Сергей Неклюдов - Городская песня: память детства (2011)

Сергей Неклюдов , Москва

"Живая старина", 2011, № 1, с. 19–22.

Случилось так, что обратившись к изучению песни как жанра современного городского фольклора, я первый и единственный раз в жизни занялся научным исследованием «своей» традиции, т.е. той традиции, носителем которой являюсь сам. Эти песни сопровождали меня в течении всей жизни, с раннего детства, что и немудрено: в прошлом пели охотно и много, было достаточное количество располагающих к тому обстоятельств, а поскольку подобное занятие скорее коллективное, то складывались и «поющие компании», иногда — довольно устойчивые, но чаще временные — сезонные или ситуативные.

Речь идет именно о традиции фольклорной городской песни, особый характер которой я осознавал, сколько себя помню. Это ощущение «особости» городских песен хорошо выразил П.М. Гандельман, автор прославленной «Жанетты»: «Они возникали ниоткуда, никто не знал их авторов, но пели их все»¹. «Помнится, меня в то время остро интересовал вопрос, откуда эти песни приходят, кто их сочинил, почему их авторы неизвестны, как они распространяются и становятся популярными, хотя, конечно, не исполняются по радио, на официальной эстраде и, естественно, не публикуются в печати»².

Здесь, как мне кажется, предельно точно и полно перечислены все определяющие признаки данного жанра именно как фольклорного: анонимность, коллективность бытования и — может быть, самое главное — его несанкционированность инстанциями господствующей культуры, а также невключенность в официальные каналы распространения массовой продукции³.

Как-то, уже в 1990-е годы, я попытался составить реестр известных мне песен подобного типа — и тех, которые помню целиком, и тех, которые удержались в памяти лишь в виде нескольких строф, и тех, от которых остались лишь отдельные строки. Получился довольно большой список — не менее ста текстов; возможно, это один из показателей «фольклорной памяти» современного горожанина. Песни довольно отчетливо связывались с теми или иными периодами жизни, с кругом детских, школьных, студенческих, дачных, профессиональных отношений, с актуальными в разное время дружескими компаниями и встречами, с приятелями и более отдаленными знакомыми.

Биографические заметки о личном опыте существования внутри песенной традиции⁴, составленные на основе этих воспоминаний, возможно, представляют некоторый интерес и для более широкого понимания этой традиции. Здесь речь идет именно о «детском» опыте — т.е. о том периоде, когда закладываются самые основы «фольклорного мышления» горожанина, и о начальной фазе освоения этой традиции.

«Цыпленок», «Яблочко», «Крокодила», «Старушка»... Конец 40-х годов, большая коммунальная квартира в том здании на Арбате, где сейчас располагается Центральный дом актера. Любимыми песенками (моими и соседа-сверстника — тоже Сережи) были «Цыпленок», «Яблочко», «Крокодила», «Старушка не спеша дорожку перешла...»⁵.

Не могу вспомнить, откуда мы их знали. Мне кажется, я слышал их от Сережи, который вообще был активнее и общительней; в квартире же было много молодежи, были и дети постарше нас — возможно от кого-то из них. Но что-то и от родителей (т.е. работали и «горизонтальные», и «вертикальные» каналы культурной трансмиссии).

По улицам ходила
Большая крокодила,
Она, она
Зеленая (~ голодная) была.
Во рту (~ в зубах) она держала
Кусочек одеяла,
И думала она,
Что это ветчина.
Увидела француза
И — хвать его за пузо!...⁶

Здесь мать говорила: «А дальше — неприлично», но что там было конкретно, мне тогда не довелось узнать⁷. Вообще эта песня ощущалась как неполная, точнее — известные нам строфы воспринимались только как начало песни, продолжение которой оставалось неизвестным. Была еще попытка заменить «большую крокодилу» на «огромную гориллу» (вероятно, под влиянием сказки Чуковского: «По берегу Нила горилла идет, горилла идет
крокодила ведет»⁸), но она не имела успеха — так «не пелось». Насколько я помню, фраза из «Дубинушки»: «Эх, зеленая, сама пойдет» в детстве мне напоминала эту самую крокодилу, которая «зеленая была» и «по улицам ходила».

Затем — из той же эпохи, что «Цыпленок» и «Крокодила» — шло «Яблочко»: Яблочко (~ Эх, яблочко), куда (~ куды) котишься? (sic!) / Ко мне в рот попадешь — не воротишься! (или к кому-нибудь третьему — называлось имя: скажем, «К Саше в рот...») ⁹. Кстати, этот
текст, напротив, совершенно не воcпринимался как незаконченный и не требовал продолжения. Позже (уже в школе, но еще в младших классах) добавилось: Эх, яблочко, да на тарелочке,/ Два матроса подрались / Да из-за целочки.

Теперь о переходящей улицу старушке:

Старушка не спеша
Дорожку перешла,
Ее остановил милицанер:
«Свистка не слушала,
Закон нарушила —
Платите, бабушка,
Штраф три рубля!»

Как и все наши сверстники, мы распевали эту песенку на мелодию довоенного фокстрота («Моя красавица»)¹⁰. Старушка была привычным персонажем детских текстов, скорее литературных («На свете старушка спокойно жила...», «Старушка пошла продавать молоко...» у Маршака), чем фольклорных, где ей соответствовала — в определенных контекстах — бабушка: «Жил-был у бабушки серенький козлик»; разумеется, мы прекрасно понимали, что в данном случае слово «бабушка», как и в словах милиционера из нашей песенки, обозначало просто старую женщину, а не степень родства (т.е. не предполагалось, что козлик — ее внук¹¹). Сочетание же «бабушка-старушка» я услышал много позже (в 1960-е годы) — это была песенка «Как на Дерибасовской...» (Как у нашей бабушки, / Бабушки-старушки, / Шестеро налетчиков / Отняли честь); впрочем, само по себе это сочетание достаточно старое и отнюдь не является специфически одесским, ср. еще у Островского («Свои собаки грызутся, чужая не приставай», II, 4) в реплике Антрыгиной: «А, бабушка-старушка!»¹².

Подобно Крокодиле, Цыпленку и Яблочку, эта Старушка появлялась в песенке гуляющей по улице. «Дорожка» — это несомненно, та же самая городская улица, их полное тождество устанавливалось еще в одном старом стихотворении (1843 г.), мне, по крайней мере, известном с детства:

Вечер был; сверкали звезды;
На дворе мороз трещал.
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал. <...>
Шла дорогой той старушка –
Услыхала сироту...¹³

Песенки укрепляли ощущение, что эта улица — весьма опасное место: там испытывали голод («Крокодила»), там арестовывали («Цыпленок»), там съедали («Яблочко»), за ее пересечение строго наказывали («Старушка»). Карающими функциями был наделен милиционер — тоже персонаж детской мифологии. Им стращали озорничающих мальчишек (прежде всего, на той же самой улице: «Милиционер заберет!»). Но в сознание он входил также (и, может быть, в первую очередь) как регулировщик уличного движения; загадка о милиционере: «Сидит черт в стакане, играет тремя огнями»; «стакан» на тогдашнем жаргоне — высокая, узкая цилиндрическая будка на оживленных площадях и перекрестках, внизу металлическая, сверху — стеклянная, действительно, напоминающая стакан в подстаканнике. Интересным открытием было то, что милиции, оказывается, существовало две: ОРУД (фуражки с синим околышем, с синими просветами на погонах) и собственно милиция, которая «забирает» (фуражки с красным околышем).

Но «штраф три рубля» — это звучало очень смешно, столько стоили две пачки недорогого мороженого или два билета в кино на дневной сеанс. Таким образом, весь драматизм инцидента — переход улицы в неположенном месте — оборачивался фарсом. Вообще, же это было самым благополучным дорожным приключением Старушки. Случалось и похуже:

Шла по улице старушка,
А за ней — мотоциклет.
Мотоцикл цыкал, цыкал —
И старушки больше нет.

Но этот стишок (с другим ритмом; вообще не помню, чтобы он пелся) я услышал несколько позже. И еще — гораздо позднее (и еще ужаснее):

Недолго корчилась старушка
В злодейских опытных руках...

Или:

Недолго корчилась старушка
В высоковольтных проводах.
Ее обугленную тушку
Нашли тимуровцы в кустах.

Здесь уже в полный голос звучит цинический черный юмор, породивший и «садистские стишки»¹⁴. Это — не менее, чем два десятилетия спустя, в другой культурной ситуации, с совершенно другой картиной мира и другой «фольклорной аксиологией».

Пираты и ковбои. Первой песней «филоэкзотического» цикла¹⁵ для меня явилась баллада «Джим, подшкипер английской шхуны...»¹⁶. Мы пели: «Джон, полшкипер...», чувствуя тут какую-то несуразицу, но не имея достаточных лексических ресурсов, чтобы уместным образом отредактировать текст. Была еще попытка заменить непонятное слово «лагуны» (Знал моря, заливы, лагуны...) на семантически прозрачное «проливы» (раз уж рядом упоминались «заливы»). Но нашей «коллективной цензурой» этот вариант принят не был — наверно, потому, что не обеспечивал рифмовки.

Полный текст тогда остался мне неизвестен (выпали 3-я и 4-я строфы) и, соответственно, я не знал, в чем конкретно провинился этот самый «полшкипер» (По суровым законам рейса [sic!]/ Шкипер расстрелян был...). Однако воспетая в песенке и пленившая героя чудесная страна со своим синим берегом и голубыми далями — без описания кульминационного пункта его приключений¹⁷ — в моем сознании никак не ассоциировалась с СССР, хотя именно так мой друг Митя сразу понял (и осмеял) слова «Всем защитой служит она»; разумеется, он был прав.

Происхождение песенки мне неизвестно. Судя по всему, она была достаточно популярна на обширных просторах нашей страны — от Ленинграда до Анапы. Упоминания о ней в мемуарной и художественной литературе относятся к 1930-м годам (генерал В.И. Раков, 1931; писательница В.К. Кетлинская, 1938; востоковед И.М. Дьяконов, 1937-1939; военный моряк Н.П. Овсянников, конец 1930-х годов¹⁸), причем И.М. Дьяконов считал ее «нэповским фокстротом»¹⁹.

Ее напев был очень мелодичным; даже сейчас мне слышатся голоса девочек, примерно моих сверстниц, поющих ее, но кто они были и где происходило дело — не помню. Для меня эта песня (видимо, именно в силу неполноты услышанного текста, рождавшей эффект своего рода романтической недосказанности) явилась отдаленным предвестием Грина, знакомство с которым состоялось позднее, когда появились его первые послесталинские издания, но главное — прологом к услышанным вскоре (и очень полюбившимся) песням «про пиратов и ковбоев»: «В кейптаунском (~ неапольском²⁰) порту...», «В нашу гавань заходили корабли...», «На корабле матросы ходят хмуро...», «Джон Грей», «Танго цветов» и некоторые другие. Впечатление от них было столь сильным, что я даже изготовил (точнее, начал изготовлять) рукописный иллюстрированный песенник, включавший эти тексты.

Примечательно, что у меня не было никаких исходных образцов, я вообще понятия не имел о существовании данного жанра, т.е. инициатива была совершенно спонтанной, а примером для подражания, видимо, были просто детские печатные издания.

Позднее к этим текстам добавились: «Они стояли на корабле у борта...», «Есть в Батавии маленький дом...», «Шумит ночной Марсель»²¹, «У маленького Джонни...» и, наконец, «Бригантина», авторство которой (П. Когана) — в отличии от всех предшествующих песен, кроме разве что «Маленького Джонни» В. Инбер, — нам оставалось неизвестным и, пожалуй, безразличным²².

Сюжеты, чаще заканчивающиеся убийством и/или самоубийством, были захватывающими: поединок из-за женщины («В нашу гавань заходили корабли...», «На корабле матросы ходят хмуро...»), измена и месть за нее («Джон Грей»), ревность и убийство из ревности («Есть в Батавии маленький дом...», «Танго цветов»), трагедия героини, которую возлюбленный оставляет с маленьким ребенком («Чайный домик, словно бонбоньерка...»), отказ в ответном чувстве («Они стояли на корабле у борта...»), наконец, уличная драка на почве, так сказать, взаимной национальной неприязни («В неапольском порту...»). Столь же ограниченным был круг действующих лиц. Набор персонажей включал моряков, капитанов, матросов, юнг, пиратов с их «атаманом», ковбоев, баронов, оборванцев, леди на борту парохода, девушек из таверны – т. е. всех тех, кому, по мнению авторов и исполнителей, естественно быть посетителями этих таверн / баров, пить там вино / пиво, влюбляться в этих девушек, наслаждаться их танцами, убивать соперников и изменниц. Мы, подростки начала 1950-х годов, разыгрывали подобные сюжеты — примерно также, как «костюмные» (и с соответствующими реквизитами) истории из «Трех мушкетеров» или «Айвенго».

Особенно привлекательным казался «иностранный» фон и декорум этих баллад. Количество мест действия было невелико, причем каждое из них связывалось со строго ограниченным набором сюжетных коллизий: в тавернах и барах пили, танцевали и убивали; в отелях тоже устраивали свидания и убивали; на кораблях опять-таки устраивали свидания и убивали. Географический охват, напротив, оказывался довольно широк: крайними точками были Япония и Батавия, «страна далекая юга» Испания и Канада (почему-то как раз Северная; даже варьируясь, песня упорно держалась за это определение), однако сам набор географических названий выглядел довольно произвольным (Британия, Лондон, Неаполь и т.д.). В моем случае первым жестом для освоения этого мира и явилась баллада об английском подшкипере Джиме.

Конечно, картина мира «филоэкзотических» баллад со всеми их персонажами и драматическими коллизиями, мира, в котором японский «чайный домик» мог располагаться там, где «протекает Амазонка и впадает в Тихий океан» (!), а некий рыбак встречал свою слепую избранницу «где-то за Курильскою грядой», не имела никакой географической и этнической конкретности. «В далеком Лондоне», ночью, в баре, где, разумеется, все пили и танцевали, «один мальчишечка», отвергнутый своей «девчоночкой», отправлялся в поле, находящееся, вероятно, тут же, за стенами бара, чтобы собрать для нее букет, — обстановка и ситуация, скорее подходящая для сельского клуба или танц-площадки 1950-60-х годов. Это в свою очередь свидетельствует об условности конструируемой таким образом реальности, но условности, так сказать, неумышленной.

Исследование мира подобных романтических фантазий, когда сочинитель — исполнитель — слушатель рядится в экзотические образы, как в карнавальные костюмы, позволяет понять самоощущение такого слушателя, самоощущение весьма инфантильное. Не случайно, что со временем, когда эти песни уходят из обихода, они прочно, на десятилетия23 удерживаются в детском репертуаре. Далее они могут всплывать лишь как цитации из исторически и биографически миновавшего времени — обычно с ироническими и умилительными интонациями.

Однако происходит это уже пределами детства и опять-таки совсем в иных культурных ситуациях.

¹ Петров А. С «Жанеттой» по жизни. // Комсомольская ПРАВДА! В Петербурге. 18 октября, 2002. Цит. по: Музей шансона. Архив. Заметки (http://www.shansonprofi.ru/archiv/notes/paper39/)

² Левитан А. и М. Берег надежд. СПб., 2002. Цит. по: В Кейптаунском порту // http://a- pesni.golosa.info/dvor/vkejptaunskom.htm

³ П.М. Гандельману, кстати, принадлежит и единственное в своем роде подробное описание процесса сочинения такого текста: «В качестве музыкальной основы была выбрана мелодия песни Шолома Секунды, вторую жизнь ей дал в свое время Леонид Осипович Утесов (под названием "Моя красавица"), и она звучала в городе со всех патефонов. Песня писалась, главным образом, на уроках (да простят нас наши незабвенные учителя), в том числе на уроках литературы, откуда, вероятно, и была заимствована строка про "души сильные, любвеобильные"... Из замысла не делалось творческого секрета. После уроков очередной куплет зачитывался в классе и при одобрении оставался без изменений. Ну и, конечно, наши "поющие" ребята пели ее, где только могли, и с готовностью давали переписывать» (Левитан А. и М. Указ. соч. ). «На тех уроках литературы проходили "Кому на Руси жить хорошо", — уточняет Т.Д. Залесов, одноклассник и соавтор П.М. Гандельмана, — в песню попало заимствование: "...здесь души сильные, любвеобильные"» (Живой Журнал Давида Эйдельмана // http://davidaidelman.livejournal.com/197199.html).

⁴ Скорее в «активно-коллективной» роли, согласно П.Г. Богатыреву.

⁵ О первых двух, прежде всего о «Цыпленке», см в статье: Неклюдов С.Ю. «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный...» // Язык. Личность. Текст: Сб. ст. к 70-летию Т.М. Николаевой. Отв. ред. В.Н. Топоров. Отв. секр. И.А. Седакова. М.: Языки славянских культур, 2005, с. 637-649.

⁶ Ср. у Маяковского («Повесть о Власе, лентяе и лоботрясе...»): «Вдруг как схватит его крокодил за живот — то урядник хватил сапожищем» (не подсказана ли данная строчка знакомством поэта с этой песенкой?).

⁷ Некоторые гипотезы, касающиеся истории этой песенки, см. на сайтах: http://www.a-pesni.golosa.info/dvor/poulicehodila.htm, http://clubs.ya.ru/4611686018427398066/replies.xml?item_no=207537. Там же ее разные варианты — как позднейшие переделки, так и те, которые предположительно сохранили черты ранних редакций, в том числе и «неприличные»: Увидела китайца, и цап его за яйца...; Увидела курсистку и хвать её за сиську (немудрено, что «скабрезности» такого типа приходились по вкусу детской аудитории).

⁸ В определенном смысле традиция делала здесь «рикошетное» движение, поскольку сама фигура крокодила (прежде всего, в одноименной поэме 1919 г.), по-видимому восходит к нашей песенке о гуляющем по улицам крокодиле (Петровский М.С. Книга о Корнее Чуковском. М., 1966, с. 123).

⁹ Не исключено, что это «в рот попадешь» представляет собой переосмысление первоначального «в Ростов попадешь»: «Появилась [весной 1918 г. после прихода немцев и, затем, белых] новая песня "Яблочко", еще более популярная, чем "Цыпленок". Куда ни пойдешь везде пели: "Ой яблочко, / Куда котишься, / В Ростов попадешь, / Не воротишься"» (Панова В.Ф. Мое и только мое. О моей жизни, книгах и читателях. СПб.: Звезда, 2005, с. 69–70). С детской точки зрения яблочку гораздо естественнее попасть в чей-то рот, чем в непонятный Ростов.

¹⁰ Материалы, относящиеся к истории этой песенки и ее перетекстовок см.: http://ru.wikipedia.org/wiki/Бай_мир_бисту_шейн, http://www.vilavi.ru/pes/020509/020509.shtml.

¹¹ Впрочем, странная привязанность пожилой дамы к этому недомашнему животному (ну, не котенок же или щенок!) все-таки подлежала инфантильному обсуждению: Бабушка козлика очень любила / В лес на веревочке писать (~ какать) водила...

¹² Островский А.Н. Собр. соч. СПб.: Книгоизд. т-во «Просвещение», [б.г.] . Т. 3, с. 295.

¹³ Петерсон К.А. Сиротка // Русская поэзия детям. В 2 т. Вступ. ст., сост., подгот. текста и примеч. Е.О. Путиловой. СПб.: Академический проект, 1997. Т.1. С.148–149.

¹⁴ По поводу истории этого текста и его исторического контекста см.: Белоусов А.Ф. «Недолго мучилась старушка...» // Архив петербургской русистики. К 60-летию Павла Анатольевича Клубкова http://www.ruthenia.ru/apr/textes/klubkov60/belousov.html.

¹⁵ О нем см.: Неклюдов С.Ю. Русский горожанин поет о далеких странах: «филоэкзотический» слой городской баллады // Геополитика и русские диаспоры в Балтийском регионе. Ч. 1. Гуманитарные аспекты проблемы: русские глазами русских. Калининград: РГУ им. И. Канта, 2008, с. 158-171 (http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov41.htm).

¹⁶ Текст этой песни см. в изданиях: В нашу гавань заходили корабли. Песни дворов и окраин. Пермь: Книга, 1995, с. 32-33; В нашу гавань заходили корабли. Песни. М.: Омега, Денис Альфа, 1995, с. 25; http://www.a-pesni.golosa.info/dvor/dzim.htm.

¹⁷ Джим, подшкипер английской шхуны, / Скоро тот край узнал <...> И во имя идей Коммуны / Вывесил красный флаг...

¹⁸ Раков В.И. Крылья над морем. Л.: Лениздат, 1974 (цит. по: http://militera.lib.ru/memo/russian/rakov_vi/01.html); Кетлинская В. Мужество. 1938. Ч. 1, гл. 8 (цит. по: http://bookz.ru/authors/vera-ketlinskaa/mujestvo_485/page-4-mujestvo_485.html); Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб.: Европейский Дом, 1995, с. 414; Овсянников Н.П. [Воспоминания]. Интервью. Лит. обработка: Артем Драбкин // Я помню / I Remember (http://www.iremember.ru/content/view/393/8/1/0/lang,en/).

¹⁹Дьяконов И.М. Указ соч., с. 414.

²⁰Так мы пели.

²¹Первотекст Ю. Милютина и Н. Эрдмана (А.К. [Крылов А.] В нашу гавань заходили корабли; Песни неволи; Современная баллада и жестокий романс; Фольклор ГУЛАГа и другие сборники // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. 1. М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 1997, с. 435-436).

²² Это, кстати, говорит о том, что полноценной фольклоризации «Бригантины» так и не произошло.

²³ Если за нижнюю хронологическую веху взять, скажем, цитированные выше предвоенные воспоминания П.М. Гандельмана.