 |
СКАЖИ-КА, ДЯДЯ, ВЕДЬ НЕДАРОМ...
Скажи-ка, дядя, ведь недаром,
Подобно ракам и омарам,
В душе с отвагой, в сердце с жаром,
Мы пятились назад?
И что при каждой новой схватке
Мы от японцев без оглядки,
Но в полном боевом порядке
Бежим, бежим во все лопатки,
Пускай нам целят в зад...
- Ну, что ж, мой друг? Чего же проще?!
Ведь мы надеялись на мощи,
С утра ходили до полночи
Все по местам святым.
И клали низкие поклоны,
А вместо пуль для обороны
Везли с собой одни иконы,
Подвел нас Серафим!
Библиотекарь земской губернской библиотеки П. Л. Юдин вспоминал, что в январе 1905 года по рукам ходило следующее сатирическое стихотворение. В стишке аллюзия к известному обстоятельству - в армию на фронт везли эшелонами иконы, а снарядов и патронов не хватало радикально, и солдаты были уверены, что над ними издеваются.
http://lj.rossia.org/users/tiphareth/840966.html?thread=14873606
Переделка стихотворения "Бородино" на слова Лермонтова, бытовавшая во время русск-японской войны 1904-1905 гг.. При желании можно петь на мотив песни "Бородино". Серафим - Серафим Саровский, культ которого продвигала императрица Александра, жена Николая II.
ВАРИАНТ
Скажи-ка, дядя, ведь недаром...
Скажи-ка, дядя, ведь недаром,
Подобно ракам и омарам,
В душе с отвагой, в сердце с жаром
Мы пятились назад?
И ведь при каждой новой схватке
Мы от японцев без оглядки,
Но в полном боевом порядке
Бежим, бежим во все лопатки:
Пускай-де целят в зад.
Ну, что ж, мой друг, чего же проще:
<...> надеялись на мощи.
С утра ходили до полнощи
Мы по местам святым
И клали низкие поклоны.
И вместо пуль для обороны
Везли на бой одни иконы.
Подвел нас Серафим!
Из воспоминаний ленинградского фольклориста Владимира Бахтина.
Жили-были... Разговоры с В.С. Бахтиным / Сост. О.А. Комарова, СПб.: Композитор • Санкт-Петербург, 2006, с. 118. Разговоры записаны в последние годы жизни Бахтина. Умер он в 2001 году. Перед текстом стихотворения Бахтин рассказывает обстоятельства, при которых он его услышал:
"Я жил в огромной коммунальной квартире, где было десять комнат и десять соседей. И среди этих десяти был один очень пожилой человек, адвокат. Необыкновенно интеллигентный, совершенно одинокий, немного опустившийся. Когда началась блокада, он одним из первых умер в нашей квартире. Умер у себя в крошечной комнатке, в кресле прямо сидя. И недели две он так и сидел в этом кресле, пока не удалось добиться того, чтобы его вывезли. Я был школьник, мне было шестнадцать-семнадцать лет, и вот однажды он мне прочитал стихотворение".