Петр Мицнер

СРЕДИ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ

"Новая Польша", 2006, №9(78), стр. 45-47.


Есть находки, которые попадают в руки в нужный момент. Мало того - тянут за собой следующие, тоже нужные.

Сначала в пыльной подшивке довоенного литературного еженедельника "Пион" я обнаружил статью Юзефа Чеховича о русских эмигрантских поэтах. Хорошо, что благодаря этому крупнейший поэт "второго авангарда", погибший в сентябре 1939 г. при немецкой бомбежке Люблина, может появиться на страницах "Новой Польши". Вероятно, в будущем его надо показать шире: его стихами, которые сильно повлияли на новейшую польскую поэзию, и посвященными ему заметками Чеслава Милоша.

В своей статье Чехович приводит цитату из стихотворения Георгия Клингера в своем переводе. Здесь необходимо сообщить, что поэт (1918-1976) позднее стал священником и выдающимся польским православным богословом (известен в Польше как о. Ежи Клингер).

Больше всего места Чехович уделяет стихам Льва Гомолицкого, русско-польского писателя, отрывок из воспоминаний которого мы уже печатали ("Новая Польша", 2005, №6). К сожалению, не удалось найти русский оригинал стихотворения, которое Чехович в своей статье приводит как особо важный пример его творчества, и пришлось в этом месте статьи сделать пропуск.

Лев Гомолицкий (после войны употреблявший польское имя Леон) был довольно видной фигурой в дискуссионном клубе "Домик в Коломне", который организовал в середине 1930-х в Варшаве Дмитрий Философов. В свое время в "НП" об этом писал Ежи Тимошевич (2003, №7-8). 0 деятельности Философова говорится также в публикуемой в этом номере статье "Согласие и раздоры". А среди гостей "Домика в Коломне" бывал и Юзеф Чехович.

И это еще не конец незаурядным находкам. Просматривая довоенные номера литературного журнала "Скамандр", я наткнулся на статью Гомолицкого, характеризующую - довольно субъективно - русскую эмигрантскую литературу. Но особенно интересным мне показался отрывок, посвященный дискуссии на эту тему, которая прошла в варшавском "Домике в Коломне". Главный герой этой записи - выдающийся польский эссеист Ежи Стемповский (с начала войны - в эмиграции), тексты которого тоже печатала "Новая Польша" (2000, №7-8; 2001, №4). Лев Гомолицкий. От внеразумности через молчанье...


Недавно я читал доклад о молодой русской эмигрантской литературе в литературном кружке - "Домике в Коломне", основанном в прошлом году в Варшаве тремя русскими и тремя поляками. Собрания в этом кружке происходят действительно в "кружке" избранных, численно малом, но высокого уровня. Больше всего на докладе было польских писателей, которым доступнее "неоткрытые материки" и которые больше знают о них. Несмотря на это, и им я сказал кое-что новое. А читающим массам в Польше молодая литература русской эмиграции неизвестна, главным образом из-за отсутствия переводов... Но это не главное. В дискуссиях, которые в "Домике в Коломне" проходят "вокруг самовара", участники сказали немало интересного. Участие в них принимали, в частности, Ежи Стемповский и [Юзеф] Чапский - соучредители кружка. Чапский во время доклада заметил, что существует связь между некоторыми молодыми эмигрантским писателями и Прустом. "Обитая коркой комната" Пруста - их историческое предназначение.

Избавление от повседневной кровавой суматохи истории дает писателям-эмигрантам свободу и дар слышать будущее: то, чего не услышишь днем на городских улицах, может быть услышано в тишине пустыни. Стемповский сказал, что уже давно следит за русской эмигрантской литературой (особенно поэзией), ища в ней ответа на безнадежность настоящего момента, на котором остановились часы Европы. Стемповский - весьма осторожный собеседник. Он предпочитает оставлять за собой все двери открытыми. Но после общего разговора за коломенским самоваром на мой тихий вопрос, обращенный к нему лично: "И что же, вы нашли?" - он ответил так же тихо: "Да, нашел". - "Как же так, выходит, вы видели будущее, овладели такой тайной и ничего нам о ней не скажете?!" - "Если бы это можно было выразить с помощью слов, тогда это было бы не будущее, а настоящее". "Скамандр" №LVIII, 1935.

Все это производит впечатление, что мы остаемся в кругу одних и тех же людей, интеллектуальной элиты 1930-х, только открываем новые связи между ними.

Встречаются, однако, и новые лица - точнее, забытые.

В первых сентябрьских номерах русского эмигрантского еженедельника "Меч" за 1938 год, выходившего в Варшаве, напечатано несколько статей после кончины Антона Домбровского. Он был редактором, прозаиком - хотя писал по-русски и работал в руской печати (а вдобавок, как написано несколько загадочно, "вел и антибольшевицкую политическую работу"), - был урожденным поляком.

Благодаря сообщениям в "Мече" и дочерям писателя, которых удалось найти, можно приблизительно описать его судьбу. Он родился 21 января 1889 г. в имении Воронежской губернии. Его дед Антоний Борзобогатый был врачом, участником восстания 1863 года. Окончив в Воронеже реальное училище, Домбровский поступил в Московский коммерческий институт. Во время мировой войны был в армии, выслужил офицерский чин и Георгиевский крест. Потом воевал в рядах Добровольческой армии, под Касторной попал в плен к буденновцам. По пути на расстрел бежал. Это лишь один из арестов и побегов Домбровского во время гражданской войны. В конце юнцов его посадили в лагерь в Туле, откуда перевезли в Бутырскую тюрьму. Из тюрьмы его вытащил и помог выехать в Польшу епископ Цепляк.

В Варшаве уже в 20-е годы Домбровский сотрудничал с газетой "За свободу", потом стал редактором "Молвы" и "Меча". Во всех этих органах печати, а также в православном "Слове" он печатал статьи и рассказы. Написал два романа, один из них, "Иван Калюжный", был издан в Риге (1937).

Умер он в Варшаве 23 августа 1938 г. от последствий старых ран. Оставил жену Марию и девятерых детей. Трудно себе представить, в каком страхе жили эти люди все послевоенное время. Немногочисленные документы (фотографии, вырезки из газет) они прятали в ящике стола с двойным дном. Имени Домбровского, похороненного на кладбище в Брвинове под Варшавой, не знает ни история литературы, ни история периодической печати.

И сколько еще было таких, как он?