О.В. Матвеев - Поляки в укреплениях Черноморской береговой линии (Краснодар, 2007)

Олег Владимирович Матвеев,
кандидат исторических наук, Краснодар

Польские ведомости: Издание Краснодарской региональной общественной организации Польский национально-культурный центр «Единство». Краснодар, 2007. №4(19). Октябрь-декабрь. С. 22-31.

В 1837 г. по инициативе Николая I была учреждена Черноморская береговая линия из 17 укреплений, разбросанных от Анапы до Поти. По замыслу императора, задача черноморских гарнизонов заключалась в том, чтобы пресечь снабжение горцев оружием и боеприпасами морским путём из Турции.

Среди личного состава черноморских линейных батальонов оказалось немало поляков. Генерал-лейтенант Г.И. Филипсон отмечал, что «поляков в войсках береговой линии, офицеров и солдат, было более 10%». Архивные материалы дают сведения лишь о лицах римско-католического вероисповедания, среди которых встречались не только поляки. К началу 1843 г. на Черноморской береговой линии, включая Абхазию, находилось следующее количество воинских чинов римско-католического вероисповедания: генералов — 1, штаб- и обер-офицеров — 70, нижних чинов и «разного звания людей» — 1762, «жён их и детей обоего пола» — 62, всего — 1895. Больше всего католиков было в Новороссийске: 16 штаб- и обер-офицеров, 6 офицерских жён, 3 детей, 6 жён классных чиновников и 408 нижних чинов. В крепости Анапа находилось католиков: 12 штаб- и обер-офицеров, 2 женщины и 1 ребёнок, 170 нижних чинов и 17 нестроевых. В форте Раевский служило 37 католиков, в укреплении Гостагаевском — 36, в Кабардинском — 33, в станице Витязевой — 31, в станице Николаевской — 63, в укреплении Джемете — 27. В Геленджике на 26 января находилось 110 католиков, в укреплении Новотроицком — 19, в Тенгинском — 39, в форте Вельяминовский — 63, в форте Лазаревский — 39, в форте Головинский — 36.

Сложился стереотип о том, что чуть ли не все поляки попадали в состав войск Отдельного Кавказского корпуса принудительно. Сначала 2 тыс. уроженцев бывшей Речи Посполитой, воевавших в армии Наполеона и взятых в плен с оружием в руках, были распределены по гарнизонам крепостей. За ними последовали участники восстания 1830—1831 гг. и разного рода «неблагонадёжные». Однако официальные данные о поляках в кавказских войсках говорят о том, что подавляющее число солдат польского происхождения было призвано в качестве рекрутов. Из сохранившейся в бумагах А.М. Дондукова-Корсакова ведомости явствует, что в 1835-1846 гг.в Отдельный Кавказский корпус было призвано 14430 поляков. Число же участников восстания 1831 г., прибывших в Отдельный Кавказский корпус, по подсчётам современного польского историка В. Кабана, составило всего 1865 человек. Таким образом призванные на действительную службу из западных губерний почти в 8 раз превышали число участников вооружённых выступлений против царской власти.

Анализ формулярных списков Черноморских линейных батальонов показывает: в большинстве своём офицеры польского происхождения были дворянами без имения, стремившимися улучшить своё материальное положение воинской службой. В условиях Кавказской войны можно было отличиться и быстро сделать карьеру. Так, подполковник Иван Матвеевич Банковский, воинский начальник форта Головинского, был «из вольноопределяющихся Ковенской губернии города Шевич» римско-католического вероисповедания. В службу вступил в 1820 г. во 2-й Егерский полк, но лишь в конце 1826 г. был удостоен первого офицерского чина прапорщика. С переводом в марте 1841 г. в Черноморский Линейный №4 батальон его служебная карьера пошла по нарастающей: 15 июня 1842 г. пожалован «за отличие по службе капитаном», 16 июля 1846 г. «за отличие по службе майором», 23 декабря 1846 г. «за примерный подвиг противу горцев подполковником». И.М. Банковский был кавалером орденов Св. Георгия 4-й степени, Св. Анны 3-й степени, имел серебряную медаль за турецкую кампанию. Коменданту крепости Новороссийск Марку Константиновичу Ясинскому в 1849 г. было 52 года, он происходил из дворян Могилёвской губернии, принадлежал к римско-католическому вероисповеданию. За отличие по службе в 1832 г. был пожалован чином подполковника, а 16 ноября 1839 г. произведён «за отличие в делах против горцев в полковники». Имел ордена Св. Георгия 4 класса, Св. Владимира 4-й степени с бантом, Св. Анны 2-й степени с короной и 3-й степени, Св. Станислава 3-й степени, знак отличия за XXV лет службы и медали в память Отечественной войны 1812 года и взятия Парижа в 1814 г. Командиру Черноморского Линейного №1 батальона майору Игнатию Григорьевичу Гучинскому в 1849 г. было 48 лет. Он происходил из дворян Волынской губернии, римско-католического вероисповедания, имения не имел, был кавалером орденов Св. Анны 2-й степени с короной, такового же без короны, Св. Владимира 4-й степни с бантом и Св. Анны 3-й степени, имел серебряные медали за Персидскую 1826, 1827 и 1828 и Турецкую 1828 и 1829 годов войны и знак беспорочной службы за XX лет.

Адлер

Помимо материального стимула не последнюю роль, видимо, играло то, что многие шляхтичи, добровольно участвовавшие в Турецкой и Кавказской войнах, видели в военной службе возможность продолжить вековые традиции польского средневековго рыцарства. Г. И. Филипсон с теплотой отзывался о начальнике Новотроицкого укрепления подполковнике Карове (Коров), который служил в польских войсках во всех наполеоновских войнах, «в 1831 году командовал полком против нас, а в 1840 году пожелал вступить в ряды нашей армии». Некоторые офицеры предполагали, что «Карове шут, или выжил из ума». Каково же было удивление Г.И. Филипсона, когда он увидел добросовестного и разумного начальника гарнизона, служившего по убеждению. «Скоро его разумная доброта, — писал мемуарист, — сделалась известной даже ближайшим немирным горцам, и нередко случалось, что они приходили к старику с просьбой разбирать их ссоры или тяжбы. От этого враждебность ближайших горцев значительно ослабела, гарнизон мог выменивать скот на порцию, отчего болезненность заметно уменьшилась». Подполковник Пётр Осипович Коров, которому в 1849 г. исполнился 61 год, происходил из дворян города Познани, принадлежал к римско-католическому вероисповеданию и имел насыщенную боевую биографию. В службу вступил подпоручиком в ноябре 1806 г. в штаб французских войск дивизионного генерала Гюдена. В составе наполеоновских войск участвовал в походах 1806 -1812 гг., в сражениях под Пултуском, Гейльсбергом, Прейсиш-Эйлау, Кёнигсбергом, при осаде Бобруйска, под Борисовом и при Березине. В деле под Прейсиш-Эйлау ранен штыком в левую руку, при переправе через Березину ранен пулей в голову, лечился в Виленском военном госпитале, где был взят в плен, в котором находился до начала 1814 г. Награждён знаком отличия Царства Польского золотого креста за военные достоинства. В 1831 г. подполковник Коров командовал 17-м пехотным польским полком в Плоцком воеводстве и действовал против русских войск. Однако «возобновил верноподданную Его Императорскому величеству присягу» и в 1840 г. определён на службу в резервный Черноморский Линейный №13 батальон. 8 мая 1844 г. Пётр Осипович «в воздаяние отлично усердной и ревностной службы в России Всемилостивейше награждён орденом Св. Станислава 2-й степени». 10 апреля 1848 г. «в награду отличного усердия и ревностной службы пожалован орденом Св. Анны 2-й степени». А 6 декабря 1846 г. «за содействие в освобождении из плена от кавказских горцев трёх австрийскоподданных» награждён австрийским орденом Железной короны 3-й степени.

Многие офицеры польского происхождения, служившие в фортах Черноморской береговой линии, в своё время не только не участвовали в польском восстании, но и активно содействовали его подавлению. Так, командир роты в 1849 г. Черноморского Линейного №1 батальона капитан Антон Габриелевич Ольшевский «за отличие в сражениях против польских мятежников произведён в прапорщики», как и его брат Семён Габриелевич Ольшевский. Командир в 1849 г. 3-й линейной роты Черноморского №3 батальона капитан Франц Геронимович Посербский во время польского восстания остался верен присяге, неся службу в Брест-Литовском полку. Командир роты в 1849 г. Черноморского Линейного №7 батальона капитан Иван Томашевич Завадский «участвовал в сражениях с польскими мятежниками в войсках барона Розена». Командир военно-рабочей №18 роты в 1849 г. поручик Викентий Корнеевич Зенькович (из дворян Могилёвской губернии, римско-католического вероисповедания), имел серебряную медаль за турецкую войну 1828-1829 гг. и польский знак отличия за военные достоинства 5-й степени, в 1833 г. стал прапорщиком.

Служба на имперской окраине давала возможность начать жизнь «с чистого листа» не только участникам вооруженных выступлений против России, но и тем, кто совершил преступление или подозревался в таковом. Их без особой огласки ставили перед выбором: заведение уголовного дела или рапорт о переводе в Отдельный Кавказский корпус. Характерный пример — судьба подпоручика Юлиана Сигизмундовича Буффала, служившего в 1849 г. в Черноморском Линейном №5 батальоне. В это время ему было 29 лет, он происходил из дворян Гродненской губернии, принадлежал к римско-католическому вероисповеданию. По окончании 2-го Кадетского корпуса его определили в придворную Его Императорского Величества контору. Однако в 1838 г. «за кражу бриллиантов, принадлежащих Ея Императорскому Величеству, назначен в военную службу рядовым без лишения дворянского достоинства с определением в Навагинский пехотный полк». Служба на Черноморской береговой линии позволила ему отличиться. Юлиан Буффал 17 апреля 1842 г. «во внимание хорошему поведению, примерной нравственности, храбрости и тяжёлой раны, полученной в 1838 году в делах с неприятелем, произведён в унтер-офицеры», получил знак отличия военного ордена. 3 октября 1847 г. «за отличия против горцев произведён в прапорщики», а 2 февраля 1849 г. в подпоручики. Воспитание посредством настоящей армейской службы считалось в Российской империи общепринятым средством от преступных«в государстве порядка» увлечений. Власти не препятствовали разжалованным в солдаты сделать в войсках Отдельного Кавказского корпуса военную карьеру. Подтверждение этому находим во многих формулярных списках офицеров Черноморской береговой линии. Так, поручик Станислав Юлианович Немисский, 40 лет, в 1849 г. занимал должность батальонного казначея Черноморского Линейного №1 батальона. Он происходил из дворян Августовской губернии, принадлежал к римско-католическому вероисповеданию, участвовал в составе польских войск в военных действиях против русской армии в 1831 г. Рядовым был зачислен в войска Черноморской береговой линии, в 1838 г. «за отличие в делах против горцев произведён в прапорщики». Батальонный адъютант подпоручик Франц Павлович Вояковский, из дворян Гродненской губернии, римско-католического вероисповедания, 34 лет, учился в Виленской медико-хирургической академии. 8 февраля 1839 г. «признан виновным в соучастии в возмутительном обществе между студентами этой Академии и прочими лицами, назначен в военную службу и определён в Отдельный Кавказский корпус». В 1842 г. «за отличие против горцев произведён в унтер-офицеры, в 1843 г. «за отличие по службе произведён в прапорщики», в этом же году «за отличие против горцев произведён в подпоручики», имел знак военного ордена Св. Георгия. 21 апреля 1848 г. «за отличия, оказанные в делах и перестрелках 1847 года, бывших на Черноморской береговой линии, награждён орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Впоследствии дослужился до чина генерал-майора. Прапорщик Людвиг Матвеевич Коретковский, 38 лет, из дворян Августовской губернии, римско-католического вероисповедания, «за участие в польском мятеже в 1831 году по Конфирмации Г. Главнокомандующего армией лишён дворянского достоинства и назначен на службу в Отдельный Кавказский корпус». «За отличия против горцев, оказанные в экспедиции 1839 г. по служении в Тенгинском пехотном полку» награждён знаком отличия военного ордена Св. Георгия, 1 декабря 1843 г. «за отличие против горцев произведён в прапорщики» с переводом в Черноморский Линейный №1 батальон. Прапорщик того же батальона Александр Викентьевич Псурский, 33 лет, из дворян Варшавской губернии, римско-католического вероисповедания, «за участие в возмутительном сообществе» в медико-хирургической академии назначен в военную службу рядовым. «Зa отличие против горцев» в 1846 г. удостоен чина прапорщика.M

Пароходная пристань в Поти

Поручик Франц Людвигович Гутовский, 36 лет, происходил из дворян Волынской губернии, римско-католического вероисповедания. Будучи юнкером 1-го Уланского полка Польской армии, попал в 1831 г. в плен и зачислен рядовым в Навагинский пехотный полк. Однако это не помешало ему выслужить офицерский чин, занимать должности батальонного адъютанта, а затем заведующего казённым инженерным имуществом в городе Анапа. Провиантмейстер штаба начальника Черноморской береговой линии штабс-капитан Андрей Николаевич Горегляд (в 1849 г. исполнилось 52 года), происходил из дворян Минской губернии, римско-католического вероисповедания. По окончании уездного училища был определён на службу в канцелярию Подольского губернатора. В 1833 г. был «разжалован из коллежских регистраторов в рядовые без лишения дворянства впредь до отличной выслуги и определён в Отдельный Кавказский корпус по подозрению в списывании копий с секретных министерских бумаг о переселении шляхты на Кавказ, во время служения его в канцелярии Каменец-Подольского гражданского губернатора и переданных в сторонние руки». Воевал в Тенгинском пехотном полку, заслужил орден Св. Георгия, в 1841 г. «за отличие в делах против горцев произведён в офицеры».

Майор Иван Станиславович Кобылянский, из дворян Волынской губернии, «в бывшую Польскую войну взят в плен при сдаче крепости Замостье», направлен рядовым в Черноморский Линейный №6 батальон.«За отличие против горцев» произведён в подпоручики, а в январе 1854 г. в майоры, был кавалером орденов Св. Владимира 4-й степени, Св. Анны 3-й степени с бантом, исправлял в 1853 г. должность цебельдинского пристава. Поручик Черноморского Линейного №5 батальона в 1849 г. Юлиан Осипович Промигодский, 40 лет, происходил из дворян Австрийской империи из Галиции Тароновского уезда, римско-католического вероисповедания, был взят в плен в ходе польского восстания 1831 г., определён в 39-й Егерский полк, а затем в Кавказский Линейный №8 батальон. «За отличие против горцев» в 1839 г. произведён в прапорщики, служил батальонным адъютантом и батальонным казначеем резервного Черноморского Линейного №13 батальона. Штабс-капитан Черноморского Линейного №6 батальона в 1849 г. Семён Мартынович Ольшевский, 47 лет, происходил из дворян Августовской губернии, римско-католического вероисповедания. 10 июля 1824 г. «за возмутительные сочинения» был сослан «в крепостную работу бессрочно». Из арестантской роты Бобруйской крепости его перевели в Кавказский сапёрный батальон. Здесь за отличия против горцев он выслужил офицерский чин, был награждён орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Исправляющий должность батальонного квартирмейстера поручик Фома Мартынович Вильчинский, 42 лет, происходил из дворян Люблинской губернии, римско-католического вероисповедания. Будучи подпоручиком Польской армии, в апреле 1831 г. попал в плен и был «назначен в полки Отдельного Кавказского корпуса рядовым». «За отличие в делах против горцев» пожалован в 1846 г. чином подпоручика, имел золотую медаль «За спасение погибавших».

Поти, станция железной дороги

Поручик Эдуард Антонович Порчинский, 32 лет, римско-католического вероисповедания, происходил из дворян Волынской губернии. «За участие в тайном возмутительном обществе между студентами Императорского университета Св. Владимира определён в военную службу в войска Отдельного Кавказского корпуса, куда вступил вольноопределяющимся». Выслужил офицерский чин, стал батальонным адъютантом. Его брат, прапорщик Степан Антонович Порчевский 2-й, «за невосчувствование дарованной ему милости в том, что он был Всемилостивейше прощён за участие в Польском мятеже и обнаружил себя вновь в злонамеренных проступках», был лишён дворянского достоинства и назначен на службу в Отдельный Кавказский корпус. Участвовал в экспедициях против горцев на восточном берегу Чёрного моря, награждён знаком отличия военного ордена Св. Георгия, стал батальонным квартирмейстером. Происходивший из польских дворян Радомской губернии подпоручик Игнатий Карлович Родзинский служил во время восстания 1830 г. унтер-офицером 2-го Уланского полка бывшей Польской армии. Рядовым отправлен на Кавказ, «за отличие в сражении против горцев 1834 года октября 18 награждён знаком отличия военного ордена Св. Георгия и двумя рублями серебром». Феофил Яковлевич Даниловский происходил из дворян Царства Польского Плоцкой губернии, римско-католического вероисповедания. Юнкером 5-го Линейного полка участвовал в боях с русскими войсками, 12 мая 1831 г. взят в плен и отправлен унтер-офицером в Тенгинский пехотный полк. Дослужился до чина штабс-капитана, в 1849 г. в возрасте 40 лет командовал гренадерской ротой Черноморского Линейного №11 батальона. Схожую биографию имел поручик Юлиан Осипович Прожигодский, которому в 1849 г. исполнилось 40 лет. Он происходил «из дворян Австрийской Галиции Тарновского округа», принадлежал к римско-католиченскому вероисповеданию. Будучи военнопленным «бывшей Польской армии зачислен в российскую службу рядовым 1831 г. июля 7», стал кавалером ордена Св. Анны 3-й степени и старшим адъютантом управления 2-го отделения Черноморской береговой линии. Должность батальнного казначея исправлял в 1849 г. в 11-м Черноморском Линейном батальоне поручик Франц Генрих Матвеевич Сандецкий, 34 лет, из дворян Виленской губернии римско-католического вероисповедания. Служил подпрапорщиком в 1-м Уланском полку, в 1833 г. «за самовольную отлучку в Пруссию по подозрению в намерении присоединиться за границей к мятежному Матусевичу зачислен в солдаты впредь до отличной выслуги». «За отличие против горцев» был произведён в 1841 г. в прапорщики, а в 1846 г. в подпоручики.

Тип горца

Кавказское командование старалось помогать полякам и другим разжалованным лицам. Из них даже формировались отдельные отряды, для того чтобы предоставить возможность отличиться. Г.И. Филипсон вспоминал, что перед началом экспедиции против горцев посылал своего адъютанта поляка Тржасковского «на пароходе по всем укреплениям собирать всех разжалованных, желающих участвовать в военных действиях. Их набиралось человек до 200, и мы, в шутку, называли эту команду иностранным легионом. Тржасковский часто был их командиром. Не нужно и говорить, что легион лез в огонь очертя голову, чтобы отличиться и выбиться из своего положения».

Не препятствовало самодержавие и в получении утраченных ранее прав по образованию или связанных с дворянским. достоинством. В Черноморском Линейном №10 батальоне служил батальонным адъютантом Иван Григорьевич Ковалевский (из дворян Гродненской губернии, Бобринского уезда, римско-католического вероисповедания). 12 декабря 1851 г. «Государь император Высочайше сооизволил окончившему в 1838 году курс наук в Университете Св. Владимира со степенью кандидата Ивану Ковалевскому, и по случаю обнаруженного тогда участия его в тайном обществе, определённому в 1839 году по Высочайше утверждённому приговору военного суда в Отдельный Кавказский корпус, на правах вольноопределяющихся, выдать диплом на степень кандидата».

Командир батальона майор Левашов докладывал 1 сентября 1856 г.: «Вверенного мне батальона унтер-офицер из дворян Викентий Мневский, служа с 1848 года, своею усердной службою и примерным поведением вполне заслуживает производства в офицеры, но права его на дворянство до сих пор не разрешены Герольдиею, и потому он до этого времени остаётся в нижних чинах». Представив вытребованные от предводителя дворянства Люблинской губернии документы о происхождении Викентия Мневского (указ об отставке его отца, поручика Мневского и метрическое свидетельство о крещении и рождении), Левашов просил ускорить утверждение дворянских прав своего подчиненного.

Некоторые исследователи представляют поляков в войсках Отдельного Кавказского корпуса традиционно тайными и явными союзниками горцев в борьбе с царизмом. Например, А. Х. Бижев писал: «Ссыльные поляки, поддерживая освободительное движение горцев не только морально, но и фактически, помогали не только декабристам, но и части солдат русской армии преодолеть двойственность своего положения — необходимость участвовать в войне против тех, чьи идеалы свободы разделяли, что в целом способствовало становлению в русской армии оппозиции политики царизма. Поляки стали тем недостающим звеном, которое сблизило представителей передовой России с борющимися горцами, и тем самым содействовало интернациональному единению жертв царизма — поляков, русских и адыгов».

Многие упоминания о тайном содействии офицеров польского происхождения горцам основаны на вымыслах разного рода доносчиков и неподтверждённых слухах. Г. И. Филипсон писал, что иеромонах Новотроицкого укрепления Паисий никак не мог примириться с польским происхождением начальника гарнизона Карове, и поэтому «часто приносил нелепые жалобы и делал нелепые доносы». 14 июня 1852 г. генерал-майор Вольф запрашивал из Тифлиса вице-адмирала Серебрякова: «Милостивый государь Лазарь Маркович! Дошло до сведения г. Главнокомандующего, что будто бы один из офицеров Крыжановский, променял звание своё на звание разбойника и получил такое отвращение к людям, что в разбое позволял над ними самые жестокие пытки, что слухи, носящиеся об этом деле в народе, весьма вредны и гибельны». Штаб корпуса просил командование Черноморской береговой линии «до знать чрез лазутчиков наших: нет ли в горах какого-либо беглого офицера или нижнего чина Крыжановского, какие имел он причины к побегу и есть ли какие основания в таких розысках». Распорядившись проверить эту информацию, Л.М. Серебряков получил следующее донесение: не обнаружилось «проживающих у горцев беглого офицера или нижнего чина под фамилиею Крыжановский, но полковник Миронов донёс, что в аулах Шебик, Куя-Тачемезс, Псиф, у Сохты Хазака, Тлебсхоча, и Псебепс у Сейгяса Хадмафа находятся по одному беглому русскому, которые и участвуют в партиях и набегах хищников, но прозвания их неизвестны и при участии в разбоях жестокостей над людьми не делают». Г. И. Филипсон протестовал против суждений, основанных на подозрительном отношении командования и домыслах: «Мой почтенный сослуживец М.Ф. Фёдоров, со слов генерал-майора фон Бринка, поместил в июньской книжке "Русской старины" 1877 года статью о взятии Михайловского укрепления. В этой статье сказано, между другими неточностями, что "горцы получали самые верные сведения о положении наших гарнизонов от поляков-перебежчиков". Против этого я должен протестовать. Польская национальность никогда не была для меня симпатичною, но на Кавказе я встречал множество поляков, в разных чинах и положениях, которым готов был от души подать дружескую руку. Беглецов к горцам было между поляками соразмерно не более, чем между русскими; сообщать же сведения могли как те, так и другие, если бы горцам нужны были эти сведения. С гор, которые возвышались над укреплениями в расстоянии 250 сажен, а иногда и менее, они могли видеть всё, что делается в укреплении до малейшей подробности». Исследования В.В. Лапина показывают, что «основную массу дезертиров, воевавших на стороне горцев, составляли русские (в том числе, украинцы и белорусы)».

Сухум-Кале

Нередко как раз офицеры польского происхождения своей разумной опекой личного состава не допускали случаев дезертирства в горы. 12 сентября 1847 г. генерал-майор Л.Л. Альбрандт докладывал начальнику Черноморской береговой линии генерал-адъютанту А.И. Будбергу: «Во 2-й роте Черноморского Линейного №7 батальона с 1-го сентября 1843 года, т. е. со времени как командует ею капитан Завадский, не было ни одного бежавшего ни из старослужащих, ни из молодых солдат. До вступления же его в командование были побеги: в 1841 году бежало два, в 1842 году один, и в 1843 г. по 1 сентября бежало два. Относя прекращение побегов во 2-й Линейной роте к заботливости и попечению оной капитана Завадского, на основании приведённого приказа Военного министра осмеливаюсь иметь честь просить покорнейше ходатайства Вашего Превосходительства о награждении означенного офицера Высочайше определенною наградою, Высочайшим благоволением».

Вопрос о том, сколько поляков дезертировало к горцам на Западном Кавказе, остается открытым. А.Х. Бижев утверждал, что только в 1834 г. во время экспедиции русских войск в Закубанье «на сторону горцев перешло более тысячи поляков». Эта цифра явно надумана: столько поляков не могло находиться в одной закубанской экспедиции. В донесении командующего Отдельным Кавказским корпусом даются более реальные сведения: за период с 12 августа по 10 октября 1834 г. из Тенгинского и Навагинского полков бежало «к немирным горцам» 26 поляков. В сообщении титулярного советника Бутенева барону Г. В. Розену от 8 марта 1837 г. отмечается, что «среди шапсугов и соседних горцев скитается несколько сот поляков, число которых постепенно увеличивается». Думается, что речь в таких сообщениях идёт не только о собственно поляках, но и о русских солдатах-дезертирах. По крайней мере, первый начальник Черноморской береговой линии генерал-лейтенант Н.Н. Раевский не отделял русских дезертиров от поляков, когда писал: «В земле черкесов много беглых из русских и поляков. Некоторые из них находятся там 10—15 и более лет. Многие женаты». Теофил Лапинский, возглавлявший отряд польских диверсантов в Закубанье, упоминает в своих мемуарах, что к нему в 1857 г. из русского лагеря на Кубанском острове бежало 166 нижних чинов. Цифра явно преувеличена, однако для нас интересен данный Лапинским национальный состав дезертиров. «Среди перебежчиков, — отмечал Лапинский, — было очень мало поляков и русинов (только восемь), а большинство — московиты и татары; последние были особенно многочисленны, потому что надеялись найти здесь турок».

Мотивы дезертирства поляков обычно трактуются в литературе как желание бороться «за нашу и вашу свободу». Анализ архивных дел фонда Черноморской береговой линии показывает, что часто причиной ухода в горы было вовсе не стремление «поддерживать освободительную борьбу горских народов», а проступки по службе, халатность, недовольство тяжёлыми условиями полублокадного существования прибрежных фортов. 25 мая 1854 г. Л.М. Серебряков сообщал командующему Отдельным Кавказским корпусом, что горцы доставили в Кабардинское укрепление бывшего 1 рядового Кабардинского Егерского №1 полка Францишека Длуцкого: «По доставлении его (Длуцкого. — О. М.) в Новороссийск, он показал, что лет за 15 пред тем, находясь при перевозке провианта от Кубанской пристани в укрепление Абин, он был в цепи в числе 4 человек при ефрейторе и, отстояв свои часы, ночью лёг спать, а когда проснулся, то товарищей его и ружья при нём уже не было и только оставалась сума с патронами до 40 штук. Посему, боясь наказания и не зная местности, он пошёл наудачу и, встретившись с горцами, был взят с амуницией и боевыми патронами. После того его передавали от одного горца к другому и, наконец, он приведён в укрепление Кабардинское». Было установлено, что «Францишек Янов сын Длусский действительно поступил в службу бывшей Польской армии в 17-й пехотный полк солдатом, из дворян бывшего Плоцкого воеводства, Остролецкого обвода, деревни Кулек Малых 1831-го г., имея тогда от роду 30 лет». Дезертира решено было отправить на службу в Кавказский Линейный №2 батальон, а выданные «горцам за привод посудимого Длуцкого 10 руб. принять на счёт казны». Однако угодивший в Анапский военный госпиталь Францишек Длусский 15 мая 1854 г. скончался от воспаления лёгких.

Как видно из исповеди другого дезертира, горцы не очень-то церемонились с бежавшими к ним «соратниками по борьбе». Приведённый черкесами в Новороссийск в начале 1850 г., дезертир показал: «Зовут меня Мартын Фёдоров сын Лапицкий, от роду мне 30 лет, грамоты не знаю. Веры я римско-католической, на исповеди и у Св. Причастия до побега ежегодно бывал. В службу Его Императорского Величества поступил 1838 года месяца и числа не помню, из помещичьих крестьян Минской губернии Десенского уезда села Ковкова помещика Демета с определением первоначально в Житомирский гарнизонный батальон, откуда в 1840 году переведён в Черноморский Линейный №5 или 15 батальон, расположенный в укреплении Геленджик». В объяснении Лапицким причины побега в горы нет и намёка на осознанное желание «борьбы с царизмом»: «По прибытии в укрепление Геленджик в 1840 году и по замещении в 3 роту в одном из означенных выше батальонов я месяца через два бежал в горы без всяких побудительных к тому со стороны начальства причин, по одной моей глупости, при сём побеге я никаких казённых вещей не снёс».

«В сём побеге, — рассказывал далее М. Лапицкий, — я находился около девяти лет, проживая в горах в ауле Гещепцвен, и в прошлом 1849 году в июле месяце выбежал с гор и явился в Новороссийск к здешнему коменданту, где допросив меня, я скрыл настоящее происхождение и показал себя не помнящим родства поляком, и был прикомандирован для одного только довольствия к резервному Черноморскому линейному №14 батальону. Будучи в горах, я по туземному обычаю имел там жену, от которой прижил двух детей мужеска пола. Жалея как отец детей своих, я вздумал было бежать опять в горы и найти способ вывести оттуда в Новороссийск или другое какое-либо укрепление детей, тем более, что они остались совершенными сиротами, потому что жена моя, как узнал я здесь на сатовки от черкес, продана бывшим хозяином моим Навелнеансовым другому горцу, а дети остались без всякого призрения, почему 17 сего января вечером вышел за первый блокгауз, где режут скотину, под видом набрать кишок и, дождавшись сумерек, скрылся в лесу около батальонных огородов, и пошёл было в аул Гешенды, но на пути, измокши от дождя, я зашёл было осушиться в один аул, где хозяин взял меня и на другой день привёл обратно в Новороссийск, где и подвергнут уже аресту». На вопрос о возможном участии в акциях против русских войск Лапицкий категорично ответил: «Проживая в горах, я никакого противозаконного поступка сам не сделал и ни с кем другим в том не участвовал».

При этом немало бежавших в горы поляков, несомненно, воевали в рядах горцев, хотя отношение последних к дезертирам было далеко неоднозначным. Генерал Н.Н. Раевский в рапорте командующему Отдельным Кавказским корпусом 8 апреля 1838 г. сообщал: «Беглые большею частью обращались в рабы, продавались в Трапезунде, где откупщики медных руд покупали их для работ, но с построением новых крепостей и с большею бдительностью [наших] крейсеров, вывоз стал затруднителен; в горах цена на рабов упадает и число беглых, живущих там на свободе, увеличивается. Уже в стычках доходили до нашей цепи стрелков крики на польском языке "целься в чёрных". Беглые в черкесской одежде друг другу сими словами означают по платью наших офицеров».

Большинство офицеров и солдат польского происхождения, служивших в укреплениях Черноморской береговой линии, добросовестно выполняло свой воинский долг. Один из сочинских старожилов в начале ХХ в. сокрушался: «Армяне, греки, молдаване, поляки вот кто явился унаследовать угодья черкесов, с таким трудом добытые русскими войсками». На это замечание откликнулся известный местный предприниматель и общественный деятель Я. Гейдук: «В прекрасных воспоминаниях о прошлом посада Сочи г. Черномор немного обмолвился. Совершенно справедливо возмущаясь тем, что добытый русской кровью прибрежный край достался разным непричастным к трудному делу иноземцам, он в числе последних приводит даже поляков, это конечно описка, ибо рассказывая о бедствиях и лишениях жизни боевой, понесённых в диком краю сосланными в Кавказские войска бывшими студентами Рукевичем, Завадским, Смарским, упоминая о гибели на Годлике Гавронского, он не мог не понять, что это были добрые, любимые товарищами поляки; о том же множестве нижних чинов-поляков, совершенно терявшихся в общей массе серых солдатских шинелей, писавшему воспоминания не пришлось упоминать. Неужели же они своею кровью и страданиями не заслужили наравне с русскими для себя и своих земляков клочка завоёванной земли для мирного земледельческого существования!». И действительно, в своих записках сочинский старожил отмечал, что в бою на р. Годлик «был изрублен черкесами поручик Гавринский, а его тело найдено, перевезено и погребено в Лазаревском укреплении; товарищи севастопольцы впоследствии поставили ему памятник, который и сейчас возвышается среди окопов бывшего укрепления». Отметив усердную службу поляков, мемуарист сообщал о судьбе оставшихся в живых участников боя на р. Годлик: «В этой экспедиции принял участие Рукевич и его товарищи Завадский и Смарский. Первый дослужился до генеральского чина (был воинский начальник в Екатеринодаре), второй также, уже будучи генералом, зверски убит разбойниками близ г. Сухума в 1886 г. Третий дожил до глубокой старости и в чине майора управлял имением генерала Сафалова».

Вид Кубанской полосы Черноморья

Документы фонда Черноморской береговой линии также дают немало свидетельств о боевой доблести поляков в боях с горцами. Майор И. М. Банковский находился «в 1845 году июля 30 числа при отражении горцев, сделавших сильное нападение на форт Головинский; в 1846 году ноября 28 при штурме форта Головинского скопищем горцев в 6000 человек в мужественной обороне гарнизона того форта в 500 человек при совершенном поражении неприятеля, отступившего с значительною потерею и за оказанное в этом деле мужество пожалован орденом Св. Георгия 4-й степени и полугодовым денежным жалованием». Подпоручик Александр Викентьевич Галисевич (из дворян Гродненской губернии) в 1845 г. участвовал «в перестрелках с горцами, 23 января напавших на команду, высланную из форта Навагинского для рубки дров, 3 апреля с пикетами и командою, высланной для работ на огородах, 21 декабря при отражении горцев, напавших на команду, высланную для рубки дров. За отличие, оказанное в этих перестрелках Всемилостивейше награждён орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Прапорщик Томаш Денисович Покутовский (из дворян Царства Польского Августовской губернии) участвовал в 1839 г. «под начальством генерал-лейтенанта Раевского на восточном берегу Чёрного моря 3 мая в высадке войск при устье реки Субаши в жарком деле при том бывшем, с того числа при укреплении лагеря и приуготовительных работах к возведению укрепления, в это время в перестрелках с 4 по 9 мая, где и ранен черкесскою пулею в грудь при устройстве засеки». Воинский начальник Гостагаевского укрепления А. Г. Ольшевский 20 мая 1843 г. получил «Всемилостивейшее благоволение за отличия, оказанные в экспедициях при возведении двух новых укреплений на левом берегу реки Кубани». Штатный инженер управления 1-го отделения Черноморской береговой линии полевой инженерии поручик Юлиан Иванович Духновский в Крымскую кампанию, «когда крепость Новороссийск потребовала усиленной обороны, он с небольшим сподручным средством успел посильно удержать верки и работы эти, в виду крейсирующей эскадры неприятеля, при безоружном состоянии Новороссийска со стороны моря, требовавшие кроме соображений и искусства ещё и неусыпной деятельности, выполнены им быстро и во всём, сколько можно было, применены к цели».

Факты участия в экспедициях офицеров-поляков не подтверждают сложившийся в литературе стереотип «борцов за нашу и вашу свободу». Так, старший адъютант штаба начальника Черноморской береговой линии полевой инженер-капитан Юстин Иванович Третеский (из дворян Каменец-Подольской губернии, римско-католического вероисповедания) находился 25 января 1852 г. «при выступлении соединённых отрядов из Абинского укрепления под начальством вице-адмирала Серебрякова; при переправе через реку Бугундырь, при взятии и истреблении аулов Гуссерхабль, Джрегабль и Хуримгабль». Подпоручик Михаил Николаевич Сласковский, «из польских уроженцев», участвовал в 1844 г. «в движении под начальством Свиты Его Величества контр-адмирала Серебрякова из укрепления Новороссийск чрез хребет Маркотх в ущелье Неберджай для наказания жителей за неприязненные противу нас действия. 17 января в делах с горцами при истреблении непокорных аулов, за отличие в сём деле Всемилостивейше награждён знаком отличия военного ордена Св. Георгия». Капитан А. Г. Ольшевский участвовал в сожжении аулов в пойме реки Гостагай.

Свою идентичность поляки прибрежных фортов проявляли скорее не в оппозиционности царскому самодержавию, а в стремлении сохранить приверженность католическому вероисповеданию.

Командование постоянно сообщало о просьбах офицеров и нижних чинов прислать католического капеллана для исполнения христианских треб. Воинский начальник форта Головинского майор Назимов 30 мая 1840 г. докладывал начальнику Черноморской береговой линии: «Нижние чины Римско-католического исповедания, во вверенном мне форте состоящие, около года не выполняли долгу христианского по небытности священника, а потому и просят моего ходатайства о высылке такового». Начальник 2-го отделения Черноморской береговой линии граф Опперман докладывал 20 июня 1841 г.: «Во многих укреплениях вверенного мне 2-го отделения есть значительное число как офицеров, так и нижних чинов римско-католического вероисповедания, которые со времени поступления в Черноморские батальоны, а некоторые даже с 1836 года у исповеди и причастия святым тайн не были, по неимению в береговых укреплениях священников, могущих исправить все христианские требы по обряду католическому». Правительство старалось идти навстречу духовным запросам поляков. 7 февраля 1841 г. Николай I «Высочайше повелеть соизволил: в Управлении Черноморской береговой линии назначить особого капеллана с причетником из польских нижних чинов, знающих латинский язык, для объезда ежегодно прибрежных укреплений». 15 июля 1843 г. Л.М. Серебряков докладывал: «Капеллан береговой линии иеромонах Томкевич прибыл в Новороссийск 5 числа и 15-го по окончании здесь христианских треб для чинов Римско-католического вероисповедания, отправился в Кабардинское укрепление, откуда должен 16-го на ночь следовать в Геленджик. Иеромонах Томкевич сам пожелал отправиться сперва по береговым укреплениям, чтобы не упустить благоприятного для плавания времени года, и уже на обратном пути в Керчь исполнит обязанности в Анапе, форте Раевский и Гостагаевском укреплении». А.И. Селицкий, специально изучавший вопрос о католицизме на Черноморской береговой линии, высоко оценивает деятельность Л. М. Серебрякова по организации достойной жизни католиков в прибрежных фортах.

Сохранившиеся в архивных делах прошения польских офицеров и чиновников береговых укреплений трогают приверженностью к национальному вероисповеданию в условиях тяжких испытаний. 26 октября 1848 г. лекарь коллежский асессор Яновицкий просил командира Черноморского Линейного №1 батальона: «16 числа прошлого сентября месяца от законной моей жены родился сын, который и до сего времени не окрещён по обряду Римско-католической церкви. Младенец этот от рождения своего и по настоящее время одержим болезнею; а потому осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Высокоблагородие не оставить Вашим ходатайством сделать сношение с управлением Черноморской береговой линии о высылке в Анапу при первом удобном случае Римско-католического священника 3-го отделения береговой линии, проживающего в г. Керчи». Об этом же просил в своём рапорте от 17 февраля 1851 г. поручик Рошковский, мотивируя тем, что «родившийся от законной моей жены младенец в настоящее время не в совершенном состоянии здоровья». Известный кавказский разведчик Г.В. Новицкий в своем труде «Анапа и закубанские поселения» сообщал, что в крепости Анапа «стараниями благочинного католических церквей в 1-м и 2-м отделениях Черноморской береговой линии, ксёндза Калиновского, воздвигается с 1850 года католическая часовня за счёт добровольных жертвований». В октябре 1853 г. газета «Кавказ» писала, что 26 сентября было произведено освящение римско-католической церкви в укреплении Новороссийск. При освящении хор из солдат, офицеров и жителей города исполнил «Ave Maria» Моцарта. С оставлением Новороссийска и Анапы русскими войсками в 1855 г. эти храмы были разрушены.

Обычно важная роль в сохранении национальных традиций принадлежит семьям. Как обстояло дело с этим у поляков Черноморской береговой линии? Из формулярных списков видно, что они по воз- можности стремились вступать в браки с соотечественницами. Так, капитан Ф.Г. Посербский был «женат на дочери отставного поручика российских войск Дзержановского Ассалии Раймоновой», у них дети: сын Платон, родился 1833 г. 30 августа, воспитывается в Дворянском полку, Александр — родился в 1836 г., дочь Аделаида, родилась в 1835 г., воспитывается в Мариинском институте на счёт казны, Александра находится при отце. Жена и дети римско-католического вероисповедания. Поручик А.И. Стражец был женат на дочери дворянина Словодецкого Серафиме Каспаровне, имел сына Владимира (родился в 1843 г.), дочь Аделаиду (родилась в 1845 г.), жена и дети находились при отце, принадлежали к римско-католическому вероисповеданию. Майор И. Г. Гучинский был женат на дочери дворянина Озембловского Юлии Осиповне, имел детей: сына Адольфа (родился 16 декабря 1846 г.), дочерей Аделаиду (родилась 5 октября 1845 г.) и Антонину (родилась 22 февраля 1849 г.), жена и дети принадлежали к римско-католическому вероисповеданию, находились при Гучинском. Имена детей, стремление окрестить их по католическому обряду говорит о том, что в таких семьях, по-видимому, пытались соблюдать польские традиции. Однако многие офицеры, не имевшие возможности часто бывать на родине, вступали в брак с местными девушками. Поручик Ф.-Г. М. Сандецкий был женат на «дочери урядниковой» Екатерине Степановой, имел дочь Наталью. Жена и дочь остались в православном вероисповедании и находились при офицере. Штабс-капитан Черноморского Линейного №13 батальона П.В. Янчевский был женат на дворянке Елене Степановне Хлебниковой, оставшейся в православном вероисповедании. Супругой капитана Ивана Томашевича Завадского стала дочь православного священника. Прапорщик Черноморского Линейного №1 батальона Викентий Фадеевич Петрусевич (из дворян Минской губернии, римско-католического вероисповедания) женился на дочери отставного цейхватера 12 класса Кузьменко Дарье Никитичне, детей не имел, жена исповедания православного находилась при нём. У большинства же офицеров-поляков в графе формулярных списков о семейном положении значится запись «холост».

Скука и однообразие гарнизонной службы, когда известие об экспедиции в горы с непредсказуемыми последствиями воспринималось с восторгом, отсутствие женщин и книг, необходимость видеть каждый день одни и те же лица, сказывались на том, что некоторые офицеры-поляки коротали свой досуг в карточных играх и попойках.

«Жизнь армейского офицера известна, — говорил пушкинский Иван Петрович Белкин. — Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты». Если военная служба, самый дух императорской эпохи отнимал, по мысли Ю.М. Лотмана, у человека свободу, исключал случайность, то карточная игра вносила в жизнь эту случайность. Выигрыш был не самоцелью, а средством вызвать ощущение риска, внести в жизнь непредсказуемость. Карты были неотъемлемой частью досуга жизни офицеров и в Черноморских береговых укреплениях. Герой Парижской коммуны Ярослав Домбровский начинал свою карьеру артиллерийским офицером, часть которого в июне 1858 г. располагалась «недалеко от Новороссийска». Жена Домбровского вспоминала о его службе на Кавказе, что тот «в свободное от походов время пил, играл в карты и влюблялся чуть ли не в каждую из встречавшихся женщин. Дело однажды дошло до того, что несколько заядлых картёжников предложили устроить в его квартире нечто вроде постоянного игорного притона».

Полученное образование позволяло вносить в однообразное существование поляков дух научных изысканий и литературных увлечений. У многих офицеров в формулярных списках записано: «Воспитывался в частном учебном заведении и знает закон Божий, грамматику русскую и польскую, всеобщую и российскую историю, географию, арифметику, алгебру, геометрию, тригонометрию, польский язык». Некоторые имели высшее образование. Подполковник П.О. Коров «воспитывался во Франкфуртском университете, лежащем на реке Одер и кончил полный курс наук». Поручик И.Г. Ковалевский «воспитывался в Императорском университете Св. Владимира по 2 отделению философского факультета и, кончив в оном полный курс, получил учёную степень кандидата». Немало среди поляков было выпускников Московской и Виленской медико-хирургических академий, Дворянского полка, кадетских корпусов и инженерных училищ. Свои знания некоторые из них пытались реализовать на Черноморском побережье. Г.И. Филипсон писал о рядовом 6-го линейного батальона поляке Багриновском, который окончил медицинский факультет Виленского университета, «но вместо лекарского мундира на него надели солдатскую шинель. Малого роста, изнурённый лишениями и лихорадкой, Багриновский был хорошо образован и сохранил страсть к научным занятиям. С высочайшего соизволения он был назначен директором сухумского ботанического сада с производством в унтер-офицеры». М.Я. Ольшевский, которому не раз пришлось побывать на Черноморской береговой линии, стал этнографом горцев Кавказа, был избран членом Русского Императорского географического общества. Неравнодушны были поляки и литературным веяниям. Таким образом, повседневная жизнь поляков в Черноморских береговых укреплениях была во многом связана с состоянием, которое Д.И. Олейников называет «культурным билингвизмом». Служение интересам многонациональной империи ставило польских военных в положение связующего звена между Россией и родиной. В такой ситуации польская идентичность проявлялась не столько в оппозиционности войне с горцами, сколько в сохранении традиционных ценностей и веры. Командование Черноморской береговой линии шло навстречу духовным запросам поляков в солдатских и офицерских шинелях, не препятствовало карьерному росту вчерашних мятежников. В боях за Черноморское побережье поляки становились носителями, хранителями и строителями российской государственности, хотя процесс этот развивался крайне противоречиво, являя случаи не только доблестного служения, но и дезертирства, прямой борьбы с оружием в руках на стороне горцев. Хорошо адаптировавшись в среде особой общности «кавказцев», поляки в полной мере обзавелись как её достоинствами, так и пороками, разделяя со своими русскими товарищами тяжёлую повседневность жизни прибрежных фортов.