А. Мальгин - Руководство партизанским движением Крыма в 1941—1942 годах и «татарский вопрос» (Симферополь, 2006)

Андрей Мальгин, генеральный директор Крымского республиканского краеведческого музея

Журнал "Историческое наследие Крыма", №14, 2006.

Тема коллаборационизма вообще и в особенности в среде крымских татар в период оккупации Крыма немецко-румынскими войсками в 1941—44 гг. до сих пор является чрезвычайно болезненной для общественного мнения Крыма. Как известно, именно обвинение в массовом сотрудничестве с немецко-фашистскими захватчиками послужило обоснованием для принудительного выселения всех крымских татар с территории полуострова 18 мая 1944 года. Затем, в 1967 г., это обвинение было снято как «огульное», но, тем не менее, пересмотра проблемы в советской исторической литературе не произошло, точно так же, как и разрешения для крымских татар на возвращение в Крым. В советской и не только советской литературе о Второй мировой войне прочно укоренилось представление о том, что «массовое сотрудничество» крымских татар с оккупантами имело место, что, в частности, отразилось на трагической истории партизанского движения в Крыму, которому пришлось вести борьбу с фашистами в условиях фактически противодействия местного татарского населения. Напротив, среди самих крымских татар, с 1953 года начавших борьбу за возвращение на свою родину, укоренилось представление о том, что крымские татары стали жертвой клеветы, что все обвинения в их адрес были сфальсифицированы и не имеют под собой оснований. В этой связи «под ударом» теперь уже со стороны крымских татар оказалось руководство партизанским движением Крыма, которому было выдвинуто обвинение в том, что оно намеренно искажало действительную картину событий и пыталось переложить ответственность за неудачи партизанского руководства на крымских татар. Эта точка зрения нашла своё отражение в крымскотатарской полемической литературе 50-х — 90-х гг. Недавно в несколько модернизированном виде она появилась в работах С.М. Червонной, В.Е. Возгрина, Г. Бекировой[1] и др. Отстаивающие эту точку зрения публицисты (именно публицисты, поскольку как раз в публицистическом ключе она главным образом и освещалась), использовали для подтверждения своей правоты главным образом материалы Решения бюро Крымского обкома ВКП(б) «Об ошибках, допущенных в оценке поведения крымских татар по отношению к партизанам, о мерах по ликвидации этих ошибок и усилению политической работы среди татарского населения», принятого еще 18 ноября 1942 г., но, по понятным причинам, оставшегося неизвестным широкой общественности.

Существо этой точки зрения сводится к двум тезисам — первому: участие крымских татар в партизанском движении преуменьшено, а в коллаборационистских акциях — преувеличено, и второму: сравнительно редкие случаи коллаборационизма провоцировались самими партизанами, а также имели корни в предшествующей истории.

Как и противоположная точка зрения, этот подход до сих пор существует лишь в виде тезисов, авторы которых не спешили обременять себя какими-либо серьезными доказательствами правоты своих позиций.

Пока ещё мы вынуждены констатировать острый недостаток обоснованных данных о роли крымских татар (а также представителей других народов) в движении сопротивления в Крыму, равно как и в коллаборационистских организациях и акциях в их среде. Раньше это объяснялось закрытостью архивов, сегодня — тем, что какие-либо попытки завязать серьёзный разговор на эту тему более чем настороженно воспринимается как в научном сообществе Крыма, так и в крымском обществе в целом, поскольку якобы способны вызвать «межнациональную напряженность». Это «табу», однако, само по себе чрезвычайно вредит установлению взаимопонимания в современном Крыму, поскольку изымает из его новейшей истории один из ключевых моментов. На наш взгляд, настало время начать постепенно разбирать эти исторические «завалы». Подобная работа требует, конечно, очень большой осторожности. С самого начала всем должно быть ясно и понятно, что речь не идет и не может идти о каком-либо варианте «оправдания» депортации крымских татар. История уже дала оценку этому прискорбному и заслуживающему осуждения факту: какими бы ни были масштабы сотрудничества с захватчиками в оккупированном Крыму, это не оправдывает репрессий против всего крымскотатарского населения, которое в большинстве своем не совершало враждебных действий против своего государства во время войны. Вместе с тем без оценки реальных масштабов, характера и причин сотрудничества определенной части этого населения с оккупантами всегда будет оставаться потенциальная возможность искажения правды в угоду той или иной политической конъюнктуре[2]. Ясность в вопросе нужна как крымским татарам, так и крымскому обществу в целом, поскольку отношения в нем не могут строиться на основании недосказанностей и взаимных подозрений. Достойный подражания образец в этом отношении дало новейшее совместное польско-украинское историческое расследование событий на Волыни в 1942—43 гг., которое, несмотря на всю болезненность этой темы для поляков с одной стороны и западных украинцев, с другой, всё же стало важным шагом к взаимопониманию и примирению между ними. Возможно, такой же проект нужен и Крыму, многие сегодняшние проблемы которого корнями уходят в годы последней войны[3].

Проблема, о которой мы говорим, имеет многоаспектный характер. Нам бы хотелось затронуть лишь один, но чрезвычайно важный ее момент — появление так называемого «татарского вопроса» перед руководством партизанского движения Крыма и решение его в тяжелой обстановке кризиса партизанской борьбы осенью 1942 года. Именно тогда между представителями оперативного руководства партизанами Крыма (прежде всего командующим партизанскими силами А.В. Мокроусовым) и Крымским обкомом ВКП(б), находившимся на Большой земле, впервые и возникла довольно острая полемика о роли «татарского фактора» в идущей на территории Крымского полуострова борьбе и о существе политики в отношении крымскотатарского населения, полемика, которую нельзя признать завершенной и по настоящее время. Мы также далеки от мысли поставить в ней окончательную точку, однако для того, чтобы это можно было сделать в будущем, необходимо, как нам кажется, окунуться в сложную атмосферу, царившую в партизанском Крыму в первый год оккупации полуострова немецко-фашистскими войсками[4].

1

В отличие от большей части территории Советского Союза, стремительно захваченной врагом, где партизанское движение фактически организовывалось уже в обстановке оккупации, в Крыму эта работа началась заблаговременно. Еще в августе 1941 г. Крымский ОК ВКП (б) (Секретарь В.С. Булатов) совместно с 4-м отделом НКВД Крымской АССР в атмосфере строгой секретности начали работу по осуществлению директивы Совнаркома и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 г. о перестройке всей работы на военный лад, включая организацию сопротивления на захваченных территориях, и Постановления ЦК ВКП(б) от 18 июля 1941 г. «Об организации борьбы в тылу германских войск». На случай возможного захвата Крыма вражескими войсками предполагалось развернуть на территории полуострова мощное партизанское и подпольное движение под руководством специально созданного подпольного обкома. 5—7,5 тыс. бойцов, снабдив их оружием, боеприпасами и продовольствием сроком до полугода. Весь крымский лес был разбит на пять оперативных районов, в которых должны были сосредоточиться 29 партизанских отрядов (кроме этого три отряда из Ленинского, Маяк-Салынского районов и г. Керчи должны были разместиться в каменоломнях Керченского полуострова). Отряды комплектовались в каждом районе Автономной Республики силами местных партийных комитетов из партийных, комсомольских активистов, специалистов, не призванных к этому моменту в действующую армию, а также из находящихся в запасе военных. Основой для создания отрядов стали так называемые «истребительные батальоны», т.е. вспомогательные части, сформированные местными отделениями НКВД для борьбы с диверсантами противника, охраны предприятий и военных объектов. Непосредственное руководство возлагалось на командование, которое возглавил в конце октября командующий «народным ополчением» Крыма подполковник А.В. Мокроусов, комиссаром был назначен секретарь Симферопольского горкома С.В. Мартынов, начштаба — майор И.К. Сметанин. Предполагалось, что общее руководство партизанским движением и подпольем будет осуществлять нелегальный обком во главе с И.А. Козловым. К организации партизанских отрядов были привлечены партийные деятели, имевшие опыт партизанской борьбы во время Гражданской войны: И.Г. Генов, А.А. Сацук, П.В. Макаров, В.А. Красников и др. Такой же опыт имел и Мокроусов — легендарный партизанский командир, действовавший в тылу у белых и заслуживший похвальные отзывы о своей деятельности от самого батьки Махно. Опыт прошлой войны был положен и в основу представлений о тактике и стратегии партизанской борьбы. Предполагалось, что, как и в борьбе против Врангеля, партизан будет поддерживать местное население (прежде всего крымскотатарское), оккупанты ограничатся установлением контроля за городами и основными коммуникациями, а в село, и тем более в горы, «не сунутся».

А.В. Мокроусов

Поскольку отряды создавались из гражданского населения районов и городов, вероятнее всего, что их первоначальный состав отражал национальную структуру населения. По данным переписи 1939 г., в Крыму проживало 1.126.429 человек, из которых русских было 49,59%, украинцев 13,68%, татар (имеются в виду крымские татары) 19,43%, евреев 5,81%, армян 1,15%, болгар 1,36%, греков 1,83%, прочих 2,61% (немцы — 4,55% крымского населения, были выселены в августе 1941 г.). К сожалению, у нас нет сегодня возможности с достаточной точностью определить национальный состав партизанских отрядов Крыма, но крымские татары были представлены практически во всех отрядах[5]. Значительное количество крымских татар было в Алуштинском, Бахчисарайском партизанских отрядах. Были отряды, которые можно назвать целиком крымскотатарскими: Куйбышевский (командир Ибраимов, комиссар Макъянов), Судакский (командир Э. Юсуфов, комиссар А. Измаилов[6]), большое количество татар было и в Балаклавском отряде, во всяком случае его командование состояло из крымских татар (командир Г. Газиев, комиссар М. Беткелиев[7]). Из руководства районного звена крымскими татарами были: комиссар первого района Аблязиз Османов и комиссар четвертого района Мустафа Селимов (он был отозван Крымским обкомом накануне начала партизанской борьбы и на первом её этапе в ней участия не принимал). Уже в ходе боевых действий руководящие должности в партизанских отрядах занимали А. Аединов (командир Красноармейского отряда 4-го района), А. Мухамедьяров (командир Сейтлерского отряда). Трибунал, действовавший при партизанском штабе, с апреля 1942 г. возглавлял Нафе Билялов, его секретарём (фактически заместителем) был Мемет Молочников.

Документы и воспоминания не дают материалов, позволяющих говорить о каких-либо сомнениях по привлечению крымских татар в партизанские отряды8, напротив, поскольку руководство в них принадлежало ветеранам Гражданской войны, нужно полагать, что оно благосклонно относилось к татарам — своим союзникам по борьбе с Врангелем. В частности, уже на завершающем этапе подготовки движения командир 2-го района И.Г. Генов предложил сформировать дополнительно три отряда из жителей крымскотатарских деревень Капсихор, Ускут и Улу-Узень, и такие отряды были созданы [9], возник отряд (или группа) из колхозников крымскотатарского села Стиля и, возможно, другие. Более того, поскольку дислокация отрядов планировалась в горно-лесной зоне в окружении крымскотатарских сёл, их население было с самого начала активно привлечено к закладке тайных продовольственных баз.

2

28 октября группировка войск противника под командованием генерал-лейтенанта Эриха фон Манштейна в составе 11-й немецкой армии и частей 3-й румынской армии прорвала ишуньские укрепления и вторглась на территорию полуострова. Разбитые части советских 51-й и Приморской армий поспешно отступали, первая в направлении на Керчь, вторая — на Севастополь. Республиканское руководство во главе с В.С. Булатовым (Крымский обком ВКП(б) и Совнарком Крымской АССР) было эвакуировано в Краснодар, а затем перебралось в Сочи. В эти же дни к местам расположения в соответствии с заранее разработанным планом выдвинулась и большая часть партизанских отрядов, штабы районов и главный штаб. К партизанам присоединилось также значительное количество отставших от своих частей военнослужащих, которые частично вливались в уже существовавшие отряды, а частью образовывали новые. В результате в ноябре 1941 г. в Крымских горах действовало 27 партизанских отрядов общей численностью 3.456 человек (из них около тысячи — военные). В тылу врага разворачивалась масштабная партизанская война. О её размахе лучше всего сказал командующий немецко-румынскими силами будущий фельдмаршал Манштейн:

«Партизаны стали реальной угрозой с того момента, когда мы захватили Крым (в октябре-ноябре 1941 г.). Не может быть сомнения, что в Крыму существовала весьма разветвлённая партизанская организация, которая создавалась долгое время. Тридцать истребительных батальонов… представляли собой лишь часть этой организации. Основная масса партизан находилась в горах Яйла. Там, вероятно, с самого начала было много тысяч партизан… Партизаны пытались контролировать наши главные коммуникации. Они нападали на мелкие подразделения или одиночные машины, и ночью одиночная машина не смела показаться на дороге. Даже днём партизаны нападали на мелкие подразделения и одиночные машины. В конце концов нам пришлось создать целую систему своеобразных конвоев[10]».

Эрих фон Манштейн

Конвоями дело не ограничилось. В полосе действия 11-й армии довольно быстро возникла целая система антипартизанских мероприятий, которая затем была использована во всей немецкой армии на Восточном фронте. Известные специалисты по партизанским действиям Ч. Диксон и О. Гейльбрунн считали, что борьба с партизанами была лучше всего организована именно 11-й армией, действия которой «представляют в этом отношении прекрасный образец[11]», но даже эта система, добавим мы, не устранила угрозу со стороны партизан на всём протяжении немецкой оккупации Крыма. Первоначально задачи борьбы с партизанами были возложены Манштейном на начальника его контрразведки, однако командующий, «очевидно, не был удовлетворён … предпринятыми его войсками мерами по ликвидации угрозы со стороны партизан»[12]. Уже 29 ноября 1941 г. Манштейн отдаёт приказ по армии «Об организации и методах борьбы с партизанами», которым создаётся специальный штаб по организации антипартизанских действий, под руководством майора генштаба Стефанус (в другой транскрипции — Штефанус). Начальник штаба получил весьма широкие полномочия, а также значительное количество войск в своё распоряжение для решения поставленных перед штабом задач. В докладе об организации борьбы с партизанами, отправленном Манштейном 5 декабря 1941 г. главнокомандующему группой армий «Юг», перечислялись эти войска.

Советские военнопленные

«В настоящее время действуют:

а) штаб для борьбы с партизанами (майор Штефанус). Задача: получение разведданных и предложений о дальнейших действиях;

б) румынский горно-стрелковый корпус с 6-й кавбригадой (без мотокавполка) и 4-я горнострелковая бригада;

в) противотанковые дивизионы: 24-й, 52-й и 240-й;

г) в полосе ХХХ армейского корпуса: румынский кавполк и части 1-й горнострелковой бригады;

д) в районе Керчи: сапёрный батальон и части пехотных полков 46-й дивизии;

е) заставы и команды прикрытия на дорогах и в горах»[13].

Уже одно это говорит о том, как оценивал Манштейн опасность со стороны партизан в Крыму. Нередко для борьбы против партизан немцам приходилось отвлекать еще более значительные силы, как это было, например, в ходе декабрьских боёв в лесах госзаповедника, когда немцам так и не удалось уничтожить центральный штаб партизан, а также во время так называемого большого прочёса в июле 1942 г., когда против партизан были задействованы до 20 тыс. военнослужащих немецких и румынских частей, а также крымскотатарские добровольцы. Характерно, что немцы почти вдвое преувеличивали количество партизан, скрывавшихся в Крымских горах (Манштейн полагал, что в горах находится около 6 тыс. партизан), — это также говорит об интенсивности партизанских действий. Согласно донесениям штаба Мокроусова, за два месяца боёв партизанами было уничтожено свыше 600 солдат и офицеров противника[14].

Тем не менее, партизанам пришлось не легче, чем тем, против кого они боролись. Дело здесь было не только в том, что командование 11-й армии быстро оценило размах угрозы и организовало активное противодействие партизанам, но и с целым рядом других обстоятельств. Несмотря на то, что подготовка партизанского движения началась заблаговременно, уже с началом оккупации партизаны столкнулись с большими трудностями. Ситуация, в которой они оказались, была совсем не похожа на ту, которая имела место в период Гражданской войны. Местность, хотя сильно пересечённая и покрытая лесом, в действительности не представляла надёжного укрытия, будучи небольшой по площади и насквозь прорезанной дорогами. Отрядам, состоявшим преимущественно из невоенных, пришлось вести боевые действия высокой интенсивности с хорошо подготовленным и оснащенным противником, вовсе не походившим на врангелевскую «стражу» периода Гражданской войны.

Ещё одним исключительно важным фактором, осложнившим деятельность партизан, стало внезапно проявившееся и не прогнозированное ранее отношение определённой части местного населения к оккупантам, это касалось не только отдельных лиц, но целых групп этого населения. В частности, Манштейн в своих воспоминаниях отмечал следующее: «Татары сразу же встали на нашу сторону. Они видели в нас своих освободителей от большевистского ига, тем более что мы уважали их религиозные обычаи. Ко мне прибыла татарская депутация, принесшая фрукты и красивые ткани ручной работы для освободителя татар «Адольфа Эффенди»[15]. Такие дружественные встречи имели место по всему Крыму, например, командир (затем боец) Судакского партизанского отряда Э. Юсуфов в своём донесении сообщал: «При оккупации немецкой армией Крыма, в частности Судакского района, по данным разведки, в дер.: Ай-Серез, Ворон, Шелен, Кутлак, в особенности в Отузах, со стороны большинства населения была организована специальная встреча немцам. Встреча совершалась букетами винограда, угощением фруктами, вином и т. д. В это число деревень можно отнести и дер. Капсихор…»[16].

О причинах, толкнувших значительную часть крымскотатарского населения к сотрудничеству с немцами, написано достаточно много[17], однако наиболее красноречиво об этом говорят немецкие документы: «До 1926—1927 гг. советы как-то считались с татарскими традициями, — сообщалось в одном из донесений, — но после того как сюда начали поселяться евреи, татары начали протестовать, а это вызвало подавление татарских элементов, и особенно за то, что они упорно держались своей веры, языка, своей культуры, своего уклада жизни. Их религиозная деятельность беззастенчиво подавлялась. Это всё является, — делал вывод автор донесения, — главным основанием того, что татары, в своей широкой массе крестьянское население, были чужды большевизму, а власть имущие советские господа считали их людьми низшего сорта»[18]. Манштейн, как и другие немецкие источники, изображает дело таким образом, что местные деятели из числа крымских татар сделали первый шаг навстречу «освободителям», однако, судя по всему, этому предшествовала определённая агентурная работа сторонников германской ориентации в крымскотатарской среде, прежде всего в эмиграции[19]. Так это было или нет, но командование 11-й армии незамедлительно воспользовалось этой ситуацией, понимая, что она ценна не только созданием дружественной атмосферы для немецких войск, но и возможностью использовать это дружеское отношение в борьбе с противником. О том, какое это имело значение, говорит то обстоятельство, что зона непосредственной дислокации партизанских отрядов находилась на территории Алуштинского, Балаклавского, Бахчисарайского, Зуйского, Карасубазарского, Куйбышевского, Старо-Крымского, Судакского, Ялтинского и части Симферопольского районов, где как раз и была сосредоточена основная часть крымскотатарского населения[20]. Со своей стороны германское командование оперативно предприняло меры для того, чтобы расположить крымских татар к сотрудничеству. В одном из первых приказов Манштейна после вступления частей его армии в Крым говорилось: «Всем задействованным войскам против партизан еще раз довести до каждого, что в этом деле важна помощь гражданского населения, особенно татар и мусульман, ненавидящих русских… Для этого необходимо не допускать каких-либо неоправданных действий против мирного населения. Особенно требуется корректное обращение по отношению к женщине. Необходимо постоянно уважать семейные традиции татар и мусульман и их религию. Также требую неукоснительного уважения к личному имуществу, сохранности скота, продовольственных запасов сель¬ских жителей»[21]. Вскоре с санкции и помощью немецкого военного руководства активисты коллаборационистского движения развернули деятельность по формированию органов национального самоуправления, вовлекая в неё всё более широкие слои населения.

Эта ситуация оказалась полной неожиданностью для руководства эвакуированного сначала в Краснодар, а затем в Сочи Крымского обкома ВКП(б) и для непосредственного командования партизанскими силами в Крыму. Вслед за этим начались и другие трудности.

Военнопленные

3

Уже первые дни партизанской деятельности показали, что далеко не всё соответствует заранее разработанной стратегии. Прежде всего это касалось партизанских кадров. Стремительный прорыв немцев перекопских укреплений привел к тому, что из 29 отрядов — четыре вообще не вышли к местам дислокации (Красноперекоп¬ский, Лариндорфский, Фрайдорфский[22] и отряд работников НКВД, из которого явился только штабной комендантский взвод). Не появился в лесу ни один созданный Геновым из жителей крымскотатарских сёл отряд в зоне 2-го района[23]. Не пришли и некоторые из партизанских руководителей, в частности комиссар 4-го р-на М. Селимов, отозванный в последний момент в распоряжение обкома. Забазировавшиеся отряды сразу же столкнулись с дезертирством, которое иногда принимало массовый характер (бывший боец, впоследствии комиссар 6 -го партизанского отряда А.А. Сермуль рассказывал, что около трети из списочного состава 3-го симферопольского отряда не выразила желания идти в лес и вернулась домой уже с места сбора отряда 1 ноября 1941 г.[24]). Столкнувшись с трудностями, часть партизан решила пробиваться к Севастополю, часть просто расходилась по домам. Некоторые дезертиры переходили на службу оккупантам, становясь проводниками, полицейскими и т. д. Иногда дезертирами оказывались довольно высокопоставленные партизанские руководители, например начштаба 5-го района Иваненко[25], начальник комендантского взвода центрального штаба Лукин[26], начштаба Бахчисарайского отряда Достмамбетов[27], командир группы 2-го Симферопольского отряда Сайдашев[28], комиссар Судакского отряда А. Измаилов, комиссар Балаклавского отряда Беткелиев, командир Кировского отряда Алдаров[29] и некоторые другие. Известны случаи ухода из мест расположения целыми отрядами. Так, в Севастополь после первого боестолкновения с противником ушел Сакский партизанский отряд, Тельмановский отряд в дни занятия Крыма немцами отправился из места дислокации (подорвав свои базы) в Ялту во главе с командиром Гринбергом и его судьба осталась неизвестной. Достаточно хорошо известна, благодаря докладной записке, которую оставил разведчик-связист этого отряда Б. Османов (в дальнейшем видный деятель крымскотатарского национального движения, отец Ю.Б. Османова, лидера НДКТ, погибшего в 1993 г.), история исчезновения Куйбышевского отряда. Из нее явствует, что 1 ноября 1941 г. Куйбышевский партизанский отряд, созданный на основе районного истребительного батальона, в составе 115 человек («не менее 100 человек татар, человек 6 русских, остальные из других национальностей» — Б.О. ) под командованием инструктора РК ВКП (б) Ибраимова, начштаба, председателя Куйбышевского райсовета Аметова, комиссара отряда, замдиректора Фотисальской МТС Макъянова вышел к месту своей дислокации.

«Отряд имел очень богатые базы, мука, макароны, а также медикаменты могли бы обеспечить года на два весь контингент отряда… — сообщал Бекиров. — Командир отряда Ибраимов, при первых же орудийных выстрелах из дер. Ангигуль, бросил отряд и ушел в деревню, объявив партизанам, что кто желает, пусть идет домой: «Я хорошо знаю какой немец — в 1918 году прошел отсюда со своими орудиями, грозной техникой. А сейчас тем более нам не удержать его с нашим вооружением. Я иду и никому не советую оставаться». С его уходом ушли свыше 50 человек, частично разграбив базы отряда. После него командиром отряда стал Меджметдинов (по др. данным Меджрединов) — работник милиции. (...) Командование отрядом… неофициальным путем отдало приказание всем желающим возвратиться домой, что ускорило разгром отряда немцами, так как все неблагонадежные лица, возвратившись, связались с немцами и указали им пути подхода… Работа среди партизан не велась.13 ноября 1941 г. немцы внезапно напали на отряд, застав врасплох бойцов. Работники штаба в этот момент оказались в стороне с группой красноармейцев (…), желая вместе с ними пробиться в Севастополь. Отряд бой не принял, за исключением меня, Лазинского, Супруна и Бекирова[30]. После этого Куйбышевский отряд больше не собирался. … Я имел связь со всеми отрядами Крыма, и узнал, что ни в одном из них не имеется ни одного партизана из Куйбышевского отряда»[31].

Аналогичная история произошла и с партизанским отрядом (или группой), созданным из жителей деревни Стиля[32].

В своем донесении Мокроусов называет общую цифру дезертировавших в 1200 человек, сообщая, что в первые два месяца дезертировал 891 человек, «в основном татары»[33]. Информация о том, что дезертировали главным образом татары, содержится в нескольких документах. Об этом, в частности, говорит И. Вергасов, командир 4-го района, в беседе с секретарём обкома Булатовым после эвакуации на Большую землю. На вопрос секретаря обкома, сколько в 4-м районе было татар, Вергасов отвечает: «Всего татар было 130 чел. до слияния с 5-м районом (оно произошло в марте 1942 г.). Татары пятого района никакими боевыми действиями не занимались, никакие операции не производили, за исключением некоторых. Уже при мне дезертировало 40 человек, при этом ушла основная масса татар. Осталось 2—3 человека. Из 40 человек дезертиров было 30 татар, главным образом в Балаклавском отряде»[34].

Надо думать, речь идет о дезертирстве из двух отрядов 5-го района, влитых в 4-й район. О дезертирстве партизан-татар из отрядов своего, 4-го района, Вергасов не сообщает. Аналогичную картину рисует в своей докладной записке и замначальника ОО центрального штаба Попов: «Когда мы первые дни находились в лесу, то в отдельных партизанских отрядах было большое количество татар. Например, в Алуштинском районе (здесь не вполне ясно, идёт ли речь об Алуштинском партизанском отряде или о 3-м районе, в который входил этот отряд. — Авт.) их было до 100 человек, но в результате татары дезертировали из отрядов»[35]. Действительно ли дезертирство приняло особый размах именно среди крымских татар? Документы не дают возможности ни подтвердить, ни опровергнуть приведённые сведения — у нас нет списочных данных по национальному составу дезертиров. А.А. Сермуль говорил, что из Симферопольского отряда дезертировали «как татары, так и русские». И все же с большой долей вероятности можно предположить, что партизаны-татары оказывались более склонными к дезертирству, во-первых, потому что относительно крымских татар оккупационными властями проводилась специальная политика, велась агитация и, во-вторых, потому что в отличие от весьма значительного количества нетатар дезертирам-татарам было куда идти, они представляли собой местное население, в то время как нетатары были либо выходцами из других районов Крыма, либо вообще военными, отбившимися от своих частей или попавшими в окружение. В отличие от всех других у татар был реальный выбор — уходить или оставаться.

Еще одну причину массового ухода крымских татар из отрядов приводит секретарь Судакского райисполкома, комиссар 1-го района, затем Судакского отряда А. Османов: «Второй причиной ухода партизан из отряда, — сообщает он в докладной записке, — в особенности из татар, считаю, что примерно в весенние месяцы к татарским товарищам партизанам не было никакого доверия. Следили за каждым партизаном, часто упрекали их дезертирами, курултайщиками, предателями и т.д. Вследствие такого положения только в мае месяце из ушедших из отряда 21 человека — 9 татар»[36]. Весной 1942 г. национальная рознь проникла уже в сами партизанские отряды и также провоцировала дезертирство.

Еще в большей степени, чем дезертирство, ущерб партизанскому движению нанесла потеря партизанскими отрядами продовольственных баз в конце 1941—42 гг. Собственно, в конечном итоге именно она и вызванные ею трудности с продовольствием, переходящие в голод, спровоцировали дезертирство из отрядов в столь широких масштабах. Согласно данным Мокроусова, базы закладывались из расчета на питание 5—6 тыс. человек сроком до полугода. Однако уже к началу 1942 года эти базы были в основном потеряны. И. Вергасов объяснял это преступной халатностью ответственных за базирование лиц: «Беда в том, что подбор людей, которые занимались базами, со стороны райкомов и районных отделений НКВД был не партийный, а зачастую предательский. Чем иным можно объяснить такие факты, как: базы располагались близко к сёлам, имели хорошие подъезды для автотранспорта, а люди, которые заготовляли, в основной массе бежали в первые дни оккупации»[37]. Разгром баз облегчался тем, что большое количество продуктов не было увезено глубоко в лес, а сосредоточено на так называемых перевалочных базах вблизи дорог. Ответственность за непосредственное разграбление баз партизаны также возлагали на местное татарское население, поскольку, с одной стороны, немцев к базам выводили часто местные крестьяне, которых привлекали к закладке, а с другой — вывоз продуктов из леса с захваченных партизанских баз также осуществлялся жителями деревень под охраной немецких или румынских войск. Согласно докладной записке зам. начальника Особого Отдела центрального штаба Попова: «Основные продовольственные базы партизанских отрядов были разграблены в декабре месяце 1941 г., главным образом благодаря предательству со стороны татар, которые являлись не только проводниками немецких войск, но и сами принимали активное участие в разгроме продовольственных баз. В Алуштинском отряде к организации продовольственных баз были привлечены татары, которые в начале ноября месяца их предали, и отряд всё время находился без продовольственной базы»[38]. Как именно происходило разграбление баз отрядов, сообщает Вергасов: «Противник уже 10—13 ноября стал с помощью предателей организовывать удар по самому чувствительному месту — на продовольственные базы. Бахчисарайский отряд подвергся нападению, принял двухдневный бой (убито противника 36 человек, своих (потеряли. — Авт.) 11 человек), но базу противник забрал и под своей охраной разрешил грабить их местному населению, выпустив листовку, что население осталось голодным из-за партизан. Ак-Мечетский отряд без боя потерял свои базы к 25 ноября. Красноармейский вообще не имел своих баз. Уже в конце ноября три отряда остались без питания»[39]. Подобное же происходило, добавим, повсеместно. Таким образом, схема действий оккупантов против партизанских баз была следующей: разведка, оттеснение от баз отрядов, передача имущества баз населению. Насколько добровольным было участие населения в вывозе продуктов из леса, мы не знаем, высказывалось мнение о том, что немцы «насильно» заставляли население грабить партизанские базы[40], но это утверждение не находит документального подтверждения — как правило, немцы действовали методом агитации. Очевидно только, что организация и инициатива в разграблении партизанских баз принадлежала немецким военным властям, а население «подтягивалось» в качестве исполнителей. То есть непосредственный увоз продуктов осуществлялся именно населением. Об этом, в частности, говорит в своём донесении от 2 ноября 1942 г. Э. Юсуфов: «После, как базы Судакского отряда были разграблены гражданами окружающих деревень (несколько ранее он перечисляет эти деревни: Ай-Серез, Ворон, Шелен, Кутлак, Отузы, Суук-Су и г. Судак. — Авт.), а 28 июля были взяты барашки нашего отряда и распределены: 100 голов дер. Ворон, часть Ай-Серез и воинским частям. Делилось, главным образом, среди активных проводников и антисоветских элементов, служивших у гестаповцев»[41].

Нарукавная повязка для личного состава Вспомогательной полиции порядка (“Schuma”)

Ситуация с продовольственными базами уже в январе 1942 г. оценивалась партизанским командованием как катастрофическая. В результате декабрьских боёв в лесах Госзаповедника, где дислоцировались отряды 3-го и 4-го районов и Центральный штаб, было уничтожено, согласно «Докладной записке» Мокроусова, 60—80% всех баз.[42] (Следует добавить также потерю в декабрьских боях большей части денежных средств отрядов, что сделало невозможным компенсировать деньгами продовольствие, которое партизаны должны были добывать у населения). В другом донесении Мокроусов сообщает, что к январю 1942 г. все отряды 3-го и 4-го районов, кроме Евпаторийского и Ак-Мечетского, баз не имели[43]. Не многим лучше было положение и в других районах: 5-й район лишился своих баз уже в ноябре 1941 г. (согласно сообщению бывшего начштаба И.К. Сметанина, эти базы выдал предатель Ибрагимов, который как раз и занимался их закладкой[44]), здесь положение было самым тяжелым; отряды 1-го района потеряли свои базы в феврале, будучи вытесненными из зоны своих действий во 2-й район. Относительно более благоприятная ситуация с базами сложилась в отрядах 2-го района отчасти благодаря тому, что закладкой там занимался опытный человек И.Г. Генов, но главным образом, по-видимому, потому, что население окрестных деревень этого района было неоднородным в национальном отношении и вследствие этого не подвержено в такой степени немецкой агитации, как в деревнях, окружавших отряды 3-го, 4-го и 5-го районов. В январе 1942 г. отряды 2-го района заняли ряд населённых пунктов и до апреля обеспечивали себя продуктами. Однако и отрядов здесь было больше всего, к тому же второй район должен был делиться своими продуктами с голодающими; сюда же вскоре передислоцировался и штаб во главе с Мокроусовым, так что к апрелю 1942 г. забазированных продуктов практически не осталось и здесь.

Это привело к возникновению и распространению в большинстве отрядов голода, который стал настоящим кошмаром для партизан. Вначале люди пробавлялись охотой на диких животных, но они были очень быстро выбиты, тогда в ход пошли корешки, древесная кора, мох, шкуры и останки ранее павшего скота, которые выкапывали из-под снега; бойцы варили и ели кожаные постолы, ремни и т.д.; хлеб в виде сухарей — основной и элементарный продукт питания — стал настоящей роскошью, часто партизаны не видели его неделями, то же можно сказать и о соли. Начались случаи смерти на почве истощения, которые к весне 1942 г. приобрели массовый характер. Сегодня можно только приблизительно оценить размеры этой трагедии, данные разных отчётов существенно разнятся, но одинаково поражают. Согласно отчету о боевых действиях партизан Крыма, за 11 месяцев 1942 г. (до декабря, т.е. без двух месяцев 1941 г.) потери партизан их командованием оценивались в следующих цифрах: убитыми — 398 человек, пропавшими без вести — 473, умершими от голода — 473 человека[45], т.е. умерло больше, чем было убито в боях. Сходная картина вырисовывается и из отчёта И. Вергасова, согласно которому к июлю в отрядах 4-го и 5-го районов умерло более 150 человек[46] — это также больше, чем отряды этих районов потеряли убитыми в боях, таковых было 120 человек. По другим данным, только зимой 1942 г. в отрядах 3-го, 4-го, 5-го районов умерло от голода до 400 чел[47]. Эта цифра, судя по всему, ближе к истине. В некоторые дни этого кошмарного времени смертность в отрядах 3-го района, например, достигала 30 — 40 человек в день. Это заставило командира партизанских отрядов Крыма полковника М.Т. Лобова (он сменил Мокроусова в июле 1942 г.) написать в отчете о результатах боевых действий, что «в 3-м районе дошло до катастрофы. Там голодной смертью умерло 362 человека, и в 11-ти случаях были факты людоедства»[48]. Следует заметить, что донесение Лобова — единственный источник, который называет такое количество фактов людоедства (под людоедством здесь нужно понимать использование в пищу частей трупов убитых в боях или умерших людей, т.е. трупоедство), в других документах фигурирует только один эпизод, но он сам по себе достаточно красноречиво иллюстрирует ужасающую картину голода в партизанских отрядах. О нём весьма подробно рассказал автору этих строк боец-разведчик 3-го симферопольского отряда, впоследствии комиссар 6-го отряда А.А. Сермуль в 2004 г.:

«В 42-м году, зимой, немцы с добровольцами крепко зажали отряд (нашей группы там в это время не было, мы находились при Северском в штабе района) в т.н. «Мокром лагере». Был тяжелейший бой, в результате которого было убито 10—12 человек, отряд окружили, и он пробивался с боем. Немцы захватили лагерь, в том числе санитарный шалаш (мы жили тогда не в землянках, а строили шалаши), убили раненых, шалаши подожгли и трупы туда побросали. Во время боя от отряда отбилась группа — 4 человека, фамилии двоих я помню, потому что их лично знал, один из них — старший политрук по званию, до войны был комиссаром подводной лодки, а второй боец из нашей разведгруппы. Они трое суток блукали по лесу, искали своих, пришли на это погорелое место и от запаха горелого мяса из-за голода просто обезумели. Стали ножами резать эти трупы обгоревшие и есть. Может быть, об этом бы никто не узнал, но они еще с собой в отряд части этих трупов притащили. Ну, когда об этом стало известно, Макаров с Чукиным и Шагибовым — начальником разведки — приняли решение расстрелять их. Больше таких случаев, насколько мне известно, не было, хотя от голода умирало очень много людей[49]».

В апреле 1942 г. накануне предполагавшегося наступления Крымского фронта с Керченского полуострова фронтовое командование наконец смогло поддержать партизан заброской продуктов по воздуху. Смертность удалось приостановить, хотя голод не прекратился, но после разгрома Крымского фронта в мае и особенно после падения Севастополя и переноса боевых действий на Северный Кавказ, когда существовавшие на Кубани аэродромы были эвакуированы еще дальше на восток, голод в партизанских отрядах разразился вновь. Уже в августе 1942 г. снова началась смертность на почве истощения, унёсшая десятки жизней. С этих пор практически до осени 1943 г. голод был постоянным спутником партизанского бытия. Конечно, вызывался он во многом отсутствием постоянного снабжения с Большой земли, но в сознании партизан был накрепко связан с разгромом продовольственных баз в конце 1941 — начале 1942 гг. Так, начальник медслужбы Крымского штаба партизанского движения подполковник П. Михайленко в своём отчёте об итогах работы медицинской службы в партизанских отрядах прямо заявляла: «В условиях крымской партизанской борьбы не было бы смертей от голода, если бы не измена крымских татар (разграбление продовольственных баз и т. д.)».

4

Вместе с дезертирством и разграблением продовольственных баз партизанам пришлось столкнуться и с фактами прямого сотрудничества представителей местного татарского населения с оккупантами. Проводник-татарин, идущий во главе немецкого или румынского подразделения к расположению отрядов, — вот картинка, без которой не обходятся ни одни партизанские воспоминания о первых днях борьбы в Крыму. «Они, — говорит о крымских татарах один из немецких документов, — оказали неоценимую помощь как разведчики, проводники и знатоки страны»[50]. Справедливости ради нужно отметить, что проводниками служили не только татары, среди них попадаются и славянские фамилии (Налимский, Лазарев, Коневец). И всё же татар было больше — их было больше в национальной структуре предгорного населения. Если бы сёла были греческие, проводники наверняка тоже были бы греками, если бы белорусские, то белорусами и т. д., но это не меняет основного факта — во главе немецких отрядов партизаны видели главным образом татар.

«В нападении на партизанские отряды, — докладывал замначальника особого отдела Центрального штаба Попов, — большую роль всегда играют местные татары, которые, хорошо зная лес, дороги и тропы, являются проводниками и всегда приводят с той стороны, откуда их меньше всего ожидали»[51]. Проводники сыграли ключевую роль в разгроме немцами подразделений 48-й кавалерийской дивизии, которая прикрывала отход от Перекопа основных частей 51-й и Приморской армий. Последний бой разрозненные остатки дивизии дали в окрестностях Алушты 6 ноября 1941 г. «Целый день 6 ноября, — сообщал в своём рапорте военком дивизии, — мы дрались и скакали от рубежа к рубежу. Последний рубеж в районе дер. Куру-Узень мы удерживали до 16.00. К этому времени татары-предатели из дер. Казанлы вывели к нам в тыл автоматчиков и создалось такое положение, при котором 68-й кавполк, прикрывавший дорогу Ускут-Карасубазар, оказался совершенно от нас отрезанным. Остальные части — 62-й, 71-й и 147-й к.п. и др. оказались в тактическом окружении. Единственный выход вёл в лес через ущелье по реке Суват на г. Демерджи»[52]. Обращает на себя внимание то, что современники почти всегда говорят, будто помощь, которую получали оккупанты, предлагалась добровольно. Так, Э. Юсуфов в своем донесении сообщал: «При первых появлениях румын, главным образом в лесу для нападения на партизан, обеспечены были добровольные проводники. Со стороны дер. Суук-Су Тат Мустафа, дер. Ворон Караев Умер, дер. Ай-Серез Рамазан Садла, Судака Коневец Иван быв. председатель Ленинского сельсовета. Из дер. Кутлак долгое время работали два разведчика, которые появлялись в лесу якобы в поисках лошадей. При втором нападении на Судакский отряд 28 декабря 1941 г. один только Ай-Серес и Ворон обеспечили немцев 17-ю проводниками»[53]. Здесь примечательно то, что Юсуфов отмечает еще одну форму сотрудничества с оккупантами — это разведка дислокации партизанских отрядов, которую осуществляли местные жители по заданию оккупантов под видом пастухов, собирателей ягод, заготовителей леса и т. д. Это заставляло партизан подозревать в каждом крымском татарине, появившемся в лесу, вражеского агента. Информирование о партизанских отрядах было поставлено настолько широко, что уже менее чем через месяц после занятия Крыма немецкий штаб по борьбе с партизанами был прекрасно осведомлён о местонахождении центрального штаба Мокроусова и его составе.

Еще одним проявлением враждебности, что позволяют выявить архивные документы, были, как это ни прискорбно, нападения на советских военнослужащих, отставших от своих частей в ходе отступления, на разведчиков и десантников, забрасывавшихся в Крым в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции. Наряду с теми жителями татарских деревень, которые оказывали помощь выходившим из окружения, заблудившимся красноармейцам в ноябре 1941 г., были и такие, кто совершал убийства советских военнослужащих с последующей передачей доказательств содеянного немецким властям. Бывший боец 3-го симферопольского, впоследствии командир 6-го отряда Н.И. Дементьев рассказывал автору этих строк о том, что во время отступления к Севастополю группа морских пехотинцев, в которую он входил, получала продовольствие и сведения об обстановке у местных жителей — крымских татар, в то же время он приводит факт убийства двух краснофлотцев в одной из предгорных крымскотатарских деревень, когда зашедшие отдохнуть моряки были убиты во сне, а их головы с надетыми бескозырками были преподнесены на подносе командиру вошедшей в село немецкой воинской части[54]. Если в ноябре 1941 г. такие случаи были сравнительно редки, то в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции они становятся широко распространенным явлением. Известно о гибели нескольких разведгрупп, пришедших в сёла и убитых местными коллаборационистами. В некоторых случаях их просто сжигали в домах, где они останавливались для отдыха. Об этом сообщал, в частности, Э. Юсуфов: «В Шелене жгли парашютистов, в Вороне жгли в январе 12 красноармейцев из морского десанта, когда жгли этих красноармейцев, участвовали люди из дер. Ворон, Шелен, Капсихор, Ай-Серез. Население этих деревень при встрече с десантниками и партизанами в лесу сразу заявляло, чтобы те сдавались в плен. Высадку десанта в Новый Свет заметили кутлакские люди, которые заявили об этом в немецкий штаб и в уничтожении этого десанта принимали самое активное участие. Были случаи, когда пойманных красноармейцев раздевали догола, а в Таракташе один татарин убил краснофлотца и одежду взял себе…»[55]. Сохранилось донесение о том, как происходила акция по уничтожению разведгруппы сержанта Юргенсона в дер. Ворон:

«9 января 1942 г. в районе г. Старый Крым отдельным парашютным батальоном Крымского фронта была выброшена спецгруппа парашютистов под командой сержанта К.П. Юргенсона. Грузовые парашюты унесло за г. Агармыш и группа осталась без радиостанции, продовольствия и боеприпасов. 10 суток 12 парашютистов пытались найти партизан или перейти линию фронта, но выполнить это не удалось. «НЗ» закончился и Юргенсон решил спуститься к морю достать продуктов. Зашли (мокрые, голодные, измученные) в крайний от гор дом в дер. Ворон и попросили продать еду. Хозяин пригласил в дом обогреться, а дочерей отправил за полицией. Дом был окружен самооборонцами из села. Послали в Кутлак за немцами, но те ехать отказались: «Делайте с ними что хотите». К вечеру в Вороне собралось до 200 татар из Ай-Сереза, Шелена. Десантники отстреливались. Тогда татары решили сжечь их живьём. К татарам прибыла подмога ещё из Капсихора. Общиной решили собрать хозяину дома деньги на строительство нового дома, собрали в сёлах керосин, мазут, солому и дом сожгли. Все десантники сгорели или задохнулись в дыму, отстреливаясь до последнего патрона. Погибли: мл. с-т К.П. Юргенсон, рядовые краснармейцы: А.В. Зайцев, Н.И. Демкин, М.Г. Кохаберия, Л.И. Нетронькин, Н.Х. Трегулов, А.В. Богомолов, В.С. Быков, А.К. Борисов, Б.Д. Адигиезалов, К.А. Колясников и Г.Г. Казарьян»[56].

5

Однако главной проблемой для партизанского и армейского руководства явилось появление в целом ряде крымскотатарских деревень организованных немцам вооруженных подразделений.[57] «В борьбе с партизанами, — свидетельствовал в 1945 г. Манштейн, — у нас было много помощников. В горах Яйла в Крыму есть… недоступные места, где скрывались партизаны. Но мы не могли до них добраться, так как у нас не было подготовленных для этого войск. Единственное, что мы могли предпринять, это попытаться заморить партизан голодом, не давая им возможности совершать налёты на татарские деревни и пополнять свои запасы продовольствия. С этой целью мы вооружили татар, чтобы с нашей точки зрения сделать их деревни надёжными. В этом нам помогали органы СД. Татары действовали вместе с нами при поисках складов продовольствия партизан. Мы были вынуждены так поступать, ибо у нас не было свободных немецких войск»[58]. А.А. Сермуль и Н.И. Дементьев утверждали, что с «самооборонцами» из числа крымских татар им пришлось столкнуться почти сразу же после начала партизанских действий, т.е. уже в ноябре 1941 г.

Отряды самообороны, или, как они официально именовались, «Отряды вспомогательной службы» начали формироваться согласно приказу начальника штаба 11-й армии «О самообороне населения против партизан». В приказе, в частности, определялось: «1. Борьба против партизан должна предусматривать уничтожение продовольственных складов и складов боеприпасов. В этих случаях партизаны будут вынуждены получать помощь в населённых пунктах, зачастую применяя силу. Население вынуждено будет обороняться, в том числе и с помощью немецких войск, находящихся в этих районах. В населённых пунктах, далеко расположенных от немецких войск, нужно организовать самооборону. 2. В борьбе с партизанами хорошо зарекомендовали себя татары и мусульмане, особенно в горах, сообщая о партизанах и помогая их выследить. Из этих слоёв населения необходимо привлекать людей для дальнейшего сотрудничества и особенно активного сопротивления партизанам в получении ими продовольствия»[59]. Формирование таких отрядов возлагалось на командование армейских корпусов и дивизий, служба в этих подразделениях считалась почётной и не оплачивалась, служащие в них носили гражданскую одежду или советскую военную форму без знаков различия и белую повязку с надписью «на службе германского вермахта» на рукаве. Командир и комиссар 3-го района Г. Северский и Никаноров в 1942 г. сообщали следующее: «С первых дней оккупации немецкими войсками Крыма резко оживили свою деятельность буржуазно-националистические и уголовные элементы, особенно в населённых пунктах с татарским населением… Эти лица принимали активное участие в организации добровольческих отрядов местной самообороны, в организации карательных отрядов для борьбы с партизанами. Особенно интенсивно эта работа проводилась в прилесных и горных районах Крыма. К концу декабря (1941 г. — Авт.) им удалось завербовать в эти группы, отряды до 14 тыс. чел. из татарского населения, главным образом из мужчин призывного возраста»[60]. Очевидно, что уже в 1941-м г. добровольческие подразделения стали серьезным фактором в действиях оккупантов против партизан. Наиболее активное содействие оккупантам в антипартизанской борьбе оказывали, как явствует из партизанских донесений, жители следующих деревень: в зоне 1-го района — Ворон, Ай-Серез, Шелен, Отузы, Кутлак, Суук-Су, Капсихор, Таракташ; в секторе деятельности отрядов 2-го района — Арпат, Коперликой, Соллар, Юхары-Баши, Султан-Сарай, Молбай, Казанлы, Камышлык, Кишлав, Куртлук, Баксан, Улу-Узень, Куру-Узень, Ускут, Ени-Сала; в 3-м и 4-м районах и зоне расположения центрального штаба — Коуш, Бешуй, Корбек, Стиля, Саблы, Биюк-Янкой, Терскунда, Узенбаш, Мангуш, Албат, Фоти-Сала, Дегерменкой и другие южнобережные сёла; в 5-м районе — … Кок-Козы, Алсу, Уппа, Ай-Тодор, сёла Байдарской долины. И это не исчерпывающий список деревень, где находились отряды самообороны. Конечно, не все они были чисто крымскотатарскими, например в Саблах и Мангуше крымских татар было сравнительно немного, но в большинстве из них татарское население преобладало.

Особенно досаждал партизанам отряд, который одним из первых был образован в дер. Коуш Куйбышевского района. Этот населённый пункт играл стратегическую роль, глубоко вклиниваясь в горно-лесную зону как раз на стыке 3-го и 4-го партизанских районов. Он оказался весьма удобным опорным пунктом для развертывания антипартизанских операций в лесах Госзаповедника, где до февраля 1942 г. располагался штаб Мокроусова. После первых же столкновений с партизанами немцы укрепили подходы к деревне земляными дотами и кое-где минировали подступы к ней. Первоначально коушский отряд насчитывал 80 человек, затем вырос до сотни, став основой для развёртывания в этом населенном пункте «роты татарской самообороны». Однако ещё до того, как коушский «гарнизон» получил регулярный статус, его ополченцы неоднократно обстреливали партизанские отряды вблизи своего населенного пункта. Так, 1 января 1942 г. они захватили и расстреляли партизанских разведчиков, 3 января организовали засаду, в которую попал 2-й симферопольский отряд Х. Чусси, потерявший в бою 7 человек убитыми, 8 ранеными и 8 пропавшими без вести[61]. Коуш также использовался как место для обучения нового пополнения добровольцев.

В январе 1942 г. командование 11-й армии провело реорганизацию подразделений «самообороны». Она была вызвана высадкой советских десантов под Керчью и Феодосией и связана с намерением использовать крымских татар в составе регулярных армейских частей. Порядок придания «вспомогательным подразделениям» регулярного характера всесторонне исследован О.В. Романько[62]. Согласно немецким документам, в январе 1942 г. в 203-х населённых пунктах и 5-ти лагерях военнопленных было набрано 9255 крым¬ских татар, из которых 8684 человека, признанных годными, были направлены в части вермахта, штурмующие Севастополь, и на Керченский фронт. Одновременно Айнзацгруппа «Д» создала 14 «татарских рот самообороны» в составе 1632 человек, на которые были возложены задачи активного поиска партизанских отрядов, осуществление карательных экспедиций и даже боевые действия против советского десанта в районе Судака. Эти подразделения создавались и действовали под непосредственным руководством СД. Роты дислоцировались следующим образом[63]:

№ роты	Место дислокации	штат
1-я татарская рота	г. Симферополь	100 чел.
2-я » » »	Биюк-Онлар	137 чел.
- 1-й взвод	Биюк-Янкой
- 2-й взвод	Битак
- 3-й взвод	Теркунди
3-я » » »	Бешуй	60 чел.
4-я » » »	Баксан	125 чел.
5-я » » »	Молбай	150 чел.
6-я » » »	Бий-Эли	175 чел.
- 1-й взвод	Бий-Эли
- 2-й взвод	Коперликой
- 3-й взвод	Кокташ
7-я » » »	Алушта	100 чел.
- 1-й взвод	Корбек
- 2-й взвод	» » »
- 3-й взвод	Демерджи
8-я » » »	г. Бахчисарай	85 чел.
9-я » » »	Коуш	100 чел.
10-я » » »	г. Ялта	175 чел.
11-я » » »	в Ялте, а после обучения передислоцируется
12-я » » »	Таракташ	100 чел.
13-я » » »	в Таракташе, после обучения передислоцируется	100 чел.
14-я » » »	г. Джанкой	50 чел.

В отличие от существовавших параллельно отрядов самообороны, «привязанных» к своим деревням, роты можно было использовать гораздо шире. Служащие «татарских рот» имели статус, равный статусу «военнослужащих Вермахта», носили немецкую военную форму, получали жалование и специальные земельные наделы. Несмотря на то, что крымские татары составляли основную часть военнослужащих этих подразделений и сами они официально назывались «татарскими», иногда в их создании принимали активное участие и нетатары. Так, известно, что созданием таких частей в Карасубазаре и окрестностях занимался некто Яблонский[64], активную роль в создании коушанского отряда играл бывший шахтёр бешуйских угольных копей Лазарев,[65] а евпаторийское подразделение создавал знаменитый впоследствии деятель РОА В. Мальцев. То обстоятельство, что организованные подразделения подобного рода не создавались из представителей каких-либо других национальностей Крыма, способствовало росту неприязни к крымскотатарскому населению в целом со стороны партизан.

Существенен вопрос о реальном количестве тех, кто помогал немцам с оружием в руках. Вопреки некоторым утверждениям количественный состав можно достаточно четко определить на основании немецких источников. Немецкий документ «Формирование татарских и кавказских воинских частей в пределах штаба 11-й армии», направленный в феврале 1942 г. в главное командование сухопутных сил и командующему тыловыми сухопутными войсками южных областей, сообщает о том, что в результате вербовки в распоряжение военного командования поступило всего около 10 000 добровольцев, кроме этого, «по данным татарского комитета, старосты деревень организовали еще около 4000 человек для борьбы с партизанами. Кроме того, наготове было около 5000 добровольцев для пополнения сформированных воин¬ских частей». Таким образом, автор документа делал вывод: «при численности населения около 200 000 человек татары выделили в распоряжение нашей армии около 20 000 человек. Если учесть, что около 10 000 человек были призваны в Красную Армию, то можно считать: все боеспособные татары полностью учтены»[66]. Таким образом, к февралю 1942 г. вооруженный контингент крымских татар состоял из тех, кто непосредственно находился в частях 11-й армии и ротах СД (10 316 человек), участников иррегулярных отрядов самообороны, числившихся «на службе германского вермахта» (около 4000 человек) и около 5000 резервистов, то есть всего несколько более 19 тыс. человек. При этом партизан в это время находилось в лесу чуть больше 3 тыс. человек.

С января 1942 г. партизанам противостояла по существу новая организованная сила, отчет в этом отдавали себе и сами партизаны. «Вооруженные татары куда опаснее немцев… и румын»,[67] — доносил на Большую землю командир 2-го района И.Г. Генов, хотя известные документы показывают, что партизаны, похоже, не делали различия между «самообороной» и регулярными «татарскими ротами», как правило, они всех называли «добровольцами» или «самооборонцами». Если в ноябре-декабре 1941 г. участие самооборонцев в боях с партизанами было эпизодиче¬ским, то, по крайней мере, со второй половины января по июль 1942 г. именно они становятся ключевой антипартизанской силой оккупационных властей, поскольку почти все боеспособные немецкие и даже румынские части были в этот период задействованы против Севастополя и на вновь образовавшемся на Керченском полуострове Крымском фронте. Кроме этого новые подразделения принимали участие в разгроме Судакского десанта и понесли при этом значительные потери — до 400 человек убитыми и ранеными. Партизанские донесения этого периода просто пестрят сведениями о боях, в которых самооборонцы принимают участие как наряду с немецкими и румынскими частями, так зачастую и самостоятельно.

Комиссар 3-го района Никаноров (апрель 1942 г.):

«Состав добровольцев-полицейских из татарского населения растёт и за последнее время особенно активизируется по борьбе с партизанами»;

Замнач. О.О. Попов (июнь 1942 г.):

«При каждом нападении немецких войск на партизанские отряды, как правило, татары принимают участие не только как проводники, но целыми группами по 60 — 100 человек, а в некоторых случаях сами татары производят нападения на партизанские отряды»;

Начштаба партизанского движения Крыма Сметанин (июль 1942 г.):

«Как правило, добровольцы, преимущественно татары, немцами используются против партизан, причём их посылают вперёд, а сами двигаются сзади… Вообще же татары-добровольцы активно борются против партизан и жестоко с ними расправляются, если захватывают их в плен»[68].

Еще одной ключевой миссией «самообороны» становится расправа над немногочисленными селениями, поддерживавшими партизан. Зимой и весной 1942 г. самооборонцы принимали активное участие в карательных экспедициях против таких сёл, а часто действовали самостоятельно. Согласно докладу командования 2-го района (Н. Селихов, Бускадзе): «Некоторые населённые пункты, как Айлянма, Чермалык, (где) население оставалось верным советской власти, татарами были сожжены, а часть жителей, включая детей, — были расстреляны»[69]. То же самое происходило и в лесах Госзаповедника, где партизан поддерживали посёлок шахтёров Бешуйских угольных копей Чаир и греческая деревня Лаки. Здесь в обоих случаях отличился отряд самооборонцев д. Коуш, на основе которого в январе 1942 г. была сформирована 9-я «татарская рота»: «Когда татары села Коуш, — доносил замначальника особого отдела центрального штаба Попов, — узнали о связи жителей пос. Чаир с партизанами, то они вместе с немцами пришли в посёлок, сожгли все жилые и нежилые постройки, разграбили всё имущество, а мужчин 18 человек и одного ребёнка в возрасте 3-х лет расстреляли…»[70]. Здесь проявился характерный для самооборонцев «почерк» в расправах с захваченным противником — сожжение. В одном из домов Чаира на излечении находились два тяжелораненых партизана красноармейского отряда, которых каратели запретили выносить, и они погибли в огне. Согласно воспоминаниям очевидцев, особую роль в трагедии Чаира сыграл коушский коллаборационист Смаил Ягъя[71]. Вскоре настал черед деревни Лаки. Это село, населённое преимущественно греками, активно помогало бахчисарайскому партизанскому отряду, которым командовал М. Македонский — тоже грек. В значительной степени именно благодаря этой помощи бахчисарайский отряд имел наименьшие потери от голода и сохранял высокую боеспособность. 24 марта 1942 г. в село явились коушанские добровольцы и немцы, которые, согласно записи в дневнике Бахчисарайского партизанского отряда: «сожгли дотла всю деревню, разрушили школу, клуб, здание сельсовета, магазин, жилые постройки колхозников и даже церковь, а 16 женщин, стариков и детей, в том числе Елену Гавалло с её 8-месячным ребёнком, расстреляли. Трупы расстрелянных бросили в один из погребов, облили бензином и сожгли»[72]. Таким образом, к весне 1942 г., благодаря активной помощи вооруженных коллаборационистов, небольшая местная база партизанских отрядов была полностью подорвана.

Доброволец

Командование 11-й армии довольно высоко оценивало подобного рода услуги. Так, в «Положении штаба по борьбе с партизанами об организации операций против партизан в Крыму» (31.01.42 г.) отмечалось, что «татарские стрелковые роты» «показали себя неустрашимыми и умелыми борцами против партизан[73]». Другой немецкий документ свидетельствует: «Немецкие воспитатели говорят, что татары очень горды тем, что им доверяется такая служба… Они гордятся тем, что носят немецкую форму…[74]». Успехи крымскотатарских подразделений отметил и лично фюрер. Выступая 24 мая 1942 г. в рейхстаге, Гитлер в своей речи заявил, что «в частях германской армии, наряду с литовскими, латышскими, эстонскими и украинскими легионами, принимают участие в боях с большевиками также татарские вспомогательные войска… Крымские татары всегда отличались своей военной доблестью и готовностью сражаться. Однако при большевистском господстве им нельзя было проявить этих качеств… Вполне понятно, что они плечом к плечу стоят с солдатами германской армии в борьбе против большевизма[75]». Вскоре крымскотатарские подразделения подверглись новой реорганизации, призванной повысить их боеспособность.

Как пишет О. Романько, еще в начале 1942 г. на территории рейхскомиссариата немецкие военные власти начали организовывать из местного населения вспомогательные полицейские батальоны «Schuma». В июле 1942 г. после полного установления немецкого господства в Крыму было решено создать такие батальоны и здесь на основе существовавших рот. Батальоны задумывались как оперативные подразделения для борьбы с партизанами, в отличие от рот самообороны, более мобильные и мощные. К ноябрю 1942 г. было создано 8 батальонов, которые расквартировали в следующих населённых пунктах: №147 и №154 — в Симферополе, №148 — в Карасубазаре, №149 — в Бахчисарае, №150 — в Ялте, №151 — в Алуште, №152 — в Джанкое, №153 — в Феодосии. Имеются сведения о том, что несколько позже было сформировано еще два батальона. Эти боевые единицы имели штатную численность 501 человек, их военнослужащие носили немецкую форму, были вооружены немецким оружием, имели лёгкие и тяжелые пулемёты и миномёты. За каждым батальоном был закреплен свой «сектор ответственности» в горно-лесной зоне Крыма. Эти подразделения также активно действовали против партизан во второй половине 1942—1943 гг. С лета 1943 г. в связи с изменением ситуации на советско-германском фронте после Сталинграда и Курска, а также в результате деятельности Крымского штаба партизанского движения по разложению коллаборационистских воинских формирований часть военнослужащих этих батальонов стала переходить к партизанам.

6

Говоря об участии представителей крымскотатарского населения в коллаборационистских акциях, было бы несправедливым не осветить вопрос о тех жертвах, которые понесли крымские татары, остававшиеся в партизанских отрядах и помогавшие партизанам. К великому сожалению, имена этих героев до недавнего времени были преданы забвению. А между тем среди крымских татар были и те, кто не поддался немецкой пропаганде и до конца выполнил свой долг перед Родиной. Их подвиг тем более значителен, что они, оказавшись в меньшинстве, испытывали враждебность со стороны соплеменников и подозрительность со стороны товарищей. Сегодня невозможно точно сказать, какое количество крымских татар оставалось в партизанских отрядах весной и летом 1942 г., речь может идти, вероятно, о нескольких десятках человек. Более точно нам известны потери. В боях 1941—42 гг. погибли, умерли от ран и голода, а также пропали без вести, согласно данным Книги Памяти Республики Крым, — 113 крымских татар-партизан (всего за весь период боевых действий из 3484 погибших и пропавших без вести партизан значится 211 крымских татар[76]), в том числе бывший командир Судакского отряда Э. Юсуфов, командир 5-го Красноармейского отряда А. Аединов, командир Сейтлерского отряда Мухамедьяров. Вероятнее всего, это не исчерпывающие данные, например, среди имён погибших нет командира Балаклавского отряда Г. Газиева, убитого в бою в начале1942 г. Какое-то количество бойцов — крымских татар было послано в 1942 г. «на оседание» в населённых пунктах для ведения подпольной работы — среди них был и погибший в 1943 г. руководитель подпольной организации в Симферополе Абдулла Дагджи. Часть партизан из крымских татар была вывезена на Большую землю (в частности, Б. Османов). Всего из 262 партизан, представлявших партизанские силы Крыма к лету 1943 г., в составе отрядов 1-го и 2-го секторов было 6 крымских татар: Н. Белялов, М. Молочников, С. Кадыев, К. Муратов, А. Аширов и прилетевший осенью 1942 г. Р. Мустафаев. (Состав партизан 1-го и 2-го сектора к 1 июня 1943 г.: 262 партизана, по национальности: русских — 146, украинцев — 67, белорусов — 6, казахов — 2, латышей — 1, узбеков — 3, таджиков — 1, татар — 6, испанцев — 2[77]).

Несмотря на широкое распространение пронемецких настроений в крымскотатарской среде, какое-то количество крымских татар их не разделяло и продолжало сотрудничать с партизанами. Согласно данным, сообщенным комиссаром Судакского отряда А. Османовым: «Хорошо помогали нам в связи с деревнями и городом 68-летний старик Смаил Баяк из дер. Суук-Су, которого немцы и румыны несколько раз избили за подозрение в связи с партизанами. Асан Белял из дер. Ай-Серез, Джанай Усеин, бывший счетовод колхоза им. Молотова дер. Кутлак и др. Через этих товарищей мы получали данные о наличии в деревнях немецких войск, движении немецкой армии и настроении солдат и офицеров. Также узнавали настроение населения. Через этих же товарищей… мы получали продукты и фрукты»[78]. Некоторые из этих людей поплатились за связь с партизанами жизнью. Оккупационными спецслужбами были расстреляны А. Белял (Ай-Серес), А. Асанов (Отузы), А. Меджитов (Козы)[79]. Хотя в условиях немецкой пропаганды и террора активно помогать партизанам отваживались лишь отдельные люди и немногочисленные группы, всё же в некоторых случаях партизаны встречали лояльное отношение к себе со стороны населения целых деревень, в том числе и с крымскотатарским населением. Больше всего их было в зоне действий партизанских отрядов второго района. Лояльное отношение к партизанам отмечалось, по крайней мере, весной 1942 г. в сёлах: Айлянма, Чермалык, Пролом, Алач, Карачёль, Аблеш, Кокташ, где значительную, а иногда и большую часть населения составляли крымские татары, и возможно в некоторых других населённых пунктах. Командир четвёртого объединённого района И. Вергасов сообщал о том, что к весне 1942 г. в зоне деятельности его отрядов: «…остались полностью наши сёла: Чаир, Лаки, Керменчик, которые помогали партизанам[80]», из них в последнем проживало много крымских татар. На стыке 4-го и 5-го районов оказывали содействие партизанам жители крымскотатарской деревни Маркур, которые создали подпольную группу. «Больше полгода, — сообщал Б. Османов, — дер. Маркур продолжала давать нам ценные сведения о противнике и бесплатно снабжала весь отряд табаком. Вооруженных добровольцев в деревне не было»[81].

Согласно донесения Э. Юсуфова: «хорошее отношение к партизанам и десанту (Судакскому. — Авт.) можно было заметить со стороны населения дер. Козы, которая является и поныне (донесение датировано 2 ноября 1942 г. — Авт.) нейтральной»[82]. Впоследствии, в 1943 г. количество таких деревень увеличилось, что дало основание германскому военному командованию осенью и зимой 1943—44 гг. произвести отселение их жителей за пределы горно-лесной зоны, а деревни сжечь. Любопытно, что в ряде случаев, между партизанами и местным татарским населением имели место случаи довольно интенсивных «товарно-денежных» отношений. В своём донесении «Некоторые итоги за период боевой деятельности первого района» его тогдашний командир И. Чуб сообщает, что во время скрытной днёвки в районе Судака отрядов этого района при попытке эвакуации в сентябре 1942 г. имел место следующий случай: «вблизи нашего расположения оказалось стадо барашек, но так как у нас общий закон — не трогать барашек населения, мы решили послать ответственных товарищей из отрядов к чабанам купить у них барашек за деньги. Во главе ответственных товарищей пошел уполномоченный особого отдела Валиулин, который договорился с чабанами, что они отпустят несколько барашек за деньги и за некоторые ценности. Им дали часы, много немецких и румынских денег, за что взяли несколько штук барашек, разделили по отрядам и здесь же отряды крепко подкрепились».

Иногда сочувственное отношение к партизанам можно было встретить даже в среде «добровольцев». Так, комиссар Бахчисарайского отряда Черный сообщал о том, что двое из завербованных в «дружину самообороны» жителей села Биюк-Озенбаш — бывший секретарь сельсовета Эдем и бригадир табаководов Ибраим — «…взяв оружие, всё же оставались нам верными»[83]. Они предупреждали партизан о готовящихся нападениях и делились с ними продуктами. В 1941—42 гг. такие случаи были единичными, однако то обстоятельство, что со второй половины 1943 г. некоторая часть «добровольцев» начала переходить к партизанам, говорит о том, что далеко не все участники этих формирований были «идейными борцами с большевизмом».

7

Оккупационные власти проводили довольно умелую политику стравливания местного татарского населения и партизан. Использование населения для растаскивания баз должно было спровоцировать партизан на проведение репрессивных действий, а последние привести к созданию и вооружению отрядов самообороны. В этом же направлении работала и немецкая пропаганда, главной задачей которой было вызвать страх местного татарского населения перед партизанами. В целом до лета 1943 г. немцам удавалось выполнять поставленную задачу. Население было убеждено, что партизаны являются смертельными врагами крымских татар. Насколько сами партизаны «помогали» немцам создавать такую картину? Другими словами, насколько действия партизан провоцировали такое отношение к ним со стороны местного населения? Некоторые работы, выходящие из-под пера крымскотатарских публицистов, рисуют картину едва ли не террора со стороны партизан по отношению к татарскому населению, который, якобы, и толкал крымских татар к сотрудничеству с оккупантами[84]. Знакомство с документами говорит, что это было далеко не так. Конечно, партизанская война — вещь специфическая, это жестокая война «без правил», в которой часто страдает местное население. Но здесь следует различать: случаи спонтанной жестокости, вызванные обстоятельствами; проявления неорганизованного массового насилия и, например, планомерное осуществление репрессивных акций против «враждебно настроенного населения» по приказу командования. Анализируя ситуацию в Крыму, можно сказать, что здесь наиболее многочисленны факты первого, но не второго и тем более третьего типа. Вообще, говоря о партизанском движении в период Великой Отечественной войны, следует помнить, что партизаны этого периода вовсе не походили на вольные ватаги «повстанцев» времён Гражданской войны. Дисциплина в партизанских отрядах поддерживалась не хуже, чем в регулярной армии, а иногда и более суровыми мерами. Партизанское движение создавалось при непосредственном участии органов НКВД, как правило, в каждом отряде численностью даже меньше роты находился «особист», одной из задач которого был контроль за поведением каждого партизана, это если и не исключало проявлений «вольного разбойничества», то ограничивало его. Весьма характерный факт — за военные преступления только в отрядах 3-го района за 1942 г. было расстреляно 62 человека[85]. Н. Луговой — комиссар Зуйского отряда, а затем всех партизанских сил Крыма — в своих недавно вышедших мемуарах, основанных на документах и дневниковых записях периода войны, рассказывает историю командиров групп Зуйского отряда Мизько и Мозгова, расстрелявших в феврале 1942 г. семью старосты с. Фриденталь Гриня (включая двух детей). Когда об этом стало известно Мокроусову, он отдал приказ о немедленном расстреле партизан за самоуправство и нарушение законности. Этот приказ лишь в последний момент не был приведён в исполнение (засчитан условным), поскольку обвиняемым удалось доказать, что семья Гриня знала членов семей партизан отряда и угрожала их выдачей немцам[86]. Это говорит о том, что даже по отношению к семьям активных коллаборационистов неконтролируемое насилие не поощрялось.

Знак отличия «За борьбу с партизанами»

С самого начала боевых действий вопрос отношений с местным населением был жестко определён п. 13 первого же приказа Мокроусова: «С населением районов установить самые тесные и дружеские отношения, не допускать грубостей и всякого рода реквизиций, за взятые у населения продукты, скот и имущество — выплачивать его стоимость. Всячески помогать населению и оказывать ему посильную помощь»[87]. Другого было бы трудно ожидать, ибо партизаны могли действовать только за счет поддержки местного населения. Документы позволяют реконструировать последовательность разворачивания конфликта: разгром парти¬занских баз оккупантами при активном участии местного населения, порожденный им голод в отрядах, вызванное голодом дезертирство, сопровождаемое предательством, толкали партизан на ответные реквизиции и другие недружественные местному татарскому населению действия, последние же приводили к росту добровольческих карательных подразделений. Именно такую картину рисует командир 3-го района Г.Л. Северский в своей Докладной записке в обком ВКП(б): «В середине января кончились запасы продовольствия на партизанских базах. Все попытки по установлению связи с населением и организации приобретения продовольствия в населенных пунктах результатов не давали. Командование было вынуждено стать на путь насильственного изъятия скота и продовольствия у враждебно относящегося к нам населения. Немецкое командование не замедлило использовать и этот факт в своей агитации, дабы усилить активность отрядов местной самообороны»[88]. Нападения на татарские сёла объяснялись партизанами большей частью как «акты возмездия» и преследовали цель «отобрать отобранное», т.е. вернуть захваченное с баз или компенсировать это захватом скотины и продуктов[89], и здесь трудно было рассчитывать на какую-то разборчивость. Безусловно, партизаны не особенно выясняли, кто прав, а кто виноват. Этот факт в 1942 г. признал в своём рапорте командир 4-го района И. Вергасов, который сообщал, что изъятие скота производилось кое-где без разбора, а при конфискации продовольствия «забранного с наших баз… иногда допускались ошибки»[90]. Однако следует учесть, что так называемые «продоперации» были жестами отчаяния, они осуществлялись часто просто пухнувшими от голода людьми и большей частью не приводили к положительным результатам. Именно в «продоперациях», т.е. нападениях на сёла, обозы с продуктами, а то и просто в походах на заброшенные колхозные поля для того, чтобы накопать мёрзлой картошки, гибло наибольшее количество людей, слабо боеспособных, измученных голодом. Красноречивую картину продопераций нарисовал в своем полном отчаяния и гнева письме Крымскому обкому назначенный взамен Мартынова комиссар партизан Крыма Н. Луговой, говоря о второй вспышке голода в июле-августе 1942 г.: «Немцы предприняли контрмеры: у всех крестьян прилесных деревень забрали скот и угнали подальше от леса, а деревни укрепили специальными гарнизонами — полицейскими татарскими отрядами, которые, устраивая засады против партизан, вынудили нас даже яблоки в общинных садах брать с боем… В боях за продовольствие в течение этих двух месяцев мы потеряли своих людей больше, чем в июльских боях с карательной экспедицией, имели гибель партизан и от голода (а сколько потеряли мы в главном — в боевой работе, ибо потеряли боеспособность, да воевали за яблоки и картофель!)[91]». Об одной из таких продопераций рассказал бывший боец 3-го симферопольского отряда А.А. Сермуль: «Как-то еще в голодное время партизаны муковнинского отряда выходили на продоперацию на заброшенное колхозное поле, копали оставшуюся там картошку. Однажды нарвались на засаду — всех добровольцы перебили, а одного тяжело раненого привезли, точнее волоком за лошадью притащили, и бросили на площади у сельсовета — для опознания. Он лежит, стонет, пить просит. Так вот (местный) полицай подошел и на глазах у всех помочился ему в рот…» (этого сабловского полицая, судя по всему не крымского татарина, партизаны судили и повесили в 1943 г.)[92]. Большая часть «продопераций» против деревень заканчивалась для партизан только дополнительными жертвами, так что вряд ли они наносили какой-либо серьёзный ущерб крымскотатар¬скому населению, хотя и способствовали росту неприязни к партизанам.

Говоря о «насилии партизан» по отношению к местному населению, следует учитывать и то, что для разжигания вражды между населением и партизанами немцы прибегали к масштабным провокациям. Как утверждал А.А. Сермуль тайной полевой полицией (ГФП) были созданы лжепартизанские отряды, задачей которых было производить нападения на деревни под видом партизан[93]. По свидетельству И.Г. Генова, летом 1942 г. такие нападения были совершены на деревни Пролом, Алач, Карачёль, Аблеш и Кокташ, население которых хорошо относилось к партизанам. Эти действия были разоблачены, т.к. одним из «партизан» в виде доказательства был оставлен обрез, которым партизаны не могли быть в то время вооружены[94].

Много шума еще в 1941—42 гг. наделало якобы имевшее место распоряжение Мокроусова о расстреле всех появляющихся в лесу татар. Р. Музафаров приводит следующие слова бывшего командира севастопольского отряда М. Зинченко: «Это было приблизительно в последних числах 1941 или в начале 1942 г., и это было распоряжение Мокроусова. Всех шатающихся в лесу татар — расстреливать, таков был приказ. Я лично читал этот приказ и выполнял его. Может быть он (местный житель. — А.М. ) просто шел в лес, а мы их ловили и расстреливали»[95]. Этот «приказ» Мокроусова фигурирует едва ли не во всех посвященных его критике сюжетах в литературе, однако история с ним выглядит весьма сомнительной. Ничего подобного в документах штаба Мокроусова не обнаружено. Работник ОО НКВД Крыма Харченко сообщает в своей докладной записке, что такой приказ был, но относился он не к татарам, а… к военнослужащим Красной Армии. Якобы в декабре 1941 г. связной 2-го района Гаркавенко передал «словесное приказание Мокроусова командованиям отрядов: «Всех шатающихся в лесу военных группами и в одиночку — пристреливать»[96]. Излишне говорить, что если бы это нашло подтверждение, Мокроусову по возвращении на Большую землю не сносить головы, учитывая отношение к нему маршала Будённого и наличие многочисленных и влиятельных врагов, однако все дело ограничилось «почетной ссылкой», значит, в действительности такого приказа не существовало. Не так ли обстояло дело и с приказом о «шатающихся по лесу татарах»? На заседании бюро обкома в октябре 1942 г., расследовавшего деятельность Мокроусова, об этом «приказе» не упоминалось, хотя другие «ошибки» командующего стали предметом тщательного рассмотрения. Нет ничего о существовании этого «приказа» и в тексте постановления по «татарскому вопросу» (в нем просто говорится, что «всех попавших в лес граждан — расстреливали»). Конечно, нельзя исключить, что Мокроусов и, возможно, командиры районов и отдельных отрядов в конкретных случаях отдавали подобного рода распоряжения (очевидно, читателю понятно, что боевой приказ и устное распоряжение — это разные вещи) относительно появлявшихся в лесу местных жителей, в том числе татар, среди которых очень часто попадались и вражеские разведчики и проводники.[97] Однако очевидно, что целенаправленной установки на уничтожение «всех подозрительных» все же не было. Известно, что, несмотря на блокаду леса оккупантами, в 1941—42 гг. достаточно долгое время функционировали лесные дороги через партизанский район, по которым местное, прежде всего крымскотатарское население осуществляло передвижение и обмен: из района Ялта-Симеиз через Ай-Петри на Коккозы; из района Кучук-Узень через Караби-яйлу на Баксан и из района Ворон-Арпат-Капсихор на Орталан[98]. В лесу довольно часто появлялись «посторонние», и даже тот факт, что группа того же М. Зинченко отобрала продукты у каких-то татар в лесу, свидетельствует о том, что свободное перемещение по лесным дорогам всё же существовало, а значит, чего-то даже отдаленно напоминающего организованный террор партизан против местного татарского населения в действительности не было. То же следует сказать и о просьбах партизанского руководства «стереть с лица земли» татарские сёла, служившие базами для отрядов самообороны.

В 1957 г. М. Селимов и Р. Мустафаев свидетельствовали: Мокроусов и Мартынов, «чтобы скрыть свою личную беспомощность в борьбе с оккупантами и свалить грехи на местных жителей», якобы неоднократно обращались к командованию с просьбой выслать боевые самолёты для бомбардировки «мирных татарских сёл… Одновременно они давали приказы по партизанским отрядам сжечь и стереть с лица земли татарские деревни и уничтожать их ни в чём не повинных жителей»[99]. Здесь мы легко можем оказаться в плену неправильного понимания экстремальной фронтовой лексики. Действительно, начальник особого отдела Попов (а не Мокроусов) в сердцах однажды (а возможно и не один раз) сообщил на Большую землю, что «для того, чтобы облегчить борьбу партизан 3-го и 4-го районов, необходимо стереть с лица земли следующие населенные пункты татар: 1. Село Коуш — штаб формирования татар; 2. Село Бешуй — где всегда производится концентрация немецких войск для нападения на партизанские отряды; 3. Село Корбек — штаб формирования татарских отрядов». Это мотивировалось тем, что: «своими силами партизаны уничтожить эти населенные пункты не могут, так как… они сильно укреплены»[100], однако, как мы видим, здесь речь идет совсем не об уничтожении мирного населения деревень, а о ликвидации баз карателей. В партизанских радиограммах всегда имеются в виду именно войска: «Настоятельно просим, — радировал в феврале 1942 г. Генов, — бомбить скопления войск противника в Шелене, Арпате, Ускуте, а также на восточном склоне занимаемой нами высоты»[101]. «22.2. 42, — сообщает Генову Мокроусов, — в Улу-Узень прибыло 300 румын и 100 татар-добровольцев, которых румыны обмундировывают. В связи с предполагаемой выброской грузов есть опасение выхода румын на яйлу и р-н Тырке. Желательно было бы в день выброски грузов разбомбить Улу-Узень…»[102]. При этом следует учитывать, что реально партизанам не приходилось рассчитывать на помощь боевой авиации, которой на юге было крайне мало[103]. Насколько нам известно, в 1941—1942 гг. авиация задействовалась очень редко и только против войск (включавших, между прочим, и крымскотатарских добровольцев) и их опорных баз. Возможно, и в это время и впоследствии, в 1943 и 1944 гг., под бомбежки и попадало мирное население некоторых татарских населённых пунктов, как это случалось и в других местах Крыма, но само население не могло быть собственно объектом бомбометания, для которого у военной авиации были несравнимо более приоритетные цели. Что касается немецкой авиации, то именно она неоднократно бомбила населённые пункты, занятые зимой — весной 1942 г. партизанами в зоне 2-го района, и её задачей было именно уничтожение населения и разрушение жилищ, где могли укрыться партизаны.

Нет никаких оснований утверждать, что объектом враждебности со стороны партизан когда-либо становилось мирное население как таковое (даже нелояльно настроенное). Следует учесть, что в январе 1942 г. партизаны, в частности 2-го района, неодократно захватывали деревни, в том числе и те, где были предатели, старосты, полицейские и даже стояли подразделения самообороны, однако ни в немецких, ни в партизанских документах мы не находим сведений об осуществлении каких-либо более или менее масштабных репрессий против населения, в том числе против семей старост, полицейских и т. д. (хотя, конечно, изобличенные в сотрудничестве жители расстреливались, причем без «вхождения в обстоятельства», при этом за период боевых действий всего было уничтожено до 400 человек «активных предателей»), а вот факты таких репрессий со стороны оккупантов и добровольцев после оттеснения партизан — весьма многочисленны.

Вообще сегодня, спустя более полувека после тех событий, очень легко рассуждать об ошибках или недостаточном джентльменстве партизан. Интересно, как бы повели себя сегодняшние критики в условиях, аналогичных тем, в которых оказались партизаны Крыма — окруженные регулярными во много раз превосходящими по численности и мощи частями противника, лишенные продовольствия и в окружении, скажем так, «несколько недружественного населения». Тем не менее ситуация вовсе не обстояла таким образом, что, столкнувшись с враждебностью населения, партизаны отвечали только огнем на огонь. Даже в тяжелейших условиях 1942 г. руководство отрядами предпринимало попытки наладить агитационную работу среди местного населения и убедить его, по крайней мере, не выступать активно против партизан. Об этом свидетельствуют как партизанские, так и немецкие документы[104].

Партизанское руководство выпускало листовки, публиковало в газете «Партизан Крыма» обращения к крымским татарам, которые затем распространялись в деревнях. На действовавшие лесные дороги отправлялись партизанские агитаторы — крымские татары, которые вели пропаганду среди проходивших крестьян и т. д. Другое дело, что этих усилий было крайне недостаточно, и это обстоятельство признавалось самим партизанским командованием, у которого не было в тот момент реальных возможностей для наращивания пропаганды.

8

Как же в действительности непосредственное руководство партизанским движением оценивало проблему враждебного отношения к себе со стороны определённой части крымскотатарского населения? В послевоенной полемической крымскотатарской публицистике утвердилось представление, которое достаточно активно тиражируется сегодня средствами массовой информации, о том, что руководители крымского центра — Мокроусов и Мартынов — «пытались переложить ответственность за неудачи на плечи крымских татар». Обращение к документам ясно показывает, что ничего похожего на сознательное нагнетание татарофобии и стремления «свалить всю вину на татар», как об этом пишут некоторые публицисты, в донесениях, которые направляли Мокроусов и Мартынов в центр, нет. Напротив, на начальном этапе партизанской борьбы, до марта 1942 г., мы можем говорить, скорее, о недооценке командующим и его комиссаром «татарского фактора», чем о преувеличении его роли. В своем первом донесении о результатах деятельности партизан в ноябре 1941 г. (составлено в декабре 1941 г.) Мокроусов и Мартынов ничего не сообщают о поведении крымских татар: «Нами расстреляны как предатели, — сообщают они, — служившие проводниками у немцев: Анохин, инженер Бешуй-Копи, Налимский, житель деревни Саблы и секретарь Бешуйского сельсовета…»[105]. Здесь же сообщается о создании в Симферополе большой «группы содействия гестапо из числа разложившихся элементов, раскулаченных и других бывших людей»[106], но не говорится ни слова о крымских татарах.

Во втором отчете («Докладная записка за период с 1 ноября по 1 января 1942 г.) о двух месяцах боевых действий (от 8 января 1942 г.) Мокроусов и Мартынов уже отмечают появившуюся проблему, однако еще весьма осторожно. Сообщив о состоянии партизанских отрядов и о боевых действиях и потерях, руководство п. д. сообщает, что «гестапо создаёт в населенных пунктах вооруженные отряды из б (ывшего) кулацкого, уголовного элемента, а также и дезертиров с целью борьбы против партизан. Такие отряды носят название народная милиция. Такие отряды созданы в населённых пунктах Коуш, Корбек, Улу-Узень и других пунктах»[107]. Далее сообщается, что наибольшую активность проявил коушанский отряд. Мокроусову и Мартынову было, конечно, хорошо известно, что этот отряд состоит практически целиком из крымских татар, однако, судя по тексту донесения, они старательно избегают выставлять в нём «национальный момент» и давать какие-либо оценки, это стремление просто бросается в глаза при чтении донесения. Так, они ничего не говорят об отношении к партизанам в татарских деревнях, но сообщают, что «в последнее время заметно выросли симпатии к партизанам не татарских населенных пунктов (выделено нами. — Авт.)». Мокроусов сообщает, что дезертирство из отрядов достигло 40%, но не уточняет национальный состав дезертиров. Лишь в конце донесения он возвращается к татарской теме: «По имеющимся данным в населенных татарских пунктах находится большое количество дезертиров из частей Красной Армии, как, например, из деревни Коуш было призвано 130 человек татар, а не вернулось в село только 8 человек, в дер. Бешуй было призвано 98 человек, а не вернулось 6 человек, аналогичное положение в других населенных татарских пунктах»[108], но это сообщается вне всякой связи с информацией о добровольческих подразделениях. Ситуация с крымскими татарами явилась полной неожиданностью для командования партизанскими силами. Мокроусов предвидел даже то, что столкнется с проблемой подчинения себе, отбившихся от своих частей отступающих военных, но не то, что ему предстоит воевать с местными татарами.

Лишь в мартовском донесении в центр («Краткий отчётный доклад о деятельности партизанских отрядов Крыма с 1.11.41 по 21.03.1942 г.») крымское руководство уже по-настоящему бьет тревогу: «В подавляющей своей массе татарское население в предгорных, горных селениях настроено профашистски, из числа жителей которых гестапо создало отряды добровольцев, используемые в настоящее время для борьбы с партизанами, а в дальнейшем не исключена возможность и против Красной Армии»[109]. Далее характеризуется отношение к партизанам различных этнических групп Крыма, причем сообщается, что «татарское население степных районов, русские и греки с нетерпением ждут прихода Красной Армии, помогают партизанам. Болгары занимают выжидательную позицию»,[110] и делается вывод о том, что «деятельность партизанских отрядов осложняется необходимостью вооруженной борьбы на два фронта: против фашистских оккупантов, с одной стороны, и против вооруженных банд горно-лесных татарских селений». Таким образом, первоначально командование как бы не замечало проблему, затем, не зная как ее оценить, говорило о ней неопределенно и, наконец, назвало положение таким, как оно представлялось уже большинству партизан. При этом Мокроусов и Мартынов старались, насколько это было возможным, сохранять, как бы мы теперь сказали, политкорректность: в докладной записке от 2 июля 1942 г., указав, что немцы комплектуют штат старост и полицейских из «бывших кулаков, татар и другого антисоветского элемента»[111], оба партизанских руководителя всё же посчитали своим долгом отметить, что: «враг опирается только на местные фашистские банды. Всё остальное население Крыма, составляющее абсолютное большинство…, с ненавистью относится к оккупантам…[112]», зачисляя тем самым в антифашистски настроенное население и большинство татар.

Более того, в обширной докладной записке от 23 июля 1942 г., т.е. написанной уже после отзыва Мокроусова и Мартынова, когда, казалось бы, эти руководители, следуя логике их современных критиков, должны были перекладывать всю вину на татар, мы не находим ничего подобного оправданиям. В документе присутствуют только три небольших фрагмента, касающиеся татарского вопроса: это цитированные уже цифры дезертиров, объяснение трудностей добывания продовольствия партизанами тем, что партизаны располагались «… в окружении татарских сел, а татарское население враждебно относилось к партизанам и вооружено немцами» и одно указание на татарское население горных районов, которое «с первых дней занятия Крыма фашистами пошло в подавляющей массе своей за фашистами, что исключало возможность вести нам работу, кроме агентурной»[113].

Румынский солдат

Анализ последнего донесения не позволяет упрекать Мокроусова в попытке возложить какую-либо вину специально на крымских татар, он, как и в мартовском донесении, говорит лишь о населении горной зоны и подчеркивает, что в степи настроения другие. Любопытно, что в своих донесениях Мокроусов не сообщает о существовании местного националистического центра и вообще не говорит о том, что происходит в крымскотатарской среде, хотя разведывательная информация о широкой деятельности немцев по созданию мусульманских комитетов уже была. Донесения Мокроусова и Мартынова были не единственным источником информации, которым пользовался обком и командование Крымского, а затем Северокавказского фронтов, информация шла и по линии военной разведки, и по линии НКВД. При этом зачастую эта информация, во всяком случае по «татарскому вопросу», носила и более обстоятельный и более жесткий характер, по сравнению с чем донесения Мокроусова можно считать образцом сдержанности.

Сдержанность в оценке «крымскотатарского фактора» можно объяснить тем, что в переписке Мокроусов имел дело с обкомом ВКП(б) Крымской АССР, состоявшим в значительной степени из крымских татар, и знал, что будет неправильно понят, если станет выдвигать татарский вопрос как ключевой (это, однако, впоследствии ему не помогло), но, судя по всему, «татарский фактор» при всей его сложности не казался чем-то фатальным и ему самому. Как же тогда быть с попытками Мокроусова «оправдаться», переложить ответственность за неудачи? Всё обстоит достаточно просто. Мокроусову и не в чем было оправдываться, потому что до падения Севастополя о неудачах партизанского движения в Крыму не говорилось. В тяжелейших условиях и несмотря на жертвы, партизаны действовали достаточно эффективно. Именно об этом свидетельствуют признания Манштейна, который всегда отдавал должное своим врагам. «Всё время, что я был в Крыму (до августа 1942 года), мы не могли справиться с опасностью со стороны партизан»[114].

Советский самолет

Советское командование также высоко оценивало деятельность партизан и командования партизанскими силами, о чем свидетельствует письмо Военного совета Крымского фронта, подписанное маршалом Буденным от 3 мая 1942 г., а также радиограмма Мехлиса, направленная в лес 1 мая. В апреле 1942 г. Мокроусову было присвоено звание полковника. Даже после отзыва, в начале июля 1942 г., из Крыма по приказу командования Северо-Кавказским фронтом Мокроусову не предъявлялись какие-либо обвинения (об обвинениях маршала Будённого в свой адрес он узнал только в декабре 1942 г.), так что оправдываться, тем более «сваливая ответственность на татар», у него не было необходимости.

Вообще из донесений Мокроусова в центр, равно как и из его приказов, никак не вырисовывается образ татарофоба, который создают некоторые авторы, находящиеся в плену собственных сомнительных концепций. Наверное, лучше всего отношение к «татарскому вопросу» выражает записка Мокроусова, направленная в декабре 1941 г. И.Г. Генову, сообщавшая о трудностях установления контакта с татарским населением.

«Боюсь, что у Вас, — писал Мокроусов, — сложилось неправильное понятие о настроении татарского населения. Отсюда исходит пробел вашей работы, заключающейся в ненахождении связи с татарскими отрядами[115] Алуштинского и Судакского районов. Прошу учесть это, памятуя о том, что татарское население в подавляющей массе своей есть и будет советским. А для того, чтобы ускорить активизацию татарского населения в нашу пользу, военкому Попову нужно уделить максимум внимания на политработу среди татарского населения, при этом вы должны беспощадно расправляться с бывшими кулаками, муллами, разложившимися и особенно должны относиться осторожно к рядовой массе даже при условии, если в среде таковой оказались элементы, которые временно пошли за предателями родины, не осознав…»[116].

Трудно сказать, в какой мере текст этой записки отражал действительное отношение Мокроусова к сложившейся в крымскотатарской среде ситуации, однако он свидетельствует, по крайней мере, о том, что, пусть из тактических соображений, но Мокроусов препятствовал тому, чтобы у его непосредственного окружения создавался по отношению к татарам «образ врага». Любопытно, что эта записка не фигурировала в последовавшем через некоторое время расследовании обкомом отношения партизанского командования к крымскотатарскому населению.

Тем не менее деятельность Мокроусова не была лишена недостатков[117]. Он отличался довольно тяжелым характером, был чрезвычайно обидчив, «скор на расправу» и вследствие этого допустил возникновение серьёзного конфликта с представителями командного состава попавших в партизанские отряды в 1941—42 гг. остатков воинских частей. В этот конфликт вынужден был вмешиваться Крымский обком, но, что ещё более важно, — командование Северо-Кавказского фронта во главе с маршалом Будённым, который взял сторону военных. Именно этот конфликт и явился основной причиной обвинений Мокроусова в том, что он не справился с руководством движения и в конце концов привел его к отставке и последующей «опале». Мы не ставим целью подробно описывать конфликт внутри партизанского руководства, однако он в известной степени повлиял и на решение «татарского вопроса», поэтому мы также не можем не коснуться его.

9

Как уже было сказано, при отступлении 51-й и Приморской армии в партизанские отряды влилось значительное количество военнослужащих регулярных частей, которые в 1941—42 гг. составляли до трети боевого состава партизанских сил. В партизанских отрядах оказались и представители высшего офицерства — в частности, почти в полном составе штаб 48-й кавдивизии во главе с генерал-майором Д.С. Аверкиным. Мокроусов, как опытный руководитель, предвидел подобную ситуацию и её последствия: «предполагалось, — объяснял он позже в одном из отчетов, — что при отступлении Красной Армии из Крыма не все части успеют переправиться на кавказское побережье и оставшиеся в Крыму должны осесть в лесу. Поэтому еще при составлении схемы выплыл вопрос о подчинённости и возможных недоразумениях на этой почве.., схемой и нашим приказом предусматривалось подчинение всех начальников, попавших в лес руководству партизан. Впоследствии в этом духе был отдан приказ по погранвойскам и по 51-й армии»[118]. Однако с «недоразумениями», о которых говорил Мокроусов, все же покончено не было. Прежде всего, многие военные не горели желанием оставаться в отрядах, они видели своей главной задачей — пробиваться к Севастополю, а после образования Крымского фронта — соединяться с его войсками. Кроме того, для офицеров регулярных частей было непривычным и отчасти унизительным входить в подчинение командованию отрядов, в большинстве состоявшему из гражданских людей. С другой стороны, и партизаны не хотели принимать к себе «чужаков», которых необходимо было кормить. На этой почве произошло несколько неприятных инцидентов, например, когда партизаны отнимали у отступающих солдат оружие, имел место и весьма трагический случай, когда разоруженная таким образом группа военнослужащих была разгромлена румынами[119]. Всё это вскоре стало помехой для партизанского командования. Нельзя сказать, что Мокроусов не пытался разряжать напряженные ситуации. Офицерам предоставлялись командные должности, военные стали объединяться в самостоятельные так называемые красноармейские отряды, но в полной мере это не решило проблему. И дело здесь было не только в том, что командных должностей для кадровых офицеров не хватало и у красноармейских отрядов не было собственных баз, но и в том, что военные и «гражданские» партизаны зачастую придерживались разных взглядов на тактику и характер партизанской борьбы, что в свою очередь нередко вызывало трения между ними (речь идет о руководстве, а не о рядовых бойцах). Ситуация усугублялась тем, что непосредственным руководством партизан Крыма являлось командование Кавказского, затем Крымского и Северо-Кавказского фронтов и Приморской армии в Севастополе, которому легче было найти общий язык с военными, чем с Мокроусовым. В январе 1942 г. к партизанам перешли остатки разбитого Судакского десанта во главе с майором Н.Г. Селиховым, назначенным по распоряжению командования фронтом начальником 2-го района вместо И.Г. Генова. В феврале 1942 г. в расположение этого района перешел и центральный штаб Мокроусова, с которым у Селихова сразу же сложились весьма напряженные отношения. Постепенно дело дошло до конфликтной ситуации, когда по распоряжению Мокроусова был арестован комиссар района Е.А. Попов, которому Мокроусов угрожал расстрелом. Всё это в конце концов вызвало вмешательство командования Северо-Кавказского фронта и лично маршала Будённого, в результате чего Мокроусов и Мартынов в июле 1942 г. были отозваны на Большую землю.

Как уже было сказано, отношения Мокроусова с военными в определённой степени повлияли и на решение обкомом «татарского вопроса», так как именно они заставляли крымское руководство критически смотреть на всю деятельность командующего.

Если сравнивать взгляды Мокроусова и военных на татарский вопрос, то последние были более радикальными. Представители военного руководства были гораздо лучше осведомлены о политике немцев по отношению к крымским татарам и не скрывали того, что являются сторонниками самых крайних мер по отношению к «предателям»[120].

Так, постоянный антагонист Мокроусова майор, затем полковник Селихов сообщал в центр не только о том, что «немцы использовали татар как на Керченском, так и на Севастопольском участках фронта» (Мокроусов сообщал лишь о такой возможности), но и о работе в Крыму представителя партии «милли-фирка» Мустафы Садретдина, «являющегося ближайшим соратником Джафера Сейдаметова», о чем штаб Мокроусова не имел представления. («Этот Садретдин, — доносил Селихов, — имел директиву съезда «миллифирка» о создании ханского Крыма, организации повстанческого движения крымских татар»). И даже о том, что перед поездкой в Крым Садретдин посетил Берлин, «где имел встречу с Гитлером и Гиммлером, от которых получил задание о вооружении крымских татар против советской власти и создании добровольческих отрядов по борьбе с партизанами»[121]. В то время как начштаба Мокроусова Сметанин говорит о некоем «националистическом центре» в Крыму как о своей догадке, Селихов сообщает достаточно подробные сведения о Симферопольском мусульманском съезде, «на котором обсуждались вопросы вооружения татар, создания добровольческих отрядов и уничтожение евреев»[122].

Военные не только были лучше осведомлены о положении вещей в татарской среде, но предлагали принять против «предателей» наиболее крутые меры. У кого и был совершенно четкий взгляд без мокроусовских этно-геогафических подробностей относительно того, что нужно делать с враждебными деревнями, так это у еще одного недруга командующего — бригадного комиссара Попова. Строки его донесения от июня 1942 г. как будто предвосхищают печально известное постановление ГКО: «Крымские татары в отечественной войне показали себя как предатели нашей Родины, которые начиная с момента отступления частей Красной Армии целиком и полностью (выделено авт.) перешли на сторону немецких захватчиков и борятся не только против партизан, но также целыми соединениями участвуют на передовых позициях»[123]. Он же рекомендует задействовать против опорных пунктов добровольческих отрядов авиацию. Наконец, сменивший в июле 1942 г. Мокроусова полковник М.Т. Лобов недвусмысленно возлагает ответственность за то, что «большая часть предгорного татарского населения взяла оружие и действовала против партизан и Красной Армии» на Крымский Обком и местный НКВД[124].

Поскольку непосредственным начальством Селихова, Попова и др. представителей оказавшихся в окружении военных был не Крымский обком ВКП(б), а командование Крымского, затем Северо-Кавказского фронта, эти документы ложились в основном на стол маршалу Буденному вместе с донесениями, в которых содержались многочисленные претензии военных к Мокроусову по вопросам организации партизанской деятельности. Буденный, как известно, сам в прошлом кавалерист, благоволил своим товарищам по оружию. В результате у командующего фронтом формировалась своеобразная картина положения дел в Крыму. Буденный, а вместе с ним и командование Северо-Кавказским фронтом были убеждены в том, что в партизанских отрядах Крыма царит дезертирство, процветает предательство и военная некомпетентность, что руководство в лице Мокроусова со своей задачей не справилось и все партизанское движение держится лишь на остатках воинских частей. Поскольку непосредственным создателем и руководителем командования партизанскими отрядами Крыма был Крымский обком ВКП(б), этот партийный орган начинал выглядеть в глазах высшего военного руководства и руководства партизанским движением в Москве все в менее привлекательном свете. Получалось, что обком не справился с ситуацией дважды — первый раз, не подняв на должный уровень воспитание крымскотатарских масс, и особенно татар-коммунистов, и второй, сформировав партизанское руководство из недостаточно компетентных в военном отношении людей. Если вторая проблема была решена явочным порядком (Мокроусов и Мартынов в июле 1942 года были отозваны, командующим назначен полковник Лобов), то первая оставалась без ответа. Между тем именно она приобретала особую важность. После падения Севастополя в Крыму было решено оставить 300—400 наиболее боеспособных людей, которым надлежало продолжать борьбу в глубоком тылу врага. В связи с этим вопрос о том, что делать с ситуацией крымскотатарского сотрудничества с оккупантами и враждебного отношения их к партизанам, встал «ребром». Его решения требовал Центр и, судя по всему очень настойчиво.

Обкому нужно было оценить ситуацию, выявить виновных и наметить конкретные меры по исправлению положения дел. Речь, по существу, шла не только о выработке определенной и активной политики по отношению к крымским татарам, которой до этого у обкома попросту не было, но и о фактической самореабилитации обкома, на котором в полной мере лежала ответственность за положение дел в подведомственном регионе. И обком решил эту проблему, правда, способом, породившим многочисленные вопросы, на которые до недавнего времени ещё не было адекватных ответов.

10

Сегодня, спустя 60 лет, бывает довольно трудно проникнуть в логику принятия решений на тех или иных уровнях военной и государственной власти. Это можно сказать и о знаменитом заседании бюро обкома 18 ноября 1942 г., принявшем решение «Об ошибках, допущенных в оценке поведения крымских татар по отношению к партизанам, о мерах по ликвидации этих ошибок и усилению политической работы среди татарского населения». Оно производит впечатление резкой перемены оценки «татарского фактора» в крымских событиях. Ещё 16 июля бюро обкома рассматривает вопрос о партизанском движении и принимает постановление, в котором трудно усмотреть даже ростки «новых тенденций». В нём, в частности, в качестве одной из главных задач партизанских отрядов Крыма определялось «установление связи с населенными пунктами, в особенности татарскими, приобретение своих агентов, разведчиков и агитаторов…», а также предписывалось «выявлять фашистских ставленников, предателей — истреблять их». При этом, хотя и было постановлено «вопрос о мероприятиях по работе среди татарского населения обсудить особо»[125], нигде и полусловом не упоминается о том, что обком усматривает здесь какие-либо ошибки со стороны непосредственного руководства движением. Не отмечено это и в Постановлении бюро обкома «О мероприятиях по укреплению партизанских отрядов и дальнейшему развитию партизанского движения в Крыму» от 18 октября 1942 г. И вдруг ровно через месяц действия крымского партизанского руководства объявляются ошибочными, а источник этой информации обвиняется в предвзятом отношении и в неверном информировании обкома. Вот полный текст знаменитого документа:

«Анализ фактов, доклады командиров и комиссаров партизанских отрядов, проверка, проведённая на месте, свидетельствуют о том, что утверждение о якобы враждебном отношении большинства татарского населения к партизанам и что большинство татар перешло на службу врагу, является необоснованным и политически вредным.

После оккупации Крыма немецко-румынским мерзавцам удалось путём массового кровавого террора и насилия, а также используя буржуазно-националистические, кулацкие и другие враждебно-уголовные элементы, привлечь часть татарского населения предгорных и горных районов на свою сторону. Большая часть дезертиров Красной Армии, оставшаяся в Крыму, особенно из местных формирований, чувствуя свою вину перед советским народом и неизбежную кару за за свои преступления, пошла на службу к врагу в отряды «самооборонцев». Чтобы создать вражду между партизанами и населением, немецко-румынские оккупанты, грабя партизанские продовольственные базы, часть продовольствия умышленно раздавали населению горных и предгорных татарских деревень таким путём: с одной стороны, натравливая партизан на население этих деревень, а с другой — внушая населению страх перед партизанами, заставляя его вооружаться под видом самообороны от партизан.

В результате фашистам удалось, опираясь на антисоветские элементы, ставя их и своих инструкторов во главе в ряде сёл и деревень, особенно в районах действия партизанских отрядов (дер. Коуш, Шелен, Ворон, Корбек, Ени-Сала, Бешуй и др.), создать вооруженные отряды так называемых «самооборонцев».

Немецко-румынские оккупанты, демагогически заигрывая с татарским населением, обманывая его на каждом шагу, пытались создать видимость, что они являются «освободителями» народа, на первых порах открыли мечети, наделили татар усадьбами садов, виноградников, табачными плантациями, не облагали их налогами. Это обстоятельство у некоторой части татар создало иллюзию о прочности режима, установленного немцами в Крыму. Это, в свою очередь, оказало некоторое влияние на дезертирство из партизанских отрядов местных татар.

Бывшее руководство центра партизанского движения (тт. Мокроусов и Мартынов) вместо того, чтобы дать правильную политическую оценку этим фактам, вовремя разоблачить подлую политику немецких оккупантов в отношении татарского населения, ошибочно утверждало, что большинство татар враждебно относится к партизанам, что неправильно и даже вредно ориентировало руководителей отрядов в этом вопросе. Как результат со стороны отдельных партизанских групп по отношению к местному населению были допущены неправильные действия. Например, группа Зинченко на одной из дорог отобрала продукты у проходящих граждан. В дер. Коуш группа партизан бывшего 4-го района в пьяном виде устроила погром, не разбираясь, кто свои, кто враги. Грабёж продовольственных баз фашистами расценивали как мародёрство со стороны местного населения и любого попавшего в лес гражданина расстреливали.

Эти возмутительные факты не получили должной оценки со стороны центрального штаба партизан, а это не могло не отразиться на отношении населения к партизанам, тем более что немецкие мерзавцы эти факты использовали в своей гнусной агитации против партизан, рекламируя их как бандитов, доказывая, что борьба с партизанами — дело самого населения.

Наряду с этим бюро ОК ВКП(б) констатирует, что вследствие неудовлетворительной организации заброски продовольствия Северо-Кавказским фронтом партизаны месяцами голодали, в силу чего они вынуждены были забирать у населения скот, картофель, кукурузу и проч., что крайне обострило взаимоотношения партизан с населением.

Бюро ОК ВКП(б) считает, что органы НКВД и прокуратура допустили ошибку в том, что вовремя не очистили татарские деревни, особенно южной части Крыма, от остатков притаившихся буржуазно-националистических, кулацких и других контрреволюционных элементов. А местные партийно-советские органы в своей политической работе подходили с одной меркой к различным группам населения, не учитывали особенностей работы среди татар, не заметили, что в ряде татарских деревень засели и скрыто орудуют враги советского народа.

Признать, что обкомом ВКП(б) и НКВД Крыма в момент комплектования партизанских отрядов была допущена серьёзная ошибка, заключавшаяся в том, что ни одного из руководящих областных товарищей, тем более из местных татарских работников, не оставили в лесу, а бывший комиссар центра, кандидат в члены бюро ОК ВКП(б) т. Мартынов не справился с возложенными на него задачами обкомом ВКП(б), оторвавшись от руководителей партизанских отрядов, не зная истинного положения, неправильно информировал ОК ВКП(б) в отношении поведения крымских татар.

Имеющиеся в распоряжении ОК ВКП(б) факты свидетельствуют о том, что татарское население многих деревень не только сочувственно относится к партизанам, но и активно помогало им. Целый ряд татарских деревень и сёл горной и предгорной части Крыма долгое время оказывали активную помощь партизанам (дер. Кокташ, Чермалык, Бешуй, Айланма, Ай-Серез, Шах-Мурза и другие), а десантные части, прибывшие в январе месяце 1942 г. в Судак, целиком снабжались продовольствием окружающими татарскими сёлами этого района. Отряд Селезнёва 4 месяца стоял в районе дер. Бешуй и снабжался продовольствием. Нельзя не отметить и такой факт, характеризующий отношение местного населения к партизанам. В августе месяце 300 человек партизан 1-го района на виду у населения в течение трёх суток ожидали лодку на берегу моря, но никто из местных людей не выдал их, а наоборот, когда отряд проходил и оставлял за собой следы, то чабан-татарин прогнал по следам партизан отару овец, с расчетом замести следы партизан. В дер. Арматлук старик-татарин обиделся на партизан, когда те, посещая его деревню, не заходили к нему в хату только потому, что он татарин.

Татарское население всё больше убеждается в том, что немецко-фашистские мерзавцы обманывают их, перестаёт верить в их демагогические обещания и с нетерпением ждёт возвращения Советской власти. Всё это вместе взятое свидетельствует о том, что путём усиления политической работы среди татарского населения, налаживания тесной связи партизан с татарскими деревнями мы наверняка добьёмся того, чтобы поднять татар на борьбу против фашистских оккупантов и их приспешников — буржуазных националистов и кулаков.

Бюро ОК ВКП(б) постановляет:

1. Осудить как неправильное и политически вредное утверждение о враждебном отношении большинства крымских татар к партизанам и разъяснить, что крымские татары в основной своей массе также враждебно настроены к немецко-румынским оккупантам, как и все трудящиеся Крыма.

2. Просить Военный Совет Закфронта и Черноморского флота отобрать и передать в распоряжение Крымского ОК ВКП(б) группу командно-политического состава из крымских татар, проверенных в боях за Родину, для направления их в партизанские отряды и работы в тылу.

3. Обязать редакторов газет «Красный Крым» и «Кызыл Крым» основное содержание печатной пропаганды направить на разоблачение фашистской демагогии в отношении татарского населения, их заигрывания на национально-религиозных чувствах, показать, что гитлеризм несёт татарскому народу тяжкие бедствия, голод, бесправие, унижение, расстрелы, систематически разоблачать предателей татарского народа, широко освещать на страницах печати героическую борьбу народов СССР против заклятого врага — гитлеризма, вселяя уверенность в скорую победу Красной Армии и изгнание немецко-фашистских оккупантов с советской земли.

4. Обязать командование партизанским движением Крыма систематически истреблять фашистских наймитов, предателей татарского народа, мобилизуя для этого само население. Наладить регулярную связь с татарскими деревнями, разъяснять населению смысл происходящих событий, втягивать его в активную борьбу против гитлеровских оккупантов.

Бюро ОК ВКП(б) считает, что если командиры и политработники партизанских отрядов, а также все бойцы-партизаны сделают правильные выводы из настоящего решения, то есть основания полагать, что мы не только исправим допущенные ошибки, но и поможем большинству наших товарищей из татарской части населения Крыма стать в ряды борцов за общее дело против фашистских гадов»[126].

Получение обмундирования

Чем объяснить столь резкий поворот в оценке имевшихся фактов? Может быть обком получил какие-то новые сведения о том, что происходило в Крыму за год оккупации, заставившие его скорректировать позицию? Мы напрасно стали бы искать подтверждающие это предположение документы. Никаких новых сведений на этот счет в обком не поступало, наоборот, именно к осени 1942 г. коллаборационизм в крымскотатарской среде достиг наивысшего размаха. Почему же Крымский обком решил сделать вид, что никакого коллаборационизма вообще не существовало? Какую-то роль, несомненно, играло стремление обкома самооправдаться в глазах верховного начальства, однако здесь можно было угодить и в «пособники предателей», поэтому основные мотивы всё же были иными… Ответ на этот вопрос следует искать в исключительно сложной военно-политической обстановке, которая сложилась к осени 1942 г.

После падения Севастополя и откатывания фронта к Кавказу и Волге крымские партизаны остались на полуострове фактически одни. Снабжение их продовольствием и боеприпасами по воздуху стало крайне проблематичным, и без хотя бы какой-то лояльности местного населения нечего было и думать о сохранении этого стратегически важного участка борьбы.

«Крымский щит» (Krimschield). Нарукавный знак отличия, которым награждались немецкие военнослужащие, участвовавшие в боях южнее Перекопского перешейка с 21 сентября 1941 по 4 июля 1942 г.

С другой стороны, в условиях разворачивания военных действий на Кавказе, где для коллаборационизма среда была еще более питательной, Крым становился своеобразным источником для переноса этого явления на соседние пространства, что, собственно, не скрывали и немцы. Всё это, безусловно, вызывало огромную тревогу как в Центральном штабе, так и в крымском руководстве. Но главная причина, возможно, заключалась в событиях, которым еще только предстояло развернуться… На следующий день после заседания бюро обкома, 19 ноября, начиналось масштабное советское наступление под Сталинградом, и в этих условиях активизация партизанской деятельности на захваченных территориях приобретала особую важность. Еще 5 сентября 1942 г. в приказе № 00189 эта задача была сформулирована Сталиным: «… разгром германских войск может быть осуществлён только одновременными боевыми действиями Красной Армии на фронте и мощными непрерывными ударами партизанских отрядов по врагу с тыла». В соответствии с этим «необходимо прежде всего добиться, чтобы партизанское движение развернулось еще шире и глубже, нужно, чтобы партизанская борьба охватила широчайшие массы советского народа на оккупированной территории. Партизанское движение должно стать всенародным. Это значит, что существующие сейчас партизанские отряды не должны замыкаться, а втягивать в партизанскую борьбу всё более широкие слои населения»[127].

С началом нового советского контрнаступления открывалась и новая страница партизанской борьбы, а она, соответственно, требовала новых решений старых проблем. В Крыму это имело совершенно особое значение. «Для дальнейшего развертывания партизанской войны, — писал в одном из первых послевоенных очерков, посвященных партизанскому движению на полуострове, бывший комиссар 2-го района Н. Луговой, — связь с населением приобретала исключительную важность. Политическая работа в массах и мобилизация их на борьбу с врагом, разведка вражеского тыла и диверсионная война на коммуникациях противника, организация притока свежих сил в партизанские отряды и хотя бы частичное снабжение партизан продовольствием, обмундированием и медикаментами — все это было возможно только при опоре на местное население»[128], для налаживания диалога с которым требовались особые, специальные усилия.

В этих условиях для крымского обкома признание массового характера крымскотатарского коллаборационизма в 1941—42 гг. было равносильно проявлению крайней политической близорукости. Признав, что большинство крымских татар сотрудничают или благожелательствуют немцам, обком тем самым не только расписался бы в собственной несостоятельности за все 20 лет Советской власти, но и исключил бы саму возможность со временем изменить ситуацию в свою пользу. Обкому никак нельзя было приравнивать татар к врагам, тем самым окончательно толкая их в объятия оккупантам, следовало думать не о том, кто прав, а кто виноват в сложившейся ситуации, не о констатации (и следовательно, консервации) существующего положения вещей, а о том, как переломить неблагоприятные тенденции. Это было тем более важно, что осенью 1942 г. из Крыма стала мало-помалу просачиваться информация о том, что крымскотатарское население вовсе не получает от немцев того, на что рассчитывало в начале оккупации, и все чаще высказывает свое недовольство[129]. Изменяющиеся настроения следовало использовать. Именно поэтому верховное партизанское руководство решило «закрыть глаза» на коллаборационизм — только это позволяло начать с «татарским фактором» игру «с чистого листа» и, как показали дальнейшие события, это был совершенно правильный стратегический ход.

Единственную трудность представлял объём негативной информации о крымскотатарском коллаборационизме, накопившийся к этому времени, но выход был найден — обком решил «взять вину на себя», точнее, возложить её на своих представителей в Крыму А.В. Мокроусова и С.В. Мартынова, которые, якобы не разобравшись в ситуации, «неправильно информировали обком» и ориентировали командиров отрядов (тем более, что Мокроусова и Мартынова уже определили виновными из-за конфликта с военными). Заседание бюро обкома и постановление представляли собой начало долговременной политической и, если угодно, оперативно-контрразведывательной игры с крымскими татарами, игры, которая в итоге должна была закончиться если не в перетягивании их на свою сторону, то хотя бы в нейтрализации. Забегая вперед, следует признать, что эта «спецоперация» в конце концов увенчалась успехом, правда, при этом пострадала репутация Мокроусова. Но что для настоящих большевиков значило доброе имя одного человека, если на карту ставился успех «дела»?

Даже непредвзятый анализ текста постановления показывает, что это документ, отражавший не столько реальное положение дел в Крыму, сколько определённые намерения обкомовского руководства по его изменению.

Румынские солдаты

Почти весь набор имеющихся в нашем распоряжении донесений командования партизанских отрядов свидетельствует как раз об обратном тому, что утверждали обкомовские «аналитики». Об этом же говорит и проведенная «проверка на месте». Эпизод этой проверки, которая возлагалась на посланного в лес представителя обкома Р. Мустафаева, описал для автора этих строк А.А. Сермуль:

«Для поправления дел (с крымскими татарами. — авт.) в 42-м году прибыл к нам секретарь обкома Мустафаев (он прилетел вместе с Ямпольским). Познакомился с ситуацией и говорит: сейчас мы быстро всех татар распропагандируем и скоро они все у нас будут. Сказано — сделано, неподалеку от леса разведчики заметили пастуха-татарина, который овечек пас. Подобрались к нему, выходят из леса, старик перепугался, а Мустафаев с ним по-татарски начал о чем-то говорить, дед перед ним на колени упал, головой кивает. Мустафаев поговорил с ним и отпустил, сказал, что завтра на этом же месте будет ждать представителей из деревни и пришел в отряд победителем. Ямпольский, однако, засомневался и на следующий день выслал в этот район разведку. Разведчики возвращаются бегом на место встречи и говорят: с двух сторон нас обходят добровольцы. Еле ноги унесли тогда после этой «дипломатической миссии»[130].

Из приведенных «фактов» ошибочного отношения партизан к татарам ни один не может рассматриваться как безупречный. Так, уже приводимый случай, когда группа Зинченко на одной из дорог отобрала продукты у проходящих граждан, противоречит утверждению, что «любого попавшего в лес человека расстреливали». Еще более сомнительным выглядит утверждение, что в «дер. Коуш группа партизан бывшего 4-го района в пьяном виде устроила погром, не разбираясь, кто свои, кто враги». Дело в том, что, по многочисленным свидетельствам, Коуш с самого начала оккупации превратился в опорный антипартизанский пункт оккупантов, и партизаны довольно долго вообще не могли к нему подступиться. Первая операция по захвату Коуша была организована в январе 1942 г. и не принесла результатов. Второй раз партизаны пытались разгромить коушанский гарнизон силами нескольких отрядов двух партизанских районов в отместку за сожжение посёлка Чаир и убийство его жителей 7 февраля, но в ходе многочасового боя также не достигли успеха. Коуш представлял собой укреплённую деревню, появляться в которой, тем более «в пьяном виде», и устраивать «погромы» партизаны попросту не могли.

Мы не склонны представлять действия партизан по отношению к местному населению как «образцовые», фактов всевозможных «ошибок и злоупотреблений» действительно — множество. Однако выбор именно этих, сомнительных во всех отношениях эпизодов, говорит, что обкомовское руководство не ставило своей целью в действительности что-то объяснять. Обком искал не объяснений, а путей исправления ситуации, а для этого годились любые имевшиеся под рукой сведения, пусть даже не имеющие под собой никаких оснований. То же следует сказать и о фактах активной помощи партизанам. В постановлении приводится небольшой список деревень, якобы помогавших партизанам, в котором упомянуты, по крайней мере, две (Бешуй и Ай-Серез), известные как раз активным сотрудничеством с оккупантами. Причём деревня Бешуй несколькими строками выше упоминается именно в этом контексте. Как и Коуш, эта деревня стала одним из главных опорных пунктов оккупантов, и в ней дислоцировался мощный отряд карателей, более того, именно в ней в 1943 г. располагалась разведшкола Абвера, готовившая диверсантов для действий на Кавказе преимущественно из карачаевцев (о чём партизанам не было известно). Деревня Бешуй не могла снабжать продовольствием отряд Селезнёва (что не исключает, конечно, того, что отдельные жители этой деревни могли давать партизанам продукты) и, судя по всему, не делала этого, поскольку именно отряд Селезнёва, как и другие отряды 3-го района, располагавшиеся в районе Бешуя, понес наибольшие потери именно от голода. В то же время обкомовские «аналитики» не упомянули действительно поддерживавших тесные отношения с партизанами сёл, например, дер. Маркур, что свидетельствует о том, что их мало интересовало реальное положение дел. Кроме этого, деревни Айлянма и Чермалык, несмотря на названия, не были «крымскотатарскими», их население было смешанным, что в значительной степени и объясняет их благожелательное отношение к партизанам.

Однако точнее всего о прикладном политическом характере решения говорит порядок определения «виновных», которыми были «назначены» Мокроусов и Мартынов. Им было вменено в вину утверждение о том, что немцам сочувствовало «большинство» татарского населения, а также неверное ориентирование в этом смысле командования отрядов и неправильное информирование обкома. Это почти полностью противоречило тому, что в действительности сообщали в Сочи Мокроусов и Мартынов. В отчёте Крымского обкома, отправленном в Москву 7 июля 1942 г., «татарский вопрос» освещался полностью в духе той информации, которую присылал в Сочи штаб Мокроусова. «Нужно особо отметить отрицательное явление, — сообщали в Москву «крымские товарищи», — отношение известной части татарского населения к партизанскому движению, особенно деревень Коуш, Стиля, Корбек, Куру-Узень, Ускут, Ени-Сала и ряда других (южнобережной части). Эти населенные пункты не только не оказывают помощи партизанам… а наоборот, активно помогают немецко-румынским захватчикам бороться с партизанами. Как правило, сочувствующая часть партизанам или выселена из этих деревень, или уничтожена»[131]. Далее приводились конкретные факты сотрудничества и объяснялись причины, толкнувшие к этому «некоторую часть татарского населения». Как мы видим, здесь нет и намёка на какую-то «огульность», ложные обобщения и т. д. — обком обладал не только объективной, но и взвешенной информацией. Однако в соответствии с советской практикой, если ошибки были признаны — ответственные должны быть названы поимённо, особенно если этого «требовала обстановка», и они были названы, невзирая на справедливость.

Итак, всё говорит о том, что решение обкома «Об ошибках…» было сугубо политическим документом «опережающего действия», а не объективной «справкой» о наличной ситуации (что требует от современных исследователей при использовании его в качестве исторического источника известной осторожности). Обкомовские руководители рассчитывали прежде всего на то, что его содержание будет распространено в Крыму среди татарского населения и станет своеобразным сигналом всем «заблудшим» о том, что на них «не держат зла», что во всём виноваты отстранённые партизанские командиры и что от крымских татар ожидают поворота оружия против своих нынешних покровителей. Одновременно оно должно было настраивать руководство партизанских отрядов на активную работу по расколу коллаборационистских сил, отрыву от них «колеблющейся» части, противопоставлению руководителей и рядовых участников и т. д.[132].

Партизаны

11

Этот замысел становится очевидным при непредвзятом прочтении документа. Однако на Мокроусова текст постановления должен был произвести шокирующее действие своим неприкрытым цинизмом в отношении к нему лично. Мокроусов воспринял его как удар не только по себе, но и по всему партизанскому движению. В июле 1943 г. он доводит до сведения обкома своё письмо, значительная часть которого вновь посвящена «татарскому вопросу». «Когда читаешь протокол обкома ВКП(б) от 18 ноября 1942 г., — писал Мокроусов, — волосы дыбом становятся, ибо существо решения сводится к тому, что партизаны шли на поводу у фашистов и своими провокационными действиями против татар восстановили население против партизан»[133]. Далее Мокроусов анализирует постановление (по понятным причинам, несколько сумбурно), давая ответы на различные пункты обкомовских обвинений в свой адрес. Прежде всего это касалось главного «упрёка» — в неправильной оценке поведения «большинства» крымских татар. Мокроусов пытается объяснить обкому, что у него не было реальной возможности получить какие-либо цифры, могущие подтвердить размах коллаборационизма. «Когда мы писали отчёт, мы не выводили процентов» — говорит Мокроусов. Своё заключение о враждебности к партизанам «большинства» татарского населения горной зоны командование движения строило на основе фактов, с которыми столкнулись партизаны лицом к лицу:

«…а) почти во всех татарских деревнях сформированы фашистские отряды из татар, главным образом из дезертиров из Красной Армии..; б) разграбление большинства продбаз татарским населением самостоятельно, а иногда совместно с фашистами, а не только фашистами, как утверждает протокол бюро обкома; в) при всём желании и стремлении партизан установить связь с татарским населением из этого ничего не вышло, (так как) татары к нам на связь не шли, а если мы посылали к ним связных, их выдавали..; г) отряды, сформированные в деревнях: Капсихор, Ускут, Кучук-Узень и других, а также Куйбышевского района за исключением одиночек не пришли в лес партизанить..; д) мы не встречали отрядов (самообороны. — А.М. ), сформированных немцами из других национальностей, правда, старосты и полицейские были во всех деревнях Крыма, но их нельзя смешивать с отрядами»[134].

Мокроусов отвергает обвинение в недостаточной работе с «татарскими массами» и в том, что он «не так» настраивал командование отрядами. «В лесу мы правильно ориентировали товарищей, — заявляет Мокроусов, — в приказах, в наставлениях и в частных беседах, а также в газете «Партизан Крыма», в этой газете мы также разоблачали фашистскую политику в татарском вопросе и призывали татар не верить фашистам и идти к партизанам…»[135]. Он приводит много примеров агитационной работы партизан в татарской среде, которую, несмотря ни на что, вели партизаны.

Далее отставленный командующий разбирает другие пункты постановления, останавливаясь, в частности, на «фактах» грабежа партизанами татарских крестьян, якобы имевших место запретов передвигаться по дорогам и «бессудных» расстрелов «за мародерство». Приводя пункт постановления, утверждавший, что грабёж баз расценивался партизанами как мародёрство со стороны местного населения и «любого попавшего в лес гражданина расстреливали», Мокроусов восклицает: «Это неправда, расстреливали тех, независимо от национальности, кого ловили на месте разграбления баз». При этом командующий не исключил возможности того, что «некоторые уполномоченные ОО, через которых проходили все, кого задерживали в лесу, где-нибудь и допустили ошибку». Вообще же, отметая обвинения обкома, Мокроусов всё же признал: «Беда наша заключалась в том, что мы не смогли проникнуть в нутро татарского населения, не знали, что делается в гуще, а судили по внешним признакам»[136]. Экскомандующий намекает, что ему понятны мотивы решения обкома: «… бюро обкома осуждает как неправильное и политически вредное утверждение о враждебном отношении большинства татарского населения к партизанам. Возможно, что здесь обком прав, но товарищи, приехавшие из Крыма определяют только намечающийся перелом в отношении татарского населения к фашистам, вызванный тем, что фашисты начали затрагивать коренные интересы татар, обкладывать налогами… и т. д…. Но в то же время как сообщает тов. Ямпольский (один из секретарей обкома, направленный осенью 1942 г. в Крым. — Авт.), в татарских деревнях партизан встречают по-прежнему огнём». Он завершает своё письмо утверждением о том, что Решение обкома «бросает на нас (т.е. партизан) тяжкое обвинение, низводящее нас до степени проводников фашистской политики», и требует либо привести в подтверждение этого «веские факты», либо отказаться от него.

Для обкомовского руководства реальная ситуация в крымскотатарской среде также не представлялась вполне ясной. К концу 1942 г. или даже позднее по заданию одного из секретарей обкома Б. Лещинера составляется документ под названием «Выборочный материал по татарскому вопросу», представляющий собой выдержки из различных партизанских донесений и докладов, касающихся ситуации в крымскотатарской среде с ноября 1941 г. по декабрь 1942 г. Весьма характерно, что этот документ составляется не до, а после принятия Решения 18 ноября 1942 г., что также говорит о том, что постановление обкома в соответствии с известной марксистской формулой не столько отражало реальность, сколько должно было изменить её. Судя по подписи, «Выборочный материал» составлял Р. Мустафаев; поскольку документ не подлежал огласке, автор в целом даёт довольно правдоподобную картину реальной ситуации, которая во многих ключевых моментах расходится с формулировками Решения обкома (в основу настоящей работы положены материалы именно этого документа). Тем не менее, это не повлияло и, добавим, не могло повлиять на изменение позиции обкома в отношении оценки действий Мокроусова и «татарского фактора». Свою позицию обком вновь подтвердил в специальном «Заключении по заявлению тов. Мокроусова на имя секретаря Крымского обкома ВКП(б) тов. Булатова В.С.», датированном 15 июля 1942 г. и подписанном секретарями обкома Лещинером и Сейфулаевым. Отвечая на возражения Мокроусова, авторы заключения констатировали, что «попытки тов. Мокроусова опровергнуть этот пункт показывают, что он не только в бытность командующим, но и сейчас, уже после решения бюро обкома, не понимает смысла и политического значения принятого бюро обкома решения по татарскому вопросу». Далее следует развёрнутое повторение обкомовских обвинений Мокроусову, которые можно свести к одному: командующий слишком доверился «фактам», забыв, что иногда они могут противоречить «идее». Главная же «идея» обкома заключалась в том, что, несмотря на весь размах сотрудничества с немцами, «в глубине» татары всё равно остаются «советскими людьми», надо только «реанимировать» этот глубоко скрытый «патриотизм» и повернуть татар против их нынешних покровителей.

«Решение бюро обкома по татарскому вопросу, — говорилось в Заключении, — сыграло исключительно положительную роль, оно помогло правильно понять татарский вопрос, разоблачило подлую демагогическую политику немецких оккупантов в отношении татар, нацелило партизанские отряды на организацию работы среди татарского населения. Еще работы с татарским населением, — констатировалось здесь же, — непочатый край. Решение бюро обкома… ещё не выполнено до конца. Много еще предстоит сделать для разоблачения фашистской политики по отношению к крымским татарам, ещё много надо сделать для того, чтобы поднять весь татарский народ на борьбу против фашистских поработителей. Но для этого необходимо, прежде всего, правильное партийное понимание всей сложности татарского вопроса в Крыму, а ненужная полемика по уже принятому партийному решению, которую затеял тов. Мокроусов, только мешает этому важнейшему делу»[137].

В своём письме Мокроусов допустил еще одну ошибку, несравнимо большую, чем непризнание своей вины: в сердцах отставленный командующий посмел напомнить обкомовским товарищам и об их ответственности за происходящее как главных представителей Советской власти: «В 1920 г. татары горной части Крыма не прошли 21-го года советского воспитания, однако они находили в лесу партизан, поддерживали их и не считали бандитами…»[138]. Это было уже слишком. «Выходит, по Мокроусову, — комментируют этот пассаж Лещинер и Сейфуллаев, — что советское воспитание испортило татар и вооружило их против Советской власти? Необходимо, чтобы тов. Мокроусов объяснил свою мысль…»[139]. Мокроусов был еще раз вызван на бюро обкома, где ему в последний раз объяснили, как надо правильно понимать политику партии. Объяснили таким образом, что бывший командующий написал новое покаянное письмо обкому, где, наконец, признал все свои прегрешения и попросил изъять прежнее послание из дела (что, к счастью, не было сделано). После этого обком решил отправить опального партизанского командира от себя подальше и, по некоторым сведениям, Мокроусов был до конца войны «сослан» куда-то в Поволжский военный округ комплектовать резервные части для отправки на фронт. Его «реабилитация» состоялась много позже, уже в 60-х годах.

Политика обкома по отношению к крымским татарам в конце концов начала давать свои плоды. Если летом 1943 г. «работы с татарским населением» был «еще не початый край», то уже осенью этого года в партизанский лес стали приходить первые перебежчики из добровольческих батальонов. Безусловно, ключевую роль в этом играло не Решение обкома от 18 ноября 1942 г., а изменение ситуации на советско-германском фронте. После Сталинграда, и в особенности после Курской битвы, многим стало ясно, что поражение Германии неизбежно и следует искать пути возвращения назад. Однако и значение Решения в этом процессе также не следует приуменьшать. Оно весьма способствовало разложению коллаборационистских формирований, отрыву крымскотатарских масс от руководства мусульманских комитетов и способствовало изменению отношения населения крымскотатарских деревень к партизанам от открыто враждебного к нейтральному и даже к сочувственному. С осени 1943 г. до апреля 1944 г. в партизанские отряды перешли около 600 крымских татар, большей частью из добровольческих батальонов, многие из них храбро воевали на этапе освобождения Крыма от немецко-румынских войск. Для усиления этого процесса обком и созданный летом 1943 г. Крымский штаб партизанского движения направил в лес целый ряд ответственных работников из крымских татар.

Добровольцы

Все эти мероприятия заслуживают отдельного и подробного рассмотрения. Что же касается дальнейшей судьбы исторического Решения, то оно стало объектом специального рассмотрения еще раз. В 1944 г. бывший комиссар партизанских отрядов Крыма С.В. Мартынов обратился в бюро Крымского обкома ВКП(б) с заявлением об отмене предъявленных ему в Решении от 18 ноября 1942 г. обвинений. Рассмотрев 21 сентября 1944 г. вновь вопрос, по поводу которого было уже так много «сломано копий», бюро обкома на этот раз установило следующее: «Из имеющихся материалов, — говорится в Протоколе заседания, — видно, что эти сообщения (Мокроусова и Мартынова о враждебном отношении к партизанам крымскотатарского населения горно-лесной зоны. — Авт.) были не личными предположениями, а основаны на материалах, которые поступали от руководителей партизанских отрядов, и изобиловали фактами, подтверждавшими враждебное отношение татар к партизанам и переход их на сторону немецко-румынских оккупантов (докладные записки за 1942 год руководителей районов (соединений), партизанских отрядов, находящиеся в делах Крымского штаба партизанского движения)»[140], в соответствии с этим выводом бюро обкома постановило: 1. Предъявленные Мокроусову и Мартынову обвинения отменить и 2. Признать прежнюю информацию этих руководителей правильной. К сожалению, это новое решение было вынесено уже после депортации крымских татар, а также представителей других крымских этнических групп с территории полуострова и под влиянием этого акта, поэтому оно не может рассматриваться в качестве окончательного и безупречного вердикта. В частности, оно снова подтвердило якобы «татарофобскую» позицию Мокроусова с той лишь разницей, что теперь одобрило те «взгляды», которых Мокроусов в общем-то никогда не придерживался.

12

Итак, имеющиеся в нашем распоряжении документы позволяют сделать определённые выводы о значении «татарского вопроса» для партизанского движения Крыма 1941—42 гг. и об основных путях его разрешения. Прежде всего, не вызывает сомнения, что он явился серьёзным вызовом для партизан.

Мы не станем утверждать, что в 1941—42 гг. на стороне оккупантов оказалось «большинство» крымских татар и что сотрудничество имело «массовый» характер, прежде всего потому, что такие категории, как «большинство» и «массовость» носят абстрактный характер и не отражают существа политических процессов, в том числе и таких, как коллаборационизм[141]. Сегодня нельзя провести социологическое исследование для определения реальной демографической базы коллаборационистских сил. Скорее всего, основная масса татарского крестьянства, как и вообще населения Крыма, просто пассивно ожидали дальнейшего развития событий, на которые не могли повлиять. Активно действовало, безусловно, меньшинство, которое, однако, стремилось к тому, чтобы создать у германского военного командования впечатление, что они выражают настроения широких масс. В набор методов, которыми это достигалось, входили: террор, подкуп, обман и спекулирование на реальных или мнимых исторических несправедливостях. В результате активистам коллаборационистского движения удалось привлечь достаточно существенную общественную поддержку (или создать видимость таковой) и собрать под гитлеровские знамёна около 10% активного, преимущественно мужского населения (что было близко к количеству призывного контингента). Поскольку количество завербованных в карательные подразделения крым¬ских татар приблизительно в 5-6 раз превышало общее количество партизан и было в десятки раз больше, чем количество крымских татар, остававшихся в партизанских отрядах (по крайней мере, к весне 1942 г.), нет ничего удивительного в том, что у руководства и рядовых участников движения сопротивления складывалось впечатление того, что против них настроена «основная масса» крымскотатарского населения (тем более, что в 1941—42 гг. подобного рода подразделений из представителей других национальностей в Крыму не было). Эта ситуация усугублялась тем, что крымскотатарское население, которое, по утверждению некоторых источников, продолжало оставаться «советским», было лишено возможности проявлять эти настроения, в то время как проявления враждебности против партизан и военнослужащих Красной Армии получали широкую огласку и поощрялись немецким командованием.

Повторим, что каким бы не был реальный размах сотрудничества с оккупантами, оно оказалось серьёзным испытанием для партизанского движения Крыма. Это обуславливалось тем, что зона партизанской деятельности практически полностью находилась в окружении крымскотатарского населения, и изменение отношения его существенной части к Советской власти и тех, кто в данном случае ее представлял, чрезвычайно осложнило деятельность партизанских отрядов. Это касалось как их маневренности, скрытности их базирования, так и обеспечения продовольствием, разведданными и т. д. Разгром немецко-румынскими войсками партизанских баз, к которому активно привлекалось местное население, породил тяжелейший голод, унесший жизни сотен людей. Еще большее значение имело создание для борьбы с партизанами добровольческих отрядов, часть из которых носила иррегулярный характер, а часть являлась регулярными подразделениями вермахта и СД.

Такая ситуация не предвиделась и не прогнозировалась партизанским командованием, она явилась неожиданностью для партизан и часто вызывала ответную реакцию в виде нападений на крымскотатарские сёла, убийстве подозревавшихся в коллаборационизме (иногда безосновательно) представителей местной власти. Однако следует признать, что партизанские действия носили реактивный характер, они были вызваны голодом и блокадой, иногда стремлением осуществить возмездие по отношению к перешедшим на сторону врага, но они не планировались заранее и не имели широкого размаха. Во всяком случае, партизаны не уничтожали мирное население и его жилища, в то время как со стороны добровольческих карательных подразделений это имело место по отношению к тем, кто поддерживал партизан.

Характер имеющихся документов не подтверждает вывода о том, что непосредственное партизанское руководство неадекватно оценило уровень опасности, порожденной переходом части крымскотатарского населения на сторону оккупантов, существенно преувеличивая её, скорее наоборот, можно говорить о недостаточно серьёзном отношении в партизанском руководстве к «татарскому фактору». Во всяком случае очевидно, что штаб партизанского движения не смог до осени 1942 г. выработать какую-либо долговременную специальную политику по отношению к крымским татарам и в этом отношении, по признанию самого А.В. Мокроусова, деятельность штаба партизан была явно недостаточной.

Такая политика была выработана Крымским обкомом ВКП(б) в Решении бюро обкома от 18 ноября 1942 г. По своей сути это была политика разрушения массовой базы коллаборационизма путём отрыва большей части крымскотатарского населения от сотрудничавшей с оккупантами верхушки. С этой целью бюро обкома определяло, что с самого начала коллаборационизм не имел сколько-нибудь значительной поддержки у населения и объявлял выводы о противоположном неправильными и «политически вредными». По существу это являлось слишком оптимистической оценкой ситуации, противоречившей объективным данным, но только это позволяло в дальнейшем строить отношения с крымскими татарами как бы с чистого листа. Эту же цель преследовала и критика действий непосредственного партизанского руководства в лице Мокроусова и Мартынова в «татарском вопросе». При этом позиция командования партизанскими отрядами была воспринята и изложена не в полном соответствии с действительностью, однако такая критика давала возможность Крымскому обкому продемонстрировать, что верховное руководство партизанским движением не склонно преувеличивать ответственность основной массы коллаборационистски настроенных крымских татар. Как показали дальнейшие события, это была совершенно верная тактическая линия, которая в сочетании с другими факторами (прежде всего ухудшением положения немецких войск на советско-германском фронте) позволила расколоть коллаборационистское движение и создать условия для перехода значительного количества участников вооруженных подразделений, находившихся в составе и на службе немецкого командования, на сторону партизан накануне и в ходе решающих сражений за Крымский полуостров во второй половине 1943—44 гг. «С конца 1943 г., — отмечает российский исследователь А.Р. Вяткин, — несколько сотен крымских татар влились в ряды партизан и вместе с ними стали участвовать в боях с немецко-румынскими оккупантами. Именно к этому времени относятся те бои и победы, которые охотно описываются в современных крымскотатарских публикациях. Тогда же были сожжены за измену Гитлеру несколько десятков татарских деревень, население которых частью разбежалось, а частью было мобилизовано на принудительные работы»[142].

Сложные взаимоотношения партизан и части представителей крымскотатарского населения, однако, сыграли свою негативную роль в решении ГКО о принудительной высылке всех крымских татар с территории полуострова в мае 1944 г. Несмотря на то, что против партизан активно выступала приблизительно лишь одна десятая часть крымских татар, депортации подверглись и все те, кто не мог и не должен был нести ответственности за подобного рода действия. Это явилось следствием обострённого восприятия советским руководством трагических событий 1941—42 гг. в Крыму и практикой коллективной ответственности, процветавшей в СССР в сталинский период. Впоследствии, уже на завершающей стадии существования СССР, эта практика получила соответствующую оценку и была осуждена.

Симферополь, 31.01.2006

1. Мы называем здесь лишь наиболее крупные работы: Крымскотатарская энциклопедия /авт.-сост. Музафаров Р. — Симферополь, 1993. — ТТ. 1-2; Червонная С. Татарский Крым в пламени второй мировой войны (Доклад на Международной научной конференции «Африканцы и азиаты в европейских войнах до 1945 года» в центре исследований современного Востока в Берлине, 11 — 12 июня 1999 г.); Возгрин В. Мокроусовцы против народа, или как крымских татар убивали «свои». — Голос Крыма. — 11 июня. — 2004; Бекирова Г. Крым и крымские татары в ХIХ—ХХ вв. Сборник статей. — Москва, 2005.
2. В качестве примера такого искажения можно привести некомпетентную публикацию И. Дерейко в журнале Корреспондент от 17 сентября 2005 г., не говоря уже о беспрецедентной по тенденциозности работе В. Возгрина.
3. Собственно этот процесс уже начался, в этом плане выделяется статья известного исследователя крымскотатарской проблематики научного сотрудника Института антропологии и этнографии РАН и главного редактора журнала «Диаспора» А.Р. Вяткина «Немецкая оккупация и крымские татары в 1941—1944 гг.» (Восток (Oriens). — 2005. — № 4. — С. 36—.54).
4. Несколько слов об используемой терминологии: словосочетание «татарский вопрос» возникло и использовалось в официальных документах партизанского движения и обкома в рассматриваемый период. Мы используем термин «татары» наряду с более употребляемым сегодня «крымские татары», как это делалось в 40-е годы ХХ в.
5. Р. Музафаров считает, что «по далеко не полным данным» крымские татары составляли шестую часть партизан из гражданского населения (Крымскотатарская энциклопедия/ав.-сост. Р. Музафаров. Симферополь, 1999. — Т. 2. — С. 576).
6. Там же. — С. 687. Автор указывает, что отряд «состоял (в основном) из крымских татар».
7. Там же. — Т. 1. — С. 89; среди руководителей партизанских отрядов Р. Музафаров называет также Г. Алдарова, однако он был не крымским, а поволжским татарином (см.: Книга Памяти Республики Крым. — Т. 6 — Симферополь, 1997).
8. Правда, впоследствии некоторые участники партизанского движения, например, командир Евпаторийского отряда Ермаков, признавали, что в отрядах было оставлено слишком мало руководящих работников-татар, он, в частности, обратил внимание на то, что Алуштинский отряд, действовавший в национальном районе, возглавляли не крымские татары.
9. Генов И.Г. Дневник партизана. — Симферополь, 1963. — С. 17.
10. Эта цитата представляет собой фрагмент допроса Манштейна на Нюрнбергском процессе. Цит. по: Диксон Ч., Гейльбрунн О. Коммунистические партизанские действия. — М., 1957. — С. 81.
11. Там же. — С. 150.
12. Там же. — С. 153.
13. Германские документы о борьбе с крымскими партизанами в 1941 — 1942 гг. // Москва — Крым. Альманах. — №1. — С. 288.
14. Государственный архив в Автономной Республике Крым. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 19—20.
15. Манштейн Э. Утерянные победы. — М., 1999. — С. 238.
16. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 72.
17. См., например, Червонная С. Указ. Соч.; Ефимов А. Некоторые аспекты германской оккупационной политики в отношении крымских татар в 1941—1944 гг. // Профи. — №6 — 7. — 1999. — С. 16—20; Романько О. Крым в 1941—1944 гг. Оккупация и коллаборационизм. — Симферополь, 2005.
18. Крымскотатарские формирования: документы третьего рейха свидетельствуют // Военно-исторический журнал. — №3. — 1991. — С. 93.
19. См. Соцков Л. Неизвестный сепаратизм: на службе СД и Абвера. Из секретных досье разведки. — М., 2003. — С. 167 — 174.
20. Алуштинский р-н (крымские татары — 65,14%, в том числе в деревнях — 82,96%), Балаклавский (55,04% и 68,98%), Бахчисарайский (55,71% и 55,82%), Зуйский (18,57% и 20,80%), Карасубазарский (42,11% и 46,74%), Куйбышевский (89,54% и 90,40%), Старо-Крымский (15,80% и 18,01%), Судакский (70,34% и 77,84%), Ялтинский (29,51% и 40,87%), Симферопольский (13,80%).
21. Германские документы о борьбе с крымскими партизанами, — С. 283.
22. По некоторым сведениям, эти истребительные батальоны были брошены на помощь 156 сд. ген.-майора И.С. Черняева, оборонявшей Перекоп, частично погибли, а частично слились с отступающими частями (Крым в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 г. — Симферополь. — 1994. — С. 18).
23 Генов И.Г. Указ соч. — С. 26.
24 900 дней в горах Крыма. Воспоминания комиссара партизанского отряда А.А. Сермуля. — Симферополь, 2004. — С. 18.
25 Иваненко то ли попал в плен, то ли перебежал к немцам во время боя у дер. Кучук-Узенбаш около 20 марта 1942 г., 10 апреля он явился в штабе нач. объединённого 4-го района Вергасова с письмом-предложением о сдаче. Иваненко был расстрелян.
26. 900 дней в горах Крыма… — С. 55.
27. Македонский М. Пламя над Крымом. Воспоминания командира Южного соединения партизанских отрядов Крыма. — Симферополь, 1960. — С. 25.
28. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 6—9.
29. Согласно докладной записке Мокроусова от 23 июля 1942 г. Алдаров «расстрелян за разложение и дезертирство». ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 104—119.
30. Бекиров Мамут, как впоследствии оказалось был завербован немцами, разоблачен и расстрелян. Об этом См.: Вергасов И. В горах Таврии. Записки партизана. — Симферополь, 1955. — С. 133—136.
31. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1 — Д. 2181 — Л. 68—69.
32. Там же.
33. ААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 104—119; В эту цифру, по-видимому, включены и те, кто, находясь в списочном составе отрядов, не явились к местам дислокации.
34. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 66.
35. Там же. — Л. 65.
36. Там же. — Л. 70.
37. ГА АРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 83—93.
38. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 65.
39. ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 83—93.
40. По-видимому, это представление сложилось под влиянием сообщения комиссара Бахчисарайского партизанского отряда Черного, который в ноябре 1942 г. сообщил о разгроме баз отряда следующее: «С первых же дней пребывания в нашем районе немецкое командование путём распространения всяких провокационных слухов и действий стремилось скомпрометировать в глазах народа действия партизан и противопоставить население партизанам. С этой целью бахчисарайский комендант, пользуясь услугами предателей из местного населения, еще 8 ноября 1941 г., а затем 9, 10, 11 ноября согнал в распоряжение нашего отряда население населённых пунктов Бия-Сала, Улу-Сала, Шуры и др. с целью растащить наши базы, а затем усиленно распространили слухи о том, что партизаны разгромлены и населению нужно идти в лес, чтобы забрать скот, который коммунисты угнали из колхоза для партизан. Поддавшись провокации, некоторая часть населения пошла по этому пути» (ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 69). Но это всё же нечто иное, чем действия под дулами немецких винтовок и автоматов.
41. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 181. — Л. 64—73.
42. ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 19—23.
43. Там же. — Л. 104—119.
44. Там же. — Л. 62—69.
45. Цит по: Луговой Н., Указ. соч. с. 450; возможно, в эти данные закралась ошибка, во всяком случае Г. Бекирова приводит цифру убитых — 898 человек (восьмёрку легко принять за тройку), но и в таком случае соотношение убитых и умерших от голода весьма показательно.
46. ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 83—93.
47. Там же. — Л. 62—68.
48. Там же. — Л. 197—204.
49. 900 дней в горах Крыма… — C. 29
50. Цит. по: Ямпольский В. Националистические технологии третьего рейха // Легион «белой смерти». М., 2002. — С. 83.
51. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 65.
52. Там же. — Л. 67.
53. Там же. — Л. 72.
54. Интервью автора с Н.И. Дементьевым в апреле 2005 г., диктофонная запись.
55. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 73.
56. ГААРК. — Ф. П-849. — Оп. 2. — Д. 289. — Л. 137; Ф. П-1515. — Оп. 1. — Д. 25. — Л. 60—62; Там же. — Д. 314. — Л. 2.
57. Эта тема достаточно хорошо исследована в отечественной литературе. См.: Романько О.В. Мусульманские легионы Третьего рейха. — Симферополь, 2000; Его же: Мусульманские легионы во Второй мировой войне. — М., 2004; Его же: Крым 1941-1944 гг. Оккупация и коллаборационизм. Симферополь, 2005; Бобков А., Царенко М. Кримськотатарські формування в складі збройних сил Третього райху // Військово-історичний альманах. — К. — 2001. — №1(2). — С. 61—67. Ефимов А. Указ.соч.
58. Цит. По: Диксон Ч., Гейльбрунн О. Указ. соч. — С. 173.
59. Германские документы о борьбе с крымскими партизанами в 1941—1942 гг. // Москва-Крым. Альманах. — №1. — С. 282.
60. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 67.
61. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 64.
62. См. примечание к ссылке №57.
63. Крымскотатарские формирования: документы третьего рейха свидетельствуют // Военно-исторический журнал. — № 3. — 1991. — С. 93.
64. Генов И. Указ соч.
65. Македонский М. Указ соч. — С. 44—45.
66. Цит. по: Ямпольский В. Националистические технологии третьего рейха // Легион «белой смерти». — М., 2002. — С. 80.
67. Романько О. Мусульманские легионы Третьего рейха. — Симферополь, 2000. — С. 58.
68. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 65, 66, 64.
69. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 64.
70. Там же. — Л. 65.
71. Македонский М. Там же. — С. 40.
72. Цит по: Македонский М. Там же. — С. 61.
73. Германские документы о борьбе с крымскими партизанами… — С. 295.
74. Крымскотатарские формирования… — С. 94.
75. Там же.
76. Книга Памяти Республики Крым. — Т. 6. Партизаны и подпольщики. Симферополь, 1995; Следует сказать, что приводимые некоторыми авторами данные о погибших в период войны крымских татарах, исчисляемые в 50—60 тыс. человек, не соответствуют действительности и не подтверждаются документально.
77. Кондранов И.П. Крым. 1941 — 1945. Хроника. Симферополь, 2000. — С. 110.
78. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 70.
79. Там же.
80. ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 66.
81. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 71.
82. Там же. — Л. 73.
83. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 69.
84. Чрезвычайно вольно обращающийся со словом и фактом В. Возгрин говорит не больше, не меньше как о «кампании, имевшей четкие признаки геноцида».
85. См. Брошеван В. А.В. Мокроусов. Жизнь в борьбе. — Симферополь, 2000. — С. 71.
86. Луговой Н. Страда партизанская. 900 дней в тылу врага. Дневниковые записи. Симферополь, 2004. — С. 85—87.
87. Крым в период Великой Отечественной войны 1941—1945. Сборник документов и материалов. Симферополь, 1973. — С. 211. Весьма странно, что этот приказ оказался обойденным вниманием автора в недавно вышедшем сборнике Г. Бекировой, в отличие от сходного по содержанию приказа Манштейна.
88. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 68.
89. Именно в таком ключе настраивал отряды Мокроусов в своём приказе №21: «Многие отряды, потерявшие свои продбазы, находятся в условии полуголодного существования, несмотря на то, что продукты этих отрядов разграбили местные жители. У которых можно легко изъять эти продукты и жить сытой жизнью» (ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 11. — Л. 12). В реальности это оказалось чрезвычайно сложным делом.
90. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 66; об ошибках партизан сообщает также в своей докладной записке боец бывшего Куйбышевского отряда Б. Османов, он говорит о неразумных нападениях на дер. Маркур с целью уничтожения старосты и захвата продовольствия, об уводе скота «без проведения соответствующей работы и без денежного вознаграждения» (там же, л. 71), о «вредных» действиях отдельных партизанских групп своего отряда и штаба 4-го района, «беззастенчиво ущемлявших интересы населения», сообщает также комиссар Бахчисарайского отряда Черный (там же, л. 70), но врядли это следует считать проявлением организованного системного насилия, репрессий, террора и тем более «геноцида» партизан по отношению к населению.
91. Луговой Н. Указ соч.. — С. 335.
92. 900 дней в горах Крыма. — С. 66.
93. Там же.
94. Генов И.Г. Указ соч. — С. 264.
95. Музафаров Р. Крымскотатарская энциклопедия. — Т. 2. — С. 481.
96. ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 95—103.
97. В частности, комиссар Бахчисарайского отряда Черный приводит факт расстрела партизанами нескольких крестьян у дер. Мордвиновка, которые занимались вывозом продовольствия по приказу немецкого начальства (кто по национальности были эти крестьяне, не сообщалось).
98. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 55, при этом последнюю дорогу закрыли для передвижения немцы, возложив контроль за этим на местные добровольческие отряды.
99. Цит. по: Возгрин В. Там же.
100. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 65.
101. Генов И. Там же. — С. 143.
102. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 11. — Л. 17.
103. Но мало было не только авиации. Судя по всему, В. Возгрин очень плохо представляет себе не только ситуацию с воздушным обеспечением партизан в это время, но и со связью с Большой землёй. «Оказывается, — сообщает он с видом первооткрывателя, — Мокроусов и его помощники имели постоянную радиосвязь…», но дело-то как раз и было в том, что постоянной связи партизанские отряды долгое время не имели, она была установлена лишь к весне 1942 г. и то только в 2-м районе. Именно поэтому ценнейшая развединформация, собранная партизанами, не доходила до советского командования.
104. В частности, в дневнике боевых действий Алуштинского отряда сообщается: «22 мая 1942 г... Готовимся к распространению среди населения г. Алушты и деревень района листовок и обращения председателя Президума Верховного Совета Крымской АССР к татарскому населению оккупированной территории... ».
105. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 6—9.
106. Там же.
107. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 21.
108. Там же. — Л. 22.
109. Там же. — Л. 31.
110. Там же.
111. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп.1. — Д. 21. — Л. 73—75.
112. Там же.
113. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 104—119.
114. Диксон Ч., Гейльбрунн О. Указ соч. — С. 81.
115. Очевидно, имеются в виду сформированные по предложению Генова в 1941 г. отряды из крымских татар, которые не вышли к местам дислокации.
116. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 11. — Л. 3.
117. Об этом см., например: Луговой Н. Указ.соч.
118. ГААРК. — Ф. П-151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 104—119.
119. Там же. За это были расстреляны по приговору трибунала командир и комиссар Колайского партизанского отряда.
120. Вообще утверждение о том, что на стороне немцев оказалось «подавляющее большинство татарского населения», было характерно для тех партизанских руководителей, которые как раз критиковали Мокроусова.
121. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 64.
122. Там же.
123. Там же.
124. ГААРК. — Ф. 151. — Оп. 1. — Д. 21. — Л. 197—204. Интересно, что Лобов и только он один в этой связи вспоминает об «Искутском восстании 1930 г.», из которого, по его мнению, Крымский обком не сделал надлежащих выводов.
125. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2141. — Л. 14—17.
126. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2141. — Л. 32—34.
127. ГААРК. — Ф. 151. — Д. 1. — Л. 5—6.
128. Крым в Великой Отечественной войне Советского Союза 1941—1945 гг. — Симферополь, 1963. — С. 149.
129. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 67—68.
130. 900 дней в горах Крыма. — С. 57—58.
131. Крым в период Великой Отечественной войны 1941—1945. Сборник документов и материалов, Симферополь, 1973. — С. 228.
132. Подобного рода работа, направленная на разложение коллаборационистских военных формирований, лишению их массовой поддержки велась партийными органами и НКВД повсеместно.
133. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 44—57.
134. Там же.
135. Там же.
136. Там же.
137. ГААРК. — Ф. П-1. — Оп. 1. — Д. 2181. — Л. 58—62.
138. Там же. — Л. 44—57.
139. Там же. — Л. 58—62.
140. ГААРК. — Ф. 1. — Оп.1. — Д. 2218. — Л. 40. Цит. по: Брошеван В. А.В. Мокроусов: жизнь в борьбе. — Симферополь, 2000. — С. 62.
141. Да и Сопротивление тоже. В этой связи интересно следующее высказывание авторов недавно вышедшей книги, посвященной партизанскому движению на Украине. Сравнивая размах сопротивления на территории Украинской ССР и Франции, они пишут: «Участники движения сопротивления составляли лишь 1,2%, или 500 тыс. человек, от общей численности населения Франции (42 млн.). При этом следует учитывать, что вооруженные силы Свободной Франции в Северной Африке в 1943 г. составляли только 120 тыс. военных. Но можно с уверенностью утверждать, что вряд ли найдётся настоящий французский патриот, который на основании приведённых выше цифр будет оспаривать народный характер борьбы французских партизан против гитлеровских оккупантов» (Кентій А. Лозицький В. Війна без пощади й милосердя. Партизанський фронт в тилу вермахту в Україні. — К., 2005. — С. 10).
142. Вяткин А.Р. Указ. соч. — С. 52.