Геннадий Крамор (фото автора) - из Ишима

"МЫ ПОТЕРЯЛИ КРЕСТЬЯН, ЛЮБЯЩИХ СВОЮ ЗЕМЛЮ..."

"Тюменские известия", №107 (4070), 1 июня 2006.


В Ишиме прошла научно-практическая конференция "Крестьянство восточных регионов России и Казахстана в революциях и гражданской войне (1905-1921 гг.)". Серьезный международный форум, на который приехали историки из Москвы, Астаны, Челябинска, Тюмени, Перми, Иркутска, Нижневартовска, Омска, состоялся на базе Ишимского педагогического института имени П.П. Ершова и был посвящен 85-летию Западно-Сибирского крестьянского восстания 1921 года. Те, кто хорошо помнит курс школьной программы, знают, что в стране в этот год произошло два крупных антикоммунистических мятежа - Тамбовский и Кронштадтский. Восставшие были недовольны политикой Москвы в решении продовольственного вопроса. Чтобы накормить голодающие промышленные центры и Поволжье, правительство выбрало жесткую меру - продразверстку. Хлеб у крестьян отнимали безвозмездно и безвозвратно, угрожая оружием. Крестьяне Тамбовщины и пришедшие на службу из деревни матросы Кронштадта также взялись за винтовки - против несправедливого, по их мнению, отношения "народной власти" к своему народу.

Эти восстания потоплены в крови. Однако мало кто знает, что самый масштабный по территории - от степей Казахстана до Северного Ледовитого океана, от Урала до Иртыша - антикоммунистический мятеж возник в Западной Сибири, а именно в Ишимском уезде Тюменской губернии.

Несмотря на то, что прошло уже восемь с половиной десятков лет, не утихают споры историков вокруг его причины и действующих сил. Было ли кровавое побоище организованной эсеровской провокацией или стихийным выступлением свободолюбивого сибирского земледельца? Нешуточный спор на эту тему разгорелся и в аудиториях Ишимского педагогического института.


Стихия или провокация?

Об одном архивные документы свидетельствуют несомненно: губернский продкомиссар и руководство края сделали все, чтобы обозлить сибирского мужика. Когда продовольственная разверстка была уже выполнена, в начале 1921 года объявили новую - семенную. Зачем-то понадобилось изъять у крестьян семенное зерно, основу будущего урожая, залог существования семей земледельцев. И тогда мужики не выдержали и взялись за оружие. Вилы и топоры. И начался тот самый "русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Который, как позже репрессии и Отечественная война, не обошел ни одну крестьянскую семью...

Дядя моего деда, Иван Тимофеевич Киприн, был к тому времени в родной деревне Прохоровой "кем-то из партийных работников". Кем - за давностью времени со слов бабушки трудно установить. На селе вообще слабо разбирались в партийной принадлежности, и разделение на "красных" - "белых", "своих" - "бандитов" принесла гражданская война и новая власть. Те же "бандиты", как называли повстанцев, были тоже свои, прохоровские. Незримая черта нравственного и гражданского закона, через которую они переступили, борясь за свою справедливость, наделила их новым именованием и уверенностью в своем праве вершить судьбы "коммуняков".

Иван Тимофеевич знал, что за ним охотятся, и скрывался в лесу. Когда решил, что повстанцы ушли из деревни, вернулся домой. Кто-то об этом донес. Дом окружили, бежать было некуда. Жена Наталья с бабушкой успели выскочить во двор, а трехлетнего сына Илью спрятали в подпол, чтобы вернее уберечь от расправы. Дрожа от страха, сидел он под скрипящими от топота валенок половицами, слыша, как измываются убийцы над его отцом. Когда повстанцы свершили свое дело и ушли, вся изба была забрызгана кровью. А маленького Илью никак не могли достать. Он забился в самый дальний угол между завалинкой и полом и не отзывался даже на просьбы матери и бабушки. Согласился пойти лишь на руки дяди Лавера - да так и остался жить в его многодетной семье до совершеннолетия.

Это - лишь один пример. Подобных рассказов - тысячи. Отец шел на сына, свояк - на свояка. Племянник убивал родного дядю пешней, брат командира повстанческого отряда служил в Красной армии. Жестокость была обоюдной. Так, отряды карателей настолько не стеснялись в средствах подавления восстания, что даже известный пропагандист из коммунистического лагеря Емельян Ярославский придумал для их описания хлесткое определение: "красный бандитизм". Соотношение потерь к концу восстания доходило до пропорции: один красноармеец на 15 крестьян. А порой и на 50.

Десятки тысяч жертв...

"Каждый дом брали с боем..."

Второй день работы конференции ознаменовался открытием памятного знака на месте расстрела сотен повстанцев, на берегу реки Дятель у села Синицыно. Это место стало известно музейным работникам совсем недавно, и их инициативу по восстановлению исторической справедливости поддержала администрация Ишимского района, прежде всего в лице ее главы Сергея Вотякова. После печальных песен казачьего ансамбля "Станичники" из села Тоболова, молитвы отца Михаила Денисова, освятившего крест, многие не смогли сдержать потока слез от зримо вставшей картины почти вековой давности.

Одним из центров ожесточенных боев повстанцев с красноармейскими отрядами стало село Ново-Травное, в двадцати верстах от Ишима. Обороняли родные жилища крестьяне, по выражению местного исследователя Надежды Проскуряковой, насмерть, отчаянно. Вокруг села нагребали снежные валы, в которые вмораживали бороны. Торчащие железные зубья не позволяли коннице ворваться на улицы. Красноармейский комбриг Николай Рахманов, отдавая должное самоотверженности повстанцев, докладывал: "Засевши в окруженных, часто горящих деревнях, нередко под огнем артиллерии, бандиты не теряли духа и спокойно, без лишней траты патронов, расстреливали из-за укрытий наши цепи, выбивая почти весь комсостав, умело бросали в наши тылы и на фланги полевыми тропами, специально протоптанными, конницу... Наши цепи обманываются полнейшей тишиной, царящей на улицах деревни, проходя по улицам к ее центру. Тогда по сигналу начинается сильнейший обстрел из-за укрытия метким хладнокровным огнем. Наши части обычно ложатся под обстрелом бандитов, чем увеличивают потери от огня противника, а затем наши части быстро отступают... Приходилось с боем брать бомбами и поджогами каждый дом".

Примечательно, что восстание в Ново-Травном началось с "бабьего бунта". Когда пришли отнимать семенное зерно, Татьяна Ивановна Григорова, по прозвищу Игнашиха (по имени мужа), выскочила на улицу. И с криком: "Женщины, берите вилы и ухваты!" - повела крестьянок к амбару. Охрана начала отстреливаться, появилась первая жертва. Пролитая кровь прорвала плотину народного гнева...

Едва ли не месяц оборонялось Ново-Травное. Наконец с большим трудом каратели заняли село. Михаил Мефодьевич Агарков, которому во время восстания было семь лет, вспоминает: "Во время атаки красных страшенно били церковные колокола и сильно бомбили деревню. В наш дом тоже попал снаряд и разбил крышу. Хорошо, дома никого не было, мы прятались в подполе у соседей".

Взятых в плен повстанцев-мужиков - около трех сотен - погнали в Ишим. На полдороге остановились в деревне Симановой. Вера Даниловна Коровина, которой в ту пору было восемь годков, вспоминает: "Понаехали к нам - полна ограда коней и полна ограда людей. Бандитов вели. А один из тех, кто вел, спрашивает: "Мужики ваши где"? Мы боимся, отвечаем: нету. А отец наш в городе на сушилке работал. Ну, тогда, говорит, закончим мы свою работу, да к вам свататься придем". Работу закончили быстро. В соседней деревне Синицыной повстанцам была устроена расправа, без суда и следствия. Поставили на возвышенном берегу речки Дятель три пулемета и дали очередь по толпе мужиков.

"После крикнули: "Кто живой, поднимайся", - вспоминает рассказы матери бывший травнинец Григорий Петрович Насекин. - Мужики покорно встали. По ним еще очередь. И так, пока не добили". Трупы долго лежали на снегу, который окрасил по весне воду в Дятлинке в красный цвет. А расстрелянных местные жители похоронили на возвышенном месте в Синицынском бору.

Чудом удалось найти пожилых людей - Ксению Антоновну Кокорину и Евдокию Яковлевну Смагину, которые запомнили по рассказам стариков это место. Евдокия Яковлевна работала в Ишимском доме отдыха, расположенном в том же Синицынском бору. Как-то шла она вместе с садовником Фирсом Никифоровичем Крашенининым, соседом по служебной квартире. Было ему в ту пору уже около семидесяти. Подошел Фирс Никифорович к одной из сосен, погладил ее и сказал: "Вот зарубка - здесь похоронены расстрелянные в 1921 году..." Сосна сохранилась. Растет у самой дорожки, по которой беспечно и радостно прогуливаются отдыхающие ребятишки и взрослые.

Страшные гримасы истории...

"Привет вам, товарищи коммунисты..."

Гостем нынешней конференции стал глава администрации Аромашевского района Петр Николаец. Совсем не случайно - прошлой осенью он помог организовать экспедицию музейщиков и журналистов на место гибели отряда Шевченко на Северных болотах.

Личные качества, черты биографий лидеров повстанцев долгое время оставались загадкой. О них ничего не знал даже тот ограниченный круг историков, которые решались обратиться к теме крестьянского восстания. В книгах и брошюрах воспроизводились только восторженные очерки о героях красного фронта. А командиры отрядов противника характеризовались выцеженным сквозь зубы: "кулацко-эсеровское отродье". Естественно, жизненные факты не укладывались в прокрустово ложе этого мифа. Однако извлечь эти факты из тины забвения оказалось не так просто.

Об этом хорошо знает та же Надежда Проскурякова. Десять лет по крупицам собирала она кусочки той мозаики, из которой сложилось ее представление о Петре Шевченко - "самом опасном и бесстрашном бандите Ишимского уезда", как его характеризовал красный командир Георгий Буриченков. Не сразу открыли тайники семейных преданий живущие в Приишимье его внучки. Но рассказать они смогли даже меньше, чем знала к тому времени Проскурякова. И не от скрытности, а по незнанию. Опасно было в советские годы хранить в памяти образ мятежного деда. Не говоря уже о фотографиях.

Бывший житель деревни Малый Кусеряк Петр Петрович Помелов вспоминал о том, как будучи мальчишкой повидал Шевченко. Командир крестьянского отряда попросил его покрутить точило, чтобы наточить шашку. "Высокий был, русоволосый и голубо-глазый. Пешком не ходил, а когда садился на коня, то ноги едва земли не доставали. Мужики смеялись: дескать, при таком-то росте лучше на тачанке ездить... Сталина не так боялись, как его!" Добавила ли богатырского облика Петру Семеновичу мальчишеская фантазия или так оно и было? Но авторитетность и сила "генерала Шевченко" на севере Ишимского уезда были непререкаемы. В свой "1-й Освободительный полк Народной армии" он производил настоящую мобилизацию. Под ружьем стояло семь сотен мужиков. Даже после подавления восстания Петр Семенович не сдался, а ушел с отрядом в болота и оттуда партизанскими рейдами наносил противнику существенный урон. Противостояние продолжалось несколько месяцев, до августа 1921 года.

Как полагают земляки Шевченко, тот не ставил себе глобальных задач. Надеялся на то, что для изменения жизни крестьян достаточно покончить с представителями ненавистной власти в округе. "Привет вам, товарищи коммунисты, - писал он в листовке, датированной июлем мятежного 1921-го. - Довольно вас миловать, довольно прощать вам за ваше зверство... Вам уже известно, что попавшие ваши товарищи к нам в плен не уничтожаются... Но вы делаете не так. Вы каждого партизана, да и не только партизана, а простого человека, сказавшего хотя одно слово против вас, рубите шашками... Вам все мало. Вам все нужно отбирать у крестьянина последние крохи хлеба и все то, что он добывал себе потом и кровью... Да здравствует бескоммунистическая жизнь! Да здравствует Народная армия!"

Скупые строки сводок с фронтов "борьбы с бандитизмом" лаконично характеризуют социальное положение Шевченко: бедняк-переселенец. То есть сам он или его родители пришли из Западной России на рубеже веков искать лучшей доли в привольную Сибирь. Судя по рассказам жителей села Большой Кусеряк в Аромашевском районе, дом Петра Семеновича представлял собой обыкновенный пятистенок. Так что совсем не боязнь за свои капиталы заставила его взяться за оружие и биться до конца за "мужицкое счастье".
У Ивана Сикаченко, являвшегося соратником Шевченко и возглавлявшего другой повстанческий отряд, социальное положение было повыше: крестьянин-середняк, а до восстановления возглавлял Аромашевский сельсовет.

Чтобы зажечь сибирского мужика, повторимся, надо было приложить немало усилий. Здешний житель от века аполитичен. "По донесениям колчаковской контрразведки, его устраивала любая власть, которая бы не мешала ему жить", - заметил на конференции тюменский историк Александр Петрушин.
Воевать долго мужики не хотели. Мой друг из Юргинского района как-то подытожил мнения стариков о мятеже: "Мужики собирались закончить войну к весне, так что к посевной восстание потухло бы само собой".

Лозунг "За Советы без коммунистов!" вдохновлял большинство восставших. Монархистов среди воюющих сторон к тому времени в России не было совсем. А ведь православный царь, чьи полномочия на управление страной освящались церковью, был единственным законным носителем полноты власти на Руси... Ни Временное правительство, так и не успевшее созвать Учредительное собрание для решения вопроса о преемстве высшей власти, ни большевики, свергнувшие его, ни иное местное правительство не обладали легитимностью. Поэтому у каждой из воюющих сторон в 1921 году была своя правда. Но истина не стояла ни за кем.

Когда попраны незыблемые нравственные твердыни божественных заповедей, победа дается не истиной, а силой. И среди повстанцев справедливый гнев скоро стал сменяться гневом горького похмелья. Перебив "краснопузых", многие взялись за своих командиров. Трагична изложенная ишимским историком Игорем Курышевым судьба лидера повстанцев Владимира Родина. Талантливый педагог, учитель сельской школы, с болью переживавший судьбу народа, остро критиковавший политику большевистского правительства, он возглавил "Сибирский повстанческий фронт" на юге Ишимского уезда. Но уже в конце февраля был заподозрен в измене, подвергнут пыткам и убит своими подчиненными.

Подобная участь ожидала крестьянина села Смирновского Григория Атаманова - командира повстанческой Ишимской армии, состоявшей из шести тысяч человек. Отслуживший на фронтах Первой мировой, он создал боеспособное войско, надежно обеспеченное тылами. Как замечает Надежда Проскурякова, штаб Атаманова производил мобилизацию сапожников, женщины шили халаты для лыжных команд, в сельских кузницах изготовлялись пики. В ружейных мастерских чинили шашки, револьверы, пулеметы, винтовки, изготавливали заряды для дробового оружия, трещотки для имитации пулеметных выстрелов и деревянные макеты орудий. Жестко каралось дезертирство и мародерство. Из пленных же красноармейцев после соответствующей агитационной работы формировались новые повстанческие части. Вероятно, такая гуманная тактика и вызвала подозрения восставших. Григория Денисовича дважды обвиняли в измене, и дважды он находил аргументы для переубеждения. В третий раз, вероятно, ему просто не дали слова. Он был расстрелян у села Уктуз. Было командарму всего 23 года.

"Изрублены в капусту..."

Но Шевченко пользовался широкой поддержкой народа. Мужики безропотно шли под его начало, бабы кормили повстанцев, и никто не выдавал красноармейцам местоположение отряда. И все же судьба их была предрешена. Буриченков уговорил одного цыгана показать тайные тропы, подарив ему лучшую лошадь. На остров Плита среди труднопроходимых болот отправилась карательная экспедиция. Нападения никто не ожидал, поэтому были выставлены лишь ближние дозоры. В жестоком бою, по выражению красного командира, "рубилось все, что попадало под руку". Петр Семенович был уже ранен в руку. Видя безвыходность положения и не желая сдаваться в плен, Шевченко застрелился.

Сто одиннадцать трупов остались лежать на острове, а тело Шевченко красные привезли в Большой Кусеряк как доказательство одержанной победы. Хотели тут же прилюдно надругаться, но бабы не дали: "Побойтесь Бога!" И похоронили "как полагается".

Кстати, в отряде Шевченко сражались не только мужики. Сестра Петра Семеновича, Елизавета, по прозвищу "Митька-бегунец", на допросах называла себя мирной "подводчицей". Но селяне хорошо помнили ее осанистую фигуру на боевом коне - в военной форме, в красных шароварах, с шашкой наперевес. Помнили, но не выдали, когда она по амнистии вернулась в родное село.

Кроме того, при расправе на острове Плита бойцы Буриченко пощадили двух женщин. Одна из них - Анастасия Викторовна Ржепко из переселенческого села Ново-Березовки, что расположилось неподалеку от старожильческого Кусеряка. С ее сыном был дружен Степан Ефимович Вилюк. Как-то Анастасия, обычно молчаливая, собрала их вместе и как на духу рассказала о трагической гибели отряда. Не могла уйти с этого света, не доверив кому-нибудь тайну.

Степан Ефимович, опытный охотник, несмотря на преклонный возраст (уже под восемьдесят!), без лишних уговоров согласился стать проводником нашей экспедиции на остров Плита. Несколько лет назад он разыскал его, по рассказам Ржепко. И обнаружил на нем ряд углублений правильной формы. Подумалось: возможно, это могилы повстанцев? Родные, конечно, ездили на остров после того боя 26 августа 1921 года. Чьи-то тела вывезли, но большинство, уверен Вилюк, остались лежать зарытыми в лесу, "без креста и камня".

По каким еле заметным приметам показывал дорогу водителю нашего вездехода-танкетки старый охотник - известно лишь ему. Глаз городских жителей не находил ничего особенного в однообразии болотного мелколесья. Но на остров мы прибыли. И ямы нашли. И крест, привезенный из Ишима, поставили - как раз на закате праздника Воздвижения Креста Господня 27 сентября 2005 года. Последние лучи уходящего солнца тревожно красили макушки облетевших осин. И как-то бросилось в глаза: вокруг поляны, где происходил страшный бой, стоят немыми часовыми несколько странных берез. Их ветви, изломанные неведомой прихотью природы, черными силуэтами вздымаются к небу, подобно рукам безутешных жен и матерей.

"По плодам их узнаете их"

Истина, в отличие от правды, - одна. И нужно найти ее, даже спустя многие годы, чтобы не повторить заблуждений прошлого. "По плодам их узнаете их", - гласит библейская мудрость. Плоды же революционных начинаний поистине страшны, какую бы благую цель ни преследовали. Гражданская война, 1921 год, коллективизация, репрессии, Великая Отечественная, вербовка на масштабные стройки индустрии обескровили российскую деревню. Жизнь на селе воспринимается как синоним нищеты и неустроенности. "Мы потеряли крестьян, любящих свою землю", - с горечью заметил на конференции глава Ишима, депутат областной Думы Виктор Рейн.

Поэтому так важно сохранить в душе народа память о тех событиях. Бессмысленно искать правых и виноватых в гражданской войне, продолжением которой стало страшное восстание 1921 года. Как верно заметил историк из Омска Владимир Шулдяков: "Наше общество было распинаемо, пласт за пластом, потому что все оказались больны духовно. Больны забвением основополагающих ценностей - любви к Богу и к Отечеству. Мы отошли от них в 1917 году, но так и не вернулись доныне". В советские годы чтилась память только погибших с одной стороны. Настало наконец время вспомнить и о жертвах со стороны повстанцев.

Три года назад один московский журналист ничтоже сумняшеся обвинил ишимцев в забвении истории. Дескать, поставили бюст Сталина, а про "кровавый 21-й" не помнят. Уже тогда было чем возразить коллеге, поучавшему провинциалов: на центральной площади города еще к 80-летию восстания установлен памятный знак, а в краеведческом музее работала тематическая экспозиция (обновленная, кстати, к началу нынешней конференции). Теперь появился еще один памятник, впереди - установка крестов на братских могилах повстанцев в Синицынском бору и на старом ишимском кладбище... А ведь, как заметил тот же Александр Петрушин, даже в эпицентрах Тамбовского и Кронштадтского мятежей мемориалов нет до сих пор.

Появляются же они благодаря таким, казалось бы, далеким от реальной жизни конференциям историков. Которые не только "вводят в научный оборот" новые цифры и факты, но и пробуждают нашу совесть, заставляя нас задуматься о своем месте в истории страны, о своих корнях. И о жертвах, к которым может привести преступление за незримую грань нравственного закона.

...Могила Петра Шевченко затерялась среди безымянных холмиков на кусерякском кладбище. Его праправнучка Света Шеповалова, ученица 5-го класса одной из ишимских школ, впервые положила цветы в его память к мемориалу в центре города. Сделать это открыто, не боясь стать "врагом народа", стало возможно только через три поколения...