Александр Петрушин

ТЮМЕНЬ В СУДЬБЕ КНЯЗЯ ЛЬВОВА

"Тюменский курьер", №75(3092), 4 мая 2011, №76(3093), 5 мая 2011.


Жизненный путь первого председателя Временного правительства России Георгия Евгеньевича Львова наглядно доказывает, что в нашей стране очень трудно и политикой заниматься, и чтобы руки остались чистыми. У князя Львова получилось.


Спаситель Отечества

Львовы - княжеский род, относящий себя к Рюриковичам. Георгий Евгеньевич родился в год отмены в России крепостного рабства. Досталось ему бедное имение Поповка Алексинского уезда Тульской губернии, которой он вместе с братом превратил в высокопродуктивное хозяйство. Как отметил А.И. Солженицын в «Марте семнадцатого», «… Москва в те годы знала не самого Львова, но «яблочную пастилу князя Львова». С 90-х годов XIX века он стал заниматься общественной деятельностью, в 1900-1905 годах был председателем Тульской губернской земской управы. Неоднократно встречался с Л.Н. Толстым, жившим в Ясной Поляне недалеко от Тулы.

В годы Первой мировой войны князь Львов возглавил Всероссийский союз земств и городов (Земгор). Эта организация оказывала огромную помощь армии и беженцам. По утверждению Солженицына, «в Земгоре работали десятки тысяч людей, а князь Львов только ездил в петербургские канцелярии добывать необходимые деньги, чтобы пустить их в дело: снабжать действующую армию, лечить ее, мыть в банях, стричь у парикмахеров, поить в чайных, просвещать в читальнях. Даже союзники России поставляли военные материалы ультимативно - только для использования Земгором.

Все видели в князе Львове спасителя Отечества. И когда самодержавие рухнуло, главы губернских, земских управ выбрали руководителя Земгора премьер-министром Временного правительства».

Кроме обязанностей председателя, князь Львов со 2 марта 1917 года выполнял во Временном правительстве также функции министра внутренних дел. Он, а не большевики, упразднил жандармерию и полицию, заменив их милицией. С государственного герба исчезли имперские короны, флагом стало трехцветное (белый, голубой, красный) полотнище. Львов сместил губернаторов, направив в регионы комиссаров Временного правительства. Тобольскую губернию, в которую Тюмень входила уездным городом, возглавил адвокат В.Н. Пигнатти.

Однако применяемые князем Львовым методы управления страной - увещевания и уговоры - оказались недейственными.

7 июля 1917 года он ушел в отставку. «Для того чтобы спасти положение в стране, надо было разогнать Советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. А Керенский может…»

Адвокат Александр Федорович Керенский, сменив князя Львова на посту премьер-министра, действительно приказал расстрелять демонстрацию, прошедшую под лозунгом «Вся власть Советам!», закрыть большевистские газеты и арестовать Ленина. Но это его не спасло, у руля гибнущего государства Керенский продержался меньше своего предшественника.

А Георгий Евгеньевич как-то незаметно исчез из Петрограда, а затем и из Москвы. Обнаружился только в марте 1918 года в… Тюмени.


Заложники революции

Матросы из захватившего Тюмень 1-го Северного летучего морского карательного отряда задержали при облаве в доме Кривоногова на Спасской улице (ныне улица Ленина) «старика, одетого в черный пиджак, пимы и шапку с ушами» - это был князь Львов.

По рассказам самого Львова: «… Меня схватили в Тюмени в марте 1918 года. Толпа матросов и рабочих явилась встряхнуть старую сибирскую жизнь и завести новые порядки. Во главе стоял восемнадцатилетний большевистский комиссар Запкус. Началось с контрибуции - довольно увесистой, кончилось арестами и расстрелами. Для острастки в Тюмени он расстрелял без суда 32 человека и вывесил прокламацию с обещанием в дальнейшем расстреливать всех врагов коммунистической революции «в два счета».

Почему князь Львов вместе со своей теткой Евгенией Павловной Писаревой, в семье которой жил последние двенадцать лет, переселился в Тюмень? Причину своего переезда из Москвы в наш город экс-премьер-министр так объяснил следствию: «… Для изучения и использования природных запасов этого края я после ухода в отставку создал акционерное общество… Вы не можете себе представить, какие богатства таятся в Сибири. Этот край взывает к культурным силам страны, чтобы они стали на стражу местных сибирских интересов, а значит, интересов всей России… Сибирь и сибирская жизнь мне хорошо знакома, я давно интересуюсь ею и люблю ее».

Конечно, князь Львов выбрал Тюмень не случайно. Здесь жил его самый близкий и верный друг Степан Иванович Колокольников, бывший член Государственной думы от Тобольской губернии.

По показаниям бывшего конторщика торгового дома Колокольниковых Афанасия Некрасова: «… У Колокольникова Степана Ивановича были братья: Виктор Иванович, директор коммерческого училища в Тюмени; Антон Иванович, управляющий магазинов; Виталий (Ювеналий) Иванович был не вполне нормального рассудка, работал продавцом в магазине, расстрелян в 1918 году по приказу красного комиссара Запкуса за отказ выдать ценности… Степан Иванович имел высшее образование, в Государственной думе примыкал к социал-демократической (рабочей) фракции. Из Англии еще в 1913 году он привез жену, повара и первый в Тюмени автомобиль. К служащим, в том числе и ко мне, он относился по-доброму: к каждому празднику давал всем подарки. В общем, человек он был хороший».

Также перебравшиеся из Москвы в Тюмень Н.С. Лопухин, известный общественный деятель, и князь А.В. Голицын, популярный московский врач, отмечали в своих письмах: «… Среди новых друзей у всех нас самые близкие - братья Колокольниковы. Это крупнейшие лесники и чайники (торговцы чаем - Авт.), миллионеры и очень влиятельные люди, любезные свыше меры».

Ставшие тюменцами москвичи не ошиблись в своих друзьях. На следующий же день после ареста Львова, Лопухина и Голицына Колокольниковы «засвидетельствовали о личном знакомстве с арестованными и выразили готовность взять их на поруки».

18 марта в Тюменский уездный исполком Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поступил запрос заместителя наркома юстиции Ширвинда. Он просил обосновать причины заключения под стражу Львова, а также Лопухина и Голицына. В случае невиновности задержанных предлагалось их освободить.

Защиту «титулованной компании» доверили московскому присяжному поверенному Г.И. Хунхандзе. Тот в своем заявлении в наркомюст написал: «Мои политические убеждения хорошо известны многим представителям Совета народных комиссаров, не исключая тов. Ленина, и мой правительственный долг не покрывать, а разоблачать контрреволюционеров». И далее: «… Объективное исследование организованного Львовым в Тюмени акционерного общества показало, что оно не преследует никаких политических целей, и вся его деятельность не выходит за пределы чисто коммерческих задач…» Поэтому адвокат Хунхандзе настаивал «освободить арестованных до суда».

Но «комиссар Северного района Европейской России и Западной Сибири» Запкус отверг все процессуальные требования демократического судопроизводства. Он не подчинялся ни Тюмени, ни Екатеринбургу, ни Москве и не хотел ни с кем делиться своей «добычей».

«Из-за меня, - вспоминал князь Львов, - в отряде Запкуса начались споры. Матросы хотели везти меня в Кронштадт - заложником революции. Рабочие настаивали на передаче меня Екатеринбургскому совету рабочих и солдатских депутатов… В пути было трудно. Мы жили в атмосфере убийств.

У нас на глазах тащили людей из вагонов, ставили «к дровам» и расстреливали. На первых порах с нами обращались грубо, пугали, грозили. По несколько раз в день нас на станциях выводили к толпе раздраженных рабочих. Начиналось всегда с оскорблений и криков: на нас вымещали пережитые неправды. Каждый раз, выходя и слыша издевательские и злобные возгласы, мы не знали, вернемся ли в вагон… Скрепя сердце, я снимал шапку, кланялся низко, желал им счастья в новой жизни, и разговор завязывался. В общем, это были все те же добрые и умные русские люди, хотя и возбужденные пропагандой. Их «классовая ненависть» привита была весьма поверхностно и ассоциировалась с пережитыми в прежнее время невзгодами. Но доброе сердце брало свое: во время беседы злоба исчезала, лица принимали человеческое выражение, появлялись улыбки, и, расходясь, они снимали шапки и желали мне удачи…

Мы пробыли в вагоне около недели. Скоро и наша стража изменила свое отношение. Угрозы и ругань прекратились. Перестали и выводить к толпе. В Екатеринбурге, оставаясь в вагонах, мы пользовались всякими льготами: гуляли на воздухе, сколько хотели, получали газеты, имели свидания с родными, которые приехали за нами из Тюмени. Когда наша дружба со стражей дошла до ведома местного совета, приказано было перевести нас в тюрьму… С нами томились в заключении в одном здании полторы тысячи человек. Жить в таких условиях казалось невозможным. А каждый день прибывали новые и новые узники…»


Премьерские щи

По воспоминаниям князя Львова «… в тюрьме Екатеринбурга царили хаос и бессмысленная жестокость. Старый тюремный устав был отброшен, никаких новых установлений не создано. Наконец, начальник тюрьмы, большевик, столяр с петербургской фортепьянной фабрики Беккера, упросил меня написать новые правила тюремного распорядка. Я набросал ряд положений (главным образом, гигиенических), необходимых и неизбежных во всяком общежитии. Столяр был в восторге.

… Неприспособленное здание тюрьмы утопало в грязи и пыли. Два раза в неделю я мыл пол моей комнаты и тщательно вытирал тряпкою стены, двери, окно. В «новых правилах» содержались простые требования чистоты, указания, как бороться с вшами и клопами, как топить печи, как содержать отхожие места. Для всего этого, конечно, нужно было только немного практических знаний жизни и здравого смысла. Но ни того, ни другого большевики не могли предъявить. Хуже всего обстояло дело с пищей. На каждого заключенного отпускалось в день по рублю. Стража должна была на эти деньги закупать провизию и доставлять в тюрьму. Но что можно было купить на рубль, когда фунт хлеба стоил два рубля, а все остальные продукты еще дороже? О горячей пище рядовому заключенному нечего было и мечтать. Я и двое моих друзей жили на своих харчах, получая пищу от наших близких, переехавших в Екатеринбург. Большинство же заключенных голодало в буквальном смысле слова.

… Прохаживаясь по двору во время прогулки, я заметил два больших котла, в которых, по-видимому, отваривали когда-то белье. Мы вмазали их в печь, и я выступил с предложением давать каждому заключенному за его рубль полторы тарелки горячих мясных щей. Тюрьма отнеслась к предложению недоверчиво. Я послал за свой счет за провизией. Когда я надел передник, тюрьма пришла в движение. Всем разрешено было в этот день участвовать в деле. Одни носили воду, другие кололи дрова, третьи топили печь, многие помогали самой стряпне, но я твердо держал власть в руках и вел лично все дело. Я поручил купить шесть фунтов мяса по три рубля, 13 фунтов капусты по рублю, полфунта масла на четыре рубля, муки, соли, лаврового листа и перцу на два рубля. При общем участии и внимании я начал с приправы, поджаривая лук с маслом. Капуста варилась отдельно. Я вырезал жилы из мяса, бил его скалкою и резал на мелкие кусочки. Когда капуста сварилась с мясом, я подлил приправу. Дело простое, как видите, но за каждым моим движением следило множество глаз. Это нервировало меня самого, и редко в жизни я ждал успеха своего дела с таким нетерпением. Триумф был полный: щи вышли на славу и получили наименование «премьерских щей», а я до самого выхода из тюрьмы оставался бесспорным главным поваром и руководителем кухни.

… Успех «премьерских щей» превзошел все ожидания. Наши смотрители вошли в артель. Начальник тюрьмы перестал обедать дома и ел с нами. По городу пошли рассказы о «премьерских щах». Смешно сказать, но мои кулинарные таланты создали мне совсем особое положение в тюрьме».

Не знаю, есть ли в меню ресторана «Потаскуй», разместившегося в бывшем доме Михалева на Базарной площади, там, где находилось «Сибирское бюро» акционерного общества князя Львова, знаменитые «премьерские щи»? Это фирменное блюдо могло бы привлечь гостей нашего города, особенно иностранных. Как рассказал на недавних губернаторских чтениях известный культуролог Даниил Дондурей, рецепт «яблочной пастилы князя Львова» удачно использует подмосковная Коломна для активизации въездного туризма.


Премьерский огород

Отличаясь благонравием, скромностью, честностью и неподкупностью - много ли таких политиков отыщется в России - князь Львов считал себя «незаменимым дельцом и делягой». Тогда в лексиконе отсутствовало слово «бизнесмен».

Деловые качества заключенного в тюрьму экс-премьер-министра Временного правительства России даже в тюрьме проявились с наступлением теплой весны 1918 года.

«… Мне хотелось соединить возможность проводить больше времени на воздухе с приятным трудом, и я задумал заняться… огородом. После долгих хлопот мы получили одну грядку. Вторую, третью и четвертую вскопали и засеяли самовольно. Сняли и вынесли верхний слой глины, натащили в тачках и на носилках хорошего чернозема из окрестностей, унавозили грядки из заброшенного коровника. Как китайцы, копались мы целые дни на огороде, работая двумя лопатами, найденными на дворе, а по большей части руками. Начальник тюрьмы (столяр-большевик) сиял, глядя на наши труды. Он притащил ко мне шестилетнюю дочку свою Таничку, и милый ребенок доверчиво положил свою ручонку в мою руку. Таничка немедленно приняла участие в нашей работе, вымазалась вся в земле и ни за что не хотела уходить от «дедушки»…

Семена доставили с воли мои близкие. Мы сеяли редьку, хрен, репу, горох, бобы, морковь, свеклу, картофель, капусту, лук. Ни одно мое начинание на воле не принесло таких блестящих результатов. Огород дал чудесные всходы. В августе, через два месяца по выходе на свободу, я вернулся в Екатеринбург, который был уже в руках чехословаков. Я заехал в тюрьму. Меня встретили радостно те же смотрители. Начальника не было, мне рассказали, что он не выдержал окружавшей его крови и застрелился. В тюрьме на наших местах сидели большевики. И великолепно разросшийся огород разнообразил их пищу».

Князю Львову удалось избежать трагической участи экс-императора Николая II и его семьи, расстрелянных в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, благодаря заступничеству Колокольниковых. «Мои тюменские друзья, - отмечал Георгий Евгеньевич, - усердно хлопотали в Москве, и им удалось понудить Ленина послать телеграмму в Екатеринбург с предложением либо предъявить мне определенное обвинение, либо выпустить меня на свободу…»

Действительно, Москва дважды запрашивала Екатеринбург о ходе следствия, а комиссар юстиции Уралоблсовета Поляков лично докладывал о материалах дела наркому юстиции Стучке и председателю ВЦИК Свердлову.

У следственной комиссии не было каких-либо доказательств виновности князя Львова перед Советской властью. А показания старого большевика Терешковича вообще повергли комиссаров юстиции в уныние.

«На своей политической карьере, - считал свидетель, - князь Львов определенно поставил крест. За несколько дней до отъезда из Москвы в Тюмень он сказал мне, что едет туда заниматься коммерческой деятельностью».

Тем не менее, 4 июля 1918 года всей арестованной в Тюмени «титулованной компании» предъявили обвинение «в пособничестве лицам, принимавшим участие в подготовке вооруженных выступлений против Советской власти, в командировании людей по городам Сибири для информации и разведки».

Сам Львов выразился намного яснее: «Я обвинялся в работе на контрреволюционное сообщество, имевшее целью объединить в Сибири противников коммунистической власти… Обвинения самим обвинителям казались столь слабыми и необоснованными, что они склонились на наши настояния и решили выпустить нас на свободу (меня и арестованных вместе со мною земца Лопухина и земского хирурга князя Голицына). К моменту суда мы обязаны были вернуться в Екатеринбург. Выйдя на свободу, мы выехали в Тюмень, не теряя ни минуты».


В эмиграции

В Москву Уралоблсовет доложил, что «узники переведены в тюрьму Алапаевского завода». Когда обман вскрылся, «в Тюмень был дан телеграфный приказ о новом их аресте». Но князя Львова успели предупредить о засаде. Не заезжая в Тюмень, он укрылся в загородном доме Колокольниковых, потом его назовут домом отдыха имени А.Н. Оловянникова (секретарь Тюменского уездного комитета РКП(б), убит при подавлении крестьянского восстания 23 февраля 1921 года у села Ярково - Авт.).

Здесь князь Львов дождался наступления чехов и белогвардейцев на Тюмень, затем вместе с С.И. Колокольниковым перебрался в Омск, где обосновалось Временное Сибирское правительство. В сентябре 1918 года они отправились в США «по поручению Сибирского правительства для снабжения Сибирской армии».

Омский переворот 18 ноября 1918 года и установление диктатуры адмирала Колчака князь Львов не принял и в Россию уже не вернулся.

17 марта 1921 года в Праге был возрожден Земгор, объединивший десятки благотворительных организаций в разных странах. Г.Е. Львов и С.И. Колокольников возглавили комитет Земгора в Париже. Они открыли для беженцев из России столовые, общежития, больницы, профессиональные курсы… Общая сумма расходов парижского Земгора достигла в 1925 году, когда скончался князь Львов, 5600 тысяч франков, из них 46 тысяч франков были израсходованы на школьное дело, на организацию обучения русских детей. Русская гимназия в Париже, начавшая работать осенью 1920 года, просуществовала 40 лет - небывалый случай.

Историки еще напишут объективный портрет этого патриота, гуманиста и бессребреника, который весной 1918 в тюрьме в Тюмени написал: «Каждый человек находит в общем движении место, соответствующее его прошлому, его миропониманию и убеждению. Не все находятся на одних и тех же ступенях революционной лестницы… Я лично сошел с нее в тот момент, который определялся моим прошлым и моей ответственностью перед моей совестью… И я спрашиваю себя: в чем же моя вина перед родиной и народом, которому я служил всю жизнь? Я глубоко верю и никогда ни на минуту не утрачивал веры в совесть и правду русского народа, и уверен, что ни в том, ни в другом он меня не обвинит».