 |
Сергей Неклюдов
"ГОП-СО-СМЫКОМ" - ЭТО ВСЕМ ИЗВЕСТНО...
Фольклор, постфольклор, быт, литература. Сб. статей к 60-летию Александра Федоровича Белоусова. СПб.: СПбГУКИ, 2006. С. 65-85. Приводится по сайту "Фольклор и постфольклор".
1.
"Гоп-со-смыком" - одна из самых известных и одновременно одна из самых своеобразных уличных баллад первой половины XX в.; представляя собой "апофеоз блатного героя", она "имеет огромную популярность в криминальном мире, главным образом среди молодежи" [Петров 1926, с. 44, 52]. По своей распространенности она способна конкурировать даже с таким безусловным лидером этого жанра, как "Кирпичики" [Неклюдов 2005b, с. 271-303]. Оригинален не только сюжет (повествующий о приключениях ловкого вора на том свете), но и ее метрическая структура (хорей 5+5+4+4+5), чрезвычайно устойчивая - при некоторой пластичности границ строки (вообще характерной для городской песни), благодаря чему хорей может превращаться в ямб, а женские окончания - заменяться на мужские. Например: Славился своим басистым криком (вариант IV) и Он славился своим басистым криком (вариант I) или: А если не похмелят меня в Бде (вариант I) и А если не похмелют на Луне (вариант IV) и т. п.
Оба компонента имени героя (точнее, его клички) связаны с соответствующей блатной терминологией: гоп, гопа ‘ночлежка, притон’, ‘воровская шайка’ (ср. гоп-компания), гоп-стоп ‘разбой, грабеж’; смык ‘сплоченная воровская группа’ (а также ‘небольшой лом для взлома’), смычка ‘взаимопомощь в преступном мире’ [Мокиенко, Никитина 2001, с. 134, 550]. Соответственно, Гоп со смыком можно понять либо как ‘вор, крадущий с напарником’, либо как ‘взломщик со своим инструментом’. Считается, что слово гоп происходит из аббревиатуры ГОП - Городское общество призрения, которое существовало еще до революции [Бахтин 1997, c. 234]; с чем согласуются значения некоторых производных терминов: гопать ‘ночевать на улице, не имея пристанища’, гопник, гопушник ‘обитатель ночлежки, оборванец; хулиган’.
Это вызывает определенные сомнения. Просматривается явная семантическая мотивированность в образовании термина, обозначающего грабительское нападение, от междометия гоп - побудительный возглас при прыжке, шире - при любом резком движении (вспомним пословицу Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь, украинский танец гопак; ср. также польск. hop, нем. hopp hops, hьpfen ‘прыгать’ [Фасмер 1, с. 438]). Данная этимология поддерживается "параллельным" термином скок, также обозначающим кражу и грабеж [Мокиенко, Никитина 2001, с. 542-543], причем семантическая мотивация при образовании жаргонного значения здесь почти та же, что и у термина гоп; более того, выражение гоп со смыком морфологически эквивалентно выражению скок с прихватом (‘разбой, грабеж’) [Мокиенко, Никитина 2001, с. 543] - дополнительный аргумент для предложенного сближения.
Можно предположить, что арготическое гоп (как и скок) возникает на основе "первичной" семантики данного междометия для обозначения внезапного грабительского нападения (откуда и гоп-стоп ‘ограбление’, гопник ‘грабитель’; ср. скокарь ‘грабитель, квартирный вор’ [Мокиенко, Никитина 2001, с. 134, 543]), в то время как фонетически совпадающая с ним аббревиатура ГОП (и ее вероятные производные, прежде всего, гопать и гопушник) добавляет жаргонному термину значения, связанные с темой бездомности и бродяжничества.
В нашем поле зрения есть не менее полусотни вариантов песни, ее переработок и просто упоминаний, сопровождающихся цитированием отдельных строк и куплетов. Более-менее полные записи (т.е. те, в которых песня представлена хотя бы в относительной сюжетной достаточности и которые самой традицией воспринимаются как цельные тексты) могут быть распределены по трем группам, причем самой полной является первая группа, представляющая и старейшую версию песни.
Наиболее ранние фиксации этой версии относятся к первой половине 1920-х годов: запись, сделанная в Иркутской тюрьме (вариант I [Хандзинский 1926; с 73-75; Джекобсон 1998, с. 201-203]), и чрезвычайно близкий к ней вариант II с многочисленными орфографическими и фонетическими украинизмами, записанный в Киеве в 1926 г. [Бахтин 1997, c. 234-235; Петров 1926]. Из более поздних записей с ними по набору строф совпадают варианты III [Чернов, Юрасов 1953, с. 400] и IV [Вайскопф 1981, с. 59-60]; в последнем есть одно легко объяснимое включение (строфа 9); к нему мы еще вернемся. Наконец, вариант V, записанный в начале 1930-х годов [Чистяков 1979, № 55 (из собр. Э.В. Гофман)], полностью совпадает со старейшими текстами на протяжении их четырех финальных строф (10-12-13-14), после чего идет самый пространный (и нигде более в подобной полноте не встречающийся) 80-строчный рассказ о приключениях героя в загробном мире (в основном, в раю). Таким образом, это лишь вторая половина песни, полный текст которой мог бы достигать 28 строф (т.е. 140 строк). Отдельными от этой версии являются варианты VI, VII и VIII, по набору строф и их композиционному расположению в свою очередь не составляющие единства.
Поворотным моментом в истории песни явилось ее эстрадное исполнение на рубеже 20-30-х годов Л.О. Утёсовым (в обработке композитора и руководителя одного из джаз-оркестров П. Игнатьева). Особенно важное значение имела запись в 1932 г. этого исполнения на грампластинку, которая стала чрезвычайно популярной. Порожденные ею устные редакции бытовали в разных условиях и среди разных слоев населения - от уголовников на Соловках в начале 30-х годов [Лихачев 1994, с. 207] до солдат на фронтах Великой Отечественной войны.
Показательна следующая запись из военных мемуаров: "Костя Биценко... Чтоб как-то отвлечь от горестных переживаний, заставить нас улыбнуться, придумал слова и сочинил сценарий на известную одесситам песню “Жил-был на Подоле гопцесмыка...” Начиналось это так. Обращаясь к нам он говорил: — Иду я по городу, и никто не знает, кто я такой! — Да ну? — должны были мы отвечать. — Да неужели вы меня не узнали? — Нет, — хором говорили мы. — Да я же гопцесмыка! — Ну!? — Так по этому поводу, — говорил он и начинал запевать, а мы подхватывали: “Жил-был на Подоле гопцесмыка, славился своим басистым криком...”" [Сафонов 1997, с. 422]. Интересно, что автор не воспринимает морфологическую структуру клички героя, соединяя ее в семантически неразложимое гопцесмыка, и ничего не знает об утесовской пластинке. Он полагает, что его однополчанин сам "сочинил сценарий на известную одесситам песню", тогда как на самом деле приводимый далее текст является довольно точной цитатой начала этой пластинки, воспроизводимой спустя десятилетие не только в своей "вокальной" части, но и вместе с ее театрализованным вступлением.
Утесовская пластинка сыграла решающую роль в распространении именно данного варианта песни [Джекобсон 1998, с. 207]. "Пластинку эту — заигранную до седины — я видал только раз, а песню мы знали и пели все — как и ее бесчисленные продолжения", . пишет А.Я. Сергеев [1997, с. 210]; мои собственные воспоминания о "заигранной пластинке" утесовского "Гоп-со-смыком", несколько более поздние, относящиеся к началу 50-х годов, полностью совпадают с вышеприведенными.
Вне всякого сомнения, утесовский вариант (IX) в качестве "контролирующей инстанции" (т.е. твердо зафиксированного авторитетного текста, препятствующего увеличению амплитуды варьирования) оказал сильное влияние на последующее устное бытование песни (варианты X-XIII). Именно этот состав строф, как и их последовательность, в наибольшей степени удержались в традиции, воздействуя и на "доутесовские" редакции (чем, в частности, можно объяснить включение в вариант IV, относящийся к старой версии, но представленный относительно поздней записью, строфы 9, характерной для утесовского варианта).
По-видимому, на утесовскую редакцию опирался и Аркадий Северный (вариант XI), давший несколько иную последовательность строф и использовавший строфу 13 из "доутесовской" традиции, а также заменивший киевскую локализацию на питерскую (что, кажется, вообще характерно для питерских вариантов городских песен [Неклюдов 2005a, с. 645-646]).
Куплетная структура песни не располагает к формированию альтернативных сюжетных редакций (ср. с другой куплетной песней того же времени - "Цыпленок жареный" [Неклюдов 2005a, с. 637-649]), благодаря чему все имеющиеся в традиции строфы выстраиваются в некую непротиворечивую фабульную последовательность (именно подобной условной последовательности соответствует предложенная в статье сквозная нумерация строф). Это приводит к возникновению крупнообъемных текстов, сильно превышающих среднюю длину городской песни, обычно колеблющуюся в пределах от 4 до 10 четырехстрочных строф. На огромные размеры баллады указывают упоминающие о ней мемуаристы, собиратели и исследователи городского фольклора [Сергеев 1997, с. 214; Бахтин 1997, c. 235; Rothstein 1980, p. 379]. В.П. Петров [1926, с. 52] цитирует чрезвычайно протяженную 86-строчную версию, а самые большие варианты, имеющиеся в нашем распоряжении, достигают 20-21 куплета, т.е. 100–105 строк. Это уникальное свойство песни в полной мере осознается и самой традицией, которая утверждает (словами вторичных версий): Много есть куплетов "Гоп со смыком", да, да. / Все они поются с громким криком: "Ха - ха!" [Пушкарев 2004, с. 299], Гоп со смыком петь не интересно, да-да,/ Сто двадцать два куплета вам известно, да-да [Сергеев 1997, с. 210].
Наконец, за рамками основного сюжетного корпуса баллады существует еще не менее двух десятков переложений данного сюжета. Помимо песен, каждая из которых представлена только одной записью (возможно, они остаются "разовыми" текстами), есть несколько достаточно популярных переделок, в каждом случае развивающих одну из тем исходного произведения: игра в карты и полный проигрыш ("Вот вернулся я с тюрьмы домой..." [Джекобсон 2001, с. 51-54; Пентюхов 1995, с. 118]); избиения и адские пытки ("Ой, Москва, Москва, моя Москва..." [Чистяков 1979, № 43; Джекобсон 1998, с. 220-222]); "достойная жизнь", которую повсюду обеспечивает себе блатарь ("Начальник Барабанов дал приказ..." [Песенник анархиста...; Варди 1971, с. 56-57; Джекобсон 1998, с. 222-224]; пьянство и уличная драка ("Шел я по проспекту Октября..." [Бахтин 1997, c. 235-236; Сергеев 1997, с. 48]). Особняком стоит песня "Галя . комсомолочка блатная..." ("По бульвару Лялечка гуляла..." [Хмельницкий, Яесс 1996, с. 171-173; Сергеев 1997, с. 214-215]), повествующая о групповом изнасиловании - весело, с шутками и с большим количеством матерных выражений, что, заметим, не характерно не только для "исходной" баллады, но и для большинства ее переделок, кроме, пожалуй военных ("дипломатический “Гоп-со-смыком”" [Бахтин 1997, c. 236; Пушкарев 2004, с. 299-300; Джекобсон 2001, с. 83-86; Терц 1979, с. 79; Чистяков 1979, № 57]).
Эти переделки неизменно сохраняют ритмико-мелодическую структуру "Гоп-со-смыком", а также некоторые свойственные ему стилистические обороты и формулы, в основном относящиеся к началу песни (Гоп со смыком - это буду я... [Варди 1971, с. 56-57]; Драп-драп - это буду я... [Пентюхов 1995, с. 44-45]; Граждане, послушайте меня... [Чистяков 1979, № 57]; Песню вы послушайте мою... [Джекобсон 1998, с. 345]; Но так как я играю и пою... [Джекобсон 1998, с. 206]; В зоне мы играем и поём... [Варди 1971, с. 56-57]). Встречается и прямая опора на традицию исполнения "прототипического" текста (например: Пропою я вам шальную / Песню новую чумную... [Варди 1971, с. 56]; "Гоп-Со-Смыком" петь не интересно - / Все двадцать три куплета нам известны... [Вайскопф 1981, с. 61]; кстати, как мы помним, 23 куплета - это очень близко к реальному размеру баллады).
Очевидно, довольно скоро, по крайней мере, после появления утесовской пластинки, "Гоп-со-смыком" утрачивает свою исключительно "блатную" принадлежность; о том же косвенно свидетельствуют и многочисленные (в том числе послевоенные студенческие) переделки. Отдельные фразы из песни становятся крылатыми [Душенко 1997, с. 424 (№ 13)], что, несомненно, предполагает прочное укоренение ее текста в общественном сознании. В.С. Бахтин [1997, c. 235] цитирует "Общую газету" (1995, № 37), где под портретом Г.А. Явлинского стоит подпись: "Григорий Явлинский: “Граждане, послушайте меня!”".
2.
Как уже говорилось, сюжет баллады не имеет аналогов в городском песенном фольклоре. Ее герой - вор, пьяница, картежник, уличный хулиган, "не вылазящий" из тюрьмы, - умирает (или гибнет в неудачном "деле"). После смерти он попадает в ад (где учиняет дебош из-за того, что там нет водки) и в рай (где берется за свое привычное ремесло, тем более что и тамошние обитатели занимаются делами, совершенно неподобающими для ангелов и святых). С награбленным добром герой возвращается на землю и живет богато вплоть до своей "окончательной" смерти, после которой, впрочем, снова оказывается на небе.
Напомню, что в утесовском исполнении балладу предваряет короткий диалог с некими "не узнавшими" героя людьми. Мотив явно не случайный: сам по себе акт узнавания / неузнавания занимает в символической системе блатного фольклора весьма значительное место. Если же Утесов усвоил песню непосредственно из устной традиции (что весьма вероятно), он мог чувствовать и еще не выветрившиеся смысловые оттенки данного текста. Тогда не исключено, что "коллективный партнер" певца изображал тот самый смык - "группу поддержки" "авторитетного", "делового" вора, не узнанного после возвращения из загробного мира (мотив вполне мифологический).
Несмотря на наличие сквозного сюжета, фабульная связь между соседними строфами песни предельно ослаблена, а композиционно закрепленными являются только начальные строфы. Остальные строфы объединяются в тематические серии, или блоки, внутри которых их порядок (как и набор) относительно свободен. Всего таких серий четыре: три основных, общих для большинства вариантов (земная жизнь героя от рождения до смерти - строфы 1-10; его приключения в аду - строфы 11-13; пребывание в раю - строфы 14-28) и одна дополнительная, относительно редкая (возвращение на землю и иногда - повторное попадание после "окончательной" смерти на небеса - строфы 29-32). Несомненно структурное сходство с волшебной сказкой, композиционно включающей в себя последовательность "предварительного", "основного" и "дополнительного" испытаний [Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 2001, с. 17-19], хотя, конечно, подобная аналогия имеет самый общий характер, и скорее свидетельствует о реализации одной из форм морфологической организации повествования, чем о генетической связи данной баллады со сказкой как таковой.
Схематически соотношение вариантов песни можно представить в виде таблицы (двойным контуром отмечены строфы, последовательность которых является иной по сравнению с их условной нумерацией, принятой в данной работе):
Сама же последовательность строф в разных текстах имеет следующий вид:
I 1-2-4-5-6-7-8-10-12-13-14-15-28-29-30-16-19-17-32-31
II 1-2-4-5-6-7-8-10-12-13-14
III 1-2-4-5-6-7-8-14-10-12
IV 1-2-4-5-6-7-8-9-15-28-17-27
V 10-12-13-14-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25-26-27-28-15-29-31-32
VI 2-4-14-25-27-17
VII 3-15-11-12-14
VIII 3- 2- 11-10-14
IX 1-2-9-15-28-17 (Утесов)
X 1-2-9-15-28-17
XI 2-1-13-17-10 (Северный)
XII 2-1-4-13-15-17-10
XIII 1-2-4-9-15-28-17
Итак, наиболее частыми, общими для большинства вариантов, являются следующие строфы (по нашим, разумеется, далеко не полным статистическим данным):
1 и 2 - представление героя (9 и 11 вариантов, соответственно),
10 - смерть героя (8 вариантов),
12 - бесчинства героя в аду (6 вариантов),
13 - адские мучения (6 вариантов),
14 - попадание в рай (8 вариантов),
15 - выход в раю "на работу" и ограбление бога (8 вариантов),
17 - ограбление Иуды (9 вариантов),
28 - богатства бога (6 вариантов).
В сущности, этот набор, ближе всего стоящий к утесовской и "послеутесовским" редакциям, представляет собой сюжетно самодостаточный корпус, что, однако, не имеет отношения к происхождению песни - старые "доутесовские" редакции в значительной своей части как раз представлены меньшим количеством записей. Это касается строф:
4-8 - описание земной жизни героя (по 4 варианта),
16, 19, 25 (по 2 варианта), 20-24, 26 (по 1 варианту), 27 (3 варианта) - описание райской жизни и приключений героя на небе,
29 - возвращение на землю (2 варианта),
30 - повторное попадание на небеса после "окончательной" смерти (1 вариант);
31, 32 - заключительное поучение (по 2 варианта).
Кроме того, две редких строфы - 3 (рождение героя) и 11 ("полет на Луну") - вообще не встречаются ни в "доутесовских", ни в "послеутесовских" вариантах. Они характерны лишь для двух редакций, стоящих в этом отношении особняком. Однако по своему значению эти строфы достаточно важны, поскольку представляют собой начальное и конечное звено "земной" биографии персонажа: само по себе путешествие на Луну обозначает смерть или гибель. Данный мотив возникает на основе сюжетно-семантического разворачивания жаргонного эвфемизма отправить/послать/пустить на Луну ‘убить, расстрелять’, полететь/поехать на Луну ‘отправиться на тот свет, умереть, погибнуть, быть убитым’; впрочем, у этого мотива есть и своя долгая литературная история, берущая начало еще в сочинениях Лукиана (II в. н. э.) [Неклюдов 2006].
Данные строфы симметричны не только по линии "сюжетно-биографической" (рождение.смерть), но также по отраженной в них картине мира, которая здесь имеет отчетливо выраженный демонологический характер. Вот как описывается появление героя на свет: Родился я у беса под забором / Крестили меня черти с косогора. / Дядька с рыжей бородою (Дед с козлиной бородою... Старый леший с бородою) Окропил меня водою... [Джекобсон 1998, с. 201-107; Ахметова 2000, с. 54]. Это - один из вариантов "низкого" рождения персонажа современной городской баллады, ср., например: Родила меня мать под забором / И спустила меня в нищету или: Меня мать ночью родила / В овраге под забором... [Кулагина, Селиванов, № 444, 456]. Что же касается крещения, то аналогичный текст фиксирует в своих записных книжках 1914-1919 г. Е.И. Замятин [2001, с. 22]: Мине кстили / У трактире-кабаке,/ Окурнали / У виноградном / У вине./ Отец крёсный — целовальник молодой, / Матка крёсна — винокурова жена,/ Собралася — вся негодная семья. В "Гоп-со-смыком" к этому набору мотивов (рождение в овраге и под забором, сомнительное "пьяное" крещение) добавляется устойчивый элемент "бесовщины". Дьявольскую атрибутику получают и сама процедура крещения (точнее, "антикрещения"), и все перечисленные персонажи, участвующие в эпизоде (черти, бес, леший, да и дядька с рыжей бородою или дед с козлиной бородою явно из того же племени); обратим внимание на намеренно кощунственную интонацию в этом пародировании христианского обряда.
С рождением семантически рифмуется смерть, после которой Гоп-со-смыком сразу же встречается с чертями и с самим сатаной: А черти там, как в русской печке, / Жарят грешников на свечке... [Джекобсон 1998, с. 206]. Странное, на первый взгляд, сопряжение в одной строке свечи и черта (как и сам мотив поджаривания на свечке) соотносится с поговоркой Ни богу свечка, ни черту кочерга (Ни Богу свеча, ни черту ожег [Даль 1991, с. 159а]), используемой по отношению к кому-либо (или чему-либо) ни на что не годному, и, возможно, имеет прямую связь с сюжетом о двух свечах, которые ставятся и Богу, и черту (на всякий случай: неизвестно, куда попадешь на том свете - в рай или в ад; AaTh 778*). Этот сюжет, по-видимому, книжного происхождения (см. AaThUth, I, p. 435-436, № 778*); книжный характер имеют и две русские версии (источник - "Российская универсальная грамматика..." Н. Курганова, 1769), среди остальных восточнославянских редакций, тоже немногочисленных, больше зафиксировано украинских (СУС 778*).
Времяпрепровождение в аду описывается противоречиво: как совместная выпивка с его обитателями (С ними я полштофа долбану... [Джекобсон 1998, с. 206]), либо, напротив, как адские муки, которым герой подвергнут именно за пьянство (Жариться я буду, как гусёнок, / В котле буду кипеть, как поросёнок. / Жарить будут на сковородке, / Чтоб не пил по многу водки, / Пикою будет колоть меня чертёнок [Хандзинский 1926; с 74; Джекобсон 1998, с. 202]; тема избиения и адских пыток). Более того, выясняется, что на том свете "нет водки" и жаждущий герой, "как мумия, засохший" после предсмертного "похмеления", поднимает бунт и учиняет в преисподней погром (тема пьянства и драки): А если не похмелят меня в Аде, / Не дам проходу даже сатане: / Где-нибудь я кол достану, / Чертенят дубасить стану... [Хандзинский 1926, с 73-75]; Дрын железный (дубовый) я достану / И чертей волохать (калечить) стану... [Бахтин 1997, c. 235; Джекобсон 1998, с. 206]. Надо заметить, что, вероятно, первична форма окалечить (вар. V) - жарг. ‘обокрасть, ограбить’ [Мокиенко, Никитина 2001, с. 396], т.е. сделать калекой, нищим (а не ‘нанести увечья’), что точно соответствует сюжетной логике (возможно, то же значение первоначально имеет и наиболее частое в текстах покалечить). Далее, в процессе "деарготизации" языка песни происходит семантический сдвиг - в сторону общеязыкового значения глагола калечить и его производных, тем более что используется он прежде всего по отношению к Иуде, которого "стоит" подвергнуть подобной экзекуции, как и, естественно, чертей. В варианте XII вообще все загробные приключения героя переносятся в располагающийся на Луне ад, где он грабит уже не бога, а черта, и где обитает также и Иуда (в отличие от своей обычной локализации в раю - в подавляющем большинстве песен). Не исключено, что источник сближения Иуды с сатаной может объясняется евангельской трактовкой его предательства [Левинтон 2006, с. 257]
Наконец, путешествие на Луну может быть представлено и как брачная поездка к далекой (в сущности, потусторонней) невесте: Завтра (скоро) я поеду на луну, / Там найду хорошую жену, / Пусть она крива (коса), горбата, / Но червонцами богата, / И за это я её люблю [Джекобсон 1998, с. 206; Ахметова 2000, с. 54]. Такая женитьба, помимо всего прочего, ведет к обогащению, причем за этим мотивом стоит чрезвычайно архаическая мифологическая семантика [Мелетинский 1998, с. 309-312], а внешнее безобразие невесты (в истоке, возможно, имеющей зооморфный облик [Жирмунский 1974, с. 355; 2004, с. 254-256]) предвещает ее повышенную продуктивность. Именно в подобном смысле можно понимать выражение найду фартовую жену (в некоторых вариантах), т.е. жену, приносящую удачу (фарт - ‘удача’ [Грачев, Мокиенко 2006, с. 172-173]).
3.
Центральная тема баллады - путешествие на тот свет (в ад и в рай) имеет ряд выразительных фольклорных параллелей. Это локальный восточнославянский сюжет Скрипач (гармонист) у чертей в аду (СУС .677**), который в свою очередь относится к подтипу регионального (преимущественно финно-балто-славянского) сюжета о человеке, отправившемся в подводное царство, чтобы разрешить там спор о соотносительной ценности золота и железа (AaThUth, I, p. 372-373, № 677); с ним соприкасается сюжет былички о человеке на крестинах у лешего или о повитухе, приглашенной принять роды у чертовки и награжденной за работу (Зиновьев 1987, AI 19б, BI 12а; СУС .677***). В связи с мотивом Музыкант на том свете вспоминается не мотивированные контекстом песни строчки Но так как я играю и пою,/ То буду жить, наверно, я в раю [Джекобсон 1998, с. 206], а мотив Возращение с того света с богатством, возможно, отразился в одном из вариантов финализации посмертной биографии героя: И на землю к вам вернусь обратно./ Слитки превращу в караты,/ Человек буду богатый... [Чистяков 1979, с. 41].
В сюжетном типе Человек на небе (AaTh 800-809) для нас представляют интерес, в частности, следующие локальные восточнославянские сюжеты: Сапожник на небе, изгнанный оттуда за постоянную недовольную воркотню (СУС 801), и Беспокойный солдат попадает в ад, откуда его с трудом выпроваживают черти (СУС .804B**); мотив недовольства героя "условиями жизни" на том свете (влекущий за собой его выдворение из ада и из рая) встречается, как мы помним, и в нашей балладе. Наконец, это сюжет Человек предпочитает ад, если только там есть вино и табак (СУС .804D**) - ему опять-таки есть соответствия в рассматриваемой песне, согласно которой, впрочем, в раю также выпивают: Там живут одни святые, / Пьют наливочки густые... [Чернов, Юрасов 1953, с. 400]; кстати, подобный мотив встречается еще в средневековых текстах ("В сатирической поэме о ложных видениях рисуется пир, якобы заданный Христом посетителю загробного мира. Угощают и в Аду: грешникам подносят наполненные жидкостью бокалы..." [Гуревич 1977, с. 22]).
Обращает на себя внимание, что, во-первых, все эти сказки существуют в весьма немногочисленных записях (скорее всего, они имеют книжное происхождение) и, во-вторых, в них отсутствует мотив кражи на том свете.
Вообще, данный мотив представлен довольно скудно и только в специфических формах. Так, рассказывается, что по поручению бога св. Петр входит в доверие к черту и крадет у него ранее похищенную им ризу, после чего убегает из преисподней (СУС .777*). Р.Л. Эрлих [1932, с. 199-200] приводит английскую сказку о ловком воре, сыне бедной вдовы беспутном Джеке, жившем во времена короля Артура. По выросшим до неба бобовым стеблям он забирается на небо через круглую дыру, где на плоской бесплодной равнине обнаруживает дворец великана, у которого ворует три волшебные драгоценности и, вернувшись на землю, обрубает бобовый стебель. Автор считает этот сюжет модифицированным мифом о похищении культурным героем (Прометеем и его аналогами в других традициях) у первоначального хранителя солнечного света, огня и прочих космических благ (терминология у Р.Л. Эрлих другая). Во всяком случае здесь мы сталкивается именно с сюжетом Воровство в потустороннем мире у потустороннего существа, хотя сама эта сказка непосредственного отношения к рассматриваемой песне, конечно, не имеет. Происхождение нашей баллады явно иное; впрочем, использование в ее редакциях многочисленных фольклорных мотивов из самых разных источников, включая перечисленные выше, весьма вероятно.
Особенный интерес в этом отношении представляет сюжет Пьяница входит в рай (СУС .800*): святые (Петр, Павел, Иоанн-евангелист) не пускают его в царство небесное, а он изобличает каждого из них в обмане и в грехе перед Христом; пристыженные святые открывают райские ворота (или: Петр украдкой впускает его в рай). Эта сказка, более известная в украинских записях (6 против 3-х русских и 3-х белорусских), восходит к книжной "Повести о бражнике" (XVII в.) [Адрианова-Перетц 1977, с. 85-86] и практически полностью сохраняет ее сюжет. Там упоминаются апостол Петр и Павел, царь Давид и царь Соломон, наконец, Иван Богослов, который и впускает пьяницу в рай. С "Гоп-со-смыком", как мы видим, совпадает тема конфликта с небесной силой, в которой герой одерживает верх, находя в поведении райских обитателей разные неблаговидные стороны.
Эта тема в рассматриваемой песне представлена весьма обстоятельно. Если пребывание героя в аду обычно описывается в одной-двух строфах (12-я и 13-я), причем преимущественно в старых записях (хотя и не только в них), то его небесные приключения являются обязательной и, в сущности, основной частью баллады, занимая в ней до 15 строф (с 14-й по 28-ю); таков, как мы помним, вариант V, целиком посвященный похождениям героя в раю. Помимо общей преамбулы, описывающей "райскую жизнь" в целом (стф. 14 и 16), построение большей части остальных строф однотипно: обитателю рая (архангелу, апостолу, пророку, святому, Марии Магдалине, Иисусу Христу и даже самому богу), иногда с упоминанием его характерного признака (Иван Предтеча без главы..., стф. 19; Илья-пророк <...> Катается в серебряной карете..., стф. 25), приписывается отнюдь не благочинное поведение, свидетельствующее о страшном падении нравов на небе: Фома Неверный <...> в долг святым не верит,/ Чистоган всегда имеет... (стф. 18); Иван Предтеча <...> Имеет свою фабрику халвы... (стф. 19); Святой Георгий <...> меж святых буяном он слывет... (стф. 24); Занялся темным делом Гавриил... (стф. 26). Кроме того, в перечне фигурируют также Петр и Павел (стф. 20), Николай Угодник ("Николка", стф. 21), архангел Михаил (стф. 23), а также "Иуда Скариотский" (стф. 19), названный скрягой, сберегающим свои червонцы, что по-видимому указывает на его роль казначея апостолов, обвиненного Иоанном в воровстве [Левинтон 2006, с. 257].
Таким образом, совпадения обнаруживаются скорее структурные - набор персонажей здесь иной, чем в "Повести о бражнике"; ее устные (а тем более книжные) редакции явно не являются прямым источником нашей песни, однако указанные параллели все же с большой степенью вероятности указывают на ту среду, в которой мог сложиться первотекст баллады.
Обращает на себя внимание незаурядная для низовой песенной традиции "богословская эрудиция" авторов - в сочетании с ничем не сдерживаемым богохульством. Все это позволяет довольно уверенно предположить, что первотекст был создан в семинаристской среде; о том же свидетельствует и тема пьянства - излюбленная в антицерковной сатире в самой церковной среде [Поздеев 2002, с. 157-158, 174]. По наблюдению А.А. Панченко (высказанному при обсуждении доклада о песне "Гоп-со-смыком" на Первом всероссийском конгрессе фольклористов, Москва, февраль 2006), "строчка “И ревет он как корова” тоже, по-видимому, отсылает к культуре семинаристов. Зачем реветь уголовнику? А вот дьякон как раз и может, и должен “реветь”".
В связи с темой пьянства, кстати, общей для семинаристского и студенческого фольклора, уместно вспомнить некогда популярную песню "Там, где Крюков-канал и Фонтанка-река...", героя которой (св. Исаакия, св. Харлампия) соблазняет предаться пьянству и распутству образ жизни загулявшей молодежи: А Харлампий святой / С колокольни большой.../ С колокольни большой он спускается.../ Он и пьет, и поет, и качается./ И еще кое-чем занимается [Кулагина, Селиванов 1999, № 564]. Старейшая запись этой песни (сделанная в Казани и с казанскими топонимами) относится еще к середине XIX в. [Аристов 1904, с. 34-35; пользуюсь случаем поблагодарить А.Ф. Белоусова за эту информацию]. В переделке вятских семинаристов кощунственные интонации песни многократно усилены (А Иван Богослов, / Покровитель ослов... [Поздеев 2002, с. 157-158, 174]).
Однако в тексте "Гоп-со-смыком", особенно в его ранних редакциях, не с меньшей очевидностью отразилась и другая традиция - криминальная. Дело не только в тематике и сюжете баллады, чрезвычайно активно используется в ней воровское арго, соответствующая терминология и идиоматика (летать ‘красть’, на слепую ‘незаметно [красть]’, на тихую ‘бесшумно [красть]’, окалечить ‘обокрасть’, халтуру удить ‘воровать на похоронах’, греть карманы ‘присваивать деньги или имущество’, подзайти ‘попасться’, фомка, выдра - названия воровского инструмента, шпалер, шпаер, шпайка ‘револьвер’ и т. п.). Это использование имеет столь естественный характер, что практически исключается случайность проникновения подобной лексики или возможность ее намеренного привлечения со стилизаторскими целями - для решения подобной литературной задачи поэтическая квалификация предполагаемого автора совершенно недостаточна.
С течением времени, по-видимому, по мере выхода песни за пределы породившей ее среды, плотность как "кощунственно-богословской" атрибутики, так и уголовного жаргона существенно понижается, хотя, как правило, в полной мере сохраняются интонации сатирические, либо глумливо-хулиганские (особенно в последующих переделках, которые упоминались в начале статьи).
Итак, первотекст, скорее всего, был составлен в деклассированной и криминализованной среде бывших семинаристов или низшего духовенства. Реальность существования подобной среды косвенно подтверждается, например, свидетельством поэмы П. Васильева "Христолюбовские ситцы" (1935-1936), действие которой происходит в 20-е годы в Павлодаре. В ней дается колоритное описание некой "неукротимой" пивной, где собирается "народ отпетый", и, кстати, цитируется один из вариантов "Гоп-со-смыком", более, кажется, нигде не зафиксированный [Васильев 1957, с. 452]:
И ждали воры в дырах мрака,
Когда отчаянная драка
В безумье очи заведет <...>
И (человечьи ли?) уста,
Под электричеством оскалясь,
Проговорят:
- Ага, попались
В Исуса,
Господа,
Христа!
И выделялись средь толпы
Состригшие под скобку гривы,
Осоловевшие от пива,
От слез свирепые попы!
Вся эта рвань готова снова <...>
С батьком хорошим двинуть в поле,
Было б оружье им да воля -
Громить,
Расстреливать
И жечь ...
— Так спой, братишка,
Гоп со смыком,
Про те ль подольские дела.
(Вспомним про блатную старину,
да-да
Оставляю корешам жену,
да-да
Передайте передачу,
Перед смертью не заплачу
Перед пулей глазом не моргну!)
Наконец, одним из источников нашей баллады могла быть и малоизвестная песня "Я парень фартовый ...", которая в свою очередь представляет собой версию еще более старой (вероятно, дореволюционной) песни о грабителе и убийце "Я родился быть фартовым..." [Джекобсон 1998, с. 121-124], приуроченную к событиям гражданской войны. Некоторыми биографическими обстоятельствами (рождением на Подоле, грабежами, "шикарной" жизнью на добытые деньги, арестом и заключением, а в дореволюционном варианте - и картежной игрой) герой весьма напоминает Гоп-со-смыком:
Я парень фартовый
Родился на Подоле
Меня все знали,
Проходимцем звали.
Хоть бедным родился,
Но скоро нажился.
Буржую в хавиру
Не раз вломился я.
Грабил я касы,
И других вещей масы;
Загонял блатному
Янкелю портному,
Проживал, ей-богу,
Ни широку ногу.
Ни в чом не нуждался...
Но раз я засыпался.
Мильтоны поймали,
И двенадцать лет каторги
Судьи припаяли.
Просидел в Сибири
Я четыре года;
Нас освободили
В дни переворота.
Приехал с Сибири
Прямо в Гуляй-Поле;
Убил отца с братом,
А Маньку и надо
Такие ребята.
Ездил на тачанке,
Вседа с пулеметом,
Приставлял всех к стенке,
Грабил всех с охотой.
Раз мы порешили
К Дону пробраться,
Чтобы там немножко
С донцами подраться.
Перешли мы Ка....
Дошли до станци
И к нам в плен попали
Казачьи девицы.
Стали наслаждаться,
Аж некому драться.
Пришлось обратно
Махну убираться.
Прогнали махновцев
Не стало фартовцев.
[из коллекции О.В. Цехновицера; цит. по: Чистяков 1979, с. 58-68 (прилож.)]
Таким образом, можно довольно уверенно локализовать источник баллады. Почти наверняка местом ее возникновения является Киев, о чем говорит устойчивый мотив рождения героя "на Подоле", а также наличие украинизированных вариантов песни (причем именно среди самых старых записей) и литературно-фольклорных параллелей, отсылающих преимущественно к украинским источникам. Что же касается времени, то это, скорее всего, начало 20-х годов, характеризующееся особым разгулом бандитизма, причем едва ли не в первую очередь - на Украине [Анисимков 1993, с. 20], при минимальных тюремных сроках за воровство в эпоху НЭПа [Джекобсон 1998, с. 15].
Работа выполнена в рамках проекта "Русский авангард. Истоки, развитие и значение" (грант NWO-РФФИ, № 050689000, 2005-2007)
СОКРАЩЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРА
СУС - Сравнительный указатель сюжетов. Восточнославянская сказка. Сост.: Л.Г. Бараг, И.П. Березовский, К.П. Кабашников, Н.В. Новиков. Л.: Наука, 1979.
AaTh - The Types of the Folktale. A Classification and Bibliography Antti Aarne's Verzeichnis der Mдrchetypen (FFC № 3). Translated and Enlarged by S. Thompson. Helsinki, 1981 (Folklore Fellows Communications, № 184).
AaThUth - The Types of International Folktales. A Classification and Bibliography. Based on the System of Antti Aarne and Stith Thompson by Hans-Jцrg Uther. Part 1-3. Helsinki 2004 (FF Communications, Vol. CXXXIII, № 284).
Адрианова-Перетц 1977 - Русская демократическая сатира XVII века. Подгот. текстов, статья и примеч. В.П. Адриановой-Перетц. М.: Наука, 1977 (Лит. памятники).
Анисимков 1993 - Анисимков В.М. Тюремная община: "Вехи истории". [Б.м.], 1993.
Аристов 1904 - Аристов А.П. Песни казанских студентов. 1840-1868. СПб., 1904.
Ахметова 2000 - Уличные песни. Сост. Т.В. Ахметова. М.: Колокол-пресс, 2000.
Бахтин 1997 - Бахтин В. "Гоп со смыком" // Нева, 1997, № 11 (Седьмая тетрадь).
Вайскопф 1981 - Блатная лира. Сб. тюремных и лагерных песен. Собр. и сост. Я. Вайскопф. Иерусалим, 1981.
Варди 1971 - Варди А. Подконвойный мир. Франкфурт: Посев, 1971.
Васильев 1957 - Васильев П. Избранные стихотворения и поэмы. М.: ГИХЛ, 1957.
Грачев, Мокиенко 2006 - Грачев М.А., Мокиенко В.М. Историко-этимологический словарь воровского жаргона. СПб.: Фолио-Пресс, 2000.
Гуревич 1977 - Гуревич А.Я. Западноевропейские видения потустороннего мира и "реализм" средних веков // Труды по знаковым системам. VIII (Уч. зап. ТГУ, вып. 411). Тарту, 1977.
Даль 1989-1991 - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4. М., 1989-1991.
Джекобсон 1998 - Джекобсон М., Джекобсон Л., Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1917-1939). М.: Совр. гуманит. ун-т, 1998.
Джекобсон 2001 - Джекобсон М., Джекобсон Л., Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1940-1991). М., Совр. гуманит. ун-т, 2001.
Душенко 1997 — Душенко К.В. Словарь современных цитат. 4 300 ходячих цитат и выражений XX века, их источники, авторы, датировка. М.: Аграф, 1997.
Жирмунский 1974 - Жирмунский В.М. Сказание об Идиге // Жирмунский В.М. Тюркский героический эпос. Л.: Наука, 1974.
Жирмунский 2004 - Жирмунский В.М. Эпическое творчество проблема сравнительного изучения эпоса // Жирмунский В.М. Фольклор Запада и Востока. Сравнительно-исторические очерки. Сост. Б.С. Долгин, С.Ю. Неклюдов. М.: ОГИ, 2004.
Замятин 2001 — Замятин Евг. Записные книжки. М.: Вагриус, 2001.
Зиновьев 1987 - Зиновьев В.П. Указатель сюжетов-мотивов быличек и бывальщин // Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири. Сост. В.П.Зиновьев. Новосибирск: Наука, 1987.
Кулагина, Селиванов 1999 - Городские песни, баллады, романсы. Сост., подгот. текста и коммент. А.В. Кулагиной, Ф.М. Селиванова. Вступит. ст. Ф.М. Селиванова. М.: Филол. ф-т МГУ, 1999.
Левинтон 2006 - Левинтон Г.А. Сюжет поэмы о Дигенисе и кое-что о типологии эпических героев // Кирпичики. Современная фольклористика и культурная антропология. Сборник в честь 65-летия С.Ю. Неклюдова. М.: ЦТСФ / ИВГИ РГГУ, 2006 (препринт; 3 экз.).
Лихачев 1994 - Лихачев Д.С. Соловки. 1928-31 // Фольклор и культурная среда ГУЛАГа. Сост. Бахтин В.С., Путилов Б.Н. СПб., 1994, с. 165-174.
Мелетинский 1998 - Мелетинский Е.М. Женитьба в волшебной сказке (ее функция и место в сюжетной структуре) // Избранные статьи. Воспоминания. М.: РГГУ, 1998, с. 305-317.
Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 2001 - Мелетинский Е.М., Неклюдов С.Ю., Новик Е.С., Сегал Д.М. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Структура волшебной сказки. М.: Издательский центр РГГУ, 2001 (Сер. "Традиция–текст–фольклор: типология и семиотика”).
Мокиенко, Никитина 2001 - Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Большой словарь русского жаргона. СПб.: Норинт, 2001.
Неклюдов 2005a - Неклюдов С.Ю. "Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный..." // Язык. Личность. Текст: Сб. ст. к 70-летию Т.М. Николаевой. Отв. ред. В.Н. Топоров. Отв. секр. И.А. Седакова. М.: Языки славянских культур, 2005.
Неклюдов 2005b - Неклюдов С.Ю. "Все кирпичики, да кирпичики..." // Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Р.Д. Тименчика. М.: Водолей Publishers, 2005.
Неклюдов 2006 - Неклюдов С.Ю. Путешествие на Луну: от Мениппа до Незнайки // Язык. Стих. Поэзия. Памяти акад. М.Л. Гаспарова. М.: РГГУ, 2006 (в печати).
Пентюхов 1995 - Песни узников. Сост. В. Пентюхов. Красноярск: Произ.-издат. комб. "Офсет", 1995.
Петров 1926 - Петров В. З фольклору правопорушникiв // Этнографичный вiстник. Кн. 2, Киев, 1926.
Поздеев 2002 - Поздеев В.А. Фольклор и литература в контексте "третьей культуры". М., 2002.
Пушкарев 2004 - Пушкарев Л.Н. Юмор на фронте (из воспоминаний фольклориста-фронтовика) // Клио, № 3 (26), 2004.
Сафонов 1997 - Сафонов А.Е. Солдатские мемуары // Вологда. Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда: “Русь”, 1997.
Сергеев 1997 - Сергеев А. Omnibus: Альбом для марок. Портреты. О Бродском. Рассказики. М.: НЛО, 1997.
Терц 1979 - Терц А. Отечество. Блатная песня // Синтаксис, 1979, № 4 (см. также: Нева, 1991, № 4; Дианов, Мучник, Фабрикова 1992, с. 4-38).
Фасмер 1-4 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1-4. М.: Прогресс, 1964, 1967, 1971, 1973.
Хандзинский 1926 - Хандзинский Н. Блатная поэзия // Сибирская живая старина, Иркутск, 1926, вып. 1 (1).
Хмельницкий, Яесс 1996 - Как на Дерибасовской... (песни дворов и улиц). Книга первая. Сост. Б.Хмельницкий, Ю.Яесс. Ред. Ю.Кавторин. СПб., 1996 (см. Черный ворон).
Чернов, Юрасов 1953 - Народные русские песни и романсы. T. 2. С предисл. С. Юрасова "Песня в жизни русского народа". Составил и издал А.И. Чернов. [New York:] A.J. Chernoff, 60 East 42nd Street, New York 17, N.Y., 1953.
Эрлих 1932 - Эрлих Р.Л. Сказка о ловком воре // Язык и литература. Т. VIII. Л., 1932 (НИИ речевой культуры), с. 195-203.
Rothstein 1980 - Rothstein R.A. The Quiet Rehabilitation of the Brick Factory: Early Soviet Popular Music and Its Critics // Slavic Review. Vol. 39, № 3 (Sep., 1980).
Чистяков 1979 - Кичман. Фольклор деклассированных слоев города и деревни. Записи разных лет. [Сост. и коммент. В.А. Чистякова]. М., 1979. Машинопись.
Песенник анархиста... - Песенник анархиста-подпольщика // http://a-pesni.narod.ru/ (версия 2005).
ПРИЛОЖЕНИЕ
Основные варианты "Гоп-со-смыком"
I (начало 20-х г.)
1.
На Подоле жил там Гоп со смыком.
Он славился своим басистым криком.
Глотку он имел здорову
И ревел он, как корова,
И врагов имел он сто со смыком.
2.
Гоп со смыком - буду я.
Вы послушайте, друзья,
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня.
4.
Сколько бы в тюрьме я не сидел,
Нет той минуты, чтоб я не пел.
Заложивши руки в брюки,
И хожу, пою от скуки,
Что же будешь делать, коль засел?
5.
А как из тюрьмы выйдешь, то халтуру удишь.
Что в тюрьме сидел, то всё забудешь,
Быстро схватишь карты в руки,
Полчаса - не носишь брюки,
Если не везёт, что делать будешь?
6.
Остался бос и гол, тут нужно пить и пить:
В бутылке горе утопить.
Наливаешь больше стопку,
Заливаешь чем-то глотку -
Тут уж начинаешь пить и пить.
7.
И так беспрерывно пьёшь и пьёшь.
Гражданам проходу не даёшь -
По трамваям ты летаешь,
Рысаков перегоняешь
И без фонарей домой нейдёшь.
8.
Фонарь носить мне вовсе ведь не страшно:
Он такой, что будто бы накрашен,
У нас так заведено.
10.
Гоп со смыком я родился - им и сдохну.
Перед смертью даже я не охну.
Мне бы только не забыться,
Перед смертью похмелиться.
Я ведь там - как мумия засохну.
12.
А если не похмелят меня в Аде,
Не дам проходу даже сатане:
Где-нибудь я кол достану,
Чертенят дубасить стану -
Почему нет водки на луне?
13.
Жариться я буду, как гусёнок,
В котле буду кипеть, как поросёнок.
Жарить будут на сковородке,
Чтоб не пил по многу водки,
Пикою будет колоть меня чертёнок.
14.
Но так как я играю и пою,
То буду жить, наверно, я в раю,
Где живут одни святые,
Пьют бокалы налитые -
Я такой, что выпить не люблю.
15.
В раю я ночью выйду на работу,
Возьму я в руки фомку и мешок
И на бога на тихую
Околечу на слепую -
Я на много бога не обижу.
28.
Дай нам бог иметь, что бог имеет,
Мёртвый так напиться не сумеет.
Слитки золота, карпетки,
Где ни взглянь, висят караты -
Я бога околечу аккуратно-аккуратно.
29.
Я на землю к вам вернусь обратно:
Деньги превращу в караты,
Человек буду богатый,
На игру смотреть -
Буду халатно.
30.
А если проиграюсь то не буду воровать,
А буду умирать.
На том свете веселее,
Набивай карман полнее -
Если вы не верите, то можете слетать.
16.
Кодексов там совсем не существует,
Кому не лень, тот день и ночь ворует.
Магазины, лавки, банки:
Все открыты для приманки -
О ворах там вовсе не толкуют.
19.
Иван Предтеча там без головы
Имеет свою фабрику халвы.
Не смотри, что безголовый,
Парень, хоть куда фартовый,
А глазища словно у совы.
17.
Иуда Искариотский там живёт,
Он вместе со святыми там и скрягою слывёт.
Гоп со смыком я не буду,
Покалечу я Иуду -
Знаю, где червонцы он кладет.
32.
А если вы на небо подзайдёте,
То прямо там под плюхи попадёте:
Кольями будут дубасить,
Фонарями изукрасят -
И на землю больше не вернётесь.
31.
Уркам там живётся хорошо,
Легавых там нет ни одного.
На том свете так живётся,
Без притырки всё берётся -
Место только там не шухарите.
[Хандзинский 1926, с 73-75; Джекобсон 1998, с. 201-303]
II (зап. 1926)
1.
Жил-был на Подоле Гоп со смиком,
Он славился своим басистым криком;
Глотку имел он приздорову,
И ревел он, как корова;
А врагов имел он сто со смиком.
2.
Гоп со смиком - ето буду я;
Вы послушайте, друзья, миня.
Ремесло я вибрал - кражу,
Ис тюрми я не вылажу,
Первий Допр скучаит биз миня.
4.
А сколько би в тюрме я ни сидел,
Ну, нет минути, чтоби я не пел.
Заложивши руки в бруки
И под нос пою от скуки,
Что ж тужить, когда уже засел?
5.
По виходи ис тюрми дурницу удишь,
А что сидел в тюрме, то всьо забудиш.
Бистро хватаиш карти в руки,
Двух часов не носиш бруки;
Если ни визьот, что делать будиш?
6.
Астался голий, босий - нужно пить,
В бутилки свое горе утопить.
Наливаеш бистро стопку,
Запихаеш чем-то глотку,
Тут же начинаеш пить и пить.
7.
И так беспереривно пйош и пйош
И гражданам покоя ни даеш.
По трамваям всьо скакаеш,
Рисаков переганяеш,
А биз фонарей дамой не йдьош.
8.
Фонар ношу, а он мине ни страшен,
Такой бальшой, как будто разукрашен.
Ни достоин ти бандита,
Если морда ни разбита, -
Так заведено в районе нашем.
10.
Гоп со смиком я родился, им и сдохну,
А буду умирать, так и ни охну.
Дай мне, боже, ни забица,
Пирид смертью похмелица,
А потом, как мумия, засохну.
12.
А если не похмелють черти мине,
Не дам покою даже сатане.
Дрина де-нибудь дастану,
Чиртинят дубасить стану -
Почиму нет водки на луне?
13.
В котле я буду кипеть та, как гусьонок,
И жарица в агне, как поросенок.
Жарить буду сковородки,
Что ни пил по много водки,
Пикою колоть буду чертьоняк.
14.
А так как я играю и пою,
Наверно буду жить я в раю,
Где живут одне святие,
П'ють бокали налития.
Я такой, что випить не люблю.
[Бахтин 1997, c. 235]
III
1.
Жил-был на Подоле Гоп-со-смыком
Он славился своим басистым криком,
Глотка была прездорова,
И ревел он, как корова:
Гоп-со-смыком - это буду я!
2.
Гоп-со-смыком - это буду я,
Послушайте меня, мои друзья:
Ремесло я выбрал - кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
А тюрьма скучает без меня.
4.
А сколько бы в тюрьме я не сидел,
Не было минуты, чтоб не пел:
Заложу я руки в брюки
И хожу-пою от скуки,
Что же будешь делать, как засел!
5.
По выходу с тюрьмы дурницу удишь,
Что сидел в тюрьме, то всё забудешь:
Быстро схватишь карты в руки,
Двух часов не носишь брюки,
Что же будешь делать - не везёт!
6.
А если не везёт, то надо пить,
Пить, чтобы свое горе утолить:
Наливаешь быстро стопку,
Запихаешь чем-то глотку,
И без синяка домой не идёшь.
7-8.
И без синяка домой не идёшь,
Гражданам проходу не даёшь,
Если рожа не набита,
Не достоин ты бандита,
Так заведено в районе нашем.
14.
А так как я играю и пою,
То, вероятно, жить буду в раю;
Там живут одни святые,
Пьют наливочки густые,
Я ж такой, что выпить не люблю.
10.
А буду умирать, так я не охну,
Вытянусь, замолкну и заглохну.
Дай же, Боже, не забыться
Перед смертью похмелиться,
А потом, как мумия засохну.
12.
А жить буду, наверно, на луне,
Не дам покоя я и сатане,
Дрын здоровый я достану,
Чертенят дубасить стану -
Почему нет водки на луне?!
[Чернов, Юрасов 1953, с. 400]
IV
1.
Жил-был на Подоле Гоп-со-смыком.
Славился своим басистым криком,
Глотка была прездорова,
И ревел он как корова,
А врагов имел миллион со смыком.
2.
Граждане, послушайте меня, -
Гоп-со-смыком - это буду я!
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня.
4.
Но сколько б я по тюрьмам не сидел,
Не было минуты, чтоб не пел.
Заложу я руки в брюки,
И хожу, пою от скуки,
Что же будешь делать, коль засел?
5.
Вот в тюрьме сидишь, себя сам судишь.
А по выходе с тюрьмы забудешь.
Снова берешь карты в руки,
Целый день не носишь брюки,
Что же будешь делать, коль проиграл?
6-7.
А проигравшись, нужно пить да пить:
Чтоб как-нибудь про горе позабыть.
Наливаешь быстро стопку,
Зашивешь чем-то глотку -
Так без перерыва пьешь да пьешь.
Гражданам покоя не даёшь -
На трамвай бежишь-скакаешь,
Все карманы очишаешь
Но без "фонаря" уж не придёшь.
8.
На свете нам, ворам, "фонарь" не страшен -
Как будто синей краской он подкрашен.
Если рожа не подбита,
Недостоин ты бандита, -
Так заведено в шалмане нашем.
9.
Но дело может выйти очень скверно,
И меня убьют тогда, наверно,
В рай все воры попадают,
Путь тот честные не знают,
Нас там через чёрный ход пускают.
15.
В раю я на работу тоже выйду,
Возьму с собой я водку, шпалер, выдру.
Деньги нужны до-зарезу -
К Богу в гардероб залезу.
Я его намного не обижу.
28.
Бог пускай карманы там не греет.
Что возьму, пускай не пожалеет:
Слитки золота, караты,
На стене висят халаты...
Дай нам Бог иметь, что Бог имеет!
17.
Иуда Скариотский там живёт,
Скрягой меж святыми он слывёт.
Курва буду, не забуду -
Покалечу я Иуду!
Знаю, где червонцы он кладет.
27.
Святая Магдалина там жила.
Среди святых разврат она вела -
Бардачок она открыла,
Святых девок напустила.
По червончику за ночь она брала.
[Вайскопф 1981, с. 59-60]
V (30-е годы)
10.
Я Гоп со Смыком был, им и подохну,
А умирать я буду - и не охну,
Лишь бы только не забыться
Перед смертью похмелиться,
А потом как мумия засохну.
12.
А если не похмелют на Луне,
То плохо же придется Сатане:
Дрин я где-нибудь достану,
Чертенят гонять я стану -
Почему нет водки на Луне?
13.
В котле кипеть я буду, как гусенок,
И жариться в огне, как поросенок,
Буду жарить сковородки,
Чтоб не пил помногу водки,
И пикою колоть буду чертенят.
14.
Но так как я играю и пою,
То жить, наверно, буду я в раю?
Где живут одни святые,
Пьют бокалы налитые.
Я такой, что выпить не люблю.
16.
Кодексов там совсем не существует,
Кто захочет, тот идет ворует.
Магазины, лавки, банки -
Там, стоит все для приманки,
О ворах никто и не толкует!
17.
Иуда Скариотский там живет,
Меж благочинными он скрягою слывет.
Не дай бог, я пьяный буду -
Окалечу и Иуду,
Знаю, где червонцы он кладет.
18.
Фома Неверный тоже не бедней.
Его мне окалечить всех верней -
Ведь он в долг святым не верит,
Чистоган всегда имеет, -
Отберу, пока их не пропил.
19.
Иван Предтеча без главы
Имеет свою фабрику халвы.
Даром что он безголовый.
Малый хоть куда фартовый,
А глаза у него, как у совы.
20.
И всех святых я рад буду калечить,
Чтоб жизнь свою земную обеспечить.
Заберусь к Петру и Павлу,
Ни копейки не оставлю -
Они пускай хоть с голоду подохнут.
21.
Николку я недавно повстречал.
Признаться, старикашку не узнал:
Чудеса творить он бросил,
Ходит милостыню просит
/На пенсии, как видно, не прожить!/.
22.
Исус Христос совсем переродился,
Ответственным лицом быть ухитрился:
Стал он важным финансистом,
Славится специалистом,
Говорил, что здорово нажился.
23.
Архангел всем известный Михаил
С Исусом все кампанию водил:
Часто вместе выпивали
И с девчонками гуляли, -
Меж святых Распутиным он слыл.
24.
Святой Георгий тоже там живет,
Но меж святых буяном он слывет:
Нет того дня, чтоб не подрался
Или с кем не поругался,
Панику на всех в раю наводит.
25.
Илья-пророк живет на том же свете,
Катается в серебряной карете.
У него лошадки чудо,
Прокатиться бы не худо.
Заберу, продам их на Конной,
26.
Занялся темным делом Гавриил
(Архангелом хорошим раньше был),
Теперь ходит по фасону,
Все берет на фармазону,
У Николки торбу тоже двинул.
27.
Мария Магдалина там живет
И меж блатными бандершей слывет:
Бардачок она открыла,
Проституток напустила,
За удар червонец там берет!
28.
Дай нам бог иметь, что бог имеет,
И смертный пожелать того не смеет:
Слитки золота, караты,
А в гробах лежат гранаты.
Покалечу, он не обеднеет.
15.
Я рано на гастроли утром выйду,
Возьму [я] шпалер, Фомку, выдру
И до бога, но втихую
Окалечу подчистую -
Я на много бога не обижу.
29.
Я бога окалечу аккуратно
И на землю к вам вернусь обратно.
Слитки превращу в караты,
Человек буду богатый,
На игру буду смотреть халатно.
31.
Итак, друзья, совет вам мой, примите:
Играйте, пейте, нюхайте, курите!
На том свете так живется,
Без проверки все берется,
Но смотрите - меньше шухерите!
32.
А если все то место шухернете,
То к черту прямо в ад пойдете.
Колотить будут, дубасить,
Фонарями разукрасят,
А на землю больше не вернетесь!
[Чистяков 1979, с. 39-41]
VI
2.
Граждане, послушайте меня,
Гоп со смыком - это буду я!
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня.
4.
Сколько б я по тюрьмам ни сидел,
Не было минуты, чтоб не пел.
Заложу я руки в брюки
И хожу, пою от скуки -
Что же будешь делать, когда сел!
14.
Так как я играю и пою,
То жить, наверно, буду я в раю.
А в раю-то все святые
Пьют бокалы налитые -
Я ж такой, что выпить не люблю.
25.
Илья-пророк на том же самом свете
Катается в серебряной карете.
Ну, а кони - просто чудо,
Мне бы их угнать не худо,
А потом на Конном их загнать!
27.
Мария Магдалина там живет,
Всем святым прохода не дает.
Бардачок она открыла,
Райских девок напустила,
За толчок червончики берет.
17.
Иуда Скариотский там живет,
Средь святых легавым он слывет.
Гад я буду, не забуду,
Покалечу я Иуду,
Знаю, где он денежки гребет!
(вар.: Знаю, где червонцы он кладет!
[Бахтин 1997, c. 235]
VII
3.
Родился я в Одессе под забором,
Крестили меня черти с косогора.
Дядька с рыжей бородою
Окатил меня водою,
И назвали урки Гоп-со смыком.
15.
Пойду я на работу в ту же митру,
Возьму с собой буханку и поллитру,
Деньги нужно до-зарезу,
К Богу в гардероб залезу -
Я его на много не обижу.
11.
Завтра я поеду на луну,
Там найду хорошую жену,
Пусть она крива, горбата,
Но червонцами богата,
И за это я её люблю.
12.
"Деньги есть, нет водки на луне" -
Отвечает сатана так мне.
Дрын дубовый я достану
И чертей калечить стану -
Отчего нет водки на луне.
14.
И вот я играю и пою,
Наверно мне придёться жить в раю.
Там живут одни блатные,
Пьют напитки всё спиртные
Я ж такой, что выпить не люблю.
[Джекобсон 1998, с. 205-206]
VIII
3.
Родился я у беса под забором.
Крестили меня черти косогором.
Старый леший с бородою
Взял облил меня водою,
Гоп-со-смыком он меня назвал.
2а.
Гоп-со-смыком - это буду я.
Это будут все мои друзья.
Залетаем мы в контору,
Говорим мы: "Руки в гору,
А червонцы выложить на стол!"
11.
Скоро я поеду на Луну.
На Луне найду себе жену.
Пусть она коса, горбата,
Лишь червонцами богата,
За червонцы я ее люблю.
10.
Со смыком я родился и подохну.
Когда умру, так даже и не охну.
Лишь бы только не забыться,
Перед смертью похмелиться,
А потом, как мумия, засохну.
14.
Что мы будем делать, как умрем?
Все равно мы в рай не попадем.
А в раю сидят святые,
Пьют бокалы наливные,
Я такой, что выпить не люблю.
3.
Родился я у беса под забором.
Крестили меня черти косогором.
Старый леший с бородою
Взял облил меня водою,
Гоп-со-смыком он меня назвал.
[Ахметова, 54]
IX (Утесов 1932)
1.
Жил-был на Подоле Гоп со смыком,
Славился своим басистым криком,
Глотка была прездорова,
И мычал он как корова,
А врагов имел миллион со смыком.
2.
Гоп со смыком - это буду я! Гоп-я! Ай!
Вы ж, друзья, послушайте меня. Гоп-я!
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня.
9.
Ой, если дело выйдет очень скверно,
И меня убьют, тогда, наверно,
В рай все воры попадают,
Пусть, кто честный, и все знают,
Нас там через чёрный ход пускают.
15.
В раю я на работу тоже вы йду,
Возьму с собой я водку, шпалер, выдру.
Деньги нужно до-зарезу -
К Богу в гардероб залезу.
Я его намного не обижу.
28.
Бог пускай карманы там не греет.
Что возьму, пускай не пожалеет:
Слитки золота, караты,
На стене висят халаты...
Дай нам Бог иметь, что Бог имеет!
17.
Иуда Скариотский там живёт,
Скрягой между ними он слывёт.
Ой, подлец тогда я буду,
Покалечу я Иуду,
Знаю, где червонцы он кладет.
[Джекобсон 1998, с. 204-205]
X
1.
Жил был на Подоле Гоп-со-смыком,
Славился своим басистым криком.
Глотка была прездорова,
И мычал он, как корова,
А врагов имел мильон со смыком!
2.
Гоп-со-смыком - это буду я!
Вы, друзья, послушайте меня:
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом тоскует без меня.
9.
Ой, если дело выйдет очень скверно
И меня убьют тогда, наверно,
Пусть, кто честный, те все знают:
Нас там через черный ход пускают!
15.
В раю я на работу тоже выйду,
Возьму я бунку, шпайер, видру.
Деньги нужны до зарезу -
И к Богу в гардероб залезу,
И его намного не обижу.
28.
Бог пускай карманы там не греет,
Что возьму - пускай не пожалеет.
Слитки золота, караты,
На стене висят халаты -
Дай нам Бог иметь, что он имеет!
17.
Иуда Скариотский там живет,
Скрягой меж святыми он слывет.
Ой, подлец тогда я буду -
Покалечу я Иуду.
Знаю, где червонцы он кладет!
[Споемте, друзья!.. Серия "О’кей". Составил Н.Королев. Ростов н/Д: Феникс, 2003, с. 284-285]
XI (Аркадий Северный)
2.
Гоп-со-смыком - это буду я,
Братцы, посмотрите на меня -
Ремеслом я выбрал кражу,
Из домзака не вылажу,
И тюрьма скучает без меня
1.
Родился на Форштадте Гоп-со-смыком,
Он славился своим большущим криком,
А глотка у него здорова,
И ревел он, как корова, -
Вот каков был парень Гоп-со-смыком.
13а.
Если я неправедно живу
Попаду я к черту на Луну.
А черти там, как в русской печке,
Жарят грешников на свечке -
С ними я полштофа долбану
17.
Иуда Скариот в раю живёт,
Гроши бережёт - ни ест ни пьёт.
Ох, падло буду, не забуду -
Покалечу я Иуду.
Знаю, где червонцы он кладет.
10.
Родился на Форштадте, там и сдохну.
Буду помирать, друзья, не охну,
Лишь бы только не забыться,
Перед смертью похмелиться,
Ну а там, как мумия, засохну.
[Джекобсон 1998, с. 206-207]
XII
2.
Граждане, послушайте меня.
Гоп-со-смыком - это буду я.
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня.
1.
Родился на Фурштадской Гоп-со-смыком,
Он славился своим большущим криком.
А глотка у него здорова
И ревет он как корова,
Вот каков был парень, Гоп-со-смыком!
4.
Сколько бы я, братцы, не сидел,
Не было минуты, чтоб не пел.
Заложу я руки в брюки
И пою романс от скуки:
Что же, братцы, делать, столько дел!
13.
Если я неправильно живу,
Попаду к чертям я на Луну.
Дрын здоровый я достану
И чертей калечить стану -
Почему нет водки на Луне!
15.
В аду я на работу сразу выйду,
Возьму с собою фомку, ломик, выдру.
Деньги нужны до зарезу,
К черту в гардероб залезу -
И себя, конечно, не обижу!
17.
Иуда, падло, в том аду живет,
Бабки бережет - не ест, не пьет.
Я, падло буду, не забуду,
Покалечу я Иуду,
Знаю, где червонцы он кладет.
10.
Родился на Фурштадской, там и сдохну,
Буду помирать, так и не охну.
Лишь бы только не забыться
Перед смертью похмелиться
Ну а там, как мумия, засохну!
2.
Гоп-со-смыком, это буду я!
Граждане, послушайте меня.
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
И тюрьма скучает без меня!..
[Блатные и застольные песни. Сост. С.С. Никоненко. М.: Лабиринт-К, 2000, с. 106-107]
XIII
1.
Родился на Подоле Гоп-со-смыком,
Славился своим басистым криком.
Глотка была прездорова,
И ревел он, как корова.
Вот каков был парень Гоп-со-смыком.
2.
Гоп-со-смыком - это буду я.
Граждане, послушайте меня:
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу.
Исправдом скучает без меня.
4.
Сколько бы я, братцы, ни сидел,
Не было такого, чтоб не пел:
Заложу я руки в брюки
И пою романс от скуки -
Что тут будешь делать, если сел!
9.
Если ж дело выйдет очень скверно,
То меня убьют тогда, наверно.
В рай же воры попадают
(Пусть все честные то знают) -
Их там через черный ход впускают.
15.
В раю я на работу тоже выйду.
Возьму с собой отмычку, шпаер, выдру.
Деньги нужны до зарезу,
К Богу в гардероб залезу -
Я его на много не обижу.
28.
Бог пускай карманы там не греет.
Что возьму, пускай не пожалеет.
Вижу с золота палаты,
На стене висят халаты.
Дай нам Бог иметь, что Бог имеет.
17.
Иуда Искариот в раю живет
Скрягой меж святыми он слывет.
Ох, подлец тогда я буду,
Покалечу я Иуду -
Знаю, где червонцы он берет!
[Ахметова 2000, 27-28; Постой паровоз! Блатные песни. Сост. И.В. Луговая. М.: Рипол классик, 2001, с. 56-57]