Редакция "ЛГ" попросила меня написать нечто вроде предисловия к материалу, посвященному человеку, которого большинство из нас знает под именем "батька Махно". Мы произносим эти слова, и перед глазами возникает полуюмористическая, полутрагическая фигура из приключенческих фильмов, посвященных гражданской войне. Между тем все, что связано с Махно, сегодня заслуживает нашего самого серьезного рассмотрения. Немаловажно ответить на вопрос: почему такие движения, как махновское, оказались па другую сторону баррикад? Газета правильно отмечает, что в этом проявилась известная недооценка революционных возможностей крестьянства - союзника пролетариата не только в борьбе за свержение помещичьего строя в России, но и в работе по созданию нового, безэксплуататорского общества. Вполне правомерно автор видит главную причину трагедии Махно в антикрестьянской позиции председателя Реввоенсовета республики Троцкого, командно-административном стиле его руководства боевыми действиями… Мне представляется, что в статье верно схвачен самобытный характер Махно, раскрыта противоречивость "Платформы", образа действий батьки, заставлявшая его метаться между двумя противостоящими в революции силами - красными и белыми.

Н. Васецкий,
доктор исторических наук


Василий Голованов

БАТЬКА МАХНО, ИЛИ "ОБОРОТЕНЬ" ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

"Литературная газета" №6 (5228), 8 февраля 1989 г.





В начале июля 1918 года границу между Российской Советской Республикой и Украинской Державой гетмана Скоропадского перешел человек. Был он роста невысокого, даже маленького, коротко острижен, узкоплеч, имел паспорт, выданный ему в Москве на имя Ивана Яковлевича Шепеля, Екатеринославской губернии учителя, офицера.

А месяца три спустя на одной из дорог был небольшим отрядом остановлен конный разъезд поручика Мурковского. Все тот же маленький узкоплечий человек в форме капитана гетманской армии поинтересовался, кто такие. Поручик, увидев "своих" (а уже пошаливали в округе крестьяне), рассказал, что следует в отцовское имение "поохотиться за дичью и за крамольниками", и предложил составить компанию. Капитан не выдержал.

- Вы, господин поручик, меня не понимаете... - срывающимся от волнения голосом выговорил он. - Я революционер Махно. Фамилия вам, кажется, известная?..

Поручик Мурковский пал под пулеметами Махно 22 сентября 1918 года. В основание страшной пирамиды из трупов легла его голова.


В истории революции едва ли сыщется другая столь же туманная и противоречивая фигура, как Нестор Иванович Махно. Еще при жизни о нем ходили слухи самые невероятные. Будто бы, когда крестили его, на священнике загорелась риза, и это в глазах собравшихся предвосхищало ребенку судьбу разбойника. Говорили еще, что на каторгу попал он за убийство родного брата, что, обобрав односельчан в первые месяцы революции, купил дом в Москве и жил там в роскоши... Последний слух, кстати, пущен был австрийскими оккупационными властями, когда Махно уже партизанил на Украине, но, увы, именно такого рода "факты" и впоследствии доминировали в нашем восприятии этой по-своему мифологизированной фигуры.

Серьезных исторических работ о махновщине у нас нет. В этом проявились и конъюнктурность, и чисто методологическая слабость сформировавшейся в 20-е и особенно в 30-е годы исторической школы с ее рубленой черно-белой ретроспективой. Правда, журнал "Война и революция" подверг внимательному анализу "доведенную Махно до совершенства тактику партизанской войны", но глубоких исследований, в которых махновщина оценивалась бы как социальное явление, не появилось. Махно заклеймили бандитом и сдали в "архив" в надежде, что время вытравит из памяти поколений образ предводителя бушевавшей на Украине крестьянской войны.

Литература кое-где пошла наперекор утверждавшимся штампам. Есенинский Номах из "Страны негодяев" трагичен в своей мрачной решимости немедленно осчастливить человечество. Багрицкий, напротив, наделяет Махно даже не сатанинскими, а зверскими чертами: "У Махна по самы плечи волосня густая..." Алексей Толстой мастерски обыгрывает тот и другой мотив, вкладывая в уста щуплого, в гимназической форме человека с испитым безбородым лицом жесткие и горькие слова: "На царской каторге меня поднимали за голову, за ноги, бросали на кирпичный пол… Так выковываются народные вожди".

...Махно был из бедных крестьян. Рос он в многодетной семье младшим ребенком без отца, и с детства сидела в нём глубокая, до беспамятства, до истерических припадков доходящая нервность. С семи лет еж стал служить подпаском, потом батрачил. Учителем (как почему-то некоторые считают) Махно никогда не был, да и не успел бы им стать, ибо, поступив шестнадцати лет учеником столяра на одно из предприятий Гуляй-Поля, скоро связался с анархистской группой и стал участвовать в "экспроприациях". Ученым анархизмом в группе, в общем-то, не пахло, и все ее члены вполне сошли бы за обычных грабителей, если б не романтический стиль их "предприятий": черные маску, черная одежда, требования у местных богачей денег "на голодающих". В октябре 1907-го, когда при нападении на почтовую карету были убиты почтальон и пристав, группой всерьез занялась полиция. В 1908-м четырнадцать человек арестовали. Четверо "раскололись", валили на Махно ответственность за убийства, но он виновным себя не признал. Военный суд приговорил его к двадцати годам каторги, замененным, по несовершеннолетию подсудимого, на заключение в московских Бутырках.

Здесь Махно провел девять лет - закованный "за неодобрительное поведение" s ручные и ножные кандалы. Здесь нажил туберкулез. Здесь познакомился с земляком, "идейным" анархистом Петром Аршиновым - единственным человеком, которому впоследствии доверял безгранично, считая своим учителем. В Бутырках Махно написал (не единственное, быть может?) стихотворение "Призыв", напечатанное им позже в астраханской газете "Мысли самых свободных людей" под каторжным псевдонимом "Скромный". Из Бутырок он вместе с другими политическими был 2 марта 1917-го освобожден Февральской революцией.

С неделю в растерянности шатался Махно по бурлящей Москве, но, так и не найдя себе в ней ни места, ни. деле, двинул на юг, в родное Гуляй-Поле. Он вообще не любил, не понимал городов.

Двадцати восьми лет, не имея за душой ни гроше, ни толковой профессии - ничего, кроме девяти лет каторжного холодного бешенства, сделавших его фанатиком анархии, Махно, вероятно, в иное время в глазах односельчан выглядел бы жестоким неудачником. Но времена изменились, и как единственный (свой!) политкаторжанин в селе он сразу попал в центр внимания. Его избирают председателем Крестьянского союза, выдвигают в Общественный комитет, делают главой Совета крестьянских депутатов. Поначалу он робеет, шлет "наивную" (по его же выражению) телеграмму известному анархисту А. Карелину - принимать ли ему, стороннику безвластия, такие должности? Но события не оставляют времени на раздумья.

Как анархист, революционер крайнего толка, Махно выступал за радикальные преобразования немедленно, до созыва Учредительного собрания. Первого мая 1917 года из Гуляй-Поля в Петроград летит депеша с требованием изгнать из правительства десять министров-капиталистов. В июне на предприятиях села установлен рабочий контроль (Махно предлагал рабочим припугнуть местную буржуазию "экспроприацией" гуляй-польского банка, но те отказались, опасаясь, что это приведет в село карательный отряд). При Совете рабочих и крестьянских депутатов создай комитет батраков, чья деятельность направлена против помещиков и кулачества.

В августе во время похода Корнилова на Петроград Махно организовал Комитет защиты революции, который разоружил помещиков и буржуазию в районе. Вскоре на районном съезде Советов анархистская группа гуляйпольцев призвала крестьян игнорировать распоряжения Временного правительства и Центральной Рады, предложила "немедленно отобрать (у церкви и помещиков) землю и организовать по усадьбам свободные сельскохозяйственные коммуны, по возможности с участием в этих коммунах самих помещиков и куланов". К октябрю "черный передел" был завершен, а сами земли распаханы, несмотря на "угрозы правительственных агентов".

Наместники Временного правительства чувствовали исходящую из Гуляй-Поля крамолу, захватывающую соседние области. В сентябре туда приехал чиновник особых поручений для наказания участников разоружения буржуазии. Махно вызвал его в Комитет защиты резолюции и велел в 20 минут покинуть Гуляй-Поле и в два часа - пределы его революционной территории". С тех пор до самого германского нашествия никто не беспокоил этот странный "советский район".

...В июне 1918 года, когда Украина была занята немцами, а сам Махно с чемоданом "тамбовских белых булок" приехал в Москву, чтобы сориентироваться 8 происходящем, состоялась, если верить Махно, встреча его с Лениным, которого председатель гуляй-польского Совета заинтересовал рассказом об аграрных преобразованиях. Описывая эту встречу в своих меуарах, он упоминает, что Ленин трижды спрашивал его, как крестьяне восприняли лозунг "Вся власть Советам!". Махно высказался в том смысле, что избранные народом и во всем подотчетные ему Советы должны всецело определять политику на местах.

- В таком случае крестьянство ваших местностей заражено анархизмом, - якобы заметил Ленин.

- А разве это плохо? - спросил Махно.

- Я этого не хочу сказать. Наоборот, это было бы отрадно, так как ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью, - уточнил Ленин и добавил, что считает анархизм крестьян временной и скороизлечимой болезнью.

Махно покинул Москву с противоположным убеждением. Хотя он и был анархистом специфическим, "советским" (другие отрицали не только Советы, но и любые иерархические структуры), его понимание революции очень отличалось от большевистского. Никакой руководящей роли партии Махно, естественно, не признавал. Для него "низовой", районный Совет - самодостаточная организация, в которой только и может быть непосредственно явлена воля народа. Иерархия Советов - абсурд; пролетарское государство - вредная фикция, ибо, как писал Аршинов, "государство олицетворяется чиновниками, и фактически они являются всем, рабочий класс - ничем".

Несмотря на столь явные различия во взглядах, в декабре 1917-го, когда большевики утвердились на Левобережной Украине, их встречи с анархистами проходили вполне дружественно.

Сэм Махно вошел в судебную комиссию Александровского ревкома, которая рассматривала дела арестованных Советской властью. Однако эта работа пришлась ему не по душе. Более того, когда начались аресты меньшевиков, эсеров, Махно решил было даже взорвать городскую тюрьму. Раздражала его и "возня" вокруг выборов в Учредительное собрание, которую Махно называл "картежной игрой" политических партий. "Не партии будут служить народу, а народ - партиям. Уже теперь... в делах народа упоминается одно лишь его имя, а вершат дела партии", - пророчил он своим новым соратникам. Но, не будучи поддержан ими, он заявил о своем выходе из ревкома и снова уехал в Гуляй-Поле, подальше от искушений "большой политики".

В Гуляй-Поле шла организация сельскохозяйственных коммун в бывших помещичьих имениях. Туда вступали неимущие крестьяне и рабочие, которым земельные комитеты выдавали конфискованный у помещиков и кулаков инвентарь. В одной из таких коммун состояла первая жена Махно. Интересна попытка гуляй-польского Совета наладить беспосреднический обмен с городом: с этой целью рабочим Прохоровской и Морозовской мануфактур отправили муку с просьбой прислать взамен ткани. Посланная рабочими мануфактура, однако, была задержана заградотрядом и направлена в Александровск, ибо власти противились столь "мелкобуржуазному" решению вопроса о снабжении городов. Крестьянам с трудом удалось отспорить арестованное.

Вероятно, развитие событий весьма скоро обострило бы противоречия между формирующейся "пролетарской" моделью социализма и его "крестьянской" альтернативой, что, возможно, привело бы к некоему компромиссному варианту, своего рода нэпу, уже тогда. Но внезапное вторжение немцев на Украину не дало назреть этому противоречию, увидеть, чем оно чревато...


Почему Махно разошелся с большевиками? На этот "нелепый" вопрос ответить не так уж просто, ибо было время, когда его союз с красными был не только декларирован, но и казался долговечным.

Из своего путешествия в Москву летом 1918-го Махно вернулся жестоко разочарованным - прежде всего, в единомышленниках-анархистах, которые в своих кружках "проспали" революцию. Трибун анархии Лев Черный, назначенный комендантом двора и вынужденный переписывать мебель и следить за порядком в подъезде, стал для Махно символом полного упадка анархизма.

Не симпатизируя большевикам, "оседлавшим" революцию, Махно в то же время сумел понять, что ни одна из оппозиционных им партий, включая левых эсеров, не имеет ни вождей масштаба Ленина, ни сил, достаточных для "реорганизации пути революции". Именно поэтому он. объединив под своим началом крестьянскую повстанческую "армию", вместе с другими партизанскими отрядами освободившую к приходу красных значительную масть восточной Украины от петлюровцев и первых "преденикинских" формирований, заключает союз с большевиками.

Были, конечно, детали, которые могли поставить этот союз под сомнение: например, махровая партизанщина, которую исповедовали повстанцы (с выборностью командиров, не слишком-то надежной "самодисциплиной" и анархической безалаберностью). Была неудачная попытка взятия Екатеринослава, закончившаяся грабежом города и позорным отступлением под натиском петлюровцев. Был Бердянск - тоже с грабежами и повальными расстрелами юнкеров и офицеров, не успевших бежать. Противоречия, раздиравшие повстанческую армию Махно, были во многом противоречиями самого крестьянства, в сознании которого уживались не только коммунистически уравнительные представления о справедливости, но и дикая ненависть к "белой косточке", недоверие к интеллигенции, стремление побольше урвать у "буржуйского" города.

Короленко, говоря в письмах к Луначарскому о Махно как о "среднем выводе украинского народа", видел, что его личность вполне соответствовала представлениях крестьянства об идеальном вожде: грамотный (но не интеллигентный), умный (но не искушенный в политике, дипломатии, экономике), хитрый (но недальновидный - отличный тактик, скверный стратег), неприхотливый, не терпящий болтовни, казенщины, прежде всего полагающийся на силу, на пулеметы, на "рубку". Даже власть, которой Махно, как ни грешно это было пая анархиста, тешил себя, в значительной степени привлекала его (что тоже типично для крестьянского сознания) именно внешними, чувственными атрибутами: коляской, обитой небесного цвета сукном, тройкой прекрасных, мышиной масти коней, красивым мундиром венгерского гусара, хлебом-солью, с поклоном поднесенными на рушнике... Он очень ценил титул "батька", присвоенный ему повстанцами, но не менее - звание красного командира. Неизменно подписывал приказы и телеграммы: "комбриг батько-Махно".

По соглашению с красным командованием (март 1919 г.) махновская армия сохраняла название Революционной повстанческой, черные знамена и принципы внутренней организации. Она получала комиссаров-коммунистов, вооружение и поступала в тактическое распоряжение командования противоденикинским фронтом. Через четыре месяца эта идиллия лопнула: согласно общепринятой версии, Махно открыл фронт белым.

В разрыве Махно с большевиками член махновского культпросветотдела М. Топер, позднее написавший о нем разоблачительную книгу, винит главным образом разного рода сброд, полууголовников, анархистов-боевиков, которые, оставшись не у дел после Октября, стекались в армию со всей России. Чтобы прикрыть собственное пьянство, мародерство и разврат, они беззастенчиво льстили Махно, называли "вторым Бакуниным", чем якобы совершенно вскружили ему голову. И все же не тщеславие рассорило Махно с большевиками. Были тут причины, не зная которых мы никогда не поймем, почему, выступив против Советской власти, Махно не перешел к белым, почему упрямо вел неравную борьбу на два фронта.

"Мы крестьяне, - обращался к повстанцам Махно. - Мы человечество". Сам он земледельцем конечно, не был, но от крестьянства не отделял себя. "Крестьянской меркой" оценивал Махно и происходящее на Украине в 1919-м. По его мнению, революция ничего не прибавила к завоеваниям крестьян Левобережья, которые взяли землю до Декрета о земле. Возвращение сюда большевиков спасало от германской помещичьей реставрации, но обернулось декретом о национализации земли, продразверсткой, комбедами. На Украине началось насаждение совхозов. Крестьяне ответили на это тотальной распашкой земель, не оставлявшей ни клочка для совхозного устройства. Между столицей, Харьковом, и деревней зрел конфликт.

Попытки представить себе новое общество, его отличие от капитализма на рубеже XX в. привели марксистов н мысли о необходимости "огосударствления" при социализме всех сфер экономики, вплоть до мелкого крестьянского хозяйства.

Поэтому и в 1919-м отношение к крестьянству как "несознательному", последнему буржуазному классу, своего рода материалу, необходимому пролетариату для выполнения своей исторической миссии, было общим для многих коммунистов.

А. Коллонтай писала в то время: "...На Украине сейчас, после закрепления власти за рабочими и крестьянами, начинает постепенно выявляться НЕИЗБЕЖНАЯ РОЗНЬ между этими, несливающимися социальными элементами... мелкобуржуазное крестьянство ЦЕЛИКОМ ВРАЖДЕБНО новым принципам народного хозяйства, вытекающим из коммунистического учения".

Отсюда - жесткость продовольственной политики, отсюда - тенденция называть "кулацкими" все выступления крестьян против продразверстки и резолюции "самочинных" крестьянских съездов.

Посдедовал ряд стихийных, подчас очень жестоких восстаний, которые с лета 1918-го беспрерывно потрясали молодую республику, затихая лишь во время нашествий белогвардейцев, Но понимание того, что интересы "мелкобуржуазного" класса землепашцев нельзя не учитывать, пришло лишь три года спустя, после целого ряда вспышек, порой принимавших размах крестьянских "войн" (как антоновщина или "Чапанная война" в Поволжье), после того, как громыхнул Кронштадт, где под лозунгами свободных Советов и свободы торговли выступили уже не плохо вооруженные крестьянские полки, а части регулярной Красной Армии.


Махно последовательно саботировал аграрные мероприятия правительства: не пускал в свой район продотряды, не давал создавать комбеды. С января по апрель 1919 года в "вольном районе" состоялось три съезда Советов нескольких десятков "махновских" волостей (с присутствием большевиков и левых эсеров, но с явным преобладанием беспартийных и анархистов). Съезды санкционировали мобилизацию в повстанческую армию, выразили недоверие Советскому правительству Украины, которой "не избирали", и высказались за уравнительное землепользование на основе "собственного труда". Всё это, конечно, настораживало большевиков. В Гуляй-Поле приезжали с военной миссией Антонов-Овсеенко, затем Бела Кун и Л. Каменев. В беседе с Махно Каменев высказался против Военно-Революционного совета - избранного съездами исполнительного органа, не подчиненного центральной советской власти, - но, уезжая, заверил Махно в полном, своем благорасположении. Видимо, заверения были взаимными, так как в телеграмме Ленину Каменев сообщал: "...Махно не выпускает (из района. - Ред.) ни угля, ни хлеба и, вероятно, не будет выпускать, хотя мне лично обещал все и клялся в верности".

Характерно, что командарм-2 Скачко, говоря о причинах растущих трений с Махно, предупреждал: "Мелкие местные чрезвычайки ведут усиленную кампанию против махновцев и в то время, когда те проливают кровь на фронте, в тылу их ловят и преследуют за одну только принадлежность и махновским войскам... Так дальше продолжаться не может: работа местных чрезвычаек определенно проваливает фронт и сводит на нет все поенные успехи, создавая такую контрреволюцию, какой ни Деникин, ни Краснов никогда создать не могли..."

Для Антонова-Овсеенко даже худой мир с Махно был, несомненно, лучше ссоры. Эта политика вполне оправдала себя уже тем, что so время мятежа атамана Григорьева, снявшего с фронта вверенные ему красные части, Махно не только приказал своим войскам оставаться на позициях, но и выпустил, с некоторой, правда, задержкой, воззвание против Григорьева. В нем говорилось, что григорьевщина, ознаменовавшаяся еврейским погромом в Елисаветграде, "пахнет петлюровщиной". За погромы, кстати, Махно расстреливал.

Роковую роль в развитии отношений с Махно сыграл Троцкий. Будучи противником "размягчающих линию" коалиций с "попутчиками" и к тому же имея в своих руках колоссальную власть - как предреввоенсовета республики, Троцкий был сторонником крайних мер в отношении колеблющихся и непокорных. Приехав на Украину и узнав, что Махно назначил в Гуляй-Поле четвертый районный съезд каких-то независимых от большевиков крестьянских советов, Троцкий увидел в этом неприкрытый призыв к мятежу. Дальнейшие события показали, что ни Махно, назначивший съезд, ни Троцкий, решившийся "кончать" с "анархо-кулацким развратом", реально не представляли себе, какие силы к этому времени сосредоточия на Фронте Деникин.

Четвертого июня 2-я Украинская армия, в которую входили две бригады Махно, была расформирована. В тот же день в харьковских "Известиях" появилась уничтожающая статья Троцкого "Махновщина".

Пятого июня - передовая: "Еще раз долой махновщину!" - с призывом употребить "каленое железо". К этому времени красный фронт уже был расстроен, войска Махно обескровлены и полуокружены, отношения с самим Махно испорчены.

Шестого июня - приказ Тройного о ликвидации махновщины, запрещении съезда, предании его делегатов суду трибунала, объявлении Махно вне закона. Белоказаки прорываются в вольный район и неподалеку от Гуляй-Поля вырубают наспех сформированный крестьянский полк во главе с путиловцем Б. Веретельниковым.

Седьмого июня - красные присылают Махно бронепоезд с просьбой держаться до последнего.

Восьмого числа - приказ Троцкого №133 "Перебежчикам к Махно - расстрел".

Девятого июня, узнав о приказах Троцкого, Махно телеграфирует ему и в Москву о желании уйти с поста комбрига "ввиду создавшегося невыносимо-нелепого положения". Он объясняет: "Я считаю неотъемлемым... правом рабочих и крестьян самим устраивать съезды для обсуждения и решения как частных, так и общих дел своих". В этот день несколько большевистских полков с севера вторгаются в "вольный район", громят махновские Советы и коммуны.

Одиннадцатого или двенадцатого июня в бронепоезде, где действовал совместный штаб махновцев и 14-й армии Ворошилова, были схвачены члены штаба Махно и 17 июня, как изменники, казнены в Харькове.

Именно в эти дни и появились в газетах сообщения об "открытии" Махно фронта и даже о сговоре его со Шкуро. На измену легко списывались все неудачи, масштаба которых никто еще себе не представлял. Именно тогда Махно впервые нанес удар по красным...

Для уяснения правды о происшедшем для нас, полагаю, важно свидетельство непосредственного участника событий, В. А, Антонова-Овсеенко. В 4-м томе своих "Записок о Гражданской войне" он цитирует написанную в июле 1919-го записку в ЦК большевиков, объясняющую причины неудач:

"Прежде всего факты свидетельствуют, что утверждения о слабости самого заразного места - района Гуляй-Поле, Бердянск - неверны... И это не потому, конечно, что здесь мы были наилучше в военном отношении сорганизованы и обучены, а потому, что войска здесь защищали непосредственно свои очаги...

Махно еще держался, когда бежала соседняя 9-я дивизия, а затем и вся 13-я армия... Причины разгрома Южного фронта отнюдь не в украинской "партизанщине"... прежде, всего тут повинен аппарат Южфронта, не умевший сохранить их (повстанческих частей. - Ред.) боеспособность и закрепить их революционную дисциплину".


Последующий "антисоветский" период деятельности Махно более или менее изучен. Правда, ряд деталей опущен. Совсем не прояснена, например, роль Махно в борьбе с Деникиным, - хотя после отступления Красной Армии с Украины махновцы остались единственной противостоящей ему силой. Под началом Махно оказалось огромное, войско (по разным данным, от 50 до 80 тысяч человек), в которое, помимо повстанцев, влились части Второй и Крымской армий, окруженцы и остатки разбитых красными отрядов атамана Григорьева, который на повстанческом съезде близ Александрии 27 июля был заклеймен Махно как изменник революции и убит.

Рыхлая и плохо вооруженная армия Махно неудержимо катилась на запад под натиском деникинцев. В сентябре 1919-го махновцы были прижаты к Петлюре, который, объявив о своем нейтралитете, обманул Махно и позволил белым сомкнуть кольцо. Через два дня махновцы вырвались из окружения: в жестокой "рубке" целиком полегли два офицерских полка...

Опережая весть о своей победе, махновцы совершают стремительный марш на Левобережье: с ходу берут Александрове", затем Екатермнослав, громят артиллерийские склады Деникина, уклоняясь от прямого боя, режут железные дороги и, наконец, вновь разбивают собранные в кулак деникинские силы под Перегоновкой.

Однако вскоре после состоявшейся в середине декабря встречи повстанцев с красноармейцами С. Орджоникидзе, член РВС 14-й армии, шлет в ЦК РКП(б) предупредительную телеграмму: "...популяризация (в прессе. - Ред.) имени Махно, который по-прежнему враждебно настроен против Советской власти, влечет за собой в рядах армии нежелательные симпатии к Махно..." В начале января Реввоенсовет 14-й армии приказал Махно выступить на польский фронт. Реввоенсовет махновцев ответил отказом; в армии было несколько тысяч раненых, свирепствовал сыпняк, сваливший половину бойцов и самого батьку. Махно, кроме того, опасался отрыва от своего района, боялся ассимиляции повстанцев в рядах РККА и предлагал помощь где-нибудь "поближе". За это махновцев вновь объявляют вне закона. Махно распускает армию и сам исчезает.

Весной 1920-го гражданская война на "внутреннем фронте" возобновляется. Реорганизованная армия (6-8 тысяч человек), подчиненная жесткой дисциплине, совершает дерзкие нападения на красные части, уничтожает продотряды и комбеды. Попытки окружить Махно превосходящими силами кавалерии ничего не дают - его отряды либо "растворяются" в окрестных селах, либо, пользуясь поддержкой крестьян, меняют лошадей и уходят от утомленных погоней преследователей. Под угрозой расстрела в армии запрещены грабежи, "реквизиции", за каждую свежую лошадь хозяевам отдают несколько уставших... Но чем дальше, тем очевиднее становился кризис. Крестьянство устало воевать на два фронта, видело, что силы неравны.

На этом фоне осенью 1920 года состоялось последнее соглашение Махно с Советской властью о совместных действиях против Врангеля. Соглашение, подписанное комфронтом Фрунзе и представителем Украинского Советского правительства Яковлевым, сулило Махно очень большие выгоды и, в частности, подразумевало в политической своей части обсуждение вопроса об автономии "вольного района", в возможность которой Махно фанатично верил Именно поэтому не оставляет впечатление, что "соглашение" Было не чем иным, как политической хитростью, направленной на то, чтобы привлечь Махно к взятию Крыма (махновцы шли вслед за красной пехотой через Сиваш), а потом захлопнуть там и разоружить под каким-нибудь предлогом. Во всяком случае после взятия Симферополя крымской армии Махно, в нарушение "дарованной" ей автономии, было приказано расформироваться и разоружиться. Командиры, возглавившие этот поход, были арестованы и расстреляны, за исключением командира конницы крестьянина Марченко, которому с двумястами сабель удалось уйти обратно через Перекоп. Сам Махно, окруженный в Гуляй-Поле и ничего не знавший о санкционировавшем этот разгром приказе Фрунзе, то ли чудом, то ли яростью вырвался из ловушки.

Дальнейшее, а общем, известно: звезда Махно опускается, на кровавый небосвод политического бандитизма. В это время его покидают даже анархисты-"набатовцы", чувствуя гибельность и ужас тотальной войны. Махно продолжал борьбу с "хладнокровием душевнобольного": без страха и без надежды.

Последний раз он с отрядом в 600 сабель открыто выступил в июне 1921 года под Полтавой. В штабе Фрунзе к этому времени поняли алгоритм его на первый взгляд хаотичных передвижений - и встретили ударом в лоб. Через три месяца беспрерывного преследования Махно, раненный в последний, двенадцатый раз - в голову, - с горсткой оставшихся в живых повстанцев перешел румынскую границу...


Когда-нибудь историки в деталях реконструируют связанные с Махно эпизоды гражданской. Но дело все-таки не в деталях. История этого движения высвечивает гораздо более значимые вопросы. Один из них - вопрос о перерождении народовластия. Махно ведь начал как правоверный анархист - с декларации "самоуправления" народа, "вольных" Советов, гражданских свобод. Еще осенью 1919-го в замятом махновцами Екатеринославе печатались, помимо махновской, газеты эсеров, левых эсеров, большевиков. Однако вскоре "народовластие" сменяется военным диктатом, тем более грубым, что никаких законов, ограничивающих права власти, махновцы не признавали, ибо не властью считали себя, а лишь исполнителями воли "народа".

Как и многие диктатуры, махновская возникла на гребне кризисной ситуации в экономике - точнее, кризиса крестьянского хозяйства в условиях двоенного коммунизма. А невозможность разрешения кризиса путем уступок, которые последовали лишь в 1921 году, предопределила ту особую, дикую, "крестьянскую" форму этого, диктата, которая сама слово "махновщина" окрасила трупным запахом уничтоженных противников - красных командиров, коммунистов, крестьян, заподозренных в сочувствии к Советской власти. Быть может, трагическая неизбежность диктатуры такого рода объяснялась тем, что махновщина, подобно "бессмысленным и беспощадным" бунтам прошлого, выполнив разрушительную задачу, не реализовала - да, вероятно, и не могла реализовать - свою, хоть и небогатую, конструктивную программу, не имея на то ни материальных средств, ни людей, ни (как бы возвышенно это ни звучало) духовной силы.

Махно оказался в числе тех "благодетелей" человечества, которых идея равенства и свободы привела к результатам противоположным, для которых единственным оправданием этого трагического перевертыша стало число жертв, брошенных на алтарь Идеи, и борцов, павших в борьбе за нее (недаром воспоминания Махно открываются посвящением погибшим товарищам).

История махновщины заставляет искать ответы на еще один вопрос: что было бы, если бы партия большевиков, руководствуясь в значительной мере утопическим представлением о возможности быстрого построения коммунизма, не сузила так резко (пролетариат и беднейшее крестьянство) социальную базу революции? Если бы такие лидеры ее, как Троцкий и идущие за ним партийцы, не спровоцировали контрреволюционные выступления крестьян и таких "колеблющихся" революционеров, как Махно? Ведь возникшая тогда ситуация потребовала колоссального напряжения сил в борьбе против множества внезапно возникших "внутренних" врагов, в числа которых оказались и вчерашние попутчики. Она потребовала почти полного усекновения декларированных резолюцией политических свобод, создания невиданного по мощи репрессивного аппарата, абсолютизации принуждения в решении экономических проблем, созданию огромного государственного аппарата (4 млн. чиновников в 1921 году), явного снижения роли демократических институтов. Но что главнее всего - "интоксикация" общества насилием в годы гражданской войны заставила надолго забыть о приоритете общечеловеческих ценностей, заменила их суррогатами "классового подхода", породила целый слой мутантов, людей, сделавших "идеологию" оправданием собственной безнравственности. Это на них потом в первую очередь опирался Сталин, из них рекрутировались заплечных дел мастера. Быть может, читатель увидит странную закономерность в том, что глава махновской контрразведки Левка Задов до 1937 года работал в ЧК и в НКВД...

***

А Махно - что Махно? В Румынии он попал в концлагерь, бежал, потом сидел в польской тюрьме, потом перебрался в Париж. Жил там бедно, среди людей, которых считал врагами, против которых воевал... В своих мемуарах пытался отстаивать имя свое, как имя революционера. В 1927 году писатель Л. Никулин встретил Махно на улице. "Глубокий шрам пересекал его лицо справа от рта до уха. Он слегка хромал, временами тревожно озирался вокруг. Говорил теноровым певучим голосом. Как ни странно, он мечтал о возвращении на родину..." Махно не вернулся: он умер в Париже в 1934 году.