которые в октябре вынесли на своих плечах революцию»»⁷³. О декрете СНК от 21 февраля и его роли в крымских событиях см. ниже.

Разумеется, немалую роль сыграло и худшее наследие свергнутого режима (сноска 119).

Феодосия. Здесь шла своя жизнь. Все флаги в гости: «русские солдаты из Анатолии, армянские ударники с Кавказа, румынские большевики из Констанцы, остатки сербского легиона из Одессы. Не Феодосия, а Карфаген времён мятежа наёмников...» (М.А. Волошин, 1 марта (16 февраля))⁷⁴. Город служил перевалочным пунктом для десятков тысяч солдат кавказских полков, возвращавшихся на родину и не признававших никаких властей. «Кавказцы» распродавали на местном базаре всё, что имели, в том числе и турчанок. Турчанки шли от 200 до 2000 рублей и вовсю раскупались татарами⁷⁵.

«В Феодосии солдаты расположились, как у себя дома, заняв роскошные дачи на берегу. Я помню, как из дивной дачи Стамболи выносили изящную мебель красного дерева, тут же ломали и жгли на кострах, где варили себе еду в котелках. Они проходили, как саранча, всё покупая и всё продавая, шумно, пьяно и весело, но благодаря им — вооружённым до зубов и с артиллерией, в Феодосии было, если и не спокойно, то всё же — терпимо»⁷⁶.

В Феодосии Крымский штаб взял тот же курс, что и в Евпатории. Солдатам местного гарнизона было предложено разойтись по домам со сдачей оружия. Против увольнения они не возражали, но только с оружием. 2 января прошёл солдатский митинг, после чего были штурмом взяты склады и роздано оружие. Эскадронцы пытались противодействовать. Литератор из круга И.А. Бунина, свидетель событий, писал в эмиграции: «... Солнечным январским утром... в городе поднялась стрельба и суматоха. Всезнайка Юрка пробежал по Итальянской улице, но уже без пачки газет... и закричал, что большевики подняли восстание, режут татар и что бой сейчас идёт около казарм, где забаррикадировался Конный Батальон. Часа через два всё было кончено: в городе воцарилась советская власть. Часть татар прорвалась и с боем ушла в горы, другие остались лежать на казарменном плацу, там, где застала их смерть»⁷⁷.

«12 января, пт.

...Кругом идёт война между татарами и русскими. {...} Всё происходящее» кажется «очень плодотворным в смысле исторического опыта»⁷⁸.

Крымский штаб, однако, послал в Феодосию из Джанкоя новые части эскадронцев. Тогда Феодосийский ревком, созданный 3 января, обратился за помощью в Севастополь. На феодосийский рейд прибыл эсминец «Фидониси». Матросским десантом командовал А.В. Мокроусов. Было расстреляно несколько десятков офицеров (по Н. Кришевскому — 63), и эскадронцы, убоявшись матросов, отступили, не начиная сражения, к Старому Крыму. Отряд моряков и солдат двинулся на север, «освобождать» Джанкой, по пути организуя сельские ревкомы.

В самом городе после одержанной победы происходит понятный сдвиг к радикализму.

26 января, пт.

«В Феодосии отряды Красной гвардии, под руководством большевиков (Федько⁷⁹, Мокроусова (анархист. — Авт.) и др. выступают против ВРК, обвиняя его в поддержке буржуазии и саботаже. Констансов (С.В. Констансов, врач, умеренный большевик. — Авт.) смещён с поста председателя»⁸⁰.

Снова — к психологическому портрету. Впрочем, дух буржуазности всегда был предельно чужд Волошину. К тому же известной отстранённости, нарочитой позиции постороннего наблюдателя, «холодности» Волошина споспешествовали его религиозно-историософские взгляды: «Я не могу иметь политических идеалов потому, что они всегда стремятся к наивозможному земному благополучию и комфорту [«Мой единственный идеал — это Град Божий»]. Я же могу желать своему народу только пути правильного и прямого, точно соответствующего его исторической, всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь — путь страдания и мученичества. Что мне до того, будет ли он вести через монархию, социалистический строй или через капитализм — всё это только различные виды пламени, проходя через которые перегорает и очищается человеческий дух.

М.А. Волошин:

БОЛЬШЕВИК
(1918)

Памяти Барсова⁸¹

Зверем зверь. С кручёнкой во рту.
За поясом два пистолета.
Был председателем Совета,
А раньше — грузчиком в порту.
Когда матросы предлагали
Устроить к завтрашнему дню
Буржуев общую резню
И в город пушки направляли, -
Всем обращавшимся к нему
Он объявлял спокойно волю:
«Буржуй здесь мой, и никому
Чужим их резать не позволю».
Гроза прошла на этот раз:
В нём было чувство человечье -
Как стадо он буржуев пас:
Хранил, но стриг руно овечье.
Когда же вражеская рать
Сдавила юг в германских кольцах,
Он убежал. Потом опять
Вернулся в Крым при добровольцах.
Был арестован. Целый год
Сидел в тюрьме без обвиненья
И наскоро «внесён в расход»
За два часа до отступленья.

25 августа 1919. Коктебель

Керчь. На фоне свирепства матросов по всему Крыму город казался оазисом спокойствия и благополучия. В начале января большевики заняли крепость и 6-го числа сформировали ревком. Это мало что изменило: керченский большевизм, по словам Н. Кришевского, был «необычайным». Весь 1917 год город не ведал продовольственных затруднений, и только в январе керчанам пришлось перейти на чёрный хлеб и узнать, что такое очереди.

Арестовали богатого помещика Глазунова, но, продержав пять дней в тюрьме, выпустили, оставив даже дорогое бриллиантовое кольцо. В городе спокойно проживал бывший министр финансов царского правительства П.Л. Барк⁸² — его никто не трогал. Пограничный отряд, в котором служил Н. Кришевский, не признал новую власть и, тем не менее, исправно получал деньги сначала от городской управы, затем — от совета: «на содержание части, непризнающей большевиков и невходящей в Красную армию»⁸³. Изъятие у буржуазии «излишков» не получилось. Уже при Республике Тавриды объявили предприятия собственностью рабочих и приказчиков, но фабрика Месаксуди выбрала владельца своим комиссаром, а фамилии приказчиков на вывесках заведений ровным счётом ничего не значили. Так что местные обыватели воистину жили «под счастливой звездой».

«Здесь с благодарностью я вспоминаю г. Кристи, идейного большевика, которого судьба поставила во главе большевистской власти в Керчи, — пишет мемуарист. — Интеллигентный человек, мягкий и кроткий, хотя — горячий и искренний последователь большевистских идей, но враг всякого насилия, крови и казней, обладая большой волей и характером, один только Кристи спас Керчь от резни, которую много раз порывались произвести пришлые матросы с негласного благословения Совдепа и, благодаря Кристи, в Керчи не было ни одного случая убийства, и до самого прихода немцев 1-го мая, если все и жили под вечным страхом и ожиданием убийств, то только благодаря Кристи, сумевшему удержать от этого особенно буйные элементы, в Керчи вовсе не пролилось крови»⁸⁴.

Так что Керчь оказалась единственным крупным крымским городом, избежавшим в 1918 году кошмаров террора (в Феодосии, несмотря на хитроумную политику здешнего хозяина М.Ф. Барсова, не обошлось, как мы видели, без офицерских расстрелов).

Самосудов, благодаря чёткой позиции и настойчивости местных большевиков Тененбойма (Тоненбаума) и Футермана, удалось не допустить и в Алупке. Правда, на этой почве возник конфликт алупкинцев и воинственно настроенной Ялтинской коммуны, по поводу чего «Таврическая Правда» заметила: не ««копанием могилы» надо углублять русскую революцию, а «идейной борьбой», каковой вывод должны сделать для себя «товарищи, стоящие у власти... и допустившие в своих районах самосуды и Варфоломеевские ночи, а потом реагировавшие на это заявлением, что они бессильны и не могут справиться со стихией разбушевавшихся масс»⁸⁵.

2 апреля в Алупке прошёл «народный митинг» по случаю несостоявшегося погрома. Его резолюция: «Общий митинг солдат, рабочих, мусульман и всех граждан города Алупки, выслушав доклад о недавних событиях, считает, что защита от самосуда есть священная обязанность каждого честного революционера, от каковой никто не смеет уклоняться, что местный Совет, встав быстро на защиту граждан от угрожавшей им непоправимой беды, исполнил свой долг, приветствует доблестный и сознательный Севастопольский отряд (военная сила Центрофлота. — Авт.), прибывший для ограждения порядка и безопасности в Алупку, требует беспристрастного следствия над всеми лицами, обвиняемыми в преступных замыслах, считает, что ввиду особой важности дела, оно должно разбираться Симферопольским краевым трибуналом, веря, что скорый суд разрешит ненормальные отношения между Советами Ялты и Алупки, а так как Советы должны стоять на общей программе и, имея всю полноту власти, не прикрывать своим высоким авторитетом чьи бы то ни было преступные замыслы, товарищам Футерману, Батюку и Тоненбауму, рискующим жизнью для спасения светлого лика революции, митинг выражает единодушное полное доверие, не допуская мысли, чтобы названным товарищам могло что-либо угрожать, митинг требует, чтобы все, уличённые в преступных замыслах деятели Ялты немедленно сложили свои полномочия до оправдания их судом революционного трибунала. Обвиняемым в позорящих революцию преступлениях нет места у кормила народной власти». Газета, поместившая сей документ, снабдила его кратким комментарием: «Город Алупка только что пережил жуткие дни. Кошмарные ночи Севастополя, Ялты, Ростова готовы были повториться и здесь, и только благодаря бдительности местного Совета удалось пока предотвратить Варфоломеевскую ночь, последнюю [могшую стать последней] для многих граждан Алупки. {...} ...Российская Коммунистическая партия (большевиков), не щадя лиц, освещает минувшее... »⁸⁶.

После падения Республики Тавриды пришедшее на время правительство М.А. Сулькевича, «в виду обострения отношений между представителями различных национальностей, населяющих Южный берег Крыма»⁸⁷, предприняло расследование происходившего в Крыму в первые месяцы 1918 года. Параллельно работала следственная комиссия Курултая. События изучала также Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков при Главнокомандующем вооружёнными силами на Юге России (1919), вскрытыми фактами и заключениями которой широко пользовался, при написании мемуаров, А.И. Деникин.

Источники представляют нам следующую картину южнобережных коллизий и трагедий.

Листовки и воззвания, издающиеся в Севастополе, подогревают страсти. Вот одна из них (Севастопольский ВРК, 9 января):

«Товарищи матросы, солдаты и рабочие, организуйтесь и вооружайтесь все до одного! В опасности Севастополь, весь Крым. Нам грозит военная диктатура татар! Татарский народ, как и всякий народ, нам не враг. Но враги народа рисуют события в Севастополе в таком виде, чтобы натравить на нас татарский народ. Они изображают севастопольских матросов разбойниками, угрожающими жизни и спокойствию всего Крыма (что вполне соответствовало, как мы видели, истине. — Авт.). Наэлектризованные злостной агитацией тёмные татары — эскадронцы ведут себя в Симферополе, в Ялте и в других городах, как завоеватели. На улицах там нередко происходят избиения нагайками, как при царском режиме. Эскадронцы в Симферополе проезжают по тротуарам, тесня толпу лошадьми, как царские жандармы, подслушивают, оглядывают каждого прохожего (и это соответствовало истине. — Авт.). Худшими временами самодержавия грозит нам военная диктатура татар, вводимая с согласия Центральной Рады»⁸⁸.

Матросы, опираясь на местных люмпенов, прежде чем приступить к решающим действиям, «прощупывают» обстановку. Вот что происходило в Ялте на переломе 1917—1918 годов, словами пристрастного очевидца. (Современники, волею судеб оказавшиеся в эти штормовые дни на крымской земле, оставили яркие и, по понятным причинам, эмоциональные, на грани истерики выплески, тем паче, что уцелеть некоторым из них удалось только Божьей милостью. Иные нынешние авторы, отдав должное однообразным инвективам в адрес большевиков, не дают себе труда воссоздать подлинную картину событий. Однако это уже было отчасти сделано — журналистами, которые провели, буквально по горячим следам, своё «расследование»).

Воистину — предгрозовая ситуация:

«...Решительно неспокойно». Не признаются ни центральная, ни краевая, ни местная власти. Подобие порядка пытается поддерживать Крымский эскадрон. «Тёмные массы начали «леветь»» (любопытно: эскадронцы — «тёмные», массы — «тёмные». — Авт.). Растёт большевистско-левоэсеровская опухоль. «Многие из этих эсэров хорошо знакомы всей Ялте, как былые черносотенцы и члены «союза русского народа» и палаты архангела Михаила, которые готовы в любой момент поживиться чужим добром. Вся социология этих масс — очень простая: вырезать буржуев и поделить их имущество. Но сама по себе эта черносотенно-большевистская масса труслива. Все их надежды на севастопольских матросов, перед которыми, действительно, дрожат все мирные жители Ялты. В последнее время создался новый элемент недовольных: в Ялте появляются первые признаки безработицы». {...}

И вот на Рождество в Ялту прибыли матросы и просто желающие развлечься в матросской форме (гарантирующей безнаказанность. — Авт.). Пошли обыски, из тюрьмы выпустили уголовных. «...Началась опасная агитация: «татары бьют русских»». В эскадронцев стреляли. {...}

«Пусть большевики, — заключает автор, — остаются тем, что они есть: зачинщиками братоубийства и гражданской войны. Но они не смеют углублять национальную рознь. Мусульманский эскадрон не против русских вообще, а лишь против захватчиков и сеятелей анархии, к какой бы национальности они не принадлежали.

Необходимо, чтобы все честные и сознательные граждане боролись всеми силами против злостной агитации, стремящейся к созданию национальной розни, которой не было в Крыму и быть не должно»⁸⁹.

Быть-то, конечно, не должно, да вот только смущает одно обстоятельство: ведь именно Февральская революция, которую столь деятельно готовили кадеты, включая г-на Пасманика⁹⁰, автоматически повела и к массовости большевизма в его вульгаризированном варианте, и к пресловутой «национальной розни».

На «документы» возражали, согласно «социальной технологии» гражданской войны⁹¹, — силой.

Ещё 29 декабря большевистский митинг в Ялте вынес резолюцию о необходимости закрытия «контрреволюционной газеты «Ялтинский Голос»». На что редактор отреагировал так: «Если большевики при помощи грубой силы закрыли бы «Ялтинский Голос», то я основал бы новую газету в другом городе и продолжал бы ту же борьбу. Но одно обещание даю им: наступит время и я буду защищать свободу печати и в пользу большевиков. Ибо свобода слова — неотъемлемое право человека»⁹². О «свободе слова» при белых режимах, одной из опор которых была кадетская партия, мы ещё поговорим.

9—15 января курортная и лечебная Ялта становится ареной ожесточённых боёв, что, конечно же, звучит дико. «...Здесь, в мирной, спокойной Ялте, где преобладают приезжие, ищущие отдыха от всех мирских сует, — какой смысл имел «большевистский переворот»? {...} Это было просто ночное нападение вооружённой банды разбойников на мирно спавший город с целью грабежа (под громким именем «социализации»), продолжавшегося три месяца»⁹³, — пишет, как он сам себя именовал — «литератор вне политики», подвергавшийся некогда репрессиям за участие в революции 1905 года. Заметную роль в столкновении и его подготовке сыграли польский революционер Ян Булевский⁹⁴. Ялтинские левые сумели организовать союз фронтовиков, арестовать в сентябре 1917 года, согласно решению Симферопольского совета, известного магната и общественного деятеля П.П. Рябушинского⁹⁵, который лечился в Ялте от туберкулёза (освобождён по настоянию А.Ф. Керенского и губернских властей), и обыскать царские дворцы с их обитателями. На большее их не хватило. Главные роли выпали матросам.

В ночь на 9 января матросы прибывшего из Севастополя миноносца «Гаджибей» вступают в бой с эскадронцами. Десантом командовал большевик с большим стажем К.Я. Зедин⁹⁶, морской офицер. Участвует даже авиация (гидросамолёты). Корреспондент столичной газеты свидетельствует:

11 (на помощь «Гаджибею» подошли «Керчь» и «Дионисий». — Авт.) — 17 января город беспрерывно обстреливался с моря. Было выпущено до 700 снарядов. «Пострадали лучшие гостиницы... много частных домов и магазинов. {...} Паника создалась невообразимая: застигнутые врасплох жители бежали в одном белье, спасаясь в подвалах, где происходили душераздирающие сцены...

На улицах форменная война: дерутся на штыках, валяются трупы, течёт кровь. Начался разгром города». Ни большевики, ни эскадронцы не шли на перемирие. Ялта, в конце концов, была взята матросами. Оставшиеся в живых татары бежали в горы. «Начались аресты и расстрелы. Расстреляно множество офицеров. {...} Расстреляны также 2 сестры милосердия, перевязывавшие татар. Жертв насчитано около 200. {...}

Офицеры, побывавшие на войне, говорили, что ужасы Ялты — благодаря исключительному географическому положению её и полной безопасности маленького города — превышают виденное и пережитое ими на фронте»⁹⁷.

Часть эскадронцев осела в дер. Никита (9 вёрст от Ялты). Отряд моряков, посланный в Никиту, был разбит, а Ялта — взята эскадронцами. Очередной обстрел заставил их всё-таки отступить в горы. Оттуда делались вооружённые вылазки в город. Сдались эти отряды только после того, как в тыл им вышли красногвардейцы. По Н. Кришевскому, в Ялте было расстреляно 80 офицеров и несколько отставных — в Алуште⁹⁸. «Ни для кого ведь не было секретом, что Ялта не только далека была от большевизма, но вообще тут всего можно было насчитать двух с половиной большевиков. {...} Процедура обращения и посвящения в большевизм (местных жителей. — Авт.) была несложной. Первые должны были вооружаться, стрелять и грабить, а вторые выдавать буржуев и офицеров»⁹⁹. «Подозрительных» вели разбираться. А разбирательство было коротким. Тут же, на ялтинском молу, убивали и бросали в море.

Одни из немногих, кто побывал на «ялтинском молу» и остался жив — отец и сын князья Л.И. и Г.Л. Дондуковы-Изыдиновы. Последний оставил свои «воспоминания», в которых заметны литературный дар, а также или сильные аберрации памяти, или фантазии, навеянные чтением литературы о гражданской войне в Крыму (а возможно, и сознательные хронологические сдвиги), и выпуклая инфернальность: действие свершается как бы во сне. Однако эти сделанные во второй половине 50-х годов записки весьма примечательны — они дают нам понять, как откладывалась крымская фантасмагория 1918-го и последующих годов в головах невольно втянутых в неё сторонних людей.

Дондуковы проживали в имении Чам-Агач под Ялтой и после её захвата матросами были арестованы. «Нас привезли бешеным ходом прямо на мол Ялты и остановили машину напротив дома Русского Общества Пароходства и Торговли, так называемый «РОПИТ», в начале мола. Мы остались сидеть в машине, которую окружила толпа вооружённых большевиков со зверскими лицами. Стало совсем темно, и только у мола стоял очень большой пароход с большим красным крестом из электрических ламп, который нас освещал. Так мы сидели довольно долго. Отец молчал, я тоже. Вдруг меня поразила странная мысль, и я спросил отца: «Как ты думаешь, нас расстреляют?» «Думаю, что да», — просто и спокойно ответил он. Что-то сжалось внутри, но страха ещё не было, скорее какое-то удивление или недоумение. За что? Ведь мы никому и никогда сознательно зла не причиняли, а потом умирать как-то глупо, когда молод и впереди ещё вся жизнь!!!» {...}

Затем арестованные оказываются в начальственном кабинете. «Молодой еврей с подслеповатыми глазами, председатель комиссар Слуцкий [прибыл в Крым только в марте. — Авт.]¹⁰⁰ смотрит на нас. Смотрит как-то быстро, перескакивая взглядом от одного к другому. «Итак, товарищи. Вы оба офицеры, да ещё гвардейского полка. Вы князья, вы из своего дома сделали форт, вы боролись против народной власти (судя по изложению автора, князья не «боролись» и «форта» не делали. — Авт.), вы — враги народа. Народный Трибунал приговорил вас к расстрелу, который будет приведён в исполнение сегодня в 5 часов утра». {...}

Далее следуют коллизии между Слуцким и матросами: первый настаивает на соблюдении всех формальностей, вторые стремятся к немедленному самосуду. Среди матросов ни с того ни с сего оказывается Дыбенко¹⁰¹, «который был как зверь», но которого никак не могло быть в описываемое время в Ялте. {...}

«И вот началось шествие, шествие на смерть по длинному молу. {...} Нас провели до конца мола, поместили в небольшую комнату под маяком и заперли дверь. {...}

Вдруг нам кричат: «Выходи!.. Несёт!.. Вот и бумагой машет!» Это означало, что пришёл конец. Нас вывели... поставили рядом к стенке мола. Перед нами ясно вырисовывались горы, Ай-Петри, Ялтинский залив. Солдаты с винтовками у ноги стояли напротив. Сейчас, сейчас конец всем мучениям, и мы увидим всё: горы, мол, город, солдат. И всё, всё увидим сверху. Увидим, ГОСПОДИ, СЛАВУ ТВОЮ!

К нам подбегал матрос, что-то громко кричал и махал над головой бумагой. Поразил вид этого матроса. На голове у него не было матросской фуражки, волосы очень белокурые, лица не помню, но что мы оба особенно запомнили — его светло-яркий, голубой воротник матроски. Он был такого чистого голубого цвета, такого цвета я никогда в жизни не видал, а матроска была белая-белая, как снег. «Ведите их обратно», — кричал он, показывая старшому бумагу... {...}

Возвращались к жизни. {...} И когда шли, я вдруг ясно почувствовал: открылась новая, белая страница; Богом прощены все, все грехи прошлого. Всё равно, что чувство первого детского причастия. Я вторично родился для земной жизни. {...}

Никто и никогда матроса с голубым воротником из властей не посылал, и кто подписал бумагу, так и осталось вопросом»¹⁰².

О поведении ялтинских татар после победы матросов М.Ф. Бунегин пишет: «Массы татарского населения после изгнания офицеров отнеслись очень сочувственно к предложению мирно разрешить вопросы, их волнующие. Они немедленно согласились выдать зачинщиков контрреволюционного движения (если дело обстояло именно так, в чём позволительно усомниться, то, значит, мирным татарам было чего опасаться. — Авт.)»¹⁰³. Среди «зачинщиков контрреволюционного движения» были и татарские эскадронцы, и вряд ли единоплеменники стали бы выдавать их севастопольцам без угрозы массовых расстрелов.

И сам А. Набатов (Аполлон Борисович Водлингер), схваченный 14 января, пережил все ужасы, какие только может пережить человек, которого ведут по знаменитой Набережной на мол — место казней. Его, как и некоторых других, спасло только появление в тот же день следственной комиссии.

16 января власть в Ялте оказалась в руках Совета, который (Совет) сформировал ВРК.

Татарское население, спасаясь от артобстрела, бросает деревни Дерекой и Ай-Василь (ныне входящие в территорию Ялты сёла/пригороды Ущельное и Васильевка), уходят в Биюк-Озенбаш (теперь с. Счастливое Бахчисарайского района) и в горы. Их дома и имущество грабились аутскими греками¹⁰⁴ (Аутка — тогда село, сейчас — часть г. Ялты). Так на Крым обрушилось ещё одно бедствие Гражданской войны — межэтнические (под флёром каковых зачастую скрывались бытовые, хозяйственные и т.п.) кровавые конфликты¹⁰⁵.

Среди эскадронцев-татар усиливаются русо- и особенно грекофобские настроения и действия, среди матросов ЧФ, обывательских слоёв населения, греческой диаспоры — антитатарские.

Очевидец и невольный участник ялтинских событий, едва не угодивший под расстрел, П.Н. Врангель¹⁰⁶ вспоминал о тогдашнем состоянии матросов: кто-то, ворвавшись в дом, успокаивает барона: «”...Мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами». «Мы только с татарами воюем», сказал другой, «Матушка Екатерина ещё Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются...”» Мемуарист комментирует: «Как часто впоследствии вспоминал я эти слова, столь знаменательные в устах представителя «сознательного» сторонника красного интернационала»¹⁰⁷.

Согласно имеющимся у нас свидетельствам, большевиков поддерживала часть греческого населения — молодёжь, в основном из района Балаклавы и Южного берега, — среди которого было немало рыбаков, лодочников, ремесленников, чернорабочих, — «листригонов», воспетых А.И. Куприным. Большевистская риторика удачно наложилась на эту местную социально-этническую и социально-конфессиональную (греки: православные — татары: мусульмане) почву. К тому же в национальных устремлениях крымских татар, за которыми вырисовывалась Турция, где шли массовые гонения на греков, греческое население Крыма видело угрозу своим положению, имуществу и жизни.

Один из свидетелей ялтинской трагедии, татарин из Дерекоя, позже показывал на следствии: среди матросов и красногвардейцев, участвовавших в погромах, были «ялтинские, балаклавские «босяки», аутские, балаклавские греки, были и жители Дерекоя — русские»¹⁰⁸. А привлечённый к следствию грек П.К. Харламбо из Ялты объяснял беспорядки побуждениями, «проистекавшими из племенной вражды греков к татарам»¹⁰⁹.

Не фасадом ли являлись обвинения греков в большевизме? Или «эти обвинения лишь отражение старой национальной вражды между татарами и греками, возникшей на экономической почве? — задавался вопросом В.А. Оболенский¹¹⁰. — Во всяком случае, пролитая татарская кровь (в январе 1918 года, во время обстрела Южного берега и высадки десантов с кораблей ЧФ. — Авт.) требовала отмщения, и через несколько дней настало время мести, мести национальной, самой странной и бессмысленно жестокой». И далее: «Вечером (того дня, когда в Биюк-Ламбат — ныне Малый Маяк — вступили немцы (конец апреля). — Авт.) мы смотрели на зарева вспыхнувших по всему южному берегу пожаров. Татары мстили греческому населению за кровь убитых братьев. Немало греков было убито в этот вечер, а все их усадьбы разграблены и сожжены. Когда через два дня я уехал в Ялту, то насчитал вдоль шоссе около десятка курящихся ещё пожарищ. А по дорогам целой вереницей двигались фуры со всяким скарбом, с заплаканными женщинами и черноглазыми детьми»¹¹¹.

Весной — летом 1918 года татаро-греческий конфликт охватил весь Южный берег. В марте следующего года, после ходатайств властям от пострадавших греков, требовавших возмещения убытков, журналисты «Крымского Вестника» предприняли попытку разобраться в происшедшем. Столетиями татары и греки жили бок о бок, хотя и не без трений. Но «до сих пор Крым не знал национальной ненависти...»¹¹². Однако революция, расшатав фундамент общежития, обнажила подспудные доселе ксенофобию, злобу, голый, не знающий удержу эгоизм, желание унизить ближнего, а то, при случае, и уничтожить его, безнаказанно поживиться за его счёт, благо он — иной национальности, иной веры, иного социального статуса, иной профессии. Увы, как это всё хорошо знакомо и по истории человечества, и по нынешним сводкам новостей. «И вдруг, словно по мановению волшебного жезла, всё это моментально изменилось и на смену мирного сожительства явилась какая-то смертельная ненависть, не находящая ни примеров, ни причин»¹¹³.

Дело дошло до «священных» призывов к истреблению греков. «...Было уничтожено и захвачено татарами много греческих имуществ и погибло несколько десятков греков, в том числе дряхлые старики и малые дети. {...} На всём побережье между Ялтой и Алуштой не осталось сейчас ни одного греческого семейства...»¹¹⁴. «...Не уцелело ни одной табачной плантации греков, ни одного их дома — всё подверглось разрушению»¹¹⁵. Такой тотальный разгром имел дальний прицел: уничтожить саму почву для возвращения. Спасшиеся бежали на север.

Самое прискорбное: ни одна из сменявшихся на полуострове властей не озаботила себя вмешательством в конфликт, предоставив ему полную возможность сначала разгореться, потом тлеть. Семена вражды были посеяны надолго, и когда в Крыму высадились греческие войска (конец 1918 — начало 1919-го года), татары не без оснований опасались репрессий, которые, к счастью (исключая единичные инциденты), не последовали. При правительстве С.С. Крыма¹¹⁶ поднимался вопрос о создании беспристрастной комиссии с целью выявления потерь, понесённых как греками, так и татарами, однако власти уклонились от её создания.

Решающие события происходили в Севастополе и окрестностях. К началу января матросы Черноморского флота, среди которых добрую часть составляла, если можно так выразиться, матросская чернь, беспартийная, не желавшая никому подчиняться, — установили практически безраздельное господство в городе. В ходе боёв 2–3 января эскадронцы, реквизировавшие в январе предназначенный городу скот и рискнув на ультиматум об экономической блокаде, были для начала отброшены от Севастополя.

Стычки и перестрелки становятся обыденным явлением. Одна из них переросла в бой у Камышловского моста 10—11 января. Целью Крымского штаба было захватить мост и отрезать Севастополь с севера. Силы были неравны: севастопольцы располагали только отрядом в 200 человек. Но 12 января, после призыва ревкома «Революционный Севастополь в опасности!» на станцию Сюрень (ныне Сирень) прибыл отряд из 800 человек с двумя орудиями и несколькими пулемётами. Пополнения продолжали прибывать, и вскоре численность севастопольцев, противостоящих эскадронцам, достигает трёх тысяч. Теперь уже они перешли в наступление. Матросы пошли в неудержимый истребительный рейд: Севастополь — Симферополь — Карасубазар (Белогорск).

12—13 января был взят Бахчисарай. Советские войска неумолимо двигались к Симферополю. Крымский штаб рассчитывал на столицу губернии как на крепкий тыл. Неожиданно для «курултаевцев» восстали рабочие, основательно вооружённые и готовые к борьбе. 12 января на улицах Симферополя начались перестрелки. В ночь на 13 января рабочие завода А.А. Анатра, где был создан ВРК, и железнодорожники захватили почту, телеграф и приступили к разоружению эскадронцев.

Свидетель «изнутри» пишет: «...Паника, возникшая без всякого повода, сама явилась поводом для выступления большевиков, которые воспользовались общим смятением, завладели оружием, а затем, придя вооружёнными в казарму татарского пехотного полка, его обезоружили.

В пять часов дня (13 января. — Авт.) большевики без выстрела завладели всем городом до здания штаба Крымских войск включительно, несмотря на грозно расставленные вокруг него пулемёты. Сам штаб с Джафер Сейдаметовым во главе скрылся неизвестно куда»¹¹⁷.

Путь на север был перекрыт: в Джанкое стоял отряд матросов. Джафер Сейдамет бежал через Украину в Константинополь, бросив подопечных на произвол судьбы. Последние, кто не был пленён или расстрелян, разбрелись кто куда. Часть ушла в горы, «выжидая соответствующего момента, чтобы изгнать захватчиков»¹¹⁸. Некоторые члены Директории, включая Ч. Челебиева, были арестованы.

14 января в Симферополе расположились черноморские моряки. В тот же день на улицах города можно было ознакомиться с содержанием расклеенной листовки-воззвания ревкома:

«Товарищи! Не должно быть места национальной вражде. Татарский рабочий, крестьянин и солдат — такие же наши родные братья, как русский, еврей, немец и проч. Мы боремся против господства помещиков и капиталистов всех национальностей в союзе с трудящимися всех национальностей»¹¹⁹. В этой операции, считает В.Е. Баранченко, «было убито не менее семисот офицеров»¹²⁰.

«С этого момента в Крыму воцарился большевизм в самой жестокой, разбойничье-кровожадной форме, основанной на диком произволе местных властей, не поставленных хотя бы и большевистским, но всё же — правительством, а выдвинутых толпой, как наиболее жестоких, безжалостных и наглых людей.

Во всех городах лилась кровь (были исключения; о них выше. — Авт.), свирепствовали банды матросов, шёл повальный грабёж, словом, создалась та совершенно кошмарная обстановка потока и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа»¹²¹.

За событиями в Крыму внимательно следила Центральная рада. Как раз 13 января в Севастополь пришла телеграмма из Киева с откровенно провокационным текстом. Рада предупреждала, «организации и начальников украинского флота в Севастополе, что все сношения с представителями чужеземных держав, как с Россией, так и с другими, будут преследоваться отныне как государственная измена»¹²². Ответ (Совета и Центрофлота) был ожидаемым: ЧФ и гарнизон признают только «реальную власть Республики Советов в лице СНК, как единственную выразительницу воли трудового народа... Находя Киевскую Раду опаснейшим органом контрреволюции и врагом всего трудового народа Украины и России, Севастопольский Совет и Центрофлот, с негодованием отвергая великодержавные стремления и притязания Киевской рады, заявляют, что все её приказы и предписания не признают и признаваться [они] не будут»¹²³.

После победы над эскадронцами в Севастополе вновь прокатилась волна арестов офицеров и всех, подозреваемых в сотрудничестве с Крымским штабом. По заявлениям братьев Тургаевых «о реакционном поведении» были арестованы члены Севастопольского мусульманского комитета Ш.А. Девятов, Умеров и военный мулла И.З. Замалетдинов, но следствие доказало их невиновность, и 22 марта дело было прекращено. На линкоре «Свободная Россия» на основании слухов арестованы мичман Баранов и Гоц, однако вскоре освобождены «из-за недостаточности материалов для обвинения в контрреволюционной деятельности». За неявку по тревоге в ночь с 10 на 11 января на эсминце «Лейтенант Шестаков» арестованы четыре офицера, мичманы С. Анненский и Н. Крестовоздвиженский были прощены, так как добровольцами отправились с красными отрядами для участия в боевых действиях, а капитан 2-го ранга Г.Ф. Гильдебрант и лейтенант Э.И. Страутинг были уволены «с лишением содержания». 17 января следственная комиссия рассмотрела дело о трёх офицерах 33-го пехотного запасного полка по обвинению их в «контрреволюционном мусульманском движении», но признала их невиновными¹²⁴.

Попытки разобраться и установить действительную вину внушали надежду на лучшее. Тем более, что 21 января в Севастополе была получена телеграмма народного комиссара юстиции Советской России левого эсера И.З. Штейнберга: «Ввиду упрочения Советской власти, полагаем, наступил момент прекращения систематических репрессий против лиц, учреждений и печати. Подавление или пресечение активных контрреволюционных выступлений должно войти в русло революционного правопорядка. Политические аресты, обыски и выемки должны производиться только одной следственной комиссией, состав которой должен опубликоваться. Целью её должно явиться только предание суду революционного трибунала, то же в отношении печати: репрессии должны проверяться в трибунале печати…»¹²⁵.

Однако надежды на милосердие и законность, пусть даже революционную, оказались тщетными.

29 января СНК утвердил декрет о создании Рабоче-Крестьянского Красного флота. На следующий день он был доведён до ЧФ. Но на Чёрном море дело шло к тому, что корабли имели шанс остаться вовсе без моряков. Кто воевал за пределами Крыма, кто погиб, кто дезертировал. Покинул боевой пост даже командующий, контр-адмирал А.В. Немитц¹²⁶.

В связи с демобилизацией старого флота на службе в Черноморском флоте (с береговыми частями) осталось 2 294 офицера и 25 028 матросов и солдат. Численность флота сократилась в два раза. Недокомплект в команде на линкоре «Свободная Россия» составлял 450 человек, в Минной бригаде и бригаде подводного плавания — по 250 человек. Крейсеры и береговые части почти полностью были укомплектованы матросами 1917 года призыва¹²⁷, вкусившими всю прелесть отсутствия военной дисциплины. Всё это крайне затрудняло управление матросской массой. К тому же между большевиками и левыми эсерами в связи с подготовкой Брестского мира наметился серьёзный разлад, что не могло не усугубить общей сумятицы.

На этом фоне активизировались анархистские группы, ставшие представлять реальную угрозу и для новой власти. В Сарабузе (ныне п. Гвардейское Симферопольского района) отряд Пискунова был готов взять «на мушку» местный ревком. Своими деяниями «прославился» отряд другого «морехода» — С.Г. Шмакова, кстати, начальника оперативной части Областного военно-революционного штаба (создан как ВРШ 12 января, областным стал несколькими днями позднее; иначе — Штаб по борьбе с контрреволюцией, возглавлялся Ю.П. Гавеном), исполкома Севастопольского совета, от которого немало претерпели и сами коммунисты, впоследствии с трудом его разоружившие¹²⁸.

Из хроники событий. О симферопольской трагедии января писали меньше, чем о ялтинской и евпаторийской. Но публицист А. Набатов заявил тему. «...Три имени, которых симферопольцы не могут произносить без проклятий. Это знаменитые товарищи Жан Миллер, Чистяков и Акимочкин¹²⁹. Своего рода тройка удалая, которая мчала Тавриду вниз по Салгиру в страшную пропасть... Вообще нам русским везёт на тройки (! — Авт.)»¹³⁰. 14 января убили Франца Францевича Шнейдера. Предприниматель и благотворитель. Городской гласный, сотрудник общества «Детская помощь», председатель санитарного попечительства. Жертвователь революционному «Красному кресту». В 1905 году был первым председателем на первом митинге в Симферополе¹³¹. «Потом, когда эти господа узнали обо всём, что покойный делал здесь для беднейшего населения, они явились к гробу просить у трупа убитого Шнейдера прощения». Погиб выданный неким татарином за 50 рублей бывший начальник Штаба крымских войск Макухин, который скрывался под чужим именем и жил в Карасубазаре, «где ему, как талантливому оратору, удалось избавлять город от многих опасных эксцессов со стороны большевиков». У 70-летнего Масловского после 16-ти обысков нашли металлическую пепельницу в виде полушария. «Вишь, старый буржуй, у тебя значит бомбы!» Старик был зверски убит на Севастопольском шоссе.

Трудно не назвать охотой то, что творилось вокруг известных издателей и журналистов. Арестован бывший издатель газеты «Таврический Голос» Н.Г. Зайцев за то, что не хотел сообщить о местонахождении скрывавшихся произведённых во «враги народа» Д.С. Пасманика и А.В. Давыдова¹³². Расстрелян¹³³.

Отряд Шмакова в ночь на 24 февраля расстрелял в Симферополе 170 человек¹³⁴.

Общее число жертв в Симферополе доходило до 200 человек¹³⁵.

Очередным изобретением севастопольских «революционеров» были т.н. контрибуции — определённые и немалые суммы, которые должны были выделить отдельные лица, группы «буржуев», целые города. Так, по свидетельству М.А. Волошина, на феодосийских биржевиков было наложено обязательство выплатить 5 миллионов рублей, а на «нашу волость» (Таракташскую (?) (дер. Таракташ — ныне с. Дачное Судакского горсовета), куда входил Коктебель) — 500 тысяч¹³⁶, причём платить пришлось и самому поэту, тщетно пытавшемуся доказать, что он не буржуй, а художник-пролетарий. Симферополь должен был выплатить 10 миллионов, Ялта — 20, Евпатория — 5¹³⁷. Матросы действовали подобно оккупантам на территории противника. В какой-то степени они таковыми и были. Стал практиковаться и институт заложников, обычно — родственников облагаемых.

Севастопольский РВК обложил крупную буржуазию города контрибуцией в десять миллионов. Сдать её надлежало в кратчайший срок. Это вызвало её (буржуазии) крайнее недовольство и сугубый фатализм. «...И это привело к тому, что случилось в феврале...»¹³⁸ В случае невыполнения распоряжения, заявил Севастопольский совет, он за последствия не отвечает.

Выслушаем и другую сторону, в данном случае — Ю.П. Гавена. «Критическое финансовое положение заставило органы революционной власти прибегнуть к чрезвычайным мерам. Ещё 23 января севастопольский областной в[оенно].-р[еволюционный]. комитет и исполнительный комитет издали декрет о чрезвычайном обложении буржуазии в размере 10 миллионов рублей. От буржуазии требовалось, чтобы она в двухдневный срок (потом срок был продлён) собрала путём самообложения 10 миллионов и внесла их в кассу финотдела исполкома. Сбор этого налога шёл очень туго; всего было собрано разного рода ценностями только три с небольшим миллиона». Из сознательных моряков были созданы т.н. сборочные комиссии, которые «на опыте убедились, что капиталисты и спекулянты ловко уклоняются от уплаты налога, скрывая ценности и счета своих предприятий, представляя фальшивые документы. Такое поведение буржуазии в момент величайшей опасности, которую переживало пролетарское государство, в момент, когда органы власти не могли уплатить жалованья рабочим, служащим и морякам, в виду тяжёлого финансового кризиса, конечно, довело возмущение экспансивной массы моряков до такого состояния, что оно вылилось в стихийное массовое уничтожение злостных неплательщиков»¹³⁹. Короче, у каждого, как обычно, своя правда. Только почему наряду со «злостными неплательщиками» подверглась смертоубийствам масса прочего народу — от художника до того же матроса или муфтия?

БУРЖУЙ
1919

Буржуя не было, но в нём была потребность.
Для революции необходим капиталист,
Чтоб одолеть его во имя пролетариата.
Его слепили наскоро: из лавочников, из купцов,
Помещиков, кадет и акушерок.
Его смешали с кровью офицеров,
Прожгли, сплавили в застенках Чрезвычаек,
Гражданская война дохнула в его уста...
Тогда он сам поверил в своё существованье
И начал быть.
Но бытие его сомнительно и призрачно,
Душа же негативна.
Из человечьих чувств ему доступны три:
Страх, жадность, ненависть.
Он воплощался на бегу
Меж Киевом, Одессой и Ростовом.
Сюда бежал он под защиту добровольцев,
Чья армия возникла лишь затем,
Чтоб защищать его.
Он ускользнул от всех её наборов,
Зато стал сам героем, как они.
Из всех военных качеств он усвоил
Себе одно: спасаться от врагов.
И сделался жесток и беспощаден.
Он не может без гнева видеть
Предателей, что не бежали за границу
И, чтоб спасти какие-то лоскутья
погибшей родины,
Пошли к большевикам на службу:
«Тем хуже, что они предотвращали
Убийства и спасали ценности культуры:
Они им помешали себя ославить до конца,
И жаль, что их самих ещё не расстреляли».
Так мыслит каждый сознательный буржуй.
А те из них, что любят русское искусство,
Прибавляют, что, взяв Москву, они повесят сами
Максима Горького
И расстреляют Блока.

М.А. Волошин,

Коктебель 17 августа 1919

Кстати, о Совете. Сам облик его сильно изменился с 1917 года. Верховодили там не то матросы, не то уголовники в матросской форме. Рабочих было мало. «...Жители и без того знали, что «Совет» ни за какие «последствия» не мог ответить, ибо он фактически никакой власти не имел, никаким авторитетом не пользовался. Власть его была номинальная; авторитет его существовал только в пределах его угодничества низменным инстинктам толпы и за пределами этого власть сводилась к нулю»¹⁴⁰.

В условиях разрастающейся анархии 16 февраля фракции правых эсеров и социал-демократов-меньшевиков, не являвшиеся ранее за заседания Севастопольского совета, заявили о возвращении в его состав,¹⁴¹ но вряд ли они могли стабилизировать работу этого органа.

Приплюсуем сюда инерцию декабря-января (после первых расстрелов) и решающую «отмашку» Петрограда. 21 февраля Совет народных комиссаров издал, в связи с германским нашествием, написанный В.И. Лениным декрет «Социалистическое отечество в опасности!» Декрет явочным порядком вводил смертную казнь, отменённую II Всероссийским съездом советов в октябре. Характерные выдержки: «Рабочие и крестьяне... должны мобилизовывать батальоны для рытья окопов под руководством военных специалистов. 6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся — расстреливать. {...} 8) Неприятельские агенты, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления»¹⁴². Довеском к ленинскому декрету стала телеграмма Черноморскому Центрофлоту от члена коллегии Народного комиссариата по морским делам Ф.Ф. Раскольникова, требовавшая «искать заговорщиков среди морских офицеров и немедленно задавить эту гидру»¹⁴³.

Текст декрета был доведён телеграммой до сведения севастопольских властей и, будучи распечатан, стал широко известен. Он попал на подготовленную почву. Обстановка в городе была предельно напряжена. Здесь смешивались и тревожная близость к территории Войска Донского, где шли ожесточённые бои, и где черноморцы уже вкусили гражданской войны; и кровожадные инстинкты, развязанные декабрьско-январскими пароксизмами насилия; и выплеснувшаяся ненависть к собственникам; и рискованный «Бюллетень мира», направленный против заключения Брестского мира, выпущенный эсерами и меньшевиками в захваченной в ночь на 21 февраля типографии большевистского органа «Таврической Правды», с призывом выступить против «предателей народа — комиссаров», после чего иные из них (инициаторы листовки) угодили за решётку (но не под расстрел), а большевики получили желанный повод утверждать, что в подполье зреет контрреволюционный заговор¹⁴⁴.

К этому времени и подоспел ленинский декрет, санкционировавший расстрелы. При обсуждении декрета в Совете «меньшевистские и эсеровские лидеры (Н.Л. Канторович¹⁴⁵, С. Риш, Бируля и другие)... своими демагогическими речами и издевательством над принципами пролетарской революции довели матросскую массу до белого каления»¹⁴⁶. 23 февраля матросы корабля «Борец за свободу», — сообщает газета, — наметили «ряд действий вплоть до поголовного истребления буржуазии¹⁴⁷. Некоторые судовые комитеты горячо одобряли самые крайние шаги. Их собрание на упомянутом линкоре 21 февраля (есть данные и об общематросском митинге на линейном корабле «Воля») выбрало 25-членную комиссию во главе с анархистами председателем Центрофлота С.И. Романовским, Басовым и одиозным С.Г. Шмаковым. Всё происходило помимо ведома исполкома Совета. ЦК ЧФ, чувствуя своё бессилие перед многотысячной, жаждущей крови толпой, не решаясь противостоять ей, пытался всё-таки ввести террор хоть в какие-то рамки¹⁴⁸, а задним числом — осудил его.

Басов явился в Совет, требуя автомобили. Совет отказался это сделать. «Не хотите — не надо. Мы сами это сделаем, а вас знать больше не хотим»¹⁴⁹, «время митингов прошло», — таков был ответ «масс». Вооружённая толпа в 2500—3000 человек, сначала собравшись на Каменной пристани, а затем разбившись на отряды, под лозунгами «Смерть контрреволюции и буржуям!», «Да здравствует Социалистическая Революция!» двинулась в город. Обыскивать, грабить и убивать. Было примерно два-три часа ночи. Все попытки большевиков Н.А. Пожарова, О.Х. Алексакиса, П.З. Марченко остановить перевозбуждённое скопище окончились ничем. (Другое «высокое начальство» в Севастополе отсутствовало: Н.И. Островская уехала в Москву и не вернулась, В.Б. Спиро¹⁵⁰ находился в Александровске (Запорожье), а Ю.П. Гавен — в Сарабузе и смог возвратиться только 25-го вечером). В эту ночь матросы умертвили до 250 человек¹⁵¹.

Принято считать (и авторы не остались в стороне, см. выше), что первоначально террор в Крыму был делом рук если и управляемой, то только стадными инстинктами толпы. Но, внимательно вглядываясь в этот инфернальный процесс, видишь в нём некую дьявольскую логику, за которой так и чудится направляющая рука¹⁵². Удар, с одной стороны, наносился по «классовому врагу» — имущим. С другой — по офицерам, даже по тем, кто давно ушёл в отставку.

Стихия — стихией, однако «по своей исключительной жестокости и бездушности, продуманности и подготовке, вторая резня в Севастополе действительно напоминала Варфоломеевскую ночь, о которой так часто говорили матросы и солдаты»¹⁵³. В декабре избивали в первую очередь тех, к кому могли предъявить хоть какие-то претензии, например, участие в судах над восставшими матросами в 1905—1906 и 1912 годах. Только потом «входили во вкус». В феврале же избивали всех офицеров, хоть морских — хоть сухопутных, и всех «буржуев». «...За все ошибки власти расплачивалась корпорация, посвятившая служению родине лучшие годы своей жизни. Если ещё в декабрьских расстрелах можно усмотреть хотя бы небольшой намёк на систему, если в конце 1917 года погибли люди, которым толпа матросов могла предъявить хотя бы намёк на какую-то вину в прошлом (не всем. — Авт.), то в 1918 году на улицах Севастополя офицерство гибло лишь во имя торжества кровожадных инстинктов, лишь для вящей славы большевизма.

{...} Народные комиссары террором, ужасом смерти и жестокой расправы решили добиться прекращения саботажа со стороны офицерства. Уничтожением отдельных лиц, расстрелом сотен офицеров «наркомы» загнали тысячи в свои ряды (она и есть — «направляющая рука». — Авт.)»¹⁵⁴. Крымское жертвоприношение, видимо, совсем не случайно совпало с началом создания Красной армии и флота, которым позарез нужны были запуганные, а потому верные профессионалы.

Истребляли, наконец, и представителей интеллигенции, в том числе и свободных профессий.

Вот как погибли друзья Н. Кришевского.

Полковник Я.И. Быкадоров. При обыске нашли миниатюру Государя, работы его жены. Убили на месте.

Полковник В.А. Эртель. Командовал конным полком на Кавказе, приехал на несколько дней в отпуск к семье. Как ни убеждал, что не принадлежит к Севастопольскому гарнизону, всё было напрасно. Повели на расстрел. Попросил завязать глаза. « — Вот мы тебе их завяжем!.. — сказал один из матросов и штыком выколол несчастному Эртелю глаза. Его убили и труп три дня валялся на улице и его не выдавали жене».

Подполковник Ковалёв (Ялта). Подвергли домашнему аресту. Вышел на улицу, да ещё с бриллиантовым кольцом на пальце. Проигнорировав мольбы жены и просьбы подчинённых солдат, его отправили на миноносец, где, застрелив, бросили в море¹⁵⁵.

Типичные, надо полагать, для тех непредставимых дней случаи.

Ну а с «классовым врагом» было ещё проще. Враг он на то и враг, чтобы его уничтожать. 23 февраля некоторых из тех, кто не успел или не сумел выплатить полностью контрибуцию, сначала собрали в помещении Совета. Люди ждали решения своей участи, отгоняя в мыслях самое страшное. И только «один из них — Феликс Иосифович Харченко — быстро сообразил создавшееся положение и сказал окружающим: «Жизнь кончена, нас сегодня расстреляют»...»¹⁵⁶. Однако, как говорил на 2-м Общечерноморском съезде матрос Беляев, судя по всему, — противник кровопролития, Совет отказался содержать (а, значит, и защищать) арестованных, тем самым расписавшись в своей беспомощности. Тогда арестованных начали группировать в Морском собрании. «Когда все люди были собраны в одной комнате, я [Беляев] посмотрел на них; там были и офицеры, и священник, и так, просто разные, кто попало. Там были совсем старые, больные старики. Половина матросов требовали уничтожить их. Была избрана комиссия [«организационно-сортировочный комитет»], куда попал и я. Я старался, чтобы люди шли через эту комнату. Людей было много, были и доктора, была уже полная зала. {...} Никто не знал ни арестованных, ни того, за что их арестовали. Больше стоять было негде. Пришла шайка матросов и требовала отдачи. Я уговаривал, что это офицеры на выборных началах, доктора и старики. Ничего не слушали. Согласились вывезти из зала. А около 12 ч. ночи [24-го?] звонит телефон из городской больницы, меня спрашивают, что делать с 40 трупами, что возле больницы. И тогда я узнал, что всех поубивали. Я слыхал, что в Стрелецкой бухте на пристани много убитых. Я обратился снова в Совет... Но все меры были бессильны, матросы разбились на отдельные кучки и убивали всех»¹⁵⁷.

Той ночью убивали везде — на улицах, за городом, в тюрьмах. Город был оцеплен матросами, чтобы никто из «врагов» не смог уйти в безопасное место. «Нужно только вспомнить лужи крови на улицах, изуродованные трупы, подвозимые на автомобилях к баржам для погребения, бледных женщин с печатью смертельного отчаяния, мечущихся по улицам... {...}

Мало в Севастополе семей, так или иначе не затронутых февральскими убийствами. Много погибло тогда людей, которые ещё долгие годы могли бы приносить пользу родине.

Убийство — всегда преступление. Но эти убийства были дважды преступны, т.к. была пролита кровь ни в чём не повинных, беззащитных людей...»¹⁵⁸.

Палачи, что лишний раз доказывает просчитанность операции, прекрасно знали имена и местожительство намеченных жертв. Среди последних были: предприниматель, купец 1-й гильдии А.Я. Гидалевич, известный просветительско-благотворительной деятельностью, введением охраны труда на производстве, и другие члены торгово-промышленного комитета Севастополя: Ф.И. Харченко, М.Е. Островерхов, Л.М. Шульман; М.А. Каган, «человек, который всю жизнь свою провёл в упорном труде и нужде», а став к старости обладателем «скромного достатка», жертвовал на просвещение, призрение сирот, инвалидов, бедных; общественный деятель Г.А. Бронштейн; Д.А. Побережский, поклонник лейтенанта П.П. Шмидта, считавший делом своей жизни увековечивание его памяти; художник М.М. Казас¹⁵⁹; военные всех рангов — от контр-адмиралов до мичманов, среди них: адмиралы С.Ф. Васильковский, Н.Г. Львов и Сакс, генерал-майоры И.И. Дефабр и К.Н. Попов, капитаны I ранга А.Г. фон Ризенкампф и А.А. Антонов, полковники В.А. Эртель, Я.И. Быкадоров, Шперлинг, подполковник С.И. Жирар, лейтенант А.А. Томашевич, мичман Г.Е. Марков, поручик А.А. фон-Ризенкампф; а также такие фигуры, как, например, Книжников, содержатель дома терпимости¹⁶⁰. И множество других, «непросчитанных» заранее, а просто попавших под горячую руку. Весь многонациональный Крым — в этих именах. В феврале 1920 года по убиенным была отслужена панихида.

Уцелевший заключённый В. Л-рь стал очевидцем расправы над некоторыми «опасными преступниками» (ниже). Кстати, он, стремясь соблюсти объективность, отдаёт должное председателю трибунала (попасть под трибунал было в те дни — получить хоть мизерный, но шанс на спасение) матросу Шашкову, благодаря «гуманности и корректности» которого были спасены некоторые офицеры. (Один штрих к деятельности Шашкова. Мичман Мертваго обвинялся в том, что произнёс фразу: «Смотрите, чтобы не повторился вам 905 год». Подсудимый заявил, что этим высказыванием он хотел только предостеречь матросов от поспешных решений. Трибунал, «не видя точных доказательств к обвинению Мертваго в контрреволюции», постановил считать его оправданным¹⁶¹. Тогда подобное было редкостным исключением из правил).

Приговаривали к тюремному заключению на срок от одного месяца до 16 лет. И к казни...

Среди заключённых севастопольской тюрьмы был и Ч. Челебиев, муфтий, бывший председатель Национального правительства (Совета директоров, Директории) крымских татар.

По всей видимости, психика, жизненные устои Челебиева не выдержали начавшейся баррикадной конфронтации, голого насилия и массовых убийств. Он был совершенно не готов к такому витку событий, хотя они, зародышем, уже наличествовали в Февральской революции. Отсюда и утрата равновесия, скачок от признания исторической правоты большевизма (как отражения народных чаяний, берущих истоки чуть ли не в легендах о граде Китеже), возможного альянса с ним — до вожделения неприкрытой и нереальной в Крыму татарской этнократии, от «медитации» (словами И.К. Фирдевса) — до эпилептоидных вспышек активности, как это было в эпизоде с Народным домом. В дни матросского броска в глубины Крыма Челебиев остался верен традиционной «кысмет» — покорности судьбе. Он не покинул Симферополь.

Муфтий был взят у себя дома 14 января и (по некоторым сведениям) на аэроплане доставлен в Севастополь. Здесь, в тюремной камере, с ним приватно беседовал имевший репутацию либерала председатель Севастопольского ревкома Ю.П. Гавен. Будущий историограф революционных событий в Крыму никогда ни словом не обмолвится о содержании этого разговора.

О последних часах жизни Челебиева и других схваченных сохранились свидетельства укрывшегося под псевдонимом упомянутого заключённого той же севастопольской тюрьмы, нашедшего в себе силы, будучи самым буквальным образом на краю смерти, по крупицам собирать информацию о том, что здесь происходило. Приведённый текст найден и впервые частично опубликован нами в «Крымских известиях» (Симферополь) 22 февраля 1996 года под заголовком «В Карантинной балке обелиска нет...».

«В начале января, после «похода» на татар, после подавления татарской «контрреволюции», после «блестящих баталий» советского воинства, после разграбления крымских городов и сёл, в тюрьму был заключён муфтий Челебиев. Сначала его посадили в общую камеру № 5, но на другой день по распоряжению советских владык его перевели в одиночную камеру № 26 как опасного контрреволюционера. {...}

В два часа ночи ворвалась в тюрьму первая банда матросов, предъявивших комиссару тюрьмы требование о выдаче, согласно списку, для расстрела пяти заключённых. Комиссар по телефону запросил совет, как ему быть, выдавать или нет.

Из совета ответили: выдавать, кого потребуют матросы (! — Авт.). В предъявленном списке значились: муфтий Ч. Челебиев, контр-адмирал М.Л. Львов, капитан I ранга Ф.Ф. Карказ (лейтенант в 1906-м, участник суда над лейтенантом П.П. Шмидтом¹⁶² — и флот это помнил! — Авт.), капитан II-го ранга И.Г. Цвингман и бывший старший городовой севастопольской полиции Л. Синица. Им связали руки... Вязали матросы и рабочий плотничной мастерской севастопольского порта Р.

Их повели... Никто из обречённых не просил пощады у своих палачей... Доругой, до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Р., убийцы истязали своих жертв: больного старика Карказа били прикладами и кулаками, Синицу кололи штыками и били прикладами и глумились над всеми.

Их расстреляли в упор и уже мёртвых били прикладами и камнями по головам. С убитых сняли верхнее платье, ботинки, кольца, кошельки...».

В четыре часа утра (на 23-е, как у Л-ря, или на 22-е, в числе 70 заключённых, как у Гавена¹⁶³? — Авт.) вторая банда с ругательствами вытащила из камер, избивая, полковников Шперлинга и Яновского, прапорщиков Гаврилова и Кальбурса, поручика Доценко, капитана II ранга Вахтина, мичмана Целицо, севастопольских обывателей Шульмана (пробили голову), Шварцмана (сломали ребро) и Книжникова, инженера Шостака и матроса Блюмберга. Последним двум каким-то чудом удалось бежать (Блюмберг был, видимо, снова схвачен, ибо его имя фигурирует в списках казнённых. — Авт.). «И эти обречённые пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих убийц, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки — мальчик он ещё был, вся жизнь его была ещё впереди, да прапорщик Гаврилов о чём-то объяснялся с бандитами...

Их увели, а нам, оставшимся, сказали: «мы разберёмся ещё с вами»...

Минут через 15—20 глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов и всё смолкло...

Мы ждём своей очереди... Тускло светит рассвет в переплетённые решёткой тюремные окна...

Тихо, тихо кругом...

Мы лежим на койках и глаза наши обращены то к иконе, то на окно, где... медленно приближается рассвет; губы каждого невнятно шепчут: «Господи, спаси, защити, Ты единственный наш защитник, единственная наша надежда»...

Как медленно, томительно медленно, приближался рассвет, минуты казались вечностью...

Что пережито было за это время — не в силах описать ни одно перо...

Но вот взошло солнце, ярко вспыхнули его лучи на оконных стёклах и весело заиграли «зайчики» на стенах и потолке камеры...

Звякнули ключи, провизжал отпираемый замок, и этот звук, точно тупым ножом, резнул по сердцу — это отперли нашу камеру. Началась поверка. Мы вышли в коридор. Пустые и мрачные стояли те камеры, в которых ещё вчера было так оживлённо.

Казалось, незримый дух убитых витает в них. Из всех обитателей камер № 4 и № 5 чудом уцелели купец Л-в и два прапорщика — Ф. и К. ...

Мы обнялись, мы расцеловались, мы плакали...»¹⁶⁴

Тела складывали на платформы, бросали в автомобили и свозили на Графскую пристань. Матросы не позволили родственникам похоронить убитых. На барже их вывозили в море и там, привязав груз, топили. Море всё скроет... Но ещё долго, в штормовые дни, трупы прибивало к берегу.

На следующее утро расстрелы повторились.

Одно время, с подачи В.Е. Возгрина, автора конъюнктурных, фальсификаторских и безграмотных писаний по истории крымских татар, тенденциозная печать муссировала «правду» о целенаправленном уничтожении русскими в начале 1918 года тысяч крымских татар. Если уж выполняете чьи-то заказы, господа, то знайте меру! Эскадронцы гибли в боях; многие татары пострадали в охватившем Южный берег Крыма греко-татарском конфликте, где вина падает на обе стороны. Никакого этнического террора Крым в годы Гражданской войны со стороны и «красных» и «белых» не знал. Красный террор обрушился, как мы показали, на представителей известных социальных слоёв и корпораций всех национальностей, «просто разных, кто попало», как бесхитростно выразился матрос Беляев. Он носил социальный, а не национальный характер. Жертвой террора, помимо Челебиева, пало, по имеющимся у нас данным, только одно известное лицо из крымских татар: Усеин Бо(а)латуков¹⁶⁵, далёкий, кстати, как выходец из высших дворянских кругов, от «курултаевцев».

Были робкие попытки протеста отдельных членов Совета и Центрофлота; встречаются смутные намёки на некую депешу из центра. На состоявшемся 27 февраля (по Ю.П. Гавену — 26-го) заседании II Общечерноморского съезда (присутствовали представители ЦК ЧФ, демократических организаций, партий, судовых и береговых комитетов) звучали характерные инфантильные речи. «Моряки, после горячих выступлений ряда ораторов, убедившись, что самосуды не укрепляют, а позорят революцию, чистосердечно признались, что они были введены в заблуждение. Врезалось в память выступление одного моряка, который со слезами на глазах, дрожащим голосом заявил: — Мы виноваты, но клянусь честным словом моряка, что, когда я бросал в море офицеров и спекулянтов, я думал, что делаю хорошее дело. И мои товарищи, которые принимали участие в расстрелах, думали, что они поступают, как честные революционеры. Судите нас всех — или никого не судите. Мы все одинаково виноваты.

И собрание единодушно клялось в том, что впредь самосудов не будет»¹⁶⁶. Воистину — дети: я не понимал — и делал плохо, теперь понимаю — и больше так делать не буду.

Съезд вынес резолюцию: «1) Заклеймить самым энергичным образом позорное выступление, бывшее в Севастополе в течение трёх кошмарных ночей. 2) Немедленно создать комиссию из лиц собрания для установления степени виновности замешанных лиц и решить как с ними быть... способствовать раскрытию гнусного дела, дабы этим показать пролетарию Западных государств, что Русские социалисты не палачи, подобно царским, имевшим место при кровавом Николае II»¹⁶⁷. Всё это происходило post factum и за версту отдавало цинизмом.

Упоминание о «кровавом Николае II» звучит, разумеется, притянутым за уши, но комиссия действительно была создана и начала свою работу. Уже ко 2 марта она представила список из 45 точно установленных казнённых¹⁶⁸. Однако так как в эти дни создаётся Социалистическая Советская Республика Тавриды, её (комиссии) работа, надо полагать, была сочтена несвоевременной. Во всяком случае, далее деятельность комиссии не прослеживается.

Моряки, ознакомившись с резолюцией съезда, поступили очень просто. С одной стороны, большинство их внешне осудило «контрреволюционные стихийные выступления». С другой (например, команда линкора «Свободная Россия»), верные корпоративной «этике», они заявляли, что «виноватых в этих событиях не должно быть, а если их будут предавать суду, мы выступим в их защиту». Понятно, каким образом. Ну а кое-кто, скажем, команда базы минной бригады, целиком оправдывая деяния убийц, вспоминал, что молодцы-балтийцы уничтожали «подспорье царизма» ещё «в первые дни революции»¹⁶⁹. Как следствие, наказания за кровавую вакханалию никто не понёс. Разве что отстранили от должности председателя Центрофлота С.И. Романовского. Председателем стал украинский эсер, юрист по профессии С.С. Кнорус¹⁷⁰, главным комиссаром флота — видный левый эсер, ярый противник замирения с Германией В.Б. Спиро.

Расстрелы, по севастопольскому почину, прошли в феврале-начале марта и в других городах Крыма (Симферополе, Евпатории). «В Симферополе в ночь с 23 на 24 февраля матросы стоявшего здесь Севастопольского отряда, очевидно, извещённые о событиях в Севастополе, произвели аресты «лиц, принадлежащих к буржуазному классу». Наиболее известные своей контрреволюционной деятельностью лица были расстреляны»¹⁷¹. Были казнены «буржуи», не внесшие контрибуцию¹⁷². Вошедшие в раж матросы и красногвардейцы пытались кое-где разогнать местные советы и ревкомы, которые их не устраивали (Симферополь, Феодосия).

Вакханалию севастопольских убийств, длившуюся три страшных ночи/утра — с 22 по 24 февраля — прервали рабочие. «В этом царстве тьмы и зверства светлым лучом промелькнуло живое, гуманное участие севастопольских рабочих. Они своим энергичным, вооружённым вмешательством обуздали диких зверей и положили конец бессмысленной, бесчеловечной бойне. Зрелая политическая мысль и чувство любви к ближнему — кто бы он ни был — подсказали севастопольскому пролетариату благородную решимость. Твёрдыми, решительными действиями рабочие пресекли дальнейший разгул порочных страстей, и не будь их вмешательства, кто знает, сколько ещё кровавых жертв поглотило бы Чёрное море»¹⁷³. Именно рабочие резко осудили Совет с его бесхребетной политикой, потребовав перевыборов¹⁷⁴.

На вопрос о числе погибших в чёрные февральские дни архив бесстрастно отвечает: 600 человек¹⁷⁵. Гавен резюмирует: самосуды «внесли сильное разложение в ряды моряков и революционных отрядов, вызвали возмущение среди широких масс рабочих и сильно подорвали авторитет революционных органов власти.

Этой отрицательной стороны стихийного выступления матросских масс никто не отрицает («разложение», «возмущение» и «подрыв авторитета» — это, разумеется, важно, но почему нет речи о лишении сотен людей самого ценного — жизни? — Авт.). Но рассматривать эти события мы должны под углом зрения тогдашней тяжёлой обстановки, когда тревожный лозунг — «социалистическое отечество в опасности» — вонзался в сердце каждого революционного борца — моряка, рабочего и крестьянина — и призывал к действию, к решительному выступлению против врага, притаившегося в подполье и ждущего благоприятного момента для нанесения удара пролетарской революции»¹⁷⁶.

А утром 24 февраля поражённые жители Севастополя услышали... торжественную музыку. Играл оркестр. Матросы шли под знамёнами стройными рядами. Грозными речами шумели митинги. «Более ужасных минут Севастополь не переживал. Перед этим шествием торжествующего убийцы, перед этими радостно громкими звуками победных маршей померкли ужасы ночи и заглохли выстрелы расстрелов, ибо здесь всенародно как бы узаконялось то, что было совершено 12 часов назад. Отнималось последнее утешение, что ту злое дело было сделано кучкой преступников»¹⁷⁷.

На Графской пристани кто ликовал, кто трепетал от страха. Но голос правды всё-таки прозвучал. «С балкона говорят комиссары казённые речи, сводящиеся к одному — «бей буржуев». Но вот выходит матрос, по-видимому еврей, и обращается к многотысячной толпе. Сначала его слушают со вниманием и спокойно, но потом его слова вызывают бурю возмущений. Этот маленький человек осмеливается сказать свирепым матросам правду в глаза, убийства он называет убийствами, грабёж — грабежом»¹⁷⁸. История сохранила имя храбреца: Розенцвейг, стекольщик из Симферополя, призванный в годы войны на флот. После своей самоубийственной речи ему удалось спастись. Он бежал в Румынию. Вернулся Розенцвейг в Крым только к 1919 году, выдав себя за военнопленного, и проживал затем в полной нищете. Поразительный эпизод!

Закончим словами современника: «Жертвы февральских ночей — это искупительные жертвы нашего греха — и они должны быть священны для нас»¹⁷⁹. Никакого знака памяти погибшим как в дни террора 1917—1918 годов, так и в дни террора 1920—1921-го до сих пор в Крыму нет.

Отступление. Попытка крымскотатарской интеллектуальной элиты, получившая трагический отсвет в судьбе лидера и духовного, морального авторитета Ч. Челебиева, добиться в условиях революции и гражданской войны культурно-национальной и политической самоидентификации своего народа, «застолбить» для него место под солнцем, признаваемое другими народами, потерпела и, смеем утверждать, не могла не потерпеть неудачу.

А причины этого, на наш взгляд, таковы.

Первое. Не была найдена равнодействующая в той точке пространства и времени между, условно говоря, Востоком и Западом, где, волею географии и истории, оказался полиэтничный Крым. Идейные постулаты индустриального общества, принимавшего на рубеже веков рельефные очертания, плохо резонировали с глубоким традиционализмом и архаикой крымскотатарского социума. Отсюда — невероятный для европейца диапазон колебаний — от Гиреев до Жореса, от представительной демократии до средневекового ханства, что буквально корёжило и тактику, и внутренние «коммуникации» курултаевского движения, и отношение к нему со стороны.

Второе. Чрезвычайную трудность, что типично для направлений такого рода, представлял поиск ответа на вопрос о разумном соотношении национального и социального начал, вопрос, который в ситуациях 1917—1920 годов беспрерывно порождал дилеммы: единство — раскол, «большевизм» (в широком смысле, как борьба за социальную справедливость) — «правоверность» (вспомним, что Коран освящает частную собственность и никаких побудительных импульсов к социальному равенству, в отличие от Евангелий, там не найти), наконец: «красные» — «белые». Классовые трещины замазать трескотнёй об идеалах «единого народа» было сложно. Отсюда — тяготение левых «курултаевцев» к большевикам. Отсюда и такой утонувший в катаклизмах и неготовности к творчеству, но имевший последствия фактик, как проба создать в середине января 1918 года Крымскую социалистическую партию трудящихся с лидерами в лице члена Курултая С. Идрисова, а также С. Меметова, М. Арелана («барышник»!) и др. Но ни программы, ни устава, ни плана работы на ближайшее время «оргкомитет» так и не выработал, и ничего, кроме бабочки-подёнки, из «партии трудящихся» не вышло: пришлось обращать взоры к реальной силе — большевикам.

Третье. Крымскотатарская масса — земледельцы, причём без- и малоземельные — мизерного жизненного уровня, с минимальным кругозором, чернорабочие, мелкие ремесленники и торговцы — в силу религиозного пресса, освящённых веками обычаев и стереотипов поведения (шариата и адата) была чрезвычайно восприимчива и податлива к словам «авторитетов», легко манипулируема, но её реальный силовой и прочий потенциал, сравнительно с другими действующими лицами драмы, именуемой Гражданской войной, был сравнительно невелик. Хотя армейская служба могла канализировать названные качества в сторону высокой боеспособности, что отчасти показал пример эскадронцев. В целом же баланс сил и энергетика большевиков естественно сыграли в перипетиях 1917—1918 годов, как и в последующих, решающую роль.

Наконец, национальный эгоизм (скрытый за постоянными радениями о «всех народах» Крыма), пробудившийся «нутряной», животный национализм, который выплеснулся в кровавый греко-татарский конфликт, подобострастные апелляции к внешним фигурантам и перманентное нытьё, перемежаемое натужным пафосом и самовосхвалительными тирадами, вызывали серьёзные сомнения в нравственной обоснованности и устойчивости движения. Программы, убедительной и привлекательной для крымчан, «курултаевцы» так и не выработали, настойчивого стремления к консолидации населения полуострова перед лицом внешней и внутренней опасности не обнаружили. Зато авантюризмом порой грешили. Четверть жителей Крыма, разбросанных в значительной части по отрезанным от городов и друг от друга поселениям, судьбой полуострова распорядиться не смогли.

В своих своеобразных, во многом идущих от идеи «непосредственной демократии/джамахирии» М. Каддафи размышлениях об экспериментах «курултаевцев» 1917—1920 годов покойный лидер Национального движения крымских татар Ю.Б. Османов пришёл к выводам о «неправомерности относить эпопею «милли-фирка» и курултая к феномену национального движения». О том, что был «отход от исторического опыта крымскотатарского народа [и линии И. Гаспринского], приведший к катастрофическим последствиям», о стремлении «курултаевцев» «подстраивать политическую борьбу и саму жизнь под совершенно чуждые теоретические схемы и модели явно импортного происхождения»¹⁸⁰. Что касается такой незаурядной личности, как Ч. Челебиев, большого человека эпохи большой Смуты, никак не рождённого для безумия Гражданской войны, то он был одним из первых людей новейшей истории, кто поставил особенно будоражащие сегодня вопросы: совместим ли ислам с демократией? возможно ли единение мусульман и немусульман во имя гуманных целей?

Проблему террора принято увязывать и с той ситуацией, в которой оказалась православная церковь в 1917-м и особенно после принятия Советской властью декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» 20 января 1918 года. Автор специального исследования, справедливо отстраняясь от «разоблачительной» легковесности 90-х годов прошлого столетия и «перевернув» массу источников, рисует весьма сложную картину взаимоотношений власти и церкви в эти переломные годы.

15 августа 1917 года начинает работу Поместный собор Русской православной церкви, продолжавшийся с перерывами до 7 сентября следующего года. Не вдаваясь в сугубо церковную специфику, выделим такие органического рода новации по поводу как отношения к государству, так и внутреннего устройства Церкви и соответственно такие осознаваемые или неосознаваемые противостояния: 1) появление радикального, достаточно агрессивного и диктующего свои, порой достаточно спорные мнения крыла; 2) спровоцированное этим радикализмом расхождение между верхушкой Церкви, с одной стороны, — многими рядовыми священниками и паствой, — с другой. К осени и осенью 1917 года Церковь объявила о своём выходе из-под юрисдикции государства; отказалась от синодального варианта, вернувшись к патриаршеству; приложила всяческие старания к укреплению внутренней, жёстко иерархической и авторитарной структуры; всячески стремилась к идеологической и конфессиональной монополии в обществе. А с начала 1918 года, подстёгнутая крахом своих расчётов, январским декретом, развернувшимся террором, Брестским миром (которого она не признала) и пр., Церковь, включая в первую голову Патриарха — Тихона, вступила в открытый конфликт с центральной властью.

Не удержимся от длинной, но объективно, на наш взгляд, воспроизводящей реалии и сжато суммирующей упомянутые коллизии цитаты:

«Новая политическая власть отказывала ему [православию] в государственном статусе и переводила православную церковь в разряд массовой общественной организации, которая должна была сосуществовать наравне с другими конфессиями, не имея каких-либо льгот. Большевики объявили о полной секуляризации общественной жизни. Для православия это было сущей трагедией. Русская православная церковь, пользовавшаяся в течение столетий иммунитетом неприкосновенности, когда любая хула в её адрес каралась наказанием в виде 10—15 лет каторги, не была готова к подобному повороту событий... Вместо того, чтобы признать новую власть как «богоданную», как того требует христианская традиция, радикально настроенные участники собора решили противодействовать радикалам-большевикам. Ввязавшись в политическую борьбу, церковь её проиграла, едва не прекратив своё существование в 30-е годы XX века. Поэтому обвинения большевиков в крайнем радикализме по отношению к церкви не до конца верны. Причина трагедии православия в первые годы советской власти кроется также и в радикализме самой церкви. Большевики... расправлялись со всеми силами, оказавшими им сопротивление. Начав борьбу с государством, церковь погрязла во внутренних конфликтах, которые умело использовала новая власть. Радикализм лидеров православия в отношении государства спровоцировал в церкви радикализм внутренний. {...} Амбиции ряда религиозных деятелей поставили её на грань самоликвидации. Большевикам оставалось лишь умело дирижировать этими процессами, что с успехом и было сделано в 20—30-е годы XX века. В течение 10—15 лет государству не только удалось «усмирить», но и «приручить» расколотую и непокорную церковь, сделав её сторонником реализации своих планов»¹⁸¹. Однако, ознакомившись с этим пассажем, можно повернуть вопрос другой стороной: если бы Церковь не ввязалась в политическое противоборство (что ей, конечно же, было никак не к лицу и не соответствовало истинно христианской традиции) и вела себя толерантно или даже элементарно капитулировала — могли ли быть гарантии от гонений или история пошла бы примерно тем же путём?

Ю.А. Катунин считает, что целенаправленной собственно антиправославной политики большевики в 1917—1918 годах, во всяком случае в Крыму, не вели. «Анализируя события января-марта 1918 года, с большой натяжкой можно говорить о гонениях в Крыму в отношении церкви, как это утверждается в некоторых публикациях»¹⁸². Бесчинства в храмах и убийства священнослужителей были одной из составляющих разнузданности черни и террора.

Хроника событий.

В ночь с 4 на 5 октября 1917 года ограблен и осквернён Александро-Невский собор Симферополя. Убит церковный сторож Ф. Рыжов. Похищены из кассы 700 рублей. Сброшены на пол дарохранительницы, Святые Дары рассыпаны. В ту же ночь преступники были арестованы¹⁸³.

19 декабря в Севастополе расстрелян матросами священник военно-морской Митрофаньевской церкви отец Афанасий (Михаил Чефранов) за то, что «напутствовал Св. Тайнами осуждённых... на смерть военно-гражданской властью матросов»¹⁸⁴ (по другим данным, его обвинили в нарушении тайны исповеди арестованных матросов «Очакова»¹⁸⁵). 14 января — расстрелян священник Покровской церкви с. Саблы (ныне с. Партизанское Симферопольского района) отец Иоанн Углянский. Обвинений предъявлено не было. Почти две недели не разрешали хоронить тело.

В тот же день был произведён обыск у архиепископа Симферопольского Димитрия. «Всё взламывалось и вскрывалось. В архиерейскую церковь бандиты шли с папиросами в зубах, в шапках, штыком прокололи жертвенник и престол. В храме духовного училища взломали жертвенник... Епархиальный свечной завод был разгромлен, вино выпито и вылито. Всего убытка причинено больше, чем на миллион рублей».

«Удушен в своей квартире» о. Исаакий (Николай) Попов. Расстреляны о. Александр Русаневич, бывший Нижегородский архиепископ Иоаким Левицкий, проживавший в Ялте, служители Агафон Гарин и Александра Казанцева.

В двадцатых числах января весь городской и в некоторой степени сельский Крым становится «ревкомовским»¹⁸⁶. Какими методами — мы постарались показать. Горные и предгорные местности с татарским населением продолжали жить своей жизнью, скрывая вооружённые отряды эскадронцев и русских офицеров.


1. В Крыму оборот речи «белые» со своими производными «появился позже, а зимой 1917—1918 годов его ещё не было. Говорили — «золотопогонники», «офицерьё», «калединцы», «корниловцы», но не белые» (Сапожников А.Л. Крым в 1917—1920 годах. По воспоминаниям отрока из семьи последних крымских помещиков. 1. Евпаторийские варфоломеевские ночи. Как это было: на самом деле — и по Сельвинскому // Крымский архив (Симферополь), 2001. — №7. — С. 204).
2. О Сейдамете Дж. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 155; Зарубин В.Г., Зарубина А.А. Джафер Сейдамет. Штрихи к портрету // Историческое наследие Крыма. — 2006. — №12—13. — С. 44—57.
3. «Штаб крымских войск, — утверждал Сейдамет, — являясь высшим краевым военным органом, ставит своей ближайшей задачей: путём организации военной силы края — организации национальных частей народов Крыма — установить правопорядок в крае, обеспечить спокойствие населения и довести его до Крымского Учредительного Собрания» (Голос Татар (Симферополь). — 1917. — 20 декабря).
4. О Гавене Ю.П. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября // Историческое наследие Крыма. — 2006. — №14. — С. 170.
5. Одним из редких примеров непосредственного обращения к татарам является следующая листовка (конец 1917 или начало 1918 года):
«К ТРУДОВОМУ ТАТАРСКОМУ НАСЕЛЕНИЮ
Братья татары! — Буржуи и офицеры обманывают ВаС. Не верьте им, будто большевики — Ваши враги. Большевики — враги всем богачам, буржуям, а Вам — друзья. Сейчас Вы сражаетесь за Ваших врагов. Большевики хотят отнять у богачей землю, фабрики, заводы, капиталы, всю власть и передать всё это народу. Большевики хотят, чтобы ни один народ не притеснял другого, но признают полное самоопределение народа, свободу веры, языка и т.д. Большевики хотят, чтобы после этой войны все народы разоружились, чтоб не было больше войн, которые выгодны только буржуям. {...}» (ГААРК (Государственный архив в АР Крым). — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 41. — Л. 8).
20 ноября 1917 года за подписями Председателя СНК В.И. Ульянова (Ленина) и наркома по национальным делам И.В. Джугашвили-Сталина была издана и распубликована в центральных большевистских газетах листовка «ВСЕМ ТРУДЯЩИМСЯ-МУСУЛЬМАНАМ». В ней, в частности, было сказано:
«{...}
Мусульмане России, татары Поволжья и Крыма, киргизы и сарты Сибири и Туркестана, турки и татары Закавказья, чеченцы и горцы Кавказа, все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России!
Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это. Знайте, что ваши права, как и права всех народов России, охраняются всей мощью революции и её органов, Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов.
Поддерживайте же эту революцию и её полномочное представительство!
{...}».
В полное собрание сочинений В.И. Ленина, несмотря на его подпись, не включено (Зарубин А.Г. Крымскотатарское национальное движение в 1917—1921 гг. [Документы] // Вопросы развития Крыма (научно-практический дискуссионно-аналитический сборник). — Симферополь, 1996. — Выпуск 3. — С. 22—23). Трудно сказать, сколько экземпляров этого воззвания попало в Крым. Чьих бы то ни было ссылок на него, упоминаний о нём нами не обнаружено.
6. Цит. по: Атлас М.Л. Борьба за Советы. Очерки по истории Советов в Крыму. 1917 — 1918 гг. — Симферополь, 1933. — С. 143.
7. Елагин В. Националистические иллюзии крымских татар в революционные годы // Забвению не подлежит (Из истории крымскотатарской государственности и Крыма). — Казань, 1992. — С. 106.
8. Там же. — С. 105.
9. Гавен Ю.П. Борьба большевистского подполья за Советский Крым // Революция в Крыму. — [Симферополь], 1930. — №9. Сборник материалов к десятой годовщине советизации Крыма. — С. 7.
10. Урановский. Переворот в Севастополе // Революция в Крыму. — Симферополь, 1923. — №2. — С. 30.
11. Крестьянников В.В. Демократизация Черноморского флота в 1917 году и события 23 февраля 1918 года в Севастополе // Крымский архив (Симферополь). — 2002. — №8. — С. 250—251. [Окончание].
12. Королёв В.И. Черноморская трагедия. (Черноморский флот в политическом водовороте 1917—1918 гг.). — Симферополь, 1994. — С. 23. См. также: Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. — Симферополь, 1951. — Ч. I. — С. 52—55). «Из Севастополя — этого сердца крымского большевизма, злокачественная кровь его потекла вначале главным образом в четырёх направлениях: на Юг — в Ялту, на Север — в Симферополь, на Запад — в Евпаторию и на Восток — в Феодосию» (Набатов А. (Аполлон Борисович Водлингер). В столице бывшей республики // Ялтинский Голос (Ялта). — 1918. — 2 (19) июля).
13. О Деникине А.И. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 141—142.
14. Деникин А.И. Очерки русской смуты: Белое движение и борьба добровольческой армии. Май — октябрь 1918. — Минск, 2002. — С. 66—67.
15. По мнению В.П. Купченко (справка о нём: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 158—159), одним из прототипов стихотворения был И.А. Назукин (подпольная кличка «Ванька-Сыч») (Купченко В.П. Комментарии // Волошин М. Собрание сочинений. — М., 2000. — Т. 1. Стихотворения и поэмы 1899—1926. — С. 544). О Назукине И.А. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 169—170.
16. О Баткине Ф.И. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 165.
17. О Колчаке А.В. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 163—164.
18. Который заявил: «Хотя действием против большевиков руководит штаб крымских войск, мы заявляем, что там группируются контрреволюционные силы» (Цит. по: Елагин В. Указ. соч. — С. 104 /Прибой (Севастополь). — 1918. — 14 января). О Боданинском А.А. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 174.
19. Цит. по: Елагин В. Указ. соч. — С. 104.
20. О Челебиеве Ч. см.: Гарчев П.И., Зарубин А.Г., Коваль В.Ю. Челебиев Челеби // Политические деятели России. 1917. Биографический словарь /Гл. ред. П.В. Волобуев. — М., 1993. — С. 345—346; Зарубин А.Г. «... Курултай имеет в виду не одних лишь татар...». / К биографии Ч. Челебиева // Клио. Журнал для учёных (СПб). — 1999. — №1 (7). — С. 293—301; Къандым Юнуc. Куреш мейданыны от басмаз… [Не зарастёт травою поле боя…]. Биринджи китап [Книга первая]. — Симферополь, 2002; Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 155—156.
21. Даты до 1 февраля 1918 года указаны по старому стилю.
22. Фирдевс И. К. [Воспоминания] // ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 776. — Л. 3.
23. Такую версию высказал М.Ф. Бунегин (Бунегин М.Ф. Революция и гражданская война в Крыму (1917—1920 гг.). — [Симферополь], 1927. — С. 112).
24. Цит. по: Королёв В.И. Таврическая губерния в революциях 1917 года. (Политические партии и власть). — Симферополь, 1993. — С. 52.
25. О Фирдевсе И.К. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 156.
26. ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 776. — Л. 3—5.
27. Цит. по: Елагин В. Указ. соч. — С. 104.
28. Об Идрисове С. И. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 175.
29. О Боданинском У.А. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 179—180.
30. М. Енилеев наряду с Б.А. Меметовым, М. Сыдкы-эфенди, А. Зекьяи (?), А. Лятиф-эфенди, А.С-А. Озенбашлы (справка об А.С-А. Озенбашлы: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 154—155; Зарубин В.Г., Зарубина А.А. Джафер Сейдамет. Штрихи к портрету. — С. 46) входил в первый состав ЦК Временного мусульманского исполнительного комитета (Мусисполкома) (Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крымскотатарское национальное движение в 1917—начале 1918 г. // История и археология Юго-Западного Крыма. Сборник научных трудов Бахчисарайского государственного историко-культурного заповедника. — Симферополь, 1993. — С. 202).
31. О Миллере (Шепте) Ж.А. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 163.
32. Об Айвазове А.С. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 156.
33. Южные Ведомости (Симферополь). — 1918. — 13 января.
34. Елагин В.А. Националистические иллюзии крымских татар в период соц[иалистической]. революции (1917—1918 гг.) [рукопись] // ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 109. — Л. 51об.
35. Александр Николаевич Выгран (1881—1918). Уроженец Евпатории, был хорошо известен всему городу. Из потомственных дворян Таврической губернии. Окончил Михайловское артиллерийское училище. Жена — дочь военного инженера Елена Константиновна Гривнак, дочь 1906 года рождения (информация А.Г. Кавтарадзе). Мемуарист утверждает: «...Начальником гарнизона Евпатории... он [Выгран]... никогда не был. Он приехал в Евпаторию с семьёй, что называется домой, на лечение после тяжёлого ранения на фронте и, увы, застрял. Никакого официального положения он не занимал и, если и считался главой местных офицеров, то только как старший по чину (генералов в Евпатории, по-моему, тогда просто не было)». Ещё: «Для меня... Выгран был примером офицера. Высокого роста, атлетического сложения, горбоносый брюнет немного восточного типа. Как-то раз я видел его верхом — он прямо «просился» на картину» (Сапожников А.Л. Указ. соч. — С. 203, 230).
36. Пасманик Д. Кто прав? // Ялтинский Голоc. — 1918. — 6 января.
37. Сапожников А.Л. Указ. соч. — С. 202.
38. Кришевский Н. В Крыму (1916—1918 г.) // Архив русской революции, издаваемый Г.В. Гессеном. — М., 1992. — Т. 13—14. — С. 107 [Репр].
39. Давид Львович Караев (?—1918). Член РСДРП. Участник революции 1905—1907 годов в Бобруйске. Арестовывался. В 1907 году переехал в Батум (Батуми), оттуда по совету врачей в 1909 году в Крым. Жил в Евпатории, работал маляром. В 1917 году создал профсоюз строителей, которым руководил, затем возглавил городское объединение профсоюзов в Евпатории. В октябре стал товарищем председателя Евпаторийского совета. После отстранения от руководства Евпаторийским комитетом партии большевиков группы В.А. Елагина, посчитавшей Октябрьский переворот в Петрограде несвоевременным, 5 ноября 1917 года новый состав комитета возглавил Караев. Избран делегатом на партийную конференцию большевиком Таврической губернии в Симферополе от евпаторийской организации. Председатель Евпаторийского совета и революционного комитета. После гибели его именем была названа одна из улиц Евпатории. В газете «Революционная Евпатория» от 27 января 1918 года опубликован текст следующей телеграммы: «Петроград, Совету Народных Комиссаров. В память зверски замученного офицерами-белогвардейцами руководителя евпаторийского пролетариата т. Караева просим о переименовании города Евпатории, Таврической губернии, в город Караев. Евпаторийский Военно-революционный комитет». 9 сентября 1969 года в Евпатории в честь Л.Д. Караева в саду его имени (ул. Революции) открыта мемориальная стела. Одна из улиц Евпатории и сегодня носит имя Караева. (Тавровский Б. Давид Караев // Памяти павших за Советский Крым. 1918—1920. Сборник статей и воспоминаний. — [Симферополь], 1940. — С. 9—19; Вьюницкая Л.Н., Кравцова Л.П. Дорогами революции. Путеводитель. — Симферополь, 1987. — С. 120—122).
40. Алексей Львович Сапожников (1906—1989). Из потомственных дворян Нижегородской губернии, вырос в семье офицера лейб-гвардии Павловского полка. Мать — Ксения Сергеевна, урождённая Кази (из греков), последняя владелица имения Бурлюк на р. Альме. 1917—1920-е годы прожил в Крыму. Оставил после себя большой архив и огромную коллекцию биографических, генеалогических и иконографических сведений о деятелях России, а также воспоминания, подготовленные к публикации его сыном С. А. Сапожниковым (Кавтарадзе А.Г. Крым в 1917—1920 годах. По воспоминаниям отрока из семьи последних крымских помещиков // Крымский архив (Симферополь). — 2001. — №7. — С. 200—201).
41. В подзаголовке И.Л. Сельвинский, однако, ставит обозначение жанра — «роман», а в предуведомлении «От автора» оговаривает: «В моём романе можно найти множество отклонений от мелкой хронологии. Но людей, выведенных в романе, я знал лично, а дыхание эпохи, надеюсь, воссоздал правильно. Никаких других задач я пред собой не ставил» (Сельвинский И. О, юность моя! // Октябрь (Москва). — 1966. — №6—7. — С. 3). Портрет Караева, которого Сельвинский именует председателем Евпаторийского ВРК: «Лицо маляра в чёрных яминах от плохого освещения, его молодые усы и бородка, какие-то трагические глаза напомнили ему лик Христа перед распятием. Сравнение было не только внешним: Володя чувствовал глубочайшую веру этого маляра в величие и справедливость новой эры, которую он провозглашал пусть в уездном масштабе, но с такой же святой убеждённостью [как Иисус] и с таким же пророческим очарованием» (Там же. — С. 27). Вырисовывается довольно типичная для времён Революции/Гражданской войны фигура.
Председателем Евпаторийского ВРК был А.Н. Елагин, отец В.А. Елагина.
Андрей Нилыч Елагин (?). Присяжный поверенный. Член РСДРП с 1898 года. В 1903 году — партийный организатор в Москве и Подольске, где свёл знакомство с семейством Ульяновых. С 1915 года проживает в Крыму. В 1918 году возглавляет Евпаторийский ВРК; при добровольцах разыскивается контрразведкой. Начальник агитпоезда «Красный Восток» (1919—1920). В 20-е годы: заместитель наркома внутренних дел Крымской АССР, нарком юстиции, член президиума КрымЦИКа, член КрымЦКПомгола, председатель Крымского союза сельхозкооперации (Баранченко В.Е. Гавен. — М., 1967. — С. 149; и др.).
42. Сапожников А.Л. Указ. соч. — С. 205. По И.Л. Сельвинскому, убивали Караева (в присутствии случайного свидетеля) двое: прапорщик Пищиков и капитан Новицкий (Указ. соч. — С. 40).
43. Сельвинский пишет, что Выгран вынашивал планы расстрела всех коммунистов Евпатории (300 человек). (Указ. соч. — С. 36).
44 Сапожников А.Л. Указ. соч. — С. 203.
45. Там же. — С. 205.
46. О Пожарове Н.А. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 171—171.
47. О Кристи М.П. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 148.
48. Антонина Павловна Немич (?—1919). Старая партийная работница г. Евпатории, большевичка, из революционной семьи. Участница революции 1905—1907 годов. В 1905 году была арестована. Сидела в тюрьме в октябре 1906 года за участие в выступлении сельских рабочих 27 мая 1906 года. Была привлечена к ответственности Одесской судебной палатой 18 мая 1907 года за революционную пропаганду в 1905 году. После Февральской революции — организатор профсоюза домашних работниц и его председатель. Вовлекла в профсоюзную деятельность своих сестёр Юлию и Варвару. Депутат Евпаторийского совета. В январе 1918 года — член Евпаторийского ревкома и т.н. разгрузочной комиссии г. Евпатории, далее — на советской работе. Была арестована в Ак-Мечети (п. Черноморское) 20 апреля 1918 года по обвинению в организации массовых расстрелов и казней. Расстреляна на полустанке Ойсул (ныне С. Астанино Ленинского района) 18 марта 1919 года вместе с 18 другими арестованными, включая членов своей семьи. (картотека ГААРК). (О семье Немичей см.: Тавровский Б. Семья Немич // Памяти павших за Советский Крым. 1918—1920. — С. 56—81; Вьюницкая Л.Н., Кравцова Л.П. Дорогами революции. Путеводитель. — С. 114—116). Одна из улиц Евпатории названа в честь этой семьи революционеров.
49. Елагин В. Евпаторийский Октябрь и начало Соввласти // Революция в Крыму. — [Симферополь], 1922. — № 1. — С. 56; и др. В.И. Королёв считает, что установление советской (точнее — ревкомовской) власти обошлось Крыму в тысячу человек (Черноморская трагедия. (Черноморский флот в политическом водовороте 1917 — 1918 гг.). — С. 23). Скорее всего, эта цифра занижена.
50. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108. Сельвинский упоминает в числе производивших аресты — евпаторийцев Н.М. Демышева, Кораблёва, Варвару и Юлию Немич; в составе трибунала на борту «Румынии» — Демышева, Симу Бой (?), Петриченко и Полонского. Сами казни у Сельвинского оттеснены на задний план. Но примечательны два момента. Первый: матрос из Севастополя — председатель трибунала (безымянный) одному из юных персонажей: «Для вас это всё делается! Для завтрашнего вашего счастья!». Второй: мысли рыбацкого сына Леськи после того, как он увидел выброшенный морем на берег труп городского прокурора Листикова: «Как всё это вынести? Я не хочу этого! Эпоха? Пусть. Революция? Преклоняюсь. Но я этого не хочу. {...} Мне это противно, омерзительно. Буду картошку чистить. Подштанники вам стирать. Что хотите! Но э т о — нет. Пускай матросы, пускай Петриченко, если им так хочется. Но не я! Только не я!» (Сельвинский И. Указ. соч. — С. 39, 42—43, 44, 45).
51. О Сулькевиче М.А. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 147; Залесский К.А. Кто был кто в Первой мировой войне. Биографический энциклопедический словарь. — М., 2003. — С. 576—577).
52. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1225. — Л. 12. А.И. Деникин: «... Приводимое ниже описание судьбы евпаторийской буржуазии и преимущественно офицерства весьма характерно для «методов социальной борьбы» и психологии матросской черни, заполнившей своим садизмом самые страшные страницы русской революции.
«После краткого опроса в заседании комитета [Евпаторийского ВРК] арестованных перевозили в трюм транспорта «Трувор». За три дня их было доставлено свыше 800 человек. Пищи арестованные не получали, издевательства словесные чередовались с оскорблением действием, которое переходило в жестокие, до потери жертвами сознания, побои. На смертную казнь ушло более 300 лиц, виновных лишь в том, что одни носили офицерские погоны, другие — не изорванное платье. Обречённых перевозили в трюм гидрокрейсера «Румыния». Смертника вызывали к люку. Вызванный выходил наверх и должен был идти через всю палубу на лобное место мимо матросов, которые наперерыв стаскивали с несчастного одежду, сопровождая раздевание остротами, ругательствами и побоями. На лобном месте матросы, подбодряемые Антониною Немич, опрокидывали приведённого на пол, связывали ноги, скручивали руки и медленно отрезывали уши, нос, губы, половой орган, отрубали руки... И только тогда русского офицера, истекавшего кровью, испускавшего от нечеловеческих страданий далеко разносившиеся, душу надрывающие крики, отдавали красные палачи волнам Чёрного моря»» (Деникин А.И. Очерки русской смуты. Белое движение и борьба добровольческой армии. Май—октябрь 1918. — С. 67—68 / Материалы «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков»).
См. также: Дело № 56 Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков при Главнокомандующем Вооружёнными силами на Юге России // Родина (Москва). — 1990. — №10. — С. 47.
53. Мельгунов С. П. Красный террор в России. 1918—1923. 2-е изд. (1924). — Симферополь, 1991. — С. 110.
54. Набатов А. Евпаторийское дно // Ялтинский Голоc. — 1918. — 4 (20) июля.
55. Сапожников А.Л. Указ. соч. — С. 203.
56. Мельгунов С. П. Указ. соч. — С. 110—111.
57. Этот термин, пущенный в обиход, видимо, кем-то начитанным, но как-то сразу прижившийся в матросской массе, вошёл в обиход с декабря 1917 года. Его, однако, упростили и русифицировали до «еремеевских ночей» (сразу представляется вооружённый мордоворот с крестьянской фамилией «Еремеев»). См.: А.Г. Памяти Ф.Ф. Шнейдера // Южные Ведомости. — 1919. — 26 января; Лобыцын В., Дядичев В. Еремеевские ночи // Родина (Москва). — 1997. — №11 [авторы приводят выражение «еремеевские» как данность, не пытаясь его объяснить]; и др.
58. Там же. — С. 206.
59. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1225. — Л. 6—7об., 10, 16—17, 27—27 об., 53, 55, 58, 59. 179—179 об., 192—192об.
60. Надинский Н.П. Очерки по истории Крыма. — Симферополь, 1957. — Ч. II (Крым в период Великой Октябрьской социалистической революции, иностранной интервенции и гражданской войны (1917—1920 гг.)). — С. 161—162, 163; Шамко Е.Н. Коммунистическая партия — организатор борьбы трудящихся против иностранных военных интервентов в Крыму (апрель 1918 г. — апрель 1919 г.) // Борьба большевиков за власть Советов в Крыму. - Симферополь, 1957. — С. 176.
61. «Приехал Дерман [см. о нём.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 168—169], критик, — бежал из Симферополя. Там, говорит, «неописуемый ужас», солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови». Какого-то старика — полковника живьём зажарили в паровозной топке», записывает И.А. Бунин 8 (21) февраля 1918 года (Бунин И.А. Окаянные дни. — М., 1990. — С. 15).
62. Ленин В.И. С чего начать? // Полн. собр. соч. — М., 1972. — Т. 5. — С. 7. Свидетельства М. Горького о Ленине периода Гражданской войны: «Какой мерой вы измеряете количество необходимых и лишних ударов в драке? — спросил он меня однажды...»; «А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми» (В.И. Ленин // Литературные портреты. — Минск, 1986. — С. 29, 34).
63. См.: Волошин М.А. Пророки и мстители. Предвестия Великой Революции // Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. — М., 1991. — С. 274, 290.
64. Каппа А. Ночь ужасов // Крымский Вестник (Севастополь). — 1919. — 23 февраля.
65. «Террор — это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх» (Ф. Энгельс — К. Марксу. 4 сентября 1870 года // Соч. 2-е изд. — М., 1964. — Т. 33. — С. 45).
66. Крымский Вестник. — 1919. — 15 февраля.
67. Об Островской Н.И. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 160.
68. О Мокроусове А.В. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 171.
69. ГААРК. — Ф. Р-2238. — Оп. 1. — Д. 5. — Л. 14.
70. Член Крымревкома Ю.П. Гавен члену Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинскому. 14 декабря 1920 года // Родина (Москва). — 1992. — №4. — С. 100—101.
71. Здесь мы целиком солидарны с Ю.В. Дубко, считающим, что Ю.П. Гавен в своём письме приписал «себе роль, которой никогда в своей жизни не играл» (Дубко Ю.В. Советская Республика Тавриды: авантюра большевистского государственного строительства. — Симферополь, 1999. — С. 136).
72. Горький М. Несвоевременные мысли. «Новая Жизнь» № 11 (225), 17 (30) января 1918 г. // Несвоевременные мысли и рассуждения о революции и культуре (1917—1918 гг.). — М., 1990. — С. 115.
73. Цит. по: Горький М. Несвоевременные мысли. «Новая Жизнь» № 51(266), 26 (13) марта 1918 г. // Несвоевременные мысли и рассуждения о революции и культуре (1917—1918 гг.). — С. 128. Конечно, на «истинно» государственном уровне вопрос о красном терроре был включён в повестку дня несколько позднее. Во-первых, с точки зрения субъективной, «аресты социалистов зимой 1917/1918 г., апрельские акции в отношении анархистов и максималистов и особенно разгон Учредительного собрания с последующим расстрелом демонстраций протеста не только помогли большевистским лидерам избавиться от комплекса собственной политической неполноценности, но и убедили их в возможности жестоко и безнаказанно преследовать своих политических оппонентов и противников» (Павлов Д.Б. Большевистская диктатура против социалистов и анархистов. 1917 — середина 1950-х годов. — М., 1999. — С. 25). Во-вторых, с точки зрения внешней повод нашёлся в резком осложнении ситуации летом 1918 года. Антантовские десанты, мятеж чехов, наступление А.В. Колчака, убийства видных большевистских деятелей В. Володарского (М.М. Гольдштейна) и М.С. Урицкого, покушение на В.И. Ленина подтолкнули сначала пропагандистскую подготовку массовых террористических акций (в письмах Ленина, начиная с июня: Полн. собр. соч. — М., 1975. — Т. 50. — С. 106, 143, 149, 154, 156), потом породили концлагеря и институт заложников, а затем и «обосновали» декрет СНК от 5 сентября о «красном терроре». 14 июня из советов всех уровней были изгнаны эсеры и меньшевики и тем самым поставлены вне закона. Ф.Э. Дзержинский в газетном интервью впервые публично провозглашает необходимость «организованного террора» как главной задачи ВЧК (Павлов Д.Б. Там же. — С. 27—28). 31 августа межрайонное совещание в Москве принимает резолюцию «По вопросу о проведении террора в связи с покушением на тов. Ленина». 1 сентября «Петроградская Правда» призывает: «Бейте правых эсеров беспощадно, без жалости. Не нужно ни судов, ни трибуналов! Пусть бушует месть рабочих, пусть льётся кровь правых эсеров и белогвардейцев, уничтожайте врагов физически» (цит. по: Павлов Д.Б. Там же. — С. 34—35). Всё это — до известного декрета. Есть данные об уничтожении в сентябре-октябре 1918 года до 15 тысяч человек (Павлов Д.Б. Там же. — С. 36. [Без ссылки]). Но в любом случае (достаточно изучить историю террора в Крыму), нет оснований говорить о его «навязанности» исключительно противником (по Ленину). Или постулировать: «Белый террор предшествовал красному» (Медведев А.В. Неонародничество и большевизм в России в годы гражданской войны. — Нижний Новгород, 1993. — С. 115).
74. Купченко В.П. 1918 // Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. Ч. 2. 1917—1932 гг. (Рукопись).
75. М.А. Волошин в дневнике:
19 января, пт.
Солдаты из Трапезунда «съели весь хлеб, привезли массу орехов, чуму и продают живых турчанок на базаре (по 25 руб.)» (там же).
«Конечно, мы совершаем опыт социальной революции — занятие, весьма утешающее маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов. Как известно, одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг: «Грабь награбленное!»
Грабят — изумительно, артистически: нет сомнения, что об этом процессе самоограбления России история будет рассказывать с величайшим пафосом.
Грабят и продают церкви, военные музеи, продают пушки и винтовки, разворовывают интендантские запасы; грабят дворцы бывших великих князей, расхищают всё, что можно расхитить, продаётся всё, что можно продать, в Феодосии солдаты даже людьми торгуют: привезли с Кавказа турчанок, армянок, курдок и продают по 25 руб. за штуку. Это очень «самобытно»...» (Горький М. Несвоевременные мысли. «Новая Жизнь» №43 (258), 16 (3) марта 1918 г. // Несвоевременные мысли и рассуждения о революции и культуре (1917—1918 гг.) — С. 95).
76. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 109. Мемуарист далее спутал «Фидониси» с «Гаджибеем», действовавшим в Ялте. А М.А. Волошин пишет о прибывшем в Феодосию контрминоносце «Пронзительном».
77. Седых А. Кафеджи // Крымские рассказы. — Нью-Йорк, 1977. — С. 114.
78. Купченко В.П. 1918 // Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. Ч. 2. 1917—1932 гг. (Рукопись). Последняя фраза — выразительный штрих к психологическому портрету Волошина.
79. Иван Фёдорович Федько (1897—1939). Родился в с. Хмелов на Полтавщине в семье бедного крестьянина. В 1915 году окончил Кишинёвское ремесленное училище, работал на мебельной фабрике в качестве столяра-краснодеревщика. В 1916 году призван в армию. Принимал участие в наступлении Юго-Западного фронта (1916). Окончил Киевскую школу прапорщиков (1917). Направлен в Феодосию на должность командира взвода в украинском батальоне 35-го запасного пехотного полка. С июля 1917 года член РСДРП (б). В августе избран командиром батальона. Член Феодосийского штаба красной гвардии, активный участник установления власти большевиков в Феодосии и уезде в январе 1918 года. Комиссар по формированию отрядов Рабоче-крестьянской Красной Армии, с 22 февраля председатель городского Военно-революционного комитета. Командир 1-го Черноморского отряда (революционного полка), участник боёв с германскими войсками в Николаеве, обороны от них Крыма. Главком Восточного фронта обороны полуострова. 1 мая 1918 года Федько вместе с 1-м Черноморским революционным полком из Керчи эвакуировался в Ейск. В мае—июне командовал 3-й и 1-й колоннами красных войск Северного Кавказа в боях с Добровольческой армией. После измены главкома 11-й армии И.Л. Сорокина 2-й Чрезвычайный съезд советов Северного Кавказа 27 октября сместил его с должности и назначил главкомом военно-революционных войск Северного Кавказа Федько. В ноябре командующий, с 8 декабря — помощник командующего 11-й армии. В мае—июне 1919 года — член Революционно-военного совета Крымской ССР, заместитель командующего Крымской армией. После падения Крымской ССР назначен начальником 58-й Крымской стрелковой дивизии (июль—ноябрь 1919). За бои с частями А.И. Деникина и С. В. Петлюры при переходе в составе Южной группы войск 12-й армии из района Одессы в Житомир награждён орденом Красного Знамени. С 15 июня 1920 года начальник 46-й стрелковой дивизии, с сентября командир группы войск 13-й армии. За бои с Русской армией П.Н. Врангеля в Северной Таврии награждён вторым орденом Красного Знамени. Командовал 187-й бригадой при подавлении Кронштадского восстания (март 1921). Награждён третьи орденом Красного Знамени. В должности начальника 1-го боевого участка подавлял мятеж А.С. Антонова в Тамбовской губернии, что было отмечено четвёрным орденом Красного Знамени. Окончил Военную академию РККА (1922). Командовал 13-ым стрелковым корпусом в борьбе с басмачами в Средней Азии. Удостоен ордена Красной Звезды Бухарской Народной Республики. В дальнейшем — на командных должностях. 2 февраля 1938 года назначен первым заместителем народного комиссара обороны СССР. Командарм 1-го ранга. Член ЦИК СССР, ЦК КП (б) Украины, депутат и член Президиума Верховного Совета СССР. Репрессирован, реабилитирован посмертно. Именем Федько названы улицы в Симферополе, Севастополе, Феодосии, Евпатории (Смирнов А.П. Командарм Иван Федько. — Симферополь, 1959; и др.).
80 Купченко В.П. 1918 // Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. Ч. 2. 1917—1932 гг. (Рукопись). В письме Ю.Л. Оболенской 25 (12) февраля Волошин удивляется, почему «так медлят с массовым избиением буржуев»? А 1 марта (16 февраля), узнав, что на сегодня назначена «резня буржуев» (вечером на «общем митинге» временно отменена) решает остаться в Феодосии подольше, «чтобы увидеть всё собственными глазами» (там же. Курсив наш. — Авт.). Снова — к психологическому портрету. Впрочем, дух буржуазности всегда был предельно чужд Волошину. К тому же известной отстранённости, нарочитой позиции постороннего наблюдателя, «холодности» Волошина споспешествовали его религиозно-историософские взгляды: «Я не могу иметь политических идеалов потому, что они всегда стремятся к наивозможному земному благополучию и комфорту [«Мой единственный идеал — это Град Божий»]. Я же могу желать своему народу только пути правильного и прямого, точно соответствующего его исторической, всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь — путь страдания и мученичества. Что мне до того, будет ли он вести через монархию, социалистический строй или через капитализм — всё это только различные виды пламени, проходя через которые перегорает и очищается человеческий дух.
Я равно приветствую и революцию, и реакцию, и коммунизм, и самодержавие...» (Волошин М.А. Россия распятая // Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. — С. 330).
И в то же время в годы Гражданской войны он прятал и спасал и белогвардейцев, и красных. «...Не как своих единомышленников, которыми не признавал ни тех, ни других, а как л ю д е й» (Миндлин Э. Из книги «Необыкновенные собеседники» // Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. — С. 391).
81. Михаил Фёдорович Барсов (Барзов, Борзов) (?—1919). Портовый грузчик, первый советский комендант Феодосии (январь—апрель 1918 года). «Положение в городе у нас было настолько парадоксальным, что советская власть в городе была крайне правой партией порядка. Во главе Совета стоял портовый рабочий — зверь зверем, — но когда пьяные матросы с «Фидониси» потребовали устройства немедленной резни буржуев, он нашёл для них слово, исполненное неожиданной государственной мудрости: «Здесь буржуи мои и никому чужим их резать не позволю», установив на этот вопрос совершенно правильную хозяйственно-экономическую точку зрения (сейчас это называется «крышеванием». — Авт.). И едва ли не благодаря этой удачной формуле Феодосия избегла своей Варфоломеевской ночи». Арестовывался немцами, но был освобождён по ходатайству населения», указавшего, что «в бытность комиссаром приложил все силы, чтобы спасти город от банд», собиравшихся накануне прихода германских войск разгромить Феодосию (Южные Ведомости. — 1919. — 1 апреля). Арестован белыми в январе 1919 года и 28 марта, в числе 24 заключённых расстрелян (Волошин М.А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. — С. 320, 448; Купченко В.П. Комментарии // Волошин М. Собрание сочинений. — С. 545).
82. Барк Пётр Львович (1869—1937). Родился в Екатеринославе (Днепропетровске). Из дворян. В 1892 году окончил юридический факультет Петербургского университета. В 1894 году — секретарь управляющего Государственным банком, затем изучал банковское дело в Берлине. В 1897—1905 годах — один из директоров Петербургской конторы Государственного банка и директор заграничных операций этой же конторы, с 1898 года одновременно председатель правления учётно-ссудного банка в Персии (Иран), в 1899-1905 годах член правления Русско-Китайского банка, с 1901 года товарищ (заместитель) председателя совета фондового отдела Петербургской биржи, в 1905 году управляющий Петербургской конторы Государственного банка, в 1906 году — товарищ управляющего Государственного банка. В 1907—1911 годах — директор-распорядитель и член правления Волжско-Камского коммерческого банка. С 1911 года (по приглашению П.А. Столыпина) товарищ министра торговли и промышленности. С января 1914 года управляющий министерства финансов, с мая — министр финансов и шеф Отдельного корпуса пограничной стражи. Инициатор закона от 16 сентября 1914 года о прекращении торговли водкой. С декабря 1915 года член Государственного совета. В ходе Февральской революции 29 февраля арестован своим бывшим лакеем, которому в своё время не помог избежать отправки на фронт. Позднее арест подписал А.Ф. Керенский. 17 марта 1917 года освобождён, переселился на юг России. Во время Гражданской войны использовал бывшие связи для финансирования «белого движения». Оказал содействие в данном вопросе Крымскому краевому правительству С.С. Крыма (Зарубин В.Г. Соломон Крым и второе Крымское краевое правительство // Историческое наследие Крыма. — 2005. — №10. — С. 103). В эмиграции жил в Лондоне, где высшие финансовые круги привлекали его к работе эксперта и советника. В 1935 году принял английское подданство и получил титул баронета. Автор «Воспоминаний». Скончался в Лондоне (Сорокина О.Л. Барк Пётр Львович // Политические деятели России. 1917. Биографический словарь. — С. 28).
83. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 110.
84. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 109.
85. Таврическая Правда (Севастополь). — 1918. — 10 (28) апреля.
86. События в Алупке // Советская Газета (Феодосия). — 1918. — 4 апреля.
87. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1198. — Л. 15, 19.
88. Борьба за Советскую власть в Крыму. Документы и материалы. — Т. 1. — С. 154.
89. Пасманик Д. Опасная агитация // Ялтинский ГолоC. — 1917. — 30 декабря.
90. О Пасманике Д.С. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 172.
91. Термин С.Г. Кара-Мурзы (Стрела искривлений // Советская Россия (Москва). — 1997. — 6 января).
92. Пасманик Д. Моим обвинителям // Ялтинский ГолоС. — 1918. — 5 января.
93. Набатов А. Былое // Ялтинский ГолоС. — 1918. — 25 (11) мая.
94. Ян Булевский (?—1918). Политкаторжанин. Летом 1917 года приехал на лечение в Евпаторию, затем перебрался в Ялту. Здесь стал руководителем Ялтинской организации РСДРП. Весной 1918 года — нарком по национальным имениям Таврической губернии/Республики Тавриды. Расстрелян на Украине гайдамаками (Воспоминания Вологузова // Картотека ГААРК; Баранченко В.Е. Гавен. — С. 94).
95. Павел Павлович Рябушинский (1871—1924). Родился в Москве. Из старообрядческой семьи хлопчатобумажных фабрикантов. Закончил Московскую Практическую академию коммерческих наук (1890). С 1900 года возглавлял Товарищество мануфактур П.М. Рябушинского с сыновьями. С 1901 года — председатель правления харьковского Земельного банка, с 1902 — совладелец банкирского дома «Братья Рябушинские» и председатель правления организованного на его основе Московского банка (с 1912 года). С 1906 года — старшина (с 1915 — председатель) Московского биржевого комитета, член Совета съездов представителей промышленности и торговли, с 1909 года — председатель Общества хлопчатобумажных фабрикантов Московского района. С ноября 1905 — член ЦК «Союза 17 октября», однако из-за несогласия с политикой лидера октябристов А.И. Гучкова покинул партию. В 1912 году один из инициаторов создания партии прогрессистов, член её ЦК и председатель Московского комитета. Свои политические взгляды пропагандировал в газетах «Утро» (1907) и «Утро России» (1907, 1908—1917), возглавлял редакционный комитет этих изданий и финансировал их. Участвовал в движении старообрядцев за уравнение их в правах с другими вероисповеданиями. С 1905 года — товарищ (заместитель) председателя совета Съездов старообрядцев. В мае 1915 на 9-м торгово-промышленном съезде призвал предпринимателей к организации военно-промышленных комитетов, с июня возглавил Московский военно-промышленный комитет. В сентябре избран в Государственный совет (от торговли и промышленности). В Февральскую революцию один из инициаторов создания московского Комитета общественных организаций. Поддержал Временное правительство, но был противником участия в его составе представителей социалистических партий, критиковал правительственную экономическую политику. Выступал за ликвидацию двоевластия, радикальный разрыв власти с диктатурой советов. После подавления выступления Л.Г. Корнилова отошёл от политической деятельности, лечился в Крыму от туберкулёза. В 1919 году эмигрировал во Францию. Почётный председатель торгово-промышленного съезда в Париже (1921), где выражал надежду на внутреннюю эволюцию Советской власти в связи с введением НЭПа. Скончался в Камбо-ле-Бэн (Петров Ю.А. Рябушинский Павел Павлович // Политические деятели России. 1917. Биографический словарь. — С. 281—282).
96. Карл Янович Зедин (наст. фамилия Зиединьш) (1885—1919). Плавал юнгой на кораблях Северного пароходства. В 1903 году закончил мореходное училище в Риге, стал капитаном торгового флота. С 1904 года — член РСДРП, большевик. В Первую мировую войну служил на Балтийском флоте, прапорщик; также на Черноморском флоте, был ранен в бою под Трапезундом. Делегат I Всероссийского съезда советов. В сентябре 1917 года избран от Черноморского флота во Всероссийский Центрофлот, возглавлял большевистское крыло. Член военно-морского ревкома, руководил отрядом моряков при взятии Зимнего дворца. Участник разгрома движения А.Ф. Керенского — П.Н. Краснова. Член советской делегации на переговорах с Германией в Брест-Литовске. С декабря 1917 года — в Крыму. Член Черноморского Центрофлота, президиума Севастопольского ВРК. С февраля 1918 года — на фронтах Гражданской войны (командир морских отрядов, сражавшихся против немцев на Украине; комиссар Северо-Кавказского военного округа; командующий флотилией на Средней Волге). С апреля 1919 года — начальник Морского управления Латвийской советской республики, член РВС Балтфлота. Погиб в бою (Баранченко В.Е. Гавен. — С. 76—79, 150; Великая Октябрьская социалистическая революция: энциклопедия / Под. ред. П.А. Голуба, Ю.И. Кораблёва, М.И. Кузнецова, Ю.Ю. Фигатнера. — 3-е изд., доп. — М., 1987. — С. 178).
97. Петроградское Эхо / ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 67. — Л. 24—24 об.
98. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108.
99. Набатов А. Былое.
100. Антон (Анатолий) Иосифович (Нафтали Григорьевич) Слуцкий (1884—1918). Родился в Варшаве. В революционном движении — с начала века (с 13 лет). В 1905 году вступил в РСДРП. Делегат V съезда РСДРП (1907). Был в эмиграции в С.-А.С.Ш., после Февральской революции вернулся в Россию. Работал в большевистской организации Обуховского сталелитейного завода в Петрограде, член Петроградского городского комитета большевиков от Невского района и Исполнительной комиссии Петроградского комитета РСДРП (б), делегат VI съезда РСДРП (б), публиковался в большевистских газетах «Рабочий и Солдат», «Пролетарий», «Рабочий Путь» и др., в том числе и на международные темы, оратор и лектор (1917). Активный участник Октябрьских событий. Делегат II Всероссийского съезда советов, где избран членом ВЦИК, также — член исполкома Петроградского совета. Направлен ЦК партии большевиков в Крым 11 марта 1918 года вместе с женой Маньковской-Слуцкой, членом РКП (б), врачом. 12 марта избран членом Таврического ЦИК. Расстрелян эскадронцами 24 апреля 1918 года под Алуштой. Некрологи — в петроградской «Красной Газете» (10 мая) и «Петроградской Правде» (12 мая). Одна из улиц Симферополя в 1930 году названа в честь А.И. (Н.Г.) Слуцкого (Ленин В.И. Полн. собр. соч. — М., 1975. — Т. 50. — С. 561; Вуль Р. Антон Слуцкий. Историко-биографический очерк. — Симферополь, 1939; и др.).
101. Павел Ефимович Дыбенко (1889—1938). Родился в с. Людков Новозыбковского уезда Черниговской губернии в бедной крестьянской семье. Окончил народную школу и 3-классное городское училище. Служащиё казначейства, портовый грузчик, учился на электротехнических курсах; с юных лет был привержен к стихийному протесту против царящей в обществе несправедливости. В 1911 году призван на Балтийский флот. С 1912-го — член большевистской партии. В 1915 году — один из инициаторов матросского восстания на дредноуте «Петропавловск»; арестован, послан в составе морского батальона на фронт под Ригу. За антивоенную агитацию приговорён к двум месяцам тюрьмы. С лета 1916 года служил на транспортном судне в Гельсингфорсе (Хельсинки), унтер-офицер. Участник Февральской революции. Далее: член Гельсингфорского совета; один из организаторов Центробалта и его председатель; арестован 5 июля, сидел в «Крестах»; 4/5 сентября освобождён, включился в работу Центробалта. Активный участник Октябрьского переворота. Член Петроградского ВРК, делегат II Всероссийского съезда советов. В первом составе СНК — член Комитета по военным и морским делам, нарком. Член Учредительного собрания (от Балтфлота) и, вопреки указаниям В.И. Ленина и М.С. Урицкого, инициатор его разгона. С 30 января 1918 года — председатель коллегии Наркомата по морским делам. В результате неадекватных действий Дыбенко, командующего матросскими отрядами под Нарвой, последняя 3 марта была сдана. Отдан под суд. Наркомвоен и председатель Реввоенсовета Л.Д. Троцкий требовал расстрела Дыбенко. Однако тот был оправдан. Исключён из партии (вновь принят в 1922 году). С лета 1918 года — на подпольной работе в оккупированных Германией Украине и Крыму. В августе схвачен германскими властями в Севастополе и приговорён к расстрелу. Пытался бежать, был переведён в Симферопольскую тюрьму. В ноябре обменян на группу пленных немецких офицеров. С ноября 1918 года — на командных должностях в Красной Армии. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР в 1938 году расстрелян. В 1956-м — реабилитирован. В Симферополе установлен памятник Дыбенко, имеется улица его имени. Его именем также названа улица в Севастополе (Деятели Союза Советских Социалистических Республик и Октябрьской Революции. (Автобиографии и биографии). Энциклопедический словарь Русского Библиографического Института Гранат. Второй выпуск сорок первого (41) тома. — М., 1989. — Ч. I. — Кол.128—133 [Репр.]; Заботин В.Н. Дыбенко Павел Ефимович // Политические деятели России. 1917. Биографический словарь. — С. 107—108; и др.). Вряд ли мог находиться на Ялтинском молу в описываемый период.
102. Дондуков-Изыдинов Г.Л. Расстрел. «Ялтинский мол» глазами очевидца // Крымский альбом 2000. — Феодосия-Москва, 2002. — С. 102, 104, 105, 107, 107—108, 109—110, 111. «Местное татарское правительство смело новенькие Советы, из Севастополя прибыли опытные пулемётчики и палачи, и мы попали в самое скучное и унизительное положение, в котором могут быть люди, — то положение, когда вокруг всё время ходит идиотская преждевременная смерть, оттого, что хозяйничают человекоподобные и обижаются, если им что-нибудь не по ноздре. Тупая эта опасность плелась за нами до апреля 1918 года. На ялтинском молу, где Дама с собачкой потеряла когда-то лорнет, большевистские матросы привязывали тяжести к ногам арестованных жителей и, поставив спиной к морю, расстреливали их; год спустя водолаз докладывал, что на дне очутился в густой толпе стоящих навытяжку мертвецов» (Набоков В.В. Другие берега. — М., 1989. — С. 123). О том же — П.Н. Врангель (сам побывавший в числе арестованных большевиками в Ялте), князь Оболенский, князь Юсупов, другие. Так, Оболенский вспоминал (со слов очевидцев): «... Офицерам привязывали тяжести к ногам и сбрасывали в море, некоторых после расстрела, а некоторых живыми. Когда, после прихода немцев, водолазы принялись за вытаскивание трупов из воды, они на дне моря оказались среди стоявших во весь рост уже разлагавшихся мертвецов» (Оболенский В.А. Крым в 1917—1920-е годы // Крымский архив (Симферополь). — 1994. — № 1. — С. 71). В сентябре—октябре 1918 года в газете «Ялтинский голос» В.В. Набоков публикует три стихотворения, включая «Ялтинский мол». «Вероятно, это были первые [его] публикации» (Петренко Л.В. В.В. Набоков, М. Волошин: Ялта, 1918 год // Страницы истории Ялты. I Дмитриевские чтения. От древности до наших дней. Сборник научных трудов. — Ялта, 1996. — С. 43); «Именно начиная с этой публикации словосочетание «ялтинский мол» приобрело у современников чисто нарицательное значение» (Галиченко А.А. [Предисловие] // Дондуков-Изыдинов Г.Л. Указ. соч. — С. 99).
103. Бунегин М.Ф. Указ. соч. — С. 111.
104. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1285. — Л. 7—9, 27—28.
105. Нам представляется, что вывод В.И. Королёва «в действительности в Крыму шла не межнациональная, а гражданская война между классами», воспроизводящий ленинские формулы (Таврическая губерния в революциях 1917 года. — С. 56) сильно упрощает, а следовательно, искажает картину происходившего. См. также: Зарубин В.Г. К вопросу об этническом конфликте в Крыму (1918 г.) // Русская литература и российское зарубежье: параллели и пересечения. V Крымские международные Шмелевские чтения. Тезисы докладов научной конференции 20—25 сентября 1996 г. — Алушта, 1996. — С. 113—115; Его же. К вопросу о восстании крымских татар в горном Крыму (1918 г.) // Проблемы истории и археологии Крыма. — Симферополь, 1994. — С. 225—235; Его же. Об этноконфессиональном конфликте в Крыму (1918 г.) // Бахчисарайский историко-археологический сборник. — Симферополь, 2001. — Вып. 2. — С. 397—409. Катунин Ю.А. Православие Крыма в 1917—1939 годах: проблема взаимоотношений с государством. — К., 2002. — С. 33—34, 36, 41—42.
106. О Врангеле П.Н. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 143—144.
107. Врангель П.Н. Воспоминания. Южный фронт (ноябрь 1916 г. — ноябрь 1920 г.). — М., 1992. — Ч. I. — С. 85.
108. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1285. — Л. 9об.—10.
109. Там же. — Л. 87. За помощь в разработке данного сюжета, авторы выражают благодарность историку А.В. Ефимову.
110. Об Оболенском В.А. см: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 152.
111. Оболенский В.А. Крым в 1917—1920 годы. — С. 75, 76.
112. А. А. Татары и греки // Крымский Вестник. — 1919. — 26 (13) марта.
113. Там же.
114. Т. Греки и татары // Крымский Вестник. — 1919. — 4 марта — (19 февраля).
115. А.А. Указ. соч. Эхо конфликта прозвучало в начале 20-х, уже при большевиках. Греки — сотрудники особых отделов, «особенно на южном побережье Крыма, где живут выходцы из Турции, используют своё положение «в целях сведения личных счётов «национальной вражды» с татарами и турками и, путём ложных доносов на них и симуляцией их контрреволюционности, добиваются посылки на них карательных отрядов и экспедиций» (Доклад б[ывшего]. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму) // Крымский архив (Симферополь). — 1996. — №2. — С. 87). О М.С. Султан-Галиеве (1892—1940) см. справку С. А. Усова (Там же. — С. 94).
116. О Крыме С.С. см.: Зарубин В.Г. Соломон Крым и второе Крымское краевое правительство. — С. 97—108; Кизилов М Б. Караим Соломон Крым: жизнь и судьба // Историческое наследие Крыма. — 2005. — №10. — С. 86—96.
117. Оболенский В.А. Крым в 1917—1920-е годы. — С. 69.
118. Sejdamet Dz. Krym // Zycie Musulmanskie (The Islamic Life) (Warszawa). — 1990. — №2 i 3. — S. 77.
119. Цит. по: Елагин В. Националистические иллюзии крымских татар в революционные годы. — С. 105.
120. Баранченко В.Е. Гавен. — С. 83.
121. Кришевский Н. Указ. соч. С. 109.
122. Цит. по: Крестьянников Н.Н. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). // Крымский архив (Симферополь). — 1997. — №3. — С. 39.
123. Цит. по: Там же.
124. Крестьянников В.В. Указ. соч. — С. 251—252.
125. Цит. по: Крестьянников В.В. Указ. соч. — С. 252.
126. О Немитце А.В. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 185.
127. Крестьянников В.В. Демократизация Черноморского флота в 1917 году и события 23 февраля 1918 года в Севастополе. — С. 252—253.
128. Гавен Ю. Конструирование временного ЦИКа // Советов В., Атлас А. Расстрел Советского правительства крымской республики Тавриды. Сборник к 15-летию со дня расстрела. 24/IV 1918 г. — 24/IV 1933 г. [Симферополь], 1933. — С. 13.
129. Степан Свиридович Акимочкин (1890—1918). Уроженец Орловской губернии, с 15 лет работал плотником. В 1914 году переехал в Севастополь, работал в шлюпочной мастерской военного порта. Левый социалист-революционер. В январе 1918 года участвовал в боях с войсками Штаба крымских войск. На Таврическом губернский съезд советов рабочих, солдатских, крестьянских, поселянских и батрацких депутатов, земельных и военно-революционных комитетов (7—10 марта 1918 года) от левых эсеров избран комиссаром земледелия. В этой должности входил в состав Совета народных комиссаров Социалистической Советской Республики Тавриды. Арестован крымскотатарскими повстанцами и 24 апреля тяжело ранен во время расстрела под Алуштой. Перевезён в Севастополь, где скончался в августе 1918 года (Алтабаева Е.Б. Смутное время: Севастополь в 1917—1920 гг. Учебное пособие. — Севастополь, 2004. — С. 134).
130. Набатов А. В столице бывшей республики // Ялтинский ГолоС. — 1918. — 2 (19) июля.
131. А.Г. Указ. соч.
132. О Давыдове А.В. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 182—183.
133. Набатов А. В столице бывшей республики. «Сейчас же [после взятия Симферополя] началась расплата, начались расстрелы офицеров, которых убили свыше 100, и наиболее уважаемых граждан. Последних собрали в тюрьме и убили всех — свыше 60 человек на дворе тюрьмы» (Кришевский Н. Указ. соч. — С. 109).
134. Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Ч. 2. 1917—1932 гг. (Рукопись); Крестьянников Н.Н. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). — С. 41 («В ночь на 24 февраля отряд севастопольских красногвардейцев под командованием... Шмакова устроил погром в Симферополе и расстрелял 170 офицеров»).
135. Набатов А. В столице бывшей республики.
136. Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Ч. 2. 1917—1932 гг. (Рукопись).
137. Баранченко В.Е. Гавен. — С. 86. «Это было тогда единственным источником бюджета новой рабоче-крестьянской власти и эффективным средством борьбы со спекуляцией» (Там же). Отнюдь не крымское изобретение, а крупномасштабная акция. В.И. Ленин в речи на I Всероссийском съезде представителей финансовых отделов Советов 18 мая 1918 года говорил: «Я вовсе не противник контрибуций вообще; чтобы уничтожить буржуазию, пролетариат не мог обойтись без контрибуций; это правильная мера переходного времени...» (Полн. собр. соч. — М., 1974. — Т. 36. — С. 352). Таким образом, главный смысл контрибуций большевистский вождь видел не в решении сиюминутных задач, а в «уничтожении буржуазии».
138. Атлас М.Л. Указ. соч. — С. 75.
139. Гавен Ю.П. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 54—55.
140. Независимый. Звери на свободе // Крымский Вестник. — 1919. — 23 (10) февраля.
141. Крестьянников В.В. Демократизация Черноморского флота в 1917 году и события 23 февраля 1918 года в Севастополе. — С. 253.
142. Ленин В.И. Социалистическое отечество в опасности! [Декрет СНК от 21 февраля 1918 года] // Полн. собр. — М., 1974. — Т. 35. — С. 358. Владимир Лобыцын и Владимир Дедичев пишут: «Сигналом к началу новых репрессий послужила телеграмма Центрофлоту от члена коллегии Народного комиссариата по морским делам Ф. Раскольникова с требованием «искать заговорщиков среди морских офицеров и немедленно задавить эту гидру»» (Указ. соч. — С. 30). Но ни сноски на цитату, ни даты авторы не приводят.
143. Дубко Ю.В. Указ. соч. — С. 134.
144. Современник, пытаясь разгадать загадку февральских убийств в Севастополе, рассуждал год спустя: «Многие, когда подымается вопрос о причинах того, что пришлось пережить год тому назад севастопольцам, стараются почему-то доказать, что центр был непричастен к местным выступлениям тёмных сил, что Москва немедленно по телеграфу потребовала прекращения расправы над мирным населением. (Мы видели, что центральная власть имеет прямое отношение к февральской резне в Севастополе. О телеграмме с требованием прекратить убийства нам ничего не известно. — Авт.). {...} Страсти накопились в самом Севастополе — близость нашего города к донскому театру борьбы с «контрреволюцией и саботажем», невозможность выполнить непосильное требование десятимиллионной контрибуции, декабрьские расстрелы, разжёгшие кровожадные инстинкты толпы, «бюллетень мира», столь неудачно выпущенный небольшевистскими социалистическими партиями, давший возможность Алексакису утверждать, что в Севастополе существует противосоветский заговор — всё это создало в нашем городе атмосферу порохового погреба.
{...} В отчаянии от брестского договора, перепуганные начавшимся наступлением германских корпусов, народные комиссары выпустили воззвание [«Социалистическое отечество в опасности!»], в котором обвиняли во всех бедах русскую интеллигенцию, буржуазию и офицерство, призывали к принудительной мобилизации и требовали «неослабного надзора» над врагами народа и революции. Телеграмма до того взвинтила настроение масс, что соответствующие личности нашли момент удобным для выступления» (Бадовский Л. Скорбная годовщина // Крымский Вестник. — 1919. — 23 (10) февраля). «Причины для возмущения матросов и рабочих (рабочие Севастополя, согласно многочисленным фактам, заняли принципиально иную позицию, нежели матросская вольница. — Авт.) были налицо, контрреволюционеры обнаглели к этому времени настолько, что рисковали открыто выступать против Советов» (Бунегин М.Ф. Указ. соч. — С. 127).
Алексакис Орион Христофорович (1899—1920). Уроженец Балаклавы. Закончил Севастопольскую гимназию. Будучи учеником, участвовал в марксистских кружках. Член РСДРП(б) с 1917 года. В 1917 году организовал в Севастополе Союз социалистической молодёжи, его председатель с 11 июня. Осенью 1917-го обучался в Киевском университете; принимал участие в боях с гайдамаками, был ранен. В январе 1918 года — в Севастополе, член партийного комитета города, исполкома Севастопольского совета, секретарь Севастопольского ревкома. В феврале вёл дело по расследованию обстоятельств «стихийного террора» в Севастополе, о результатах своей работы доложил в докладе Севастопольскому совету. В апреле 1918 года был одним из организаторов союза молодёжи «III Интернационал». Работал в партийных организациях Вятки, Владимира, Харькова. Председатель оргбюро по созданию комсомольской организации г. Харькова. С апреля 1919 года — политкомиссар 1-й Заднепровской дивизии Красной Армии, в составе которой участвовал в освобождении Севастополя от интервентов. С мая 1919-го — председатель Севастопольского ВРК, член президиума городского комитета и Крымского областного комитета РКП(б). Делегат IV (март 1918) и VI (ноябрь 1918) Чрезвычайных Всероссийских съездов советов, IX (1920) съезда РКП(б), II конгресса Коминтерна. При падении КССР эвакуировался, лектор Свердловского университета. В 1920 году направлен исполкомом Коминтерна в Грецию для ведения революционной. Погиб при переезде. (Картотека ГААРК; Попова И.С. Алексакис Орион Христофорович // Севастополь. Энциклопедический справочник / Редактор-составитель М.П. Апошанская. — Севастополь, 2002. — С. 46—47).
145. О Канторовиче Н.Л. см.: Зарубин А.Г., Шуранова Е.Н., Зарубин В.Г. Указ. соч. — С. 157.
146. Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму // Революция в Крыму. — Симферополь, 1923. — №2. — С. 55.
147. Известия Севастопольского Совета. — 1918. — 28 февраля.
148. См.: Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. — Ч. II. — С. 77.
149. Цит. по: Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). — С. 40.
150. О Спиро В.Б. см.: Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Крым в 1917 году: от эйфории Марта к конфронтации Октября. — С. 162—163.
151. См. воспоминания: Л-рь В. Как они убивали (заметка очевидца убийств в севастопольской тюрьме 23 февраля) // Крымский Вестник. — 1918. — 5 июня (23 мая); Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 52—56; Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108. Из последних работ: Зарубин А.Г. Севастопольская трагедия; Крестьянников Н.Н. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). — С. 40—42; С. Лобыцын В., Дядичев В. Указ. соч.; Дубко Ю.В. Указ. соч. — С. 133—137; Зарубин А.Г. «...Курултай имеет в виду не одних лишь татар...». К биографии Ч. Челебиева // Клио. Журнал для учёных (СПб). — 1999. — №1 (7). — С. 299.
152. В.И. Ленин в письме Г.Е. Зиновьеву и другим от 26 июня 1918 года наставлял будущего петроградского диктатора: большевики должны «поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров» (Полн. собр. соч. — М., 1975. — Т. 50. — С. 106). Чем не слепок с истории «сентябрьских убийств» 1792 года? Показательно суждение представителя т.н. тотальной истории: «Активные участники революции, ещё не утратившие надежд на справедливое переустройство общества, были потрясены этим поворотом, этой вспышкой насилия, развязанного ими самими во имя пресловутой исторической необходимости, во имя борьбы за спасение революции — насилия, которое является своего рода выражением демократии, поскольку зародилось в «низах», среди большинства. На тех, кто решался заявить об этом во всеуслышание, смотрели, как на сумасшедших: разве можно противиться необходимости, если она выражает волю народа?» (Ферро Марк. Символика и политика во время революции 1917 г. // Анатомия революции. 1917 год в России: массы, партии, власть. — СПб., 1994. — С. 341).
153. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108.
154. Бадовский Л. Указ. соч.
155. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108—109.
156. Независимый. Указ. соч.
157. Цит. по: Крестьянников Н.Н. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). — С. 40—41.
158. Февральская годовщина // Крымский Вестник. — 1920. — 8 (21) февраля.
159. Михаил Моисеевич Казас (1889—1918). Родился в Севастополе в караимской семье. В 1907 году закончил севастопольское реальное училище, где учился рисованию. По совету Ф.А. Рубо, автора знаменитой Панорамы обороны Севастополя, поступил в Мюнхенскую академию художеств, закончив ее с отличием в 1911 году. Единственная при его жизни выставка состоялась в 1910 году в Севастополе. На ней экспонировалось более 100 работ: этюды натурщиков, животных, академические рисунки, жанровые сценки, пейзажи Крыма, серия «Старый Мюнхен», портреты, иллюстрации к «Слову о полку Игореве» и к русским былинам. Жил во Франции, в Закавказье, Севастополе и Петрограде. В 1914 году с началом Первой мировой войны мобилизован в армию в чине прапорщика. В конце жизни выполнил цикл иллюстраций к стихотворениям А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, восточному и скандинавскому эпосу, рассказам А. Грина, серию «Война 1812 года». Работы М.М. Казаса хранятся в Симферопольском художественном музее (Барановская Л.В. Казас Михаил Моисеевич // Севастополь. Энциклопедический справочник. — С. 229; о нём же: Путь Борьбы (Севастополь). 1918. 2 (15) марта; М. Памяти погибших (23 февраля 1918—23 февраля 1919) // Крымский Вестник. 1919. 23 февраля; Февральская годовщина).
160. М. Указ. соч.; Путь Борьбы. — 1918. — 2 (15) марта.
161. Таврическая Правда. — 1918. — 24 января.
162. Ширин В. Неизвестный лейтенант Шмидт // Наш современник (Москва). — 2001. — №10. — С. 248; Картотека ГААРК.
163. Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 53.
164. Л-рь В. Указ. соч. Владимир Лобыцын и Владимир Дедичев, зная статью В. Л-ря (у них — «В. Л-р»), ни словом не упоминают о казни Челебиева.
165. Усеин Бо(а)латуков (?—1918). Из аристократической семьи. Получил высшее образование в Париже. Служил офицером. В 1918 году — в отставке. Драматург, режиссёр, поэт, сотрудник газеты «Миллет». В 1917 году в издательстве одноимённой газеты (ни одного экземпляра которой до сих пор не найдено) «Къырым Оджагы» («Крымский Очаг») вышла трёхактная пьеса Болатукова «Айше ханы(у)м». «Пьеса Усеина Болатукова «Айше ханум» явилась первым произведением в крымскотатарской литературе, полнокровно отразившим жизнь и взгляды крымских мурз» (Керимова С. Страницы истории крымскотатарского довоенного театра и драматургии. — Симферополь, 2002. — С. 143). Фразу «Дальнейшая судьба его [Болатукова] неизвестна» (Там же. — С. 136) оставляем на совести автора. Достаточно было заглянуть в крымские архивы или в опубликованную в одном из ведущих исторических журналов России статью А.Г. Зарубина «...Курултай имеет в виду не одних лишь татар...». К биографии Ч. Челебиева». — С. 301 (или, если это не было сделано, внести корректность: «нам не известна»), чтобы удостовериться: Болатуков был казнён в февральские дни 1918 года как «контрреволюционер» (Картотека ГААРК).
166. Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 55—56.
167. Путь Борьбы. — 1918. — 2 (15) марта.
168. Там же. Пафосно и льстиво прозвучало с листов большевистской газеты «Воззвание» за подписями «Председателей Военно-Революционного Штаба» после того, как бойня уже была позади: «Вы 23 [февраля] с красными знамёнами в руках, стройными рядами фронта показали свои несокрушимые силы всем, кто покушается на революцию и на власть рабочего и крестьянина. {...} Вы сумели противопоставить свои незаржавевшие штыки против подымающейся реакции, так сумейте-же, товарищи, положить предел гнусным поступкам той несознательной массы и чёрным силам, которые, переодевшись в форму матроса и солдата, производят различные насилия. Чёрные силы стараются запятнать нашу революцию, дабы потом делать нарекания и подрыв к тем организациям, которые так зорко смотрят за текущим ручьём революции. Они хотят этот ручей вывести из берегов. Мы обращаемся к вам, как [к] друзьям, как к братьям, сказать своё громкое слово против насилий чинимых чёрными массами, губящими революцию. Долой насильников и провокаторов. В рядах честных борцов революции им места нет» (Таврическая Правда. — 1918. — 27 (14) февраля). Она же опубликовала ещё одно воззвание к матросам: «Мы соц[иал].-дем[ократы]. большевики понимаем Ваше чувство ненависти к тем, кто Вас порабощал и угнетал. Мы понимаем, что Вы до боли измучены войной, вековым издевательством генералов, офицеров. Выведенные, наконец, из пределов терпения контрреволюцией, оборонцами, их наглой ложью и травлей на власть Ваших Советов, Вы теряете революционное равновесие, применяете иногда неверный, неприемлемый путь борьбы, но мы предупреждаем Вас, что в такие моменты, когда, с одной стороны, контрреволюция наголову разбита Вами в открытом бою, с другой стороны, когда Вы её гнусными приёмами выведены из пределов терпения, она и здесь ищет спасения, направляя Вас через своих агентов, шпионов на такой путь борьбы, который выгоден и нужен только Вашим врагам» (цит. по: Бунегин М.Ф. Указ. соч. — С. 126—127; Таврическая Правда. — 1918. — 7 марта).
169. Цит. по: Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). — С. 41. Беспощадный комментарий А.М. Горького:
«Нет сомнения, господа [к балтийским матросам], что вы, люди вооружённые, можете безнаказанно перебить и перерезать столько «буржуев», сколько вам будет угодно. В этом не может быть сомнения — ваши товарищи уже пробовали устраивать массовые убийства буржуазной интеллигенции; перебив несколько сот грамотных людей в Севастополе, Евпатории, они объявили:
«Что сделано, то сделано, а суда над нами не может быть».
Эти слова звучат как полупокаяние, полуугроза, и в этих словах, господа моряки, целиком сохранён и торжествует дух кровавого деспотизма той самой монархии, внешние формы которой вы разрушили, но душу её — не можете убить, и вот она живёт в ваших грудях, заставляя вас рычать зверями, лишая образа человечьего.
Вам, господа, следовало бы крепко помнить, что вы воспитаны насилием и убийствами и что вы говорите «суда над нами не может быть»; вы говорите это не потому, что сознали ваше право на власть, а только потому, что знаете: при монархии за массовые убийства никого не судили, не наказывали. Никого не судили за убийство тысяч людей 9 января 1905 года, за расстрел ленских и златоустовских рабочих, за избиение ваших товарищей очаковцев, за все те массовые убийства, которыми была так богата монархия.
Вот, в этой атмосфере безнаказанных преступлений вы и воспитаны, эта кровавая отрыжка старины и звучит в вашем рёве.
Точно так же, как монархическое правительство, избивая сотнями матросов, рабочих, крестьян, солдат, свидетельствует о своём моральном бессилии, точно так же грозным заявлением своим [Особого собрания моряков Красного Флота Республики. — Авт.] моряки красного флота признаются, что кроме штыка и пули у них нет никаких средств борьбы за социальную справедливость. Разумеется, убить проще и выгоднее, чем убедить, и это простое средство, как видно, очень понятно людям воспитанным убийствами и обученным убийствам» (Горький М. Несвоевременные мысли. «Новая Жизнь» №51 (266), 26 (13) марта 1918 г. // Несвоевременные мысли и рассуждения о революции и культуре (1917—1918 гг.). — С. 128—129).
170. Сергей Сергеевич Кнорус (?—?). Грек. В годы Первой мировой войны призван на Черноморский флот в звании прапорщика (с сентября 1917 года — мичман), служил в Черноморском флотском экипаже. Сторонник украинизации флота. В феврале 1918 года II Общечерноморским съездом избран председателем Цетрального комитета Черноморского флота (Центрофлота). Во время оккупации Севастополя германскими войсками и частями Антанты работал мировым судьёй 4-го участка. В апреле 1919 года — член коллегии Совета народного хозяйства города для управления учреждениями порта и завода, начальник распорядительной части флота. В августе 1919 года арестован деникинской контрразведкой. «При обыске у Кноруса обнаружена корреспонденция, из коей, по словам начальника контрразведки, усматривается, что он вёл непосредственные сношения с центральной советской властью». После окончания Гражданской войны в Крыму жил в Севастополе, работал адвокатом. В 30-е годы ХХ века член севастопольской коллегии защитников (А.З. (Зарубин А.Г. ) Кнорус Сергей Сергеевич // Греки в истории Крыма. Краткий биографический справочник. — Симферополь, 2000. — С. 172; Алтабаева Е.Б. Смутное время: Севастополь в 1917—1920 гг. Учебное пособие. — С. 141).
171. Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. — Ч. II. — С. 77.
172. Атлас М.Л. Указ. соч. — С. 90.
173. Независимый. Указ. соч.
174. Крестьянников Н.Н. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (январь—апрель 1918 г.). — С. 42.
175. ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 84. — Л. 42. Также: Гавен Ю.П. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 54. По Н. Кришевскому, 800 (Указ. соч. — С. 106, 108). В. Лобыцын и В. Дедичев на основе архивных материалов (документ под названием «Список убитых большевиками офицеров Черноморского флота» из архива ВМФ) и публикации журнала «Возрождение» (№116 за август 1961 года) считают установленными 67 плюс 6 имен уничтоженных военных. Из них ЧФ представляли (включая отставных): 6 адмиралов, 5 генералов, 15 штаб- и 42 обер-офицера, 4 медика, 1 священник. Ввиду столь чудовищных профессиональных потерь ЧФ был не «приручен», а просто прекратил своё фактическое существование в качестве флота как цельной боевой единицы (Лобыцын В., Дедичев В. Указ. соч. — С. 31, 32).
176. Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 56.
177. Каппа А. Ночь ужасов // Крымский Вестник. — 1919. — 23 февраля.
178. М-ов А. Помогите маленькому человеку // Крымский Вестник. — 1919. — 5 марта.
179. Каппа А. Указ. соч.
180. Османов Ю.Б. Чего стоят новые мифы. Заметки с заседания Ассоциации свободных историков // Арекет (Симферополь). — 1994. — 29 ноября.
181. Катунин Ю.А. Указ. соч. — С. 26.
182. Там же. — С. 32.
183. Там же / Таврические Епархиальные Ведомости (Симферополь). — 1917. — №27—29. — С. 218—219.
184. Здесь и ниже факты по: Русак В. Пир Сатаны. Русская православная церковь в «Ленинский период» (1917—1924). — Лондон (Канада), 1991. — С. 26 / Таврические Епархиальные Ведомости. — 1918. — №11-15. См. также (и далее): Зарубин В.Г. Новомученики Таврические // Таврические ведомости (Симферополь). — 1993. — №2. — Январь; Мальгин А. Время жертвы // Там же. — 1995. — 14 января.
185. Лобыцын В., Дедичев В. Указ. соч. — С. 29.
186. Или: «Итак, в Крыму установилась советская власть, правда, во многих местах без советов» (Атлас М.Л. Указ. соч. — С. 81): в Феодосии — 2-го января, Керчи — 6-го, Симферополе — 13-го, Джанкое — 14-го, Евпатории — 15-го, Ялте — 16-го и Алуште — 18-го.