Рафаэль Гольдберг

ЭХО ВОССТАНИЯ

«Тюменский курьер», №13 (1911), 2 февраля 2006, стр. 1.


Мятеж не может кончиться удачей.
В противном случае его зовут иначе.
(Неправильная пословица)

85 лет назад на территории Западной Сибири вспыхнуло крестьянское восстание. Так говорят и пишут в наши дни. Однако первые семь десятков лет во всей историографии и даже в устной речи его называли по-другому: «кулацко-эсеровский мятеж».

Сибирские крестьяне взялись за оружие, доведенные до исступления продразверсткой, поборами и побоями, издевательствами. Опарин, председатель революционного военного трибунала Сибири, утверждал, что «известная доля вины в повстанческом движении падает на ненормальную постановку продовольственной работы в Ишимском уезде и на неправильные и преступные действия отдельных лиц из числа продработников».

В этом безумии было все — и бессмысленность, и беспощадность. Уничтожали продработников. Топили в проруби учителей. Закалывали вилами и, как в средневековье, рубили головы сочувствующим советской власти.

И наказание было соответственным — беспощадным и бессмысленным. Смертные приговоры восставшим крестьянам, уцелевшим после столкновения с регулярными частями командующего Приуральского военного округа Сергея Мрачковского, выносились списками. Крестьян на скорую руку «судили» и в тот же день расстреливали. Под смертными приговорами подписи — чрезвычайная «тройка» представительства ВЧК по Сибири, тюменская губернская ЧК, революционный военный трибунал Сибири, политбюро при уездной советской рабоче-крестьянской милиции, ишимская ЧК, особый отдел ВЧК при 1-й Совтрудармии...

По официальным данным, в восстании (оно же — мятеж) участвовали до ста тысяч человек. Точное число погибших установить невозможно. Никто не считал павших в боях. А от тех, кто прошел через кровавые трибуналы, а затем был реабилитирован уже в середине 90-х (!) годов, порой остались разрозненные документы. Иной раз всего лишь фамилия. Так, например, о судьбе крестьянина Мартемьяна Никитовича Иванина из деревни Иваниной Ялуторовского уезда напоминает только чудом сохранившийся список осужденных к расстрелу, среди которых значится — «Иванин М.Н.».

Немалое число «рядовых участников бандвосстания» было отпушено по домам — надо же было кому-то и хлеб сеять, чтобы осенью сдать зерно в счет продовольственного налога взамен отмененной (уже после восстания) продразверстки. А немного погодя, в связи с десятилетним юбилеем Октябрьского переворота, оставшиеся в живых даже были амнистированы.

Амнистированы, но на учете крестьяне остались. И этот глубоко врезавшийся в них крючок учета помог властям, когда пришла пора сплошной коллективизации. Вдумаемся: в 1921 году изъятие хлеба подняло мужиков на восстание. А в 1929-м, когда обобществляли землю, сельскохозяйственный инвентарь, скотину, словом, отбирали практически все имущество, когда раскулачивали и ссылали вместе с детьми на Север, громких протестов практически не было.

Учеты двадцатых годов пригодились и в конце тридцатых. Для тысяч крестьян Ишимского, Ялуторовского, Бердюжского и других районов аграрного юга Западной Сибири строчка «участник бандвосстания» в архивном деле стала приговором. Но сломленная еще в 1921 году воля вынуждала покорно принимать удары судьбы - будь то выстрел в затылок либо много- летняя каторга в одном из подразделений ГУЛАГа. Удивительно - ведь архивные материалы сохранили записи о том, что у многих крестьян при аресте изымались охотничьи ружья, патроны к ним, сотни патронов. Но нет ни одного свидетельства о том, что кто-то попытался пустить это оружие в ход.

Крестьяне, которых когда-то декрет о земле безоговорочно привлек на сторону советской власти, оказались на этой же «декретной» земле в положении рабов - почти половину века они жили без паспортов, без права сменить место жительства, без права изменить судьбу.

Зато было даровано право работать за палочки-трудодни, право формировать все новые и новые дивизии солдат взамен бездарно растраченных в нелепых и непродуманных войсковых операциях...

... Двадцать первый год. Хмельной воздух свободы сыграл злую шутку с крестьянством. Зарастают бурьяном старые памятники погибшим коммунарам и совработникам. Но нет и, кажется, не предвидится установление памятника всем жертвам событий этого кровавого года, эхо которого до сих пор тревожит поля.