ПРЕДВЕСТИЕ ПЕРЕМЕН
Летопись десятилетий: 1947-1956
("Литературная газета", №24 (5246), 14 июня 1989 г.)
Похороны И. В. Сталина. 1953 г.
Публикуемая статья продолжает историко-публицистическую серию "Летопись десятилетий". Начинала эту серию публикация В. Листова "Революция молодая" ("ЛГ", №28, 13 июля 1988 г.). Затем были опубликованы работы Г. Бордюгова, В. Козлова "Революция сверху" и трагедия "чрезвычайщины" (№41, 12 октября 1988 г.) и В. Анфилова "Самые тяжкие годы" (№12, 22 марта 1989 г.).
"ВСЕ ЖИВОЕ особой метой отмечается с ранних пор"... А время? Есть ли у него своя печать? Наверное, безликих эпох вообще не бывает. Время символично, почти всегда узнаваемо по характерным штрихам, наиболее крупным событиям, заметным вехам. Все они - знаки времени. Вот человек задумался и написал название своей новой повести: "Оттепель". Мог ли тогда Илья Эренбург предположить, что это слово станет символом целой исторической полосы в жизни страны? Полная ожиданий, еще очень неустойчивая первая "оттепель". Предвестие весны, которая оказалась столь скоротечной. Время надежд. И время разочарований, Когда-нибудь будет создан обобщенный портрет той удивительной эпохи - в зигзагах человеческих судеб, в мельчайших подробностях исторического факта. Ну. а пока мы хотим хотя бы приблизиться к пониманию того времени - такого созвучного с нашим и так на него непохожего.
С ЧЕГО начинались послевоенные годы? С Победы - скажут одни, С веры, что все самое трудное осталось за порогом войны, - поддержат их другие, С пафоса восстановления... И это тоже будет правда. Но вся ли правда?
"На протяжении 1945-46 гг. я очень близко столкнулся, изучил жизнь ряда колхозов Брянской и Смоленской области. То, что я увидел, заставило меня обратиться к Вам, как к секретарю ЦК ВКП(б), - так начал свое письмо, адресованное Г. М. Маленкову, слушатель Смоленского военно-политического училища Н. М. Меньшиков. - Как коммунисту мне больно выслушивать от колхозников такой вопрос: "Не знаете, скоро ль распустят колхозы?" Свой вопрос, как правило, они мотивируют тем, что "жить так нет сил дальше". И действительно, жизнь в некоторых колхозах невыносимо плохая. Так, в колхозе "Новая жизнь" (Брянская обл.) почти половина колхозников уже по 2-3 месяца не имеют хлеба, у части нет и картошки. Не лучше положение и в половине других колхозов района".
"Изучение положения дел на местах показывает, - шел аналогичный сигнал из Молдавии, - что голод охватывает все большее количество сельского населения... Необычайно высокий рост смертности, даже по сравнению с 1945 г., когда была эпидемия тифа. Основной причиной высокой смертности является дистрофия. Крестьяне большинства районов Молдавии употребляют в пищу различные недоброкачественные суррогаты, а также трупы павших животных. За последнее время имеются случаи людоедства... Среди населения распространяются эмигрантские настроения".
Проводившиеся тогда проверки выявили многочисленные факты разложения партийного и советского аппарата, особенно в сельских районах: местные работники чинили произвол и беззаконие, расхищали общественные земли, занимались "самоснабжением"; шли аресты и обыски у колхозников. Одновременно рабочие выражали недовольство повышением пайковых цен, что в условиях сохранения карточек на продукты питания нанесло серьезный удар по семейному бюджету.
В обществе зрело понимание необходимости перемен: это субъективное ощущение накладывалось на особую духовную атмосферу первых послевоенных лет. С войны пришел иной человек. Человек, который на многое смотрел уже иными глазами, видел то, чего раньше не замечал или что еще не так давно считал само собой разумеющимся. Победители, фронтовики стали основой "критической массы", наиболее остро реагирующей на болевые точки действительности, и прежде всего на вопрос вопросов послепобедных дней: как жить дальше? Так же, как до войны, или по-другому?
Мыслящая часть общества начала всерьез задумываться над проблемами текущего бытия, над судьбами социализма в стране. Импульс критического переосмысления опыта прошлого и настоящего зародился прежде всего в интеллигентской среде, и в тот момент сохранявшей, пусть не полностью, традиции и дух свободомыслия (не случайно наступление на интеллигенцию, обозначенное известным постановлением 1946 года, началось задолго до новой волны репрессий). Но в общем это движение не было жестко привязано к какому-то одному социальному слою, оно отражало объективную потребность в переустройстве послевоенной жизни. Всплеском интереса к проблемам реальной политики и теории социализма реагировала на эту потребность молодежь. Самые разные люди - от руководителей до людей, весьма далеких от служебной иерархии, - выступали с предложениями в развитие захвативших общество идей.
После войны Центральный Комитет партии получил не одно письмо с радикальными, новаторскими мыслями. Среди них есть примечательный документ - рукопись "Послевоенная отечественная экономика", принадлежащая С. Д. Александеру (кстати, беспартийному, работавшему бухгалтером на одном из предприятий Московской области). Суть его предложений сводилась к следующему: 1) Преобразовать государственные предприятия в акционерные или паевые товарищества, в которых держателями акций выступают сами рабочие и служащие, а управляет всем полномочный выборный совет акционеров; 2) Децентрализовать функции снабжения предприятий сырьем, топливом и материалами путем создания районных и областных промснабов (вместо снабсбытов при наркоматах и главках); 3) Отменить обязательные поставки, то есть систему госзаготовок, предоставив колхозам и совхозам возможности свободно продавать продукцию по ценам, складывающимся на рынке; 4) Полностью отменить существующую денежную систему и ввести новую, основанную на золотом паритете; 5) Ликвидировать государственную торговлю, передав ее функции торговым кооперативам и паевым товариществам.
Появись такие предложения сейчас, многие из них легко вписались бы в концепцию современной перестройки - если не в целом, то "идейно" - обязательно. Но сорок лет назад? Действительно, уникальный документ, в какой-то степени ломающий расхожее представление о маленьких "винтиках" и всемогущих "начальниках". А вот резолюцию, сопровождавшую этот и подобные ему материалы, уникальной, пожалуй, не назовешь. Оценка - "вредные взгляды". Область применения - "в архив".
В архив были списаны тогда и многие идеи, связанные с политической организацией общества, реформами структуры власти. В набросках новой Программы партии, которую планировалось подготовить к концу 1947 года, имелись пункты, предусматривавшие ограничение пребывания на руководящих выборных партийных должностях, соревновательность кандидатов в депутаты при выборах на всех ступенях Советов, недопустимость подмены политического партийного руководства административным и другие положения, ведущие к демократизации партии и общества. Этим идеям в то время так и не удалось материализоваться в принципы деятельности наших политических институтов. Начавшийся было поиск путей демократизации жизни, оптимальной модели послевоенной экономики оказался не ко двору и был "заморожен" (руководил работой над проектом А. А. Жданов). Победила жесткая линия, ведущая к консервации старой системы общественных отношений, к окостенению сложившихся еще до войны политических и хозяйственных структур. Почему так произошло? Чего же, в сущности, не хватило - политической воли? Стремления "идти непременно дальше"? Или, может, поддержки снизу, готовности масс поддержать радикальные прогрессивные преобразования?
Анализ критических настроений конца 40-х годов показывает, что в целом они отражали неприятие методов управления периода войны в мирных условиях, равно как и диктата производственных интересов, пренебрежения социальными и духовными потребностями человека. Война закончилась - трудности, неустроенность жизни остались. Кто виноват? Вопрос по-прежнему звучал именно так - "кто?". Поэтому любые санкционированные сверху действия, направленные на выявление "врагов" и "злых людей", встречали в массах скорее понимание, нежели осуждение. Так создавался своеобразный "предел перемен", к которым были подготовлены и которые могли поддержать тогда "низы"... Высший же эшелон руководства оставался при этом вне критики.
Какой представлялась "верхам" перспектива развития советского общества? Заглянем в упоминавшийся уже проект Программы ВКП(б): "Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) ставит своей целью в течение ближайших 20-30 лет построить в СССР коммунистическое общество". Здесь же обозначена и основная экономическая задача - превзойти уровень производства на душу населения главных капиталистических стран в ближайшие 15-20 лет. (Программа 1961 года, по сути, только повторила, сделав корректировку на время, обозначенные тогда темпы и сроки достижения заветной цели.) Сколько-нибудь серьезного анализа современной ситуации при разработке проекта сделано не было. Общая экономическая концепция оставалась незыблемой, любые идеи по ее перестройке воспринимались не иначе, как "крамола". Вместе с тем в руководящих сферах не было полного единства относительно внутренней и внешней политики.
В руководстве партии назревали серьезные кадровые перестановки. Прошедший в марте 1946 года Пленум ЦК ВКП(б) пополнил новыми силами Политбюро и Оргбюро ЦК. Причем в противовес Политбюро, сохранившему в основном старый кадровый состав, Оргбюро было сформировано главным образом из нового поколения партийных руководителей, проявивших себя в годы войны. Их переход в высший эшелон означал, что, следуя сталинской логике, подходил тот момент, когда отработавший свое аппарат должен быть заменен новым. На очередь дня опять встала "кадровая революция", как это было в 30-е годы. То, что произошло потом, на первый взгляд вообще не поддается логическому объяснению: ожидаемая "революция" конца 40-х - начала 50-х годов (ей больше, впрочем, подходит термин "реставрация") повернула свое острие против нового аппарата, в результате чего военное поколение партийных и хозяйственных кадров лишилось возможности использовать свой потенциал в полной мере.
Такой поворот событий, однако, не был случайностью, если учесть особенности формирования тогдашней генерации советских руководителей. Ситуация кануна войны и военные годы предопределили особую кадровую политику - со ставкой не на исполнительный аппарат как таковой, а прежде всего на людей компетентных, профессиональных, способных хоть в какой-то мере заполнить "брешь" 1937-го. Жуков и Рокоссовский - в армии, Вознесенский и Косыгин - на хозяйственном фронте, Кузнецов и Патоличев - на партийной работе... Новые руководители составили наиболее радикальное крыло послевоенного кадрового корпуса, хотя вряд ли стоит переоценивать их радикализм, который был ограничен общим для всех восприятием действительности, не дошедшим до понимания существовавших деформаций социализма. "Коридор" возможных изменений был, в сущности, сужен для них поправками на либерализацию при сохранении старой общественной структуры с "вмонтированием" в нее лишь некоторых демократических элементов.
НАСТРОЕНИЕ "новых людей" в руководстве смыкалось с ростом критического настроя снизу, отражая устремление части общества на проведение реформ - независимо от представлений об их содержании. Дальнейшее углубление этой тенденции существенно расходилось с интересами административной системы: логика процесса обновления в конце концов подвела бы к осознанию необходимости не частичных, а коренных изменений в общественной жизни. И система включила защитные механизмы. Последовала серия чрезвычайных мер. С руководящих постов устранялись люди, известные своими более или менее радикальными взглядами, проводилась чистка и на местах. В "широкий бредень" 1948-1952 годов попали даже те, кто просто не спешил встать в ряды "согласных". По многим партийным и советским кадрам нанесло удар "ленинградское дело", аналогичный разгром готовился и в Московской парторганизации. "Суды чести" над инакомыслящими, "дело врачей", многочисленные "дела" молодежных групп, травля ученых и писателей под флагом борьбы с космополитизмом... В ход была пущена машина страха, преследования, расправы, которая, получив импульс однажды. уже продолжала работать едва ли не сама по себе. Сигнал "стоп" сработал только в 1953-м.
Смерть Сталина завершила целую эпоху в жизни страны. Уже первые действия послесталинского руководства во главе с Маленковым отражали попытку выработать новую политическую линию. Решения августовской (1953 года) сессии Верховного Совета СССР фактически обозначили поворот к социальным программам. Свободнее вздохнуло крестьянство, освобожденное от бремени сверхналога и получившее возможность для развития приусадебного хозяйства. Заговорили о материальном интересе. Менялся и внешнеполитический курс, который определял новый термин - "разрядка". Процессы реабилитации, казалось, вновь возродили надежду на просветление. Но где, вправе были спросить люди, гарантии, что все не вернется на круги своя и не прекратится начавшаяся было "оттепель"? Без создания таких гарантий нельзя всерьез рассчитывать на успех политики обновления. Именно поэтому нужны были 1956-й, ХХ съезд, правда о Сталине и его времени.
Решение о разоблачении культа личности созрело не сразу и не вдруг. Уже несколько месяцев спустя после смерти Сталина в политический лексикон вошло само понятие "культ личности" ("Правда", 10 июня 1953 г.). Прозвучало оно поначалу абстрактно и безадресно, а в ряды первых борцов с "вредным явлением" был зачислен и сам Сталин. В июле того же года на Пленуме ЦК Маленков пошел дальше - поставил вопрос о "культе Сталина" и искажениях ленинских норм нашей партийной жизни. Но это, что называется, в "своем кругу", для остальных же Сталин пока оставался Сталиным. Более того, после разоблачений Берии упоминание о культе личности почти на три года исчезло с газетных полос и уже вполне определенно, с расстановкой акцентов прозвучало только с трибуны ХХ съезда партии в докладе Хрущева. Попытки строить реальную политику с "чистого листа", отказываясь от порочной практики прошлого, но одновременно сохраняя с ним "добрые отношения", очень быстро обнаружили свою утопичность. Любой политический деятель находится в рамках достаточно ограниченного выбора и, оставаясь реалистом, не может не учитывать долговременного общественного интереса. В 1956-м Хрущев свой выбор сделал.
Предстояли ломка привычных представлений об авторитете партии и ее вождей, устоях социализма, преодоление непонимания, недоверия и откровенной враждебности. Осознание того, что культ личности - это не только и не столько Сталин, а сложный политический, морально-нравственный и социально-психологический комплекс общественных отношений, придет много позднее. В середине 50-х все в основном свелось к "личному моменту", к новым оценкам роли Сталина в жизни партии и страны, признанию его главным творцом и главным подсудимым периода культа личности. Подобная трактовка проблемы, казалось, должна была вместе с развенчанием Сталина снять и вопрос об ответственности за ошибки прошлого. Однако при таком подходе новому политическому руководству, в котором сплошь и рядом были "наследники Сталина", трудно было рассчитывать на поддержку и доверительное отношение со стороны народа - тем более что это отношение проецировалось с оценок прошлого на конструктивную часть объявленного политического курса.
Что же представлял собой политический курс нового руководства? Более или менее цельная концепция общественной перестройки к тому времени так и не сложилась. Даже новая Программа партии, о необходимости которой говорилось еще в решениях довоенного XVIII съезда ВКП(б), не была принята, что вызывало подчас недоуменные вопросы: выходит, в партии наступило творческое "бесплодие" и не осталось теоретиков? Конечно, подобные вопросы звучали и как чисто риторические. Но теоретический вакуум - это между тем реальность 50-х, которая ставила инициаторов реформ в непростое положение, толкала их к импровизации. А в такой ситуации легко попасть под влияние доминирующих общественных настроений, нередко подменяющих долговременные интересы сиюминутными.
На реальную политику оказывали давление нетерпение, стремление исправить все недостатки и решить все проблемы "с сегодня на завтра", что называется, "одним махом". При отсутствии программы реформ преобладающими стали метод прямого реагирования на неполадки в общественном механизме, ориентация на устранение тех "слабых мест", наличие которых очевидно (например, прогрессирующая бюрократизация аппарата или существование продовольственной проблемы). В результате вопрос на какое-то время мог быть снят, но решить его полностью таким способом не удавалось никогда. Различные мероприятия по подъему сельского хозяйства. ускорению научно-технического прогресса, перестройке территориального управления так и не сложились тогда в единую экономическую политику. Бросаясь от одного к другому, латая дыры то здесь, то там, проводя одну кампанию за другой, политическое руководство утрачивало целостное восприятие экономической ситуации, и она зачастую совсем выходила из-под контроля. Предпочтение при решении тех или иных хозяйственных проблем отдавалось тому средству, которое принесет быстрый эффект. Темпы, по-прежнему решали все, а основная роль при этом отводилась организационному фактору.
В недостатках организации, в неумении поставить дело виделись главные причины сбоев в работе хозяйственного механизма. Иначе и быть не могло: сами принципы его построения, а равно и экономическая структура в целом, воспринимались исключительно как "правильные", нуждающиеся в силу этого лишь в поправках, совершенствовании, но никак не в коренной перестройке. Когда принималось решение об упразднении ряда министерств и создании совнархозов (1957 г.), Хрущев специально оговаривал, что реорганизация проводится не с целью ликвидации какихлибо неполадок и диспропорций (подразумевалось, что они в принципе не могут иметь место в социалистической экономике), а в результате осознания необходимости отказаться от устаревших форм руководства промышленностью.
За первые год-два работы совнархозов был получен значительный экономический эффект. Но следует ли однозначно считать его следствием реорганизации 1957 года? Еще в начале создания совнархозов, в преддверии этого процесса специалисты сделали интересное наблюдение: на какой-то период, когда предприятия остались "бесхозными" (министерства фактически сложили свои полномочия, а совнархозы еще не оформились), многие из них вопреки опасениям не только не сбились с производственного ритма, наоборот - даже стали работать лучше. И так продолжалось до тех пор, пока новые органы не окрепли и не сложились в устойчивую систему. С этого момента начали нарастать негативные последствия их деятельности - местничество, диктат и администрирование по отношению к подведомственным предприятиям, бюрократизация управления. Диктат остался диктатом, даже спустившись на ступеньку ниже.
Появившиеся тогда предложения о переходе к принципиально иному типу руководства народным хозяйством, построенному на самоуправленческих началах (в том числе с учетом опыта полномочных рабочих советов по югославскому образцу), поддержки не получили, натолкнувшись на непонимание не только сверху, но и снизу. Это непонимание становилось непреодолимым барьером на пути реформы, мешало дальнейшему расширению хозяйственной самостоятельности экономических районов и отдельных предприятий. В результате сработала старая психология экономического "рывка". К длительному и стабильному подъему он привести не мог, хотя все же и сыграл определенную роль в решении жизненно важных - прежде всего социальных - проблем 50-х годов.
Таких масштабов социальная политика нашей страны, пожалуй, еще не знала. Закон о пенсиях, паспортизация на селе, размах жилищного строительства, сделавший "Черемушки" обязательным атрибутом чуть ли не каждого города. Политика действительно повернулась лицом к народу, " достижению той самой "лучшей жизни", о которой говорилось и с высоких трибун, и в любой семье. Почему же и по сей день мы нет-нет, да и сталкиваемся не просто с пренебрежительным, а откровенно враждебным отношением к тому, что делалось для людей в 50-е годы? Что это - элементарная человеческая неблагодарность или дело упирается в издержки самого подхода к решению социальных проблем, когда за них берутся "не с того конца"?
Ответ на подобные вопросы, полагаем, уходит своими корнями в представления тех лет о человеке, его социальной функции, его месте в жизни. Когда он всего лишь предмет приложения государственной политики, то место его в системе общественных отношений не меняется, каково бы ни было реальное содержание этой политики - "обирающее" или "одаривающее". Заменив "брать" на "давать", но сохранив за народом, в общем, пассивную роль в процессах общественного управления, нельзя было рассчитывать на желаемую отдачу и от материальных вложений в человека, Несколько позднее, когда начатая в 50-х линия на автономный подъем материального достатка в 70-х закономерно пришла к тупику, председатель одного колхоза как-то заметил: "Если раньше не работали из-за того, что знали - все равно ничего не дадут, то теперь не работают, потому что знают - все равно дадут".
Механизм "обратной связи" в системе народ - власть не включается сам по себе, хотя именно он - самый надежный гарант любых реформ. До тех пор, пока свобода решать заменяется свободой говорить, право управлять - правом голосовать, а понятие "хозяин" вообще находится за рамками социалистических ценностей, инициаторы преобразований не могут иметь достаточной социальной опоры в своих начинаниях, Правда, процесс активизации человеческого потенциала не сводится только к выбору правильных приоритетов и нужных акцентов в проведении социально-экономической политики. Многое здесь зависит от состояния общественной атмосферы, которая может способствовать "дозреванию" субъективного фактора как сверху, так и снизу, а может привести к консервации его первоначального состояния. В первом случае сохраняется возможность углубления и развития политики преобразований, во втором сам начатый поворот, в общем-то, как бы обречен остаться незавершенным.
ПОСЛЕ ХХ съезда налицо были все условия для достижения поворота к человеку, чему способствовала как внутренняя, так и внешняя политика тех лет. Шел процесс "расконсервации" общества. Советский Союз открывал для себя мир и сам становился открытым для мира. Международные обмены и контакты, поездки наших делегаций за рубеж и визиты в нашу страну, Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве... Но самое существенное - иной становилась жизнь внутри страны. Общество как будто выходило из заторможенного состояния, в котором оно пребывало долгие годы. На волне общественного подъема рождались "новые" искусство, литература, театр. И главным "возмутителем спокойствия", главным "нервом" всего был вопрос о культе личности, о Сталине, через призму которого теперь только и воспринималось и прошедшее, и настоящее, и будущее. Прозвучавшие на ХХ съезде партии оценки прошлого стали для современников потрясением независимо от того, было для них это откровением или давно ожидаемой данью справедливости. Особенно ошеломляли факты о незаконно репрессированных, оболганных, преданных забвению. И рядом с этой национальной трагедией - имя того, кто десятилетия олицетворял собой все успехи, все достижения, один был способен решить все проблемы и найти выход из любых трудностей. В общественном сознании зрел перелом, не случайно 1956 год зафиксирован в нем рубежной вехой. В результате "смятения умов" одни приобретали стимул к развитию мысли, другие теряли точку опоры.
Первая волна впечатлений, связанных с обсуждением материалов ХХ съезда, имела скорее характер внешнего реагирования. Что делать с портретами Сталина? Является ли теперь Сталин классиком марксизма-ленинизма? Можно ли пользоваться его трудами в пропагандистской и преподавательской работе? Эти и подобные им вопросы говорили о преимущественно ритуальном значении начального этапа борьбы против культа личности. В учреждениях меняли портреты. Однако не все легко шли на смену декораций.
Вот любопытный факт из переписки тех лет. Начальник цеха одного из предприятий не стал снимать у себя портрет Сталина. Дома рассказал об этом жене. Та, испугавшись, сразу же посоветовала: "Иди и немедленно сними, а то тебя арестуют и посадят, как культ личности". Факт, пожалуй, типичный: многие не отделяли новый курс от привычных в прошлом проработочных кампаний и периодических "чисток". Но даже те, кто понимал или чувствовал особую роль случившегося не сразу смогли преодолеть и первое смятение, и боль утраты прежних убеждений. "...Уже прошла неделя с тех пор, как наша партийная организация подробно ознакомилась с материалами ХХ съезда партии по культу личности, и все время хожу под их впечатлением, - читаем в одном из писем того времени. - В первые дни. раздражало то, что суд устраиваем над умершим человеком, и так хотелось, чтобы на всю жизнь Иосиф Виссарионович Сталин остался в памяти такой справедливый и честный, каким нам его рисовали в течение более трех десятилетий... И теперь, когда узнали о его крупнейших недостатках, трудно, очень трудно погасить в сердце эту великую любовь, которая так сильно укоренилась во всем организме".
В обществе начинался процесс очищения, который не мог быть ни простым, ни безболезненным.
Работа общественной мысли продолжалась, раздвинув первоначально предложенные рамки "личной темы" вокруг вопроса об ответственности за ошибки прошлых лет. Общее настроение выразило, думается, опять-таки одно из писем в редакцию: "Говорят, что политика партии была правильной, а вот Сталин был не прав. Но кто возглавлял десятки лет эту политику? Сталин. Кто формулировал основные политические положения? Сталин. Как-то не согласуется одно с другим". Человек постепенно, шаг за шагом, поворачивался от механического приятия спущенных сверху установок к действительному осмыслению происходящего, расширялась и зона критики. Процесс шел одновременно сознательно и стихийно. Начало ему, можно сказать, положил Хрущев. Свергнув Сталина с его пьедестала, он снял и ореол неприкосновенности с "первой личности" и ее окружения. Насовсем. Казавшаяся незыблемой вера в то, что наверху находится "самый мудрый" и "самый справедливый", была сильно поколеблена. Тем самым Хрущев, хотел он того или нет, поставил и себя под прицел современников. Готов ли он был к такому повороту событий?
Вскоре после того, как коммунистов, а вслед за тем и остальную общественность, стали знакомить с содержанием закрытого доклада Хрущева, было принято решение временно чтение прекратить. Основной причиной этого решения стал размах критических выступлений, связанных с обсуждением обнародованных фактов. "После ХХ съезда, когда развернулись активные выступления, мы не были подготовлены... Мы не были подготовлены к тому, чтобы дать отпор", - признавалась на собрании московского партактива бывший секретарь МГК КПСС Е. А. Фурцева.
В тот период новая политическая культура только начинала свое формирование, и феномен открытого общественного мнения был явлением непривычным. Как реагировать на стихию, где предел "дозволенного"? Набирала силу та самая инициатива снизу, к развитию которой призывали, которую ждали и которую... не узнали, когда она стала фактом общественной жизни. Действительно, стихийный рост активности снизу - процесс неоднозначный, чреватый развитием открыто экстремистских тенденций. К тому же он слабо поддается контролю, Отсюда - значение субъективного фактора, умение партии владеть ситуацией и оказывать влияние на дальнейшее развитие событий. Ее влияние может быть двояким: можно направить общественную активность на углубление и поддержку принятого политического курса, блокируя левый и правый экстремизм, а можно пойти по пути "обуздания" инициативы, руководствуясь принципом "как бы чего не вышло". Первый путь ведет к первоначально заявленным целям, второй представляет собой шаг назад.
В 50-х мы все-таки отступили. Почему? Истинное политическое искусство далеко отстоит от тактического умения "обуздать" инициативу, и, как всякому искусству, ему надо учиться, тогда как механизм давления и нажима можно брать в готовом виде - благо за долгие годы он был отработан чуть ли не до автоматизма. В тот момент никто толком не знал, как относиться к резкому подъему критической волны. Хорошо это или плохо? По-социалистически или нет? Возобладала своеобразная логика отрицания, утверждение от противного. Отбрасывая то, что представлялось "несоциалистическим", "несоветским", мы, казалось, уже тем самым организуем нашу жизнь по действительным принципам социализма. Поскольку же представления о принципах были самыми общими, то в разряд "буржуазного", "вредного", "не нашего" попадали подчас не только совершенно нейтральные вещи (музыкальные жанры или молодежная мода), но и собственно демократические принципы (плюрализм мнений, свобода критики без ограничительных "потолков" и т. д.).
Отсутствие уверенности в том, носят развивающиеся в стране процессы социалистический характер или нет, делало курс политического обновления неустойчивым, подверженным влиянию различных привходящих факторов, внутренних или внешних. На нашу жизнь в то время сильное давление оказывал, в частности, международный контекст. И прежде всего венгерские события 1956 года. Скороспелый их анализ, без глубокого проникновения в существо проблемы, вызвал боязнь повторения подобного и у нас. Среди части партийных работников распространились панические настроения: ползли слухи, что кто-то уже ходит по квартирам и составляет тайные списки коммунистов. Возникли эти слухи из "добросовестных" заблуждений или нагнетались искусственно, в конечном счете не так важно. Существенно другое: венгерские события, понятые главным образом как "издержки" демократии, стали сильным козырем в руках отечественных консервативных сил и существенно поколебали позицию политических руководителей. В результате были приняты меры перестраховочного характера, началась борьба с идеологическим ревизионизмом. Ситуация еще больше обострилась, когда стало ясно, что в стране назревает кризис власти.
Забегая несколько вперед, следует сказать, что своеобразным выходом из этого кризиса стал июньский (1957 г.) Пленум ЦК КПСС. Оппозиционные Хрущеву силы - разные по своим политическим убеждениям, но объединенные впоследствии в одну "антипартийную группу", - получили реальный шанс добиться смены руководства. Большинство ЦК все же пошло за Хрущевым. И это была победа - но чья? Лично Хрущева или победа курса ХХ съезда? Добившись устранения оппонентов, Хрущев, казалось бы, развязал себе руки. На деле же получилось иначе: борьба за власть на данном этапе подчинила себе судьбу прогрессивных преобразований. От руководства были устранены не только противники, но и некоторые наиболее сильные, с точки зрения возможных "конкурентов", соратники: так, по решению Пленума ЦК в октябре 1957 года был смещен с партийных и государственных постов маршал Г. К. Жуков. Произошла и известная корректировка общего политического курса, смысл которой заключался в фактическом отказе от дальнейшей демократизации.
В свете этих и более поздних оценок возникает вопрос: неужели поворот, которого ждали после войны, чьи контуры обозначились в 1953-м и окончательно оформились в 1956-м, был обречен на неудачу и не имел шансов на успех? Думается, что при том раскладе наличных условий и реальных сил, которые стояли за инициаторами преобразований (прежде всего учитывая степень зрелости политического руководства и готовности народа), развитие процесса шло по максимуму, и сам он оставался открытым, сохранял возможность углубляться и дальше. Другое дело, что естественная логика событий стала все более нарушаться, постепенно взяла верх консервативная традиция, и тем самым процесс обновления оказался искусственно прерванным.
Перелом обозначился. Но не состоялся.