В. Е. Гусев

ВЗАИМОСВЯЗИ РУССКОЙ ВЕРТЕПНОЙ ДРАМЫ С БЕЛОРУССКОЙ И УКРАИНСКОЙ

Славянский фольклор. Отв. ред. Б.Н. Путилов и В.К. Соколова. М., Наука, 1972. С. 303-311.


Основные сведения о вертепной драме обобщены В.Н. Перетцом1. Однако появившиеся позже исследования о польском народном театре и особенно об украинском вертепе и белорусской батлейке, а также новые материалы о русском вертепе позволяют полнее и глубже осветить эволюцию вертепной драмы. В отличие от польской шопки (яселки), где религиозные эпизоды перемежаются комическими бытовыми интермедиями, в вертепной драме у восточных славян религиозная и бытовая части резко разделяются. Композиционная перестройка способствовала тому, что шуточные и сатирические сценки постепенно разрастались. В записях текстов XIX — начала XX в. они значительно превосходят по объему канонический сюжет. При этом происходит обмирщение первой части и насыщение социально острыми мотивами — второй2.

В русский фольклор вертепная драма «Царь Ирод» проникает двумя путями. В конце XVII—начале XVIII в. он заносится украинскими семинаристами в Сибирь3, где вскоре получает некоторое распространение, хотя и не в таком полном виде, как на Украине. На основании пересказов вертепных представлений в Сибири современниками можно сделать вывод, что по мере того как «Царь Ирод» переходил из среды семинаристов и церковных певчих в местную городскую, солдатскую и казачью среду, он постепенно вбирал в себя элементы русского быта. Если Н. Щукин в описании, относящемся к концу XVIII — началу XIX в., зафиксировал начальную стадию бытования «Царя Ирода», когда после канонической религиозной части еще «разыгрывалась комедия... из малороссийского или польского быта»4, то К.А. Авдеева уже свидетельствует, что дочь Ирода «являлась одетою по последней моде» и «плясала русскую пляску с раскудрявым кавалером»5. И.Т. Калашников в автобиографических «Записках» вспоминает о представлении «Царя Ирода» в Иркутске, когда сам писатель служил подканцеляристом в местной казенной экспедиции (воспоминания, следовательно, относятся к концу 1810-х—началу 1820-х годов). Он пишет, что «Царем Иродом» интересовались «как богачи, так и бедные», что представляли его солдаты и казаки, и отмечает в драме, наряду с каноническим сюжетом и польскими песнями, сценки с русской пляской и русской песней6. Особенно заметны признаки обрусения украинской вертепной драмы в описании представления, принадлежащем Н.А. Полевому. Здесь наше внимание привлекают особенно сценка похорон Ирода, напоминающая пародийные сценки отпевания покойника в соответствующих эпизодах других русских народных драм; сценка, следующая за похоронами, где жена Ирода утешается пляской с генералом «при громком хоре» под песню «По мосту, мосту, калинову мосту»; сценка с «гаяром», восходящая к русским интермедиям XVII — начала XVIII в.; фарсовая сценка, в которой действующими лицами являются барин и слуга, немец и подьячий — персонажи, хорошо известные русской народной бытовой комедии. «Разговор состоял из грубых шуток, импровизировался, — вспоминает Н.А. Полевой, — и обыкновенно слуга, бывало, всех обманывает, бьет немца и дурачит подьячего...»7 Процесс обрусения вертепной драмы в Сибири не завершился, так как представления «Царя Ирода», вышедшие из-под идеологического контроля церкви, были запрещены местным архиереем8.

Но если эволюция сибирского вертепа, восходящего к украинской традиции, искусственно оборвалась, то позже, очевидно в середине XIX в., русским населением Смоленской и Псковской губерний усваивается белорусская батлейка. Переработанная на русской почве, восходящая к белорусско-польской традиции, вертепная драма распространяется на русском Северо-Западе, а отсюда проникает на Волгу.

Сопоставление двух вертепных представлений, записанных В.Н. Добровольским в Смоленской губ., позволяет установить различия между собственно белорусской батлейкой и одной из ранних русских редакций «Царя Ирода». Если репертуар кукольного театра в Ельне по существу характерен для белорусской батлейки, то текст «Царя Ирода», записанный в Смоленске и воспроизводящий представление, относящееся к 60—70-м годам XIX в., уже заметно отличается от белорусского прототипа9. В русском варианте «Царя Ирода» значительно сокращена начальная, религиозная часть представления. Опущены сцены, известные некоторым белорусским вариантам,— изгнание Адама и Евы из рая и выход царя Давида10, рождество и прославление Марии11 и, а также характерные и для белорусских и для украинских вариантов сцена с ангелами, возвещающими пастухам о рождении Христа, и сцены поклонения пастухов и трех царей12. Заметно сократился также по сравнению с белорусскими вариантами XIX в. удельный вес религиозных песнопений и вообще хоровых партий: в русском варианте сохранились лишь две песни — хвалебная, которой начинается представление, и хорошо известная также белорусским и украинским вариантам песня «Не плачь, не плачь, Рахиля», сопровождающая сцену умерщвления младенца по жестокому приказу царя Ирода.

В смоленском тексте вертепной драмы появляется сцена с отшельником, обличающим царя Ирода, не известная белорусским и украинским вариантам, хотя сходная с встречающейся в последних сценой с ксендзом (перенесенной из польской шопки). Особенно любопытен диалог Ирода и Смерти:

Смерть: Вот я к тебе пришла.
Настал твой смертный час:
Склони твою голову на мою косу.
Ирод (просит отсрочки): Дай отсрочки один год!
Смерть: Ни на один месяц!
Ирод: Дай на один день.
Смерть: Ни на один час!
Ирод: На одну минуту.
Смерть: Ни на одну секунду.

В известных нам белорусских вариантах батлейки этот диалог-торг об отсрочке казни не встречается, хотя его знает польская шопка13. Аналогичный диалог известен также более позднему украинскому «живому вертепу», впрочем он не характерен для собственно украинской традиции (об этом ниже). В русском вертепе рассматриваемый диалог появился, вероятно, независимо от украинской и белорусской традиций. Он близок к соответствующему месту известной русской народной драмы «О храбром Анике-воине и смерти»:

Аника (жалобно): О смерте, мати моя,
Дай мне на три года житья!
Смерть: Нет тебе и на год...
Аника: Дай мне хоть на три дня!
Смерть: Нет тебе и на три часа14.

Этот диалог восходит к русскому рукописному памятнику XVI в. «Прение живота и смерти». Древнерусская повесть предвосхищает основные мотивы народной драмы: похвальбу воина, спор его со смертью, наконец, мольбу об отсрочке («на три дня», «на один или на три часа»)15. Непосредственным источником диалога Ирода и смерти в смоленском вертепе могла быть или приведенная драма об Анике-воине или народный лубок «Аника и смерть», пересказывающий названную древнерусскую повесть. В тексте под картинкой читаем: ««О Смерте, мати моя, дай мне сроку на год». И рече Смерть: «Нет тебе на ненаполгода». И рече Аника: «Дай мне на три месяца». И рече Смерть: «Нет тебе ни на три дни»... И рече Аника: «Дай мне на три дни» — «Не даю тебе ни на три часа»»16.

В своей заметке «Некоторые сведения о Смоленском и Ельнинском кукольном театре» В. Н. Добровольский сообщает, что в смоленском вертепе, кроме канонического сюжета о царе Ироде, представлялись сценки, где «выводились князь и княгиня, межевой и межевая (землемер и его подруга. — Б. Г.), девушка Аришенька, старик и франт, мужик и сын его, искатель грибов»17. Из этих сцен Добровольский записал только две. Одна из них — об Аришеньке, старике и франте — соответствует эпизоду белорусской батлейки «Иродиада и Рыгор», хотя женский персонаж приобрел русский национальный облик18. Другая — о Максимке и его сыне — заимствована из белорусской батлейки, но значительно сокращена, и в русском вертепе ей придана сатирическая антиклерикальная концовка19. Кроме перечисленных бытовых сцен, в смоленском вертепе представлялись известные белорусской батлейке сцены с евреем и цыганом, а также историческая сценка, изображавшая поединок Александра Македонского и Кира, царя персидского. О последнем сюжете сообщает в своей заметке Добровольский, до него текст этой сценки был опубликован С. Тимофеевым в «Смоленском вестнике»20. В смоленский вертеп эта сцена поединка проникла из русского лубка, где был весьма популярен тождественный сюжет сражения Александра Македонского и Пора, царя Индийского21. Аналогичная сценка встречалась и в белорусской батлейке, где действует царь Пор22.

Перечень бытовых сцен, разыгрывавшихся в смоленском вертепе, свидетельствует, что нерелигиозная часть русской вертепной драмы была достаточно развитой и что она содержала оригинальные элементы, придававшие ей по сравнению с белорусской батлейкой несколько иной национальный облик.

О том, насколько далеко русская вертепная драма могла отходить от канонического сюжета, свидетельствует псковский ее вариант середины XIX в., совершенно освободившийся от религиозных сцен, где самое имя Ирода оказалось забытым, а действия некоего безымянного царя-тирана направлены против русского народа, судя по реплике кукольника, открывающей представление: «Начинается комедь, чтоб народу не шуметь; русский народ будем сверху пороть!» Драма начиналась непосредственно с выезда царя и обращения его к воинам с приказом убить младенцев. Вместо традиционной Рахили появлялась русская безымянная баба, которую царь приказывает заколоть. Сразу же выскакивал черт и утаскивал царя в ад. Затем, вслед за переосмысленным «Царем Иродом», исполнялись бытовые комические сценки, отражающие местные нравы: кукла в русском платье и кокошнике исполняла сатирическую песенку, высмеивающую торопецких щеголих; появлялись барин и две «новомодные» барыни, которым также посвящалась пространная сатирическая характеристика; изображался толстобрюхий мужчина, в котором зрители узнавали местного купца; исполнялись пародии на духовные канты и т.п.23 По свидетельству М.И. Семевского, все эти и другие сцены импровизировались торопецким кукольником по прозвищу Клиш, и сколько-нибудь устойчивого сценария кукольного представления не было.

Однако наряду со столь модифицированной вертепной драмой в XIX —начале XX в. продолжали существовать и более традиционные представления «Царя Ирода», в которых в большей или меньшей мере проявляется своеобразие русского вертепа. Наиболее полным русским вариантом «Царя Ирода» является текст, опубликованный Н.Н. Виноградовым, сообщившим одновременно ценные сведения о бродячих новгородских кукольниках, ежегодно отправлявшихся с вертепом в разные места России, и давшим подробное описание самого вертепа и кукол24. Новгородский вариант содержит религиозные сцены, отсутствовавшие в смоленском и псковском вариантах и сближающие его с белорусской батлейкой и украинским вертепом. В нем содержится даже сцена с ксендзом, однако, по замечанию Виноградова, в другом новгородском же варианте (рукопись, принадлежавшая одному из кукольников) «вместо ксендза выведен поп»25. Наряду с эпизодами, известными белорусским и украинским вертепам, в новгородском варианте присутствуют бытовые и сатирические сцены, характерные для русской вертепной драмы: сценка с межевым и межевой, сценка с девицами из Валдая, обвешанными баранками и пляшущими камаринскую, характерная сатирическая сценка, в которой действуют подгулявший кутейник и обирающий его цыган.

Особый интерес представляет «Царь Ирод», виденный В.А. Мошковым на Украине, в местечке Славута Волынской губ. Здесь «Царь Ирод» игрался на русском языке с незначительными украинизмами и полонизмами. Объяснение этому находим в письме В.А. Мошкова Е.Марковскому: «... я записал все то, что слышал, и был поражен отсутствием в Малороссии в вертепной драме малороссийской речи. Это меня очень заинтересовало, и я стал приглядываться к мещанам Славуты.

Вскоре я убедился, что они и дома в обыкновенном домашнем разговоре вовсе не пользуются малороссийской речью... Это меня еще больше озадачило. Я стал узнавать фамилии славутских мещан, и они оказались, за малыми исключениями, не малороссийскими, а либо великороссийскими... или польскими...»26

В Славуте «Царь Ирод» представлялся и как обычная кукольная вертепная драма и одновременно игрался людьми («живой вертеп»). Описание кукольного представления и тексты песен опубликованы Марковским27, текст «живого вертепа» — И. П. Ереминым28.

Превращение кукольной драмы в драму, игравшуюся людьми, способствовало дальнейшей эволюции «Царя Ирода». Если и в кукольной вертепной драме собственно религиозные сцены постепенно сокращались, то тем более они оказались неуместными в исполнении живых актеров. Текст, записанный В.А. Мошковым, существенно отличается от обычного начала кукольного представления и даже от тех вариантов украинского «живого вертепа», которые сохраняют хотя бы возвещение о рождении Христа (обычно об этом говорит в своем монологе сам Ирод). Славутинский текст начинается непосредственно с приказания Ирода отыскать Рахиль с младенцем, что придает драме в сущности бытовой характер. Любопытно, что в рассматриваемом варианте дважды встречается диалог об отсрочке казни — в сцене, где Рахиль умоляет Ирода не казнить ее ребенка, и в сцене встреча Ирода со Смертью. Как уже отмечалось, этот диалог не характерен для собственно украинских и белорусских кукольных представлений, но он появляется и в других вариантах украинского «живого вертепа» — как следствие контаминации «Царя Ирода» и «Царя Максимилиана», который уже включал сцену встречи и спора Аники со Смертью29.

О том, что исполнение «Царя Ирода» людьми способствовало в еще большей степени обмирщению этого сюжета, свидетельствует и описание «живого вертепа», принадлежащее Н.Е. Ончукову. И в варианте, известном на русском Севере, представление освободилось от религиозных сцен: «Вносят на сцену трон, выходит царь Ирод, в солдатском мундире, в порфире из шубы на меху и короне, и заявляет, что он грозный царь Ирод и воцарился не для того, чтобы сделать урон, а чтобы сделать мир, тишину и оборону, а сам зовет фельдмаршала и приказывает ему обойти все стороны и побить всех младенцев. Скороход-фельдмаршал уходит и приводит мать с отроком, но выходит Смерть и говорит: «Полно царю Ироду на сем свете царствовать, младенцев убивать, невинную кровь проливать». Ирод просит попить, погулять, повеселиться, с белым светом проститься. Смерть разрешает. Ирод поет: «Близко Дону, близко тихого Дуная», снова появляется Смерть и подрезывает Ирода косой. Входит «команда» и уносит Ирода с песней: «Понеси душу в ад, в вечное жилище, там и черви говорят про его светлище». Затем идет обычное представление «Царя Максимилиана»»30.

Русская вертепная драма, обязанная своим возникновением украинскому и белорусскому народному кукольному театру, приобрела черты национального своеобразия и сама в свою очередь оказала обратное воздействие на украинский вертеп и на белорусскую батлейку. Об этом свидетельствует включение в белорусские и украинские тексты бытовых сценок на русском языке, с персонажами русского происхождения. В этом отношении характерны некоторые эпизоды в белорусской батлейке конца XIX в. Оригинальна, например, сценка излечения доктором барыни в варианте, записанном в Сураже Витебской губ.31 Для собственно белорусской батлейки более харак¬терна аналогичная сценка излечения мужика (имеющаяся в том же варианте), особенно сценка «Доктор и Мацей»32. Особенно примечательно появление в белорусской батлейке «Волжского дворянина», произносящего монолог русским раешником:

Здравствуйте вам, господа!
Знаете вы меня, кто я таков:
Я не генерал, не полковник,
А с сего свету покойник,
Гренадер российский,
Отдаю вам, господа, поклон низкий.
Вот теперь я вам расскажу, кто я:
Я из-за Волги дворянин...33

В тот же вариант включена большая сцена — диалог Ваньки малого и барина, хорошо известная русская сатирическая драма34. В другом варианте, записанном в 1905 г. в Могилеве, появились сценки солдатского учения и смотра кавалерии, исполнявшиеся на русском языке35. О характерности солдатских персонажей для русских сцен кукольного театра свидетельствует и то, что именно эти сценки резко выделяются на национальном фоне и украинского вертепа. И там появляется солдат, который представляется публике весьма выразительно:

Я солдат простой, не богослов,
Не знаю красных слов,
Хотя я отечеству суть защита,
Да спина в меня избита36.

Произнеся свой монолог, солдат вступает в разговор на русском языке с Дарьей Ивановной и затем они танцуют «камаринскую»37. Наконец, в том же варианте появляется артиллерист, также произносящий свою реплику по-русски38. Все это дает основание предположить, что солдатская среда была передатчиком приведенных и, возможно, иных, незафиксированных, мотивов русского народного театра украинскому вертепу и белорусской батлейке.

Вертепная драма — один из замечательных примеров творческого взаимодействия в фольклоре братских народов. Отличаясь национальным своеобразием, особенно в бытовых сценах, и белорусская батлейка, и украинский и русский вертеп развивались в одном направлении. У восточных славян завершился длительный, растянувшийся на столетия, процесс преобразования средневекового религиозного действа в подлинно народное драматическое представление, в котором собственно религиозное содержание отступило на задний план, будучи вытеснено тираноборческой идеей и мотивами бытового, часто сатирического или юмористического характера.


1 В.Н. Перетц. Кукольный театр на Руси. «Ежегодник императорских театров на 1894—1895 гг.». СПб., 1895.

2 I. О. Волошин. Джерела народного театру на Украïнi. Киïв, 1960, стр. 130—140; «Украïнський драматичний театр», т. I. Киïв, 1967, стр. 34—43; Г. I. Барышаў, А. К. Саннiкаў. Беларускi народны театр «батлейка». Мiнск, 1962; «Беларускi народны театр «батлейка» i яго узаемасувязь з рускiм «вяртэпам» i польскай «шопкай». Мiнск, 1963.

3 Л. Сулоцкий. Семинарский театр в старину в Тобольске. «Чтения в Обществе истории и древностей российских», 1870, кн. II, отд. V, стр. 153—157.

4 Н. Щукин. Вертеп. «Вестник имп. Русского географического общества», 1860, т. 29, отдел «Смесь», стр. 35.

5 [К.А. Авдеева]. Записки и замечания о Сибири. М., 1837, стр. 57—59.

6 И.Т. Калашников. Записки Иркутского жителя. «Русская старина», 1905, № 7, стр. 204—205.

7 Н.А. Полевой. Мои воспоминания о русском театре и русской драматургии. «Репертуар», 1840, кн. II, стр. 3.

8 Н. Щукин. Указ. соч., стр. 35; он же. Народные увеселения в Иркутской губернии. «Записки имп. Русского географического общества», 1869, т. II, стр. 392.

9 См.: В. Н. Добровольский. Некоторые сведения о Смоленском и Ельнинском кукольном театре. «Известия отделения русского языка и словесности Академии наук» (далее — Известия ОРЯС). СПб., 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 79—80; текст (смоленский вариант) см. там же, стр. 71—78.

10 «Вертеп в Могилеве». «Могилевские губернские ведомости», 1866, № 4, часть неофициальная, стр. 26. Перепечатано в кн.: П. В. Шейн. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края, т. III. СПб., 1902, стр. 145-146.

11 П. В. Шейн. Указ. соч., стр. 122.

12 Г.П. Галаган. Малорусский вертеп. «Киевская старина», т. IV. 1882, октябрь, стр. 1—3; Е.Р. Романов. Белорусские тексты вертепного действа. Могилев, 1898, стр. 5—6.

13 M. Janczyk. Szopka w Kornicy. «Wisła», 1888, t. II, str. 739.

14 «Русский Архив», 1864, № 10, стлб. 1097—1098. Ср. также текстуально близкие диалоги в тех вариантах «Царя Максимилиана», где появляются сцены с Аникой-воином.

15 «Повести о споре жизни и смерти». Исследование и подготовка текстов Р.П. Дмитриевой. М.—Л., 1964, стр. 164—191.

16 Д.А. Ровинский. Русские народные картинки, т. III. СПб., 1881, стр. 127.

17 «Известия ОРЯС». СПб., 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 80.

18 Там же, стр. 75—76, и Е. Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX. Вильна, 1912, стр. 79—80. Источник этих сцен — русская лубочная картинка «Старик на коленях у молодой», текст которой лег в основу соответствующего диалога в вертепной драме (см.: Д.А. Ровинский. Русские народные картинки, т. I. СПб., 1881, стр. 352—353).

19 Ср.: «Известия ОРЯС», 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 76—77 и Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 89—90.

20 С. Тимофеев. Остатки вертепной драмы в Смоленской губернии. «Смоленский вестник», 1887, № 150—153.

21 Д.А. Ровинский. Русские народные картинки. СПб., 1881, т. II, стр. 8—12; т. IV, стр. 366—373.

22 Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX. Вильна, 1912, стр. 80, 100.

23 М.И. Семевский. Торопец. «Библиотека для чтения», 1863, № 12, стр. 15—18.

24 Н. Виноградов. Русский вертеп. «Известия ОРЯС», СПб., 1905, т. X, кн. 3, стр. 360-364.

25 «Смерть царя Ирода». Там же, стр. 379, прим. 11.

26 Цит. по кн.: Є. Марковський. Украïнький вертеп, вип. I. Киïв, 1929, стр. 159—160.

27 Там же, стр. 143—150.

28 «Труды Отдела древней русской литературы АН СССР», т. IV. М.—Л., 1940, стр. 234—237.

29 См.: «Трон». «Этнографическое обозрение», 1898, № 1, стр. 76—100; Е. Гай-Сагайдачная. «Три царя», «Южный край», 1900, № 6877. Сравни соответствующий диалог в «Царе Ироде» и в «Царе Максимилиане», записанных на Украине (I. О. Волошин. Указ. соч., стр. 212, 217).

30 Н.Е. Ончуков. Народная драма на Севере. «Известия ОРЯС». СПб., 1909, т. XIV, кн. 4, стр. 227. Контаминация «Царя Ирода» и «Царя Максимилиана» была известна также русскому вертепу, о чем свидетельствует состав кукол в вертепе, приобретенном Е.А. Ляцким в 1902 г. в Старой Руссе Новгородской губ. и хранящемся ныне в Музее этнографии народов СССР в Ленинграде (коллекция № 234). Текст представления, к сожалению, не сохранился.

31 Е.Р. Романов. Белорусские тексты вертепного действа, стр. 32—35. Перепечатано в кн.: Е. Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 85—86.

32 Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 91. Ср.:
П.В. Шейн. Указ. соч., т. III, стр. 123—124, 154—155; П. Бессонов. Белорусские песни, вып. I. М., 1871, стр. 79—80; Вл. Ос—цкий. Белорусские письма. «Киевская старина», 1883, № 12, стр. 553—554.

33 Перепечатано в кн.: Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 86; ср. русский раешник в монологе купца, стр. 84—85.

34 Там же, стр. 86—88. О включении «Ваньки малого» в вертеп Е.Р. Романов писал ранее («Белорусский сборник», вып. V. Витебск, 1891, стр. 286).

35 Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 100-101.

36 Н. Маркевич. Обычаи, поверья, кухня, напитки малороссиян. Киев, 1860, стр. 45—46.

37 Там же, стр. 46.

38 Там же, стр. 64.