В.Е. Гусев - Взаимосвязи русской вертепной драмы с белорусской и украинской (1972)

В. Е. Гусев

Славянский фольклор. Отв. ред. Б.Н. Путилов и В.К. Соколова. М., Наука, 1972. С. 303-311.

Основные сведения о вертепной драме обобщены В.Н. Перетцом¹. Однако появившиеся позже исследования о польском народном театре и особенно об украинском вертепе и белорусской батлейке, а также новые материалы о русском вертепе позволяют полнее и глубже осветить эволюцию вертепной драмы. В отличие от польской шопки (яселки), где религиозные эпизоды перемежаются комическими бытовыми интермедиями, в вертепной драме у восточных славян религиозная и бытовая части резко разделяются. Композиционная перестройка способствовала тому, что шуточные и сатирические сценки постепенно разрастались. В записях текстов XIX — начала XX в. они значительно превосходят по объему канонический сюжет. При этом происходит обмирщение первой части и насыщение социально острыми мотивами — второй².

В русский фольклор вертепная драма «Царь Ирод» проникает двумя путями. В конце XVII—начале XVIII в. он заносится украинскими семинаристами в Сибирь³, где вскоре получает некоторое распространение, хотя и не в таком полном виде, как на Украине. На основании пересказов вертепных представлений в Сибири современниками можно сделать вывод, что по мере того как «Царь Ирод» переходил из среды семинаристов и церковных певчих в местную городскую, солдатскую и казачью среду, он постепенно вбирал в себя элементы русского быта. Если Н. Щукин в описании, относящемся к концу XVIII — началу XIX в., зафиксировал начальную стадию бытования «Царя Ирода», когда после канонической религиозной части еще «разыгрывалась комедия... из малороссийского или польского быта»⁴, то К.А. Авдеева уже свидетельствует, что дочь Ирода «являлась одетою по последней моде» и «плясала русскую пляску с раскудрявым кавалером»⁵. И.Т. Калашников в автобиографических «Записках» вспоминает о представлении «Царя Ирода» в Иркутске, когда сам писатель служил подканцеляристом в местной казенной экспедиции (воспоминания, следовательно, относятся к концу 1810-х—началу 1820-х годов). Он пишет, что «Царем Иродом» интересовались «как богачи, так и бедные», что представляли его солдаты и казаки, и отмечает в драме, наряду с каноническим сюжетом и польскими песнями, сценки с русской пляской и русской песней⁶. Особенно заметны признаки обрусения украинской вертепной драмы в описании представления, принадлежащем Н.А. Полевому. Здесь наше внимание привлекают особенно сценка похорон Ирода, напоминающая пародийные сценки отпевания покойника в соответствующих эпизодах других русских народных драм; сценка, следующая за похоронами, где жена Ирода утешается пляской с генералом «при громком хоре» под песню «По мосту, мосту, калинову мосту»; сценка с «гаяром», восходящая к русским интермедиям XVII — начала XVIII в.; фарсовая сценка, в которой действующими лицами являются барин и слуга, немец и подьячий — персонажи, хорошо известные русской народной бытовой комедии. «Разговор состоял из грубых шуток, импровизировался, — вспоминает Н.А. Полевой, — и обыкновенно слуга, бывало, всех обманывает, бьет немца и дурачит подьячего...»⁷ Процесс обрусения вертепной драмы в Сибири не завершился, так как представления «Царя Ирода», вышедшие из-под идеологического контроля церкви, были запрещены местным архиереем⁸.

Но если эволюция сибирского вертепа, восходящего к украинской традиции, искусственно оборвалась, то позже, очевидно в середине XIX в., русским населением Смоленской и Псковской губерний усваивается белорусская батлейка. Переработанная на русской почве, восходящая к белорусско-польской традиции, вертепная драма распространяется на русском Северо-Западе, а отсюда проникает на Волгу.

Сопоставление двух вертепных представлений, записанных В.Н. Добровольским в Смоленской губ., позволяет установить различия между собственно белорусской батлейкой и одной из ранних русских редакций «Царя Ирода». Если репертуар кукольного театра в Ельне по существу характерен для белорусской батлейки, то текст «Царя Ирода», записанный в Смоленске и воспроизводящий представление, относящееся к 60—70-м годам XIX в., уже заметно отличается от белорусского прототипа⁹. В русском варианте «Царя Ирода» значительно сокращена начальная, религиозная часть представления. Опущены сцены, известные некоторым белорусским вариантам,— изгнание Адама и Евы из рая и выход царя Давида¹⁰, рождество и прославление Марии¹¹ и, а также характерные и для белорусских и для украинских вариантов сцена с ангелами, возвещающими пастухам о рождении Христа, и сцены поклонения пастухов и трех царей¹². Заметно сократился также по сравнению с белорусскими вариантами XIX в. удельный вес религиозных песнопений и вообще хоровых партий: в русском варианте сохранились лишь две песни — хвалебная, которой начинается представление, и хорошо известная также белорусским и украинским вариантам песня «Не плачь, не плачь, Рахиля», сопровождающая сцену умерщвления младенца по жестокому приказу царя Ирода.

В смоленском тексте вертепной драмы появляется сцена с отшельником, обличающим царя Ирода, не известная белорусским и украинским вариантам, хотя сходная с встречающейся в последних сценой с ксендзом (перенесенной из польской шопки). Особенно любопытен диалог Ирода и Смерти:

Смерть: Вот я к тебе пришла.
Настал твой смертный час:
Склони твою голову на мою косу.
Ирод (просит отсрочки): Дай отсрочки один год!
Смерть: Ни на один месяц!
Ирод: Дай на один день.
Смерть: Ни на один час!
Ирод: На одну минуту.
Смерть: Ни на одну секунду.

В известных нам белорусских вариантах батлейки этот диалог-торг об отсрочке казни не встречается, хотя его знает польская шопка¹³. Аналогичный диалог известен также более позднему украинскому «живому вертепу», впрочем он не характерен для собственно украинской традиции (об этом ниже). В русском вертепе рассматриваемый диалог появился, вероятно, независимо от украинской и белорусской традиций. Он близок к соответствующему месту известной русской народной драмы «О храбром Анике-воине и смерти»:

Аника (жалобно): О смерте, мати моя,
Дай мне на три года житья!
Смерть: Нет тебе и на год...
Аника: Дай мне хоть на три дня!
Смерть: Нет тебе и на три часа¹⁴.

Этот диалог восходит к русскому рукописному памятнику XVI в. «Прение живота и смерти». Древнерусская повесть предвосхищает основные мотивы народной драмы: похвальбу воина, спор его со смертью, наконец, мольбу об отсрочке («на три дня», «на один или на три часа»)¹⁵. Непосредственным источником диалога Ирода и смерти в смоленском вертепе могла быть или приведенная драма об Анике-воине или народный лубок «Аника и смерть», пересказывающий названную древнерусскую повесть. В тексте под картинкой читаем: ««О Смерте, мати моя, дай мне сроку на год». И рече Смерть: «Нет тебе на ненаполгода». И рече Аника: «Дай мне на три месяца». И рече Смерть: «Нет тебе ни на три дни»... И рече Аника: «Дай мне на три дни» — «Не даю тебе ни на три часа»»¹⁶.

В своей заметке «Некоторые сведения о Смоленском и Ельнинском кукольном театре» В. Н. Добровольский сообщает, что в смоленском вертепе, кроме канонического сюжета о царе Ироде, представлялись сценки, где «выводились князь и княгиня, межевой и межевая (землемер и его подруга. — Б. Г.), девушка Аришенька, старик и франт, мужик и сын его, искатель грибов»¹⁷. Из этих сцен Добровольский записал только две. Одна из них — об Аришеньке, старике и франте — соответствует эпизоду белорусской батлейки «Иродиада и Рыгор», хотя женский персонаж приобрел русский национальный облик¹⁸. Другая — о Максимке и его сыне — заимствована из белорусской батлейки, но значительно сокращена, и в русском вертепе ей придана сатирическая антиклерикальная концовка¹⁹. Кроме перечисленных бытовых сцен, в смоленском вертепе представлялись известные белорусской батлейке сцены с евреем и цыганом, а также историческая сценка, изображавшая поединок Александра Македонского и Кира, царя персидского. О последнем сюжете сообщает в своей заметке Добровольский, до него текст этой сценки был опубликован С. Тимофеевым в «Смоленском вестнике»²⁰. В смоленский вертеп эта сцена поединка проникла из русского лубка, где был весьма популярен тождественный сюжет сражения Александра Македонского и Пора, царя Индийского²¹. Аналогичная сценка встречалась и в белорусской батлейке, где действует царь Пор²².

Перечень бытовых сцен, разыгрывавшихся в смоленском вертепе, свидетельствует, что нерелигиозная часть русской вертепной драмы была достаточно развитой и что она содержала оригинальные элементы, придававшие ей по сравнению с белорусской батлейкой несколько иной национальный облик.

О том, насколько далеко русская вертепная драма могла отходить от канонического сюжета, свидетельствует псковский ее вариант середины XIX в., совершенно освободившийся от религиозных сцен, где самое имя Ирода оказалось забытым, а действия некоего безымянного царя-тирана направлены против русского народа, судя по реплике кукольника, открывающей представление: «Начинается комедь, чтоб народу не шуметь; русский народ будем сверху пороть!» Драма начиналась непосредственно с выезда царя и обращения его к воинам с приказом убить младенцев. Вместо традиционной Рахили появлялась русская безымянная баба, которую царь приказывает заколоть. Сразу же выскакивал черт и утаскивал царя в ад. Затем, вслед за переосмысленным «Царем Иродом», исполнялись бытовые комические сценки, отражающие местные нравы: кукла в русском платье и кокошнике исполняла сатирическую песенку, высмеивающую торопецких щеголих; появлялись барин и две «новомодные» барыни, которым также посвящалась пространная сатирическая характеристика; изображался толстобрюхий мужчина, в котором зрители узнавали местного купца; исполнялись пародии на духовные канты и т.п.²³ По свидетельству М.И. Семевского, все эти и другие сцены импровизировались торопецким кукольником по прозвищу Клиш, и сколько-нибудь устойчивого сценария кукольного представления не было.

Однако наряду со столь модифицированной вертепной драмой в XIX —начале XX в. продолжали существовать и более традиционные представления «Царя Ирода», в которых в большей или меньшей мере проявляется своеобразие русского вертепа. Наиболее полным русским вариантом «Царя Ирода» является текст, опубликованный Н.Н. Виноградовым, сообщившим одновременно ценные сведения о бродячих новгородских кукольниках, ежегодно отправлявшихся с вертепом в разные места России, и давшим подробное описание самого вертепа и кукол²⁴. Новгородский вариант содержит религиозные сцены, отсутствовавшие в смоленском и псковском вариантах и сближающие его с белорусской батлейкой и украинским вертепом. В нем содержится даже сцена с ксендзом, однако, по замечанию Виноградова, в другом новгородском же варианте (рукопись, принадлежавшая одному из кукольников) «вместо ксендза выведен поп»²⁵. Наряду с эпизодами, известными белорусским и украинским вертепам, в новгородском варианте присутствуют бытовые и сатирические сцены, характерные для русской вертепной драмы: сценка с межевым и межевой, сценка с девицами из Валдая, обвешанными баранками и пляшущими камаринскую, характерная сатирическая сценка, в которой действуют подгулявший кутейник и обирающий его цыган.

Особый интерес представляет «Царь Ирод», виденный В.А. Мошковым на Украине, в местечке Славута Волынской губ. Здесь «Царь Ирод» игрался на русском языке с незначительными украинизмами и полонизмами. Объяснение этому находим в письме В.А. Мошкова Е.Марковскому: «... я записал все то, что слышал, и был поражен отсутствием в Малороссии в вертепной драме малороссийской речи. Это меня очень заинтересовало, и я стал приглядываться к мещанам Славуты.

Вскоре я убедился, что они и дома в обыкновенном домашнем разговоре вовсе не пользуются малороссийской речью... Это меня еще больше озадачило. Я стал узнавать фамилии славутских мещан, и они оказались, за малыми исключениями, не малороссийскими, а либо великороссийскими... или польскими...»²⁶

В Славуте «Царь Ирод» представлялся и как обычная кукольная вертепная драма и одновременно игрался людьми («живой вертеп»). Описание кукольного представления и тексты песен опубликованы Марковским²⁷, текст «живого вертепа» — И. П. Ереминым²⁸.

Превращение кукольной драмы в драму, игравшуюся людьми, способствовало дальнейшей эволюции «Царя Ирода». Если и в кукольной вертепной драме собственно религиозные сцены постепенно сокращались, то тем более они оказались неуместными в исполнении живых актеров. Текст, записанный В.А. Мошковым, существенно отличается от обычного начала кукольного представления и даже от тех вариантов украинского «живого вертепа», которые сохраняют хотя бы возвещение о рождении Христа (обычно об этом говорит в своем монологе сам Ирод). Славутинский текст начинается непосредственно с приказания Ирода отыскать Рахиль с младенцем, что придает драме в сущности бытовой характер. Любопытно, что в рассматриваемом варианте дважды встречается диалог об отсрочке казни — в сцене, где Рахиль умоляет Ирода не казнить ее ребенка, и в сцене встреча Ирода со Смертью. Как уже отмечалось, этот диалог не характерен для собственно украинских и белорусских кукольных представлений, но он появляется и в других вариантах украинского «живого вертепа» — как следствие контаминации «Царя Ирода» и «Царя Максимилиана», который уже включал сцену встречи и спора Аники со Смертью²⁹.

О том, что исполнение «Царя Ирода» людьми способствовало в еще большей степени обмирщению этого сюжета, свидетельствует и описание «живого вертепа», принадлежащее Н.Е. Ончукову. И в варианте, известном на русском Севере, представление освободилось от религиозных сцен: «Вносят на сцену трон, выходит царь Ирод, в солдатском мундире, в порфире из шубы на меху и короне, и заявляет, что он грозный царь Ирод и воцарился не для того, чтобы сделать урон, а чтобы сделать мир, тишину и оборону, а сам зовет фельдмаршала и приказывает ему обойти все стороны и побить всех младенцев. Скороход-фельдмаршал уходит и приводит мать с отроком, но выходит Смерть и говорит: «Полно царю Ироду на сем свете царствовать, младенцев убивать, невинную кровь проливать». Ирод просит попить, погулять, повеселиться, с белым светом проститься. Смерть разрешает. Ирод поет: «Близко Дону, близко тихого Дуная», снова появляется Смерть и подрезывает Ирода косой. Входит «команда» и уносит Ирода с песней: «Понеси душу в ад, в вечное жилище, там и черви говорят про его светлище». Затем идет обычное представление «Царя Максимилиана»»³⁰.

Русская вертепная драма, обязанная своим возникновением украинскому и белорусскому народному кукольному театру, приобрела черты национального своеобразия и сама в свою очередь оказала обратное воздействие на украинский вертеп и на белорусскую батлейку. Об этом свидетельствует включение в белорусские и украинские тексты бытовых сценок на русском языке, с персонажами русского происхождения. В этом отношении характерны некоторые эпизоды в белорусской батлейке конца XIX в. Оригинальна, например, сценка излечения доктором барыни в варианте, записанном в Сураже Витебской губ.³¹ Для собственно белорусской батлейки более харак¬терна аналогичная сценка излечения мужика (имеющаяся в том же варианте), особенно сценка «Доктор и Мацей»³². Особенно примечательно появление в белорусской батлейке «Волжского дворянина», произносящего монолог русским раешником:

Здравствуйте вам, господа!
Знаете вы меня, кто я таков:
Я не генерал, не полковник,
А с сего свету покойник,
Гренадер российский,
Отдаю вам, господа, поклон низкий.
Вот теперь я вам расскажу, кто я:
Я из-за Волги дворянин...³³

В тот же вариант включена большая сцена — диалог Ваньки малого и барина, хорошо известная русская сатирическая драма³⁴. В другом варианте, записанном в 1905 г. в Могилеве, появились сценки солдатского учения и смотра кавалерии, исполнявшиеся на русском языке³⁵. О характерности солдатских персонажей для русских сцен кукольного театра свидетельствует и то, что именно эти сценки резко выделяются на национальном фоне и украинского вертепа. И там появляется солдат, который представляется публике весьма выразительно:

Я солдат простой, не богослов,
Не знаю красных слов,
Хотя я отечеству суть защита,
Да спина в меня избита³⁶.

Произнеся свой монолог, солдат вступает в разговор на русском языке с Дарьей Ивановной и затем они танцуют «камаринскую»³⁷. Наконец, в том же варианте появляется артиллерист, также произносящий свою реплику по-русски³⁸. Все это дает основание предположить, что солдатская среда была передатчиком приведенных и, возможно, иных, незафиксированных, мотивов русского народного театра украинскому вертепу и белорусской батлейке.

Вертепная драма — один из замечательных примеров творческого взаимодействия в фольклоре братских народов. Отличаясь национальным своеобразием, особенно в бытовых сценах, и белорусская батлейка, и украинский и русский вертеп развивались в одном направлении. У восточных славян завершился длительный, растянувшийся на столетия, процесс преобразования средневекового религиозного действа в подлинно народное драматическое представление, в котором собственно религиозное содержание отступило на задний план, будучи вытеснено тираноборческой идеей и мотивами бытового, часто сатирического или юмористического характера.

¹В.Н. Перетц. Кукольный театр на Руси. «Ежегодник императорских театров на 1894—1895 гг.». СПб., 1895.

²I. О. Волошин. Джерела народного театру на Украïнi. Киïв, 1960, стр. 130—140; «Украïнський драматичний театр», т. I. Киïв, 1967, стр. 34—43; Г. I. Барышаў, А. К. Саннiкаў. Беларускi народны театр «батлейка». Мiнск, 1962; «Беларускi народны театр «батлейка» i яго узаемасувязь з рускiм «вяртэпам» i польскай «шопкай». Мiнск, 1963.

³ Л. Сулоцкий. Семинарский театр в старину в Тобольске. «Чтения в Обществе истории и древностей российских», 1870, кн. II, отд. V, стр. 153—157.

⁴ Н. Щукин. Вертеп. «Вестник имп. Русского географического общества», 1860, т. 29, отдел «Смесь», стр. 35.

⁵ [К.А. Авдеева]. Записки и замечания о Сибири. М., 1837, стр. 57—59.

⁶ И.Т. Калашников. Записки Иркутского жителя. «Русская старина», 1905, № 7, стр. 204—205.

⁷ Н.А. Полевой. Мои воспоминания о русском театре и русской драматургии. «Репертуар», 1840, кн. II, стр. 3.

⁸ Н. Щукин. Указ. соч., стр. 35; он же. Народные увеселения в Иркутской губернии. «Записки имп. Русского географического общества», 1869, т. II, стр. 392.

⁹ См.: В. Н. Добровольский. Некоторые сведения о Смоленском и Ельнинском кукольном театре. «Известия отделения русского языка и словесности Академии наук» (далее — Известия ОРЯС). СПб., 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 79—80; текст (смоленский вариант) см. там же, стр. 71—78.

¹⁰ «Вертеп в Могилеве». «Могилевские губернские ведомости», 1866, № 4, часть неофициальная, стр. 26. Перепечатано в кн.: П. В. Шейн. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края, т. III. СПб., 1902, стр. 145-146.

¹¹ П. В. Шейн. Указ. соч., стр. 122.

¹² Г.П. Галаган. Малорусский вертеп. «Киевская старина», т. IV. 1882, октябрь, стр. 1—3; Е.Р. Романов. Белорусские тексты вертепного действа. Могилев, 1898, стр. 5—6.

¹³ M. Janczyk. Szopka w Kornicy. «Wisła», 1888, t. II, str. 739.

¹⁴ «Русский Архив», 1864, № 10, стлб. 1097—1098. Ср. также текстуально близкие диалоги в тех вариантах «Царя Максимилиана», где появляются сцены с Аникой-воином.

¹⁵ «Повести о споре жизни и смерти». Исследование и подготовка текстов Р.П. Дмитриевой. М.—Л., 1964, стр. 164—191.

¹⁶ Д.А. Ровинский. Русские народные картинки, т. III. СПб., 1881, стр. 127.

¹⁷ «Известия ОРЯС». СПб., 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 80.

¹⁸ Там же, стр. 75—76, и Е. Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX. Вильна, 1912, стр. 79—80. Источник этих сцен — русская лубочная картинка «Старик на коленях у молодой», текст которой лег в основу соответствующего диалога в вертепной драме (см.: Д.А. Ровинский. Русские народные картинки, т. I. СПб., 1881, стр. 352—353).

¹⁹ Ср.: «Известия ОРЯС», 1908, т. XIII, кн. 2, стр. 76—77 и Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 89—90.

²⁰ С. Тимофеев. Остатки вертепной драмы в Смоленской губернии. «Смоленский вестник», 1887, № 150—153.

²¹ Д.А. Ровинский. Русские народные картинки. СПб., 1881, т. II, стр. 8—12; т. IV, стр. 366—373.

²² Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX. Вильна, 1912, стр. 80, 100.

²³ М.И. Семевский. Торопец. «Библиотека для чтения», 1863, № 12, стр. 15—18.

²⁴ Н. Виноградов. Русский вертеп. «Известия ОРЯС», СПб., 1905, т. X, кн. 3, стр. 360-364.

²⁵ «Смерть царя Ирода». Там же, стр. 379, прим. 11.

²⁶ Цит. по кн.: Є. Марковський. Украïнький вертеп, вип. I. Киïв, 1929, стр. 159—160.

²⁷ Там же, стр. 143—150.

²⁸ «Труды Отдела древней русской литературы АН СССР», т. IV. М.—Л., 1940, стр. 234—237.

²⁹ См.: «Трон». «Этнографическое обозрение», 1898, № 1, стр. 76—100; Е. Гай-Сагайдачная. «Три царя», «Южный край», 1900, № 6877. Сравни соответствующий диалог в «Царе Ироде» и в «Царе Максимилиане», записанных на Украине (I. О. Волошин. Указ. соч., стр. 212, 217).

³⁰ Н.Е. Ончуков. Народная драма на Севере. «Известия ОРЯС». СПб., 1909, т. XIV, кн. 4, стр. 227. Контаминация «Царя Ирода» и «Царя Максимилиана» была известна также русскому вертепу, о чем свидетельствует состав кукол в вертепе, приобретенном Е.А. Ляцким в 1902 г. в Старой Руссе Новгородской губ. и хранящемся ныне в Музее этнографии народов СССР в Ленинграде (коллекция № 234). Текст представления, к сожалению, не сохранился.

³¹ Е.Р. Романов. Белорусские тексты вертепного действа, стр. 32—35. Перепечатано в кн.: Е. Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 85—86.

³² Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 91. Ср.:
П.В. Шейн. Указ. соч., т. III, стр. 123—124, 154—155; П. Бессонов. Белорусские песни, вып. I. М., 1871, стр. 79—80; Вл. Ос—цкий. Белорусские письма. «Киевская старина», 1883, № 12, стр. 553—554.

³³ Перепечатано в кн.: Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 86; ср. русский раешник в монологе купца, стр. 84—85.

³⁴ Там же, стр. 86—88. О включении «Ваньки малого» в вертеп Е.Р. Романов писал ранее («Белорусский сборник», вып. V. Витебск, 1891, стр. 286).

³⁵ Е.Р. Романов. Белорусский сборник, вып. VIII—IX, стр. 100-101.

³⁶ Н. Маркевич. Обычаи, поверья, кухня, напитки малороссиян. Киев, 1860, стр. 45—46.

³⁷ Там же, стр. 46.

³⁸ Там же, стр. 64.