Освещенный был
зал, в сад зеленый окно
Отворилося чьей-то рукою.
Кто сидит у окна, и сидит так давно
И с опущенной вниз головою?
Разве можно грустить
в этот праздник большой,
Когда музыка весело льется…
И веселая пара – одна за другой
В вальсе вихрем шумливо несется.
Все прошли, он
прошел, на меня не взглянул,
Знать, наверно, он любит другую,
Сильно той увлечен, ему не до меня,
И в душе моей много сомненья.
Вдруг аккорд прозвучал,
чей-то голос пропел
Про любовь и про карие очи.
Как давно ли он пел это самое мне,
Только очи совсем уж другие.
Ох, не лучше ли
мне в сад зеленый уйти,
Удалиться от шумного бала?
И скользнула она меж нарядных гостей,
И с рыданьем к реке убежала.
Подбежала к реке,
перекрестилася раз,
И еще, и еще перекрестилась.
И, как саван бледна, испугалась она,
И с рыданьем на дно опустилась.
И в разгаре был
бал, и никто не видал,
Утопилась ночною порою.
Только утром нашли ее труп на песке
С растрепавшейся русой косою.
В нашу гавань заходили
корабли. Вып. 5. М., Стрекоза, 2001.
Неизвестно, на какой мотив надо петь. Но песня чертовски хорошо ложится
на красноармейский мотив "Там,
вдали за рекой..." (восходящий к каторжной песни "Лишь
только в Сибири займется заря"):
Он упал возле ног вороного коня
И закрыл свои карие очи:
«Ты, конек вороной, передай дорогой,
Что я честно погиб за рабочих...»