Новикова Анна Михайловна. Русская поэзия XVIII - первой половины XIX в. и народная песня: Учеб. Пособие по спецкурсу для студентов пед. ин-тов по спец. №2101 "Рус. яз. и лит." - М.: Просвещение, 1982.

(Гл.1. Взаимоотношения русской поэзии и фольклора. Гл.2. Пасторальная и анакреонтическая поэзия. Гл.3. Сентиментальный романс. Гл.4. Русские песни конца XVIII - начала XIX века. Гл.5. Русские песни А. Ф. Мерзлякова. Гл. 6. Русские песни Н. Цыганова. Гл.7. Поэзия А. В. Кольцова и песенная лирика 20-40-х годов. Гл.8. Лирика А. С. Пушкина и народная песня. Гл.9. Творчество М. Ю. Лермонтова и народная песня. Приложение: Тексты песен).


Глава вторая
ПАСТОРАЛЬНАЯ И АНАКРЕОНТИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

1

Наиболее ранним в русской поэзии XVIII века был жанр так называемой "пастушеской поэзии", восходящей к традициям античной пасторали. Впервые к нему обратился А. П. Сумароков. В своих стихотворениях "Негде, в маленьком леску", "Уж восходит солнце, стада идут в луга" он показал традиционную тематику этого жанра. Позднее традицию "пастушеской поэзии" продолжили и другие поэты. Так, в стихотворении "Под тению древесной" М. Попова, в пасторали "Пятнадцать мне минуло лет" И. Ф. Богдановича, в лирическом произведении "Встретивши пастух Лизетту" Г. А. Хованского, как и во многих произведениях анонимных поэтов, получивших распространение в народе, преобладает тема любви, как наиболее характерная и устойчивая тема в пасторальной лирике.

Типическое содержание пасторалей обычно сводилось к изображению любовных встреч между "пастухами" и "пастушками", которые стерегли своих "овечек" среди "долин", "ручейков", "кусточков" и "рощ". В пасторалях в полном соответствии с канонами классицизма воспевалась счастливая жизнь "пастухов" и "пастушек", далекая от каких-либо аналогий с реальностью. В одной из них, обнаруженной в "Ярославском сборнике" 1755 года, сама "пастушка" так изображала "идеальность" своей жизни:

Прочь, обман всякой славы,
Прочь и вы, все забавы,
Я лишь с сего дня
Тешу в лугах себя.
Я всегда всем довольна,
Сладкую воду пью,
В рощах под тенью сплю,
В рощах, рощах под тенью сплю.
Кушанье мне не в думке,
Хлеб и соль ношу в сумке.

Самые популярные в социальных верхах пасторали вошли во многие рукописные сборники и песенники середины XVIII века. Особенно часто встречались тексты: "Разлейтеся по рощам, потоки чистых вод", "Лишь только занялась заря", "Поди прочь, не докучай мне, молодец", "При долине за ручьем пастушка гуляла", "Собирались красны девки за околицу гулять", "На зеленом на лужку, где бежала речка", "Лишь лучи солнца свет дали, пастушки овец погнали" и другие.

Условный мир "пастухов" и "пастушек" переносился из пасторалей и в другие литературные жанры вплоть до начала XIX века. Так, в "Руслане и Людмиле" Пушкина наряду со сказочными мотивами имелись и другие, вошедшие в поэму из "пастушеской поэзии": волшебник Финн в молодости знал "веселы игры пастухов", а Ратмир, соперник Руслана, находит свое жизненное счастье в хижине "пастушки милой".

Все это свидетельствует о том, что в развитие книжной поэзии XVIII - начала XIX века пасторали внесли довольно заметный вклад. Идиллическая жизнь "пастухов" и "пастушек" долго занимала воображение читателей из дворянской среды. Сюжеты пасторалей переносились на ткани и фарфоровые изделия XVIII века.

2

Преддверием широко распространившейся в 40-50-х годах пасторальной поэзии была небольшая группа стихотворений, героями которых были различные античные персонажи: Аполлон, Купида, Венера и другие. Эти произведения почти совсем не повлияли на песенную лирику народа. В тех случаях, когда анакреонтика все же попадала в народ, она, как правило, подвергалась большой творческой переработке. Так получилось, например, со стихотворением М. В. Ломоносова "Ночною темнотою".

Высокие художественные достоинства стихотворения М. В. Ломоносова сделали его образцовым для русской лирики XVIII века. В рукописных и печатных песенных сборниках того времени текст этого произведения помещается без каких-либо изменений. Этот же текст печатается в лубочных песенниках XIX века, например в "Полном новейшем песеннике..." книгоиздателя Гурьянова 1835 года.

В первой половине XIX века зафиксированы народные варианты стихотворения Ломоносова. В песенных сборниках А. Терещенко и П. Киреевского есть немало образцов народной переработки. В них творчески преобразован непонятный народу образ Купидона.

В варианте А. Терещенко девушка пускает в дом уже не Купидона, а озябшего мальчика, который, однако, оказывается "чародеем". (1)

В варианте П. Киреевского встреча девушки с "мальчиком" изображалась уже как ее встреча с "милым другом", заблудившимся "дружком". (2)

Из текста стихотворения Ломоносова при этом опущены именно те куплеты, в которых изображался Купидон и его колчан, лук и острые стрелы. В то же время в варианте было много новых образных выражений из народной песенной фразеологии: "мальчишка" заблудился и "перезяб" в "темном лесу", девушка впускала его в "нову горницу", а не сажала его "к камину", как у автора, "крылья Купидона" были заменены "черной шляпой" и т. д.

Примерно в такой редакции стихотворение Ломоносова записывалось в народе, и в дальнейшем изменялись только отдельные поэтические детали: по-разному объяснялось появление "озябшего мальчишки", то он "ходил гулять поздно в поле", в ряде мест он сам говорил о себе: "я мальчишка, из похода" и т. д. Встреча иногда кончалась весельем и пляской, так как у "мальчишки" иногда в руках оказывалась скрипка - "Стал мальчишка согреваться, во скрипочку заиграл".

Типичным для переработки авторского стихотворения в народных вариантах было изменение не только ситуации, но и текста авторского оригинала. В нем оставалось только несколько строк, да и те, так или иначе, были исправлены народом:

Текст Ломоносова:

1. - Кто там стучится смело? -
Со гневом я вскричал.

2. Я, мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу.

Народный вариант:

Я со гневом закричала:
- Еще кто это такой?

Или:

Дак это кто такой тут смелый
Стучится у дверей?
Я, мальчишка, чуть дышу,
В темном лесе заблудился,
Перезяб я, с холоду дрожу.

или:

Да я-то, мальчишка, заблудился
Во темном во лесу.

Очень устойчивым в народе оказалось начало ломоносовского стихотворения - "Ночною темнотою покрылись небеса". С этих слов варианты либо начинались, либо продолжались после запевов.

Для того чтобы показать, как неузнаваемо изменилось в народе это стихотворение Ломоносова, приведем с сокращениями его оригинальный текст.

Ночною темнотою
Покрылись небеса,
Все люди для покою
Сокрыли уж глаза.
Внезапно постучался
У двери Купидон,
Приятный перервался
В начале самом сон.
- Кто там стучится смело? -
Со гневом я вскричал.
- Согрей обмерзло тело, -
Сквозь дверь он отвечал. -
Чего ты устрашился?
Я, мальчик, чуть дышу,
Я ночью заблудился,
Обмок и весь дрожу.
Тогда мне жалко стало,
Я свечку засветил,
Не медливши нимало,
К себе его пустил.
…
Тут грудь мою пронзила
Преострая стрела
И сильно уязвила,
Как злобная пчела.

Он громко рассмеялся
И тотчас заплясал.
- Чего ты испугался? -
С насмешкою сказал. -
Мой лук еще годится,
И цел и с тетивой;
Ты ж будешь век крушиться
Отнынь, хозяин мой! (3)

Теперь обратимся к одному из народных вариантов конца XIX века и сравним оба текста.

Уж вы, вздохи, мои вздохи,
Вы летите, мои вздохи, уж куда я вас пошлю,
Пошлю я вис ко милому, кого я верно люблю.
Во глаза дружка не вижу, я заочно слезы лью.
Что ночною темнотою спокрывались небеса
Всему миру для спокою, ложилася Маша спать.
Шел солдатик из походу, уморился, приустал.
Из походу солдат шел, он квартиры не нашел,
Не нашел солдат квартиры, он ко девушке зашел.
Он стучится и гремится он у девичьих дверей.
Вдруг Машутка услыхала, она голос подала:
- Уж какой же за невежа он мог к девушке зайти!
Что солдатик из походу уморился, приустал,
Уморился, приустал ли, зашел к девке невзначай. (4)

С ломоносовским текстом в этом варианте совпадает только ритм, две строки ломоносовского запева - "Что ночною темнотою спокрывались небеса" и композиционная ситуация - герой стучится ночью к девушке. Но самый образ "солдатика из походу", мотивировка его поведения, образ девушки - все это типично для народного понимания жизни, для отношений между простолюдинами, естественно в народной песенной эстетике.

Очень большую народную известность имело стихотворение Г. Р. Державина "Пчелка златая", относящееся к жанру анакреонтической поэзии. Сразу замеченное составителями песенных сборников, стихотворение Державина было включено в один из них уже в конце XVIII века, а затем "Пчелка златая" печаталась в различных сборниках на протяжении всего XIX века. В этих изданиях всегда печатался авторский текст. Фольклорные же варианты этого произведения, очень немногие, были сделаны лишь в XX веке. Изящное, легкое и напевное стихотворение Державина, вскоре музыкально обработанное, было популярно в 40-60-е годы в студенческой среде. (5) Для народа его содержание было несколько загадочным (пчелка, влюбленная в Лизу).

Лиза у Державина, условная красавица с "желтыми власами" и "алыми устами", превратилась в народных вариантах в "красную девушку", исконный образ русских народных песен:

Текст Державина:

Соты ль душисты
В желтых власах,
Розы ль огнисты
В алых устах?

Народный вариант:

У моей у Лизочки
Русая коса,
Голубая лента
Ниже пояса,
Черные брови,
Серые глаза.

И любуется такой Лизочкой в народных вариантах уже не пчелка, а молодец. От его имени шел и весь песенный рассказ, пчелка же остается только в запеве и в имитирующем ее жужжанье звуке "ж" в припеве: "Ой, жаль, ой, жаль" или "Жаль, жаль, жалко мне".

Целиком преобразованной в народных вариантах была и авторская строфа: четырехстрочный авторский куплет в них был заменен двухстрочной строфой.

Рассмотрим один из вариантов народной переработки стихотворения Державина:

Народный вариант:

Пчелка златая, что же ты жужжишь,
Пчелка златая, что же ты жужжишь?

Жаль, жаль, жалко мне, что же ты жужжишь,
Жаль, жаль, жалко мне, что же ты жужжишь?

Около летаешь, прочь не летишь, прочь не летишь,
Около летаешь, прочь не летишь, прочь не летишь?

Жаль, жаль, жалко мне, прочь не летишь,
Жаль, жаль, жалко мне, прочь не летишь?

Или ты не любишь Лизочку мою,
Или ты не любишь Лизочку мою?

Жаль, жаль, жалко мне Лизочку мою,
Жаль, жаль, жалко мне Лизочку мою.

У моей у Лизочки русая коса,
У моей у Лизочки русая коса,

Жаль, жаль, жалко мне, русая коса,
Жаль, жаль, жалко мне, русая коса.
…

3

Циклы пасторальной, "пастушеской поэзии", переполнявшие песенники и сборники второй половины XVIII века, были, с точки зрения их читателей, очень занимательными и интересными произведениями. В наиболее ранних пасторалях обычно разрабатывался какой-нибудь приятный идиллический сюжет: Купида вселяла любовь в сердца "пастухов" и "пастушек" при помощи своих стрел. В пасторали "При потоке на брегу плакала пастушка" обиженная девушка в пространном монологе рассказывала, как ей было скучно весной, так как ее милый "не пришел гулять" к ней. "Поди прочь, не докучай мне, молодец", - говорит она укоризненно. Другая "пастушка" размышляет о том, как ей следует отблагодарить "пастушка" за его любовь (в пасторали "Пятнадцать мне минуло лет" И. Ф. Богдановича).

Особенно же часто изображались любовные встречи "пастухов" и "пастушек" откровенно натуралистического характера. Такая поэзия много лет удовлетворяла "изысканным" вкусам дворянских читателей. К жанру пасторали обращались и известные поэты, например, А. П. Сумароков - "Негде в маленьком леску", М. Попов - "Под тению древесной, меж роз, растущих вкруг", а также многие поэты-любители. Особенно распространенной пасторалью такого типа была известнейшая в XVIII веке пастораль "Лишь только занялась заря", которая включалась во все крупные сборники до конца столетия.

В широких народных кругах пасторальная поэзия не вызвала интереса и не отразилась сколько-нибудь заметно в народных песнях. Единственным исключением была фольклорная судьба пасторали на редкую "охотничью" тему, известная в народе под названием "В островах охотник целый день гуляет". В XVIII веке были две ее редакции, но с одинаковым сюжетом: охотник встречается с красавицей среди "островов" или "рощ", подобно тому как встречались в других пасторалях "пастухи" и "пастушки". Сходным был и художественный стиль вариантов, а это указывало на то, что они были созданы приблизительно в одно время.

Обратимся к наиболее колоритной и типичной для этого жанра первой редакции пасторали, которая, главным образом, и явилась основой в дальнейших ее вариантах:

Один манный охотник в полях разъезжает
И в лавровых островах везде разглядает; (6)
Разразить печали судьбой,
Провождает время в мыслях сам с собой.

Наехал на речку, где кристальны воды,
Зефиры летали с приятной погоды;
На брегу хотел отдохнуть,
Эхе, эхе, эхе, гончих стало чуть.

Охотник не медля на лошадь садился,
Зверя любопытно видети он тщился;
И увидал, задрожал, упал,
- Венера! Венера! - тихонько сказал.

Лицо у той покрыто алыми цветами,
Груди белей снега, открыты судьбами,
От страстей задрожал, упал,
И так ту красотку бедну испугал.

Из прекрасных очей слезы показались,
Была как уже мертва, ничем не владела,
Пастушка, в память приходя,
Промолвила слово, на него глядя:

- Злодей ты, охотник! Поступил бесстыдно,
Зверское в том дело учинил ехидно:
Отнял ты честь, как лютейший зверь,
Есть ли в том рассудок иль какой пример?

Не найдешь ты зайца ни в прекрасных пущах,
Отъезжай ты дальше от мово жилища
И из лесов с лавровых дерёв,
Где пасут овечек, пригорских коров.

- Моя дорогая! Тому уж не статься,
Чтобы мне с тобой столь скоро расстаться;
Слышишь ли, стали в трубы играть,
Поедем со мною, будем ночевать.

Садились на лошадь, хоть не весёлы,
Приехали в лагерь, веселиться стали;
Дивились слуги тому русаку,
Пошло наше счастье теперь на руку. (7)

Удвоение строк в конце каждого куплета указывает на то, что эта пастораль в конце XVIII века не только читалась, но и пелась. Ее другие варианты печатались на рубеже XVIII-XIX веков. Но до конца XIX века она ни в лубочных песенниках, ни в записях собирателей не встречалась. И только в конце XIX века фиксируется ее действительно фольклорная жизнь. В 90-е годы пастораль "В островах охотник целый день гуляет" появляется в лубочных листах. Одновременно появляются и лубочные песенники, в которых печатается ее обновленный текст с неизменным началом "В островах охотник...". Одной из первых публикаций этой новой песни был ее текст в лубочном песеннике "Маргарита", выпущенном в Петербурге в 1895 году. Переработка старых вариантов была сделана довольно искусно. Взяв за основу текст первой редакции (портрет девушки, имя Венера, приглашение в лагерь и т. д.), автор переработки использовал начало из второй редакции пасторали "В островах охотник целый день гуляет", заменив словом "гуляет" устаревшее слово "порскает". Весь словарь этой новой: песни, несмотря на повторение целых строк из первоисточника, был тщательно осовременен. Если в вариантах XVIII века охотник "разъезжал" в "лавровых островах" с "кристальными водами", где "зефиры летали с приятной погоды", а пастушки пасли "пригорских коров", то здесь охотник изображался в обыкновенном "лесу", где он увидел не "пастушку", а обыкновенную "девицу".

Из старых редакций были изъяты все тяжелые или неправильные обороты вроде "везде разглядает", "разразить печали судьбой", "зверя любопытно видети он тщился". Строки стали короткими, приобрели гибкость, песенную легкость.

В начале XX века песня была записана в народе. В советское время "В островах охотник..." продолжает свое существование в виде народной любовной песни. Такова, например, запись варианта, сделанная в 1924 году в Тульской области. Важно отметить, что и здесь и в других вариантах целиком утрачена некоторая эротическая окрашенность, в народной обработке песня стала несколько современнее пасторального первоисточника. Сердцевиной сюжета стала встреча охотника с красавицей, разговор в ходе встречи, причем девушка в нем участвует всегда энергичнее, защищая себя от посягательств на ее красоту:

...Молодой охотник,
Чем хочешь обидеть?
Ах ты, злодей!
Что ж ты здесь гуляешь,
Волка и лисицу
Ты не убиваешь?

Пристыженный охотник обычно объясняет свое поведение большой любовью. Но так было не всегда. В вариантах XVIII века он цинично заявлял: "А я ведь охотник, случай дозволяет":

- Я хотел да
Застрелить, убить, убить
Не ружьем, не шашкой -
Любовью своей! (8)

Распетая народом в конце прошлого столетия, песня стала не изображением "пастушеских забав", которыми услаждали ' себя дворянские любители поэзии, а художественным выражением народной мощи и удали, широких искренних движений души. Этому соответствует и ее веселая размашистая мелодия, несколько напоминающая собой коренные народные песни.

Четко отработанная, ритмически соответствующая мелодии, песня "В островах охотник..." и теперь встречается в народе.

4

К концу XVIII века, в связи с демократизацией литературы и новыми творческими исканиями в области лирики, классицистской жанр пасторалей постепенно теряет свою былую популярность и несколько изменяется под влиянием поэзии сентиментализма. Поэтому в пасторалях этого времени изменились отношения героя и героини, начали воспеваться "благородные" чувства "пастуха" и "пастушки". В поздних пасторалях "пастушеская свирель" могла выражать даже сентиментальное "уныние", например:

Унылый глас свирели,
Вещай мою напасть!
И птички б в рощах пели
Мою плачевну часть!

Более сниженно и вместе с тем жалостливо в поздних пасторалях изображался идеал "пастушеской жизни":

Я бедная пастушка,
Мой мир - лишь этот луг!
Собачка - мне подружка,
Барашек - милый друг!
Убор - простой платочек,
А зеркалом - ручей;
Убежищем - лесочек
От солнечных лучей.

В поздних пасторалях постепенно сходит на нет и вся "античная" образность и фразеология - "пальмовые рощи", "лавры", "мирты", "Венеры" и "Купиды"... Местом жительства героев становится село и деревня, "пастухи" и "пастушки" превращаются в "поселян" и "поселянок". В содержание пасторалей проникает идеал сентиментального образа жизни: "сельское уединение", сладость природы, "любовь в шалаше". С особенной художественной четкостью этот идеал сельской жизни был выражен в пасторали конца XVIII века. Вот, например, как выглядит пастораль поэта И. И. Дмитриева, включенная в карманный сборник его песен 1796 года. В ней прежнюю "пастушку" заменила чувствительная поселянка Лизанька:

Видел славный я дворец
Нашей матери-царицы,
Видел я ее венец
И златые колесницы.
- Все прекрасно! - я сказал,
И к селу мой путь направил:
Там меня мой ангел ждал,
Там я Лизаньку оставил.
Лиза! рай всех чувств моих!
Мы не знатны, не велики;
Но в объятиях твоих
Меньше ль счастлив я, владыки?
…
Эрмитаж - мой огород,
Скипетр - посох, а Лизета -
Моя слава, мой народ
И всего блаженство света!

К концу XVIII века поэтические произведения, условные по своей тематике, начинают разрабатываться по-новому, как бы "вписываясь" в подлинный народный быт. Вместо "рощ", "лужочков", "долин" местом действия в поздних пасторалях становится "деревня" или ее "околицы", поэтический язык опрощается до предельной простонародности. Отношения "пастухов" и "пастушек" изображаются без прикрас, с подлинным, грубоватым оттенком в выражении чувств. Использование в поздних пасторалях реалистических черт народного быта оказало положительную роль на распространение сюжетов пасторалей в народных песнях.

В разных вариантах "пастушеские" темы так или иначе приближались к трудовой жизни народа.

Книжным источником одной довольно распространенной народной песни было стихотворение "Как шел пастух дорогою", впервые появившееся в одном из песенников 90-х годов XVIII века. Несмотря на стандартный пасторальный сюжет (любовное свидание "пастуха" и "пастушки"), в нем было немало новых деревенских черт, а герои были уже названы не "пастушком" и "пастушкою", а "пастухом" и "девкою":

Как шел пастух дорогою
Один поздно со скотиною,
Бежит девка из лесочка,
В руках несет два веночка,
Себе да ему.

Само свидание тоже изображено как бы в подлинных деревенских нравах:

Пастух, пентюх деревенский,
Он невежа, дурак мерзкий,
Он нечестно поступает,
Девку в грудь толкает
И за косу взял...

От такого обращения пастуха девка горько плакала - "Она плачет, возрыдает, свое сердце проклинает". В этом стихотворении был воспроизведен, с точки зрения его автора, самый "доподлинный" народный быт.

Эта очень редкая для песенников конца XVIII - начала XIX века пастораль все же проникла в народ, хотя и с большой доработкой. Особенно много ее вариантов было записано кружком П. В. Киреевского. В них творческая переработка оригинала шла по линии внесения в него черт народной песенности. Народные певцы присвоили героям песни традиционные поэтические имена - Ванюша, Машенька. Коренным образом изменились в вариантах и запевы песни. Ванюша в них шел не "дорогой", а "долинкой", "из темного лесочку". Особенно "изукрашенным" в народной песенной традиции был запев в варианте А. В. Кольцова:

Как за лесом, за лесочком,
Как за темным, за зеленым,
Долинка была, широкинькая.
Как на этой на долине,
Как на этой на широкой
Осока растет, зелено цветет.
Как на этой на осоке,
Как на этой на зеленой
Пастушок овец пасет,
Стадо стережет.
Из тово ли из лесочка,
Из тово ли из темнова
Девушка идет,
Красная идет.

Из запева оригинала в народные варианты перешел только мотив "веночка", который девушка несла для своего милого. Он был дополнен и "платочком", например:

В руках несет два веночка,
Два веночка, два платочка -
Себе да ему.

Сюжет этой песни, обрывавшийся в оригинале эпизодом нечестного поведения пастуха с девушкой, был народом продолжен. После встречи с Машенькой пастух гнал свою скотину домой, где он объявлял жене, что он зван гулять в "лужках" на всю ночь:

- Ты, жена ль, моя жена,
Не жди ночевать:
Меня звали, почитали
Во лужках гулять,
Туда и пойду!

Далее в песне воссоздавалась вторичная встреча пастуха с Машенькой в "лужках", изображавшаяся в целом в радостных тонах, хотя между героями происходили и размолвки, и упреки ревности.

Народный вариант этой пасторали войдя в состав народных традиционных песен, отличается от других своей необычной "пастушеской" темой. Известность ее во второй половине ХIХ века постепенно убывала, а в настоящее время сведена на нет. Например, в одном из современных сборников ее текст был опубликован только в отрывке:

Эх, да шла Машенька из лесочка,
Несла Маша два веночка-
Себе и дружку.
Себе и дружку...
Эй да с дружком речи говорила,
Пастушка к себе манила:
"Сюда, пастушок".

Наибольшей на родной известности достигали пасторали, в которых центром сюжета становились картины под подлинного народного быта и труда. Одна из них называлась "Собирались красны девки за околицу гулять". "Красны девки", заменившие в ней условных "пастушек", выходят за околицу, "чтоб, когда погонят стадо, овец с поля перенять". 3атем они "разыгрываются" на "зеленом лугу", а одна из них пляшет в "кругу", т. е. в хороводе, пока пастух не подогнал стадо. 3атем плясавшая девушка ссорится с пастухом за пропавшую овечку. Наиболее ранний текст этого произведения был таким (представлен в "Собрании разных песен" М. Чулкова):

Собирались красны девки за околицу гулять
Чтоб, когда погонят стадо, овец с поля перенять.
Дожидаясь, разыгрались на зеленом на лугу;
Одна девушка румяна расплясалася в кругу:
Всех собой была пригожей и всех личиком белей,
Сановитей, миловидней, выше всех и веселей.
Пастух стадо подгоняет, он в рожок начал играть,
Девки к стаду побежали, чтоб овец домой загнать.
Та, которая плясала, идет плачучи домой,
Оберняся она к стаду, пастуха манит, рукой,
Пригорюнившись стояла, дождалась его к себе;
Во слезах ему сказала: вот ужо будет тебе.
Как-то, друг мой, скажешь дома, где-то стадо ты гонял,
Ты, злодей мою любимую овечку потерял,
Я которую кормила и всю зиму берегла,
Зачем тебя нанимали, я сама бы стерегла.
Ты и так всех растеряешь, не шути, мой друг со мной,
Я сама своих овечек погоню завтра с тобой!
Позабудешь, при долине пустя, стадо долго спать,
Часто ходя меж кустами, тебя стану покликать.

Эта пастораль пользовалась в конце XVIII века большой известностью. Первая ее запись имеется в "Ярославском сборнике" 1755 года. Ее последующие варианты сохраняли текст пасторали почти в неизменном виде. Однако народное ее распространение было незначительным. Это, очевидно, объясняется тем, что ее главная тема - ссора девушки а у а пастухом из-за пропавшей овечки, может быть и интересная для дворянских читателей, для народа была слишком обыденной и не песенной.

Гораздо большим успехом в народе стала пользоваться другая поздняя пастораль на сходную тему - "Не будите меня, молоду". Ее сюжет во многом напоминал пастораль "Собирались красны девки за околицу гулять" (здесь тоже пастбище и пляска девушки в хороводе). Действие происходит во время утреннего выгона всего деревенского скота, что дает возможность показать не только девушек, но и более разнородный состав деревенского населения. Пастораль начиналась утренними призывами пастуха: "Выгоняйте вы скотину на широкую долину". Картины пляски в хороводе и отношений девушки и пастуха органически связывались с таким началом.

Авторство этого самого удачного произведения во всем цикле пасторалей, действительно во многом близкого к народной песне, до сих пор остается неизвестным. Чаще всего эту пастораль приписывают В. Кугушеву.

Один из самых ранних вариантов этого произведения был напечатан в песеннике в 1814 году:

Ах, не будите меня, молоду,
Рано, рано поутру,
Разбудите молоду
На солнечном восходу,
Когда солнушко взойдет,
Пастушок в лужок пойдет;
Пастух выдет на лужок,
Заиграет во рожок.
Хорошо пастух играет,
Выговаривает:
- Выгоняйте вы скотину
На широкую долину,
На зелененький лужок.
Гонят бабы,
Гонят девки,
Гонят малые ребята
И старые старики:
Ребятишки впереди,
Молодушки в середи,
А девушки позади.
Не догнавши на лужку
Становились во кружку.
Одна девка весела,
Во кругу плясать пошла,
Сама пляшет, рукой машет,
Пастуха к себе манит:
- Пастух, пастух, пастушок,
Пастух, миленький дружок!
Ты скотинушку паси,
Ночевать ко мне ходи.
Пастух ночку ночевал,
Он овечку потерял;
На другую ночевал,
Он коровку потерял;
А на третью ночевал -
И все стадо растерял.
Кабы знала молода,
Не манила б пастуха. (9)

Нарисованная в этой пасторали поэтическая картина- песня пастуха, выгон скота, пляска в хороводе - дополнялась народной поэтикой ("молода", "широкая долина", "зелененький лужок"), всей простотой народной разговорной лексики ("скотина", "бабы", "малые ребята", "молодушки") и четким музыкальным ритмом с правильной парной рифмовкой. Все последующие варианты так или иначе опирались на этот текст, использовались почти все его строки за исключением неудачной строки "на солнечном восходу". Характерно, что в последующее время в песенниках появилась вторая редакция пасторали, в которой была сделана попытка как-то "облагородить" этот текст, убрать из него подлинную народность раннего текста. В новой редакции исчезла картина утреннего выгона скота в деревне, и пастух в ней обращался уже не ко всему народу, а только к девушкам:

Собирайте, девушки, Свое стадо на лужок!

Возрождая в этой редакции типично пасторальные ситуации, некоторые песенники даже печатали дополнительные строки о любовной игре "девушек" с "пастушком":

...Я бы также весела
В хоровод плясать пошла.
Ножкой милой перебирала,
Каблучком вот так стучала,
Ах, когда бы мой милой
Поплясать пошел со мной!

Во второй редакции песню напечатали в своих сборниках в 30-40-е годы прошлого века Даниил Кашин и И. П. Сахаров, а в советское время И. Н. Розанов и В. Е. Гусев. Характерно, однако, что народом была усвоена не вторая, идиллическая, а только первая редакция, причем "пастушеская" сцена в ней, утренний выгон скота в поле, была воспринята как вполне реальная для деревни черта быта.

Первые упоминания собирателей о бытовании в народе этой песни относятся к 30-40-м годам XIX века. А. Леопольдов отмечал ее известность в народе в конце 30-х годов: "В летнее утро, - писал он, - в деревне пастух идет по улице и играет на рожке известную песню:

Ах не будите молоду Рано-рано поутру..." (10)

О популярности этой песни под Москвой и в Тульской губернии сообщал и И. П. Сахаров в начале 40-х годов: "...В селе Пушкино эта песня имеет какое-то народное торжество... В селе Братовщине по той же дороге пляшут поселяне под эту же песню... Третий вариант замечен мною в тульских селениях". (11)

С 1849 года песня появляется в лубке и продолжает печататься в песенниках.

В фольклорных записях было широко отражено народное понимание смысла этого произведения. В них пастух обращался ко всему деревенскому люду:

Гони, девки, гони, бабы,
Гони, малые ребята!

Или:

Вставай, девки, вставай, бабы,
Вставай, малые ребята!

Наиболее колоритно народная толпа была обрисована в саратовском варианте, созданном в середине XIX века:

…Гонят девки, гонят бабы,
Гонят малые ребята,
Гонят стары старики,
Мироеды-мужики.
Гонят девки поспереди,
Молодушки посзади,
А и малы-то ребяты
Обтоптали бабам пяты...

Собиратели не раз отмечали, что песня "Не будите меня, молоду" часто воспринималась как плясовая, чему способствовала и ее "частая" мелодия.

Чаще всего в народных вариантах сохранялось раннее начало - "Не будите меня, молоду", хотя оно иногда и заменялось последующими строками "Выгоняйте вы скотину" или "Коли солнышко взойдет", а в некоторых вариантах встречаются совсем новые запевы.

Иногда к концовке "наращивались" различные юмористические строки, взятые из других песен. О глубине усвоения народом этой песни свидетельствуют и новые песни, сложенные на ее ритмической и художественной основе.

История песни показывает, как усваивалось народом близкое ему литературное произведение. Даже в советскую эпоху народом создавались новые творческие варианты пасторали "Не будите меня, молоду". Например, в современном варианте (Красноярский край) в конце песни, после картины выгона скота, вместо хоровода появляются новые сцены с участием народа:

Гонят стары старики,
Да пожилые мужики.
По середочкам идут,
Весело песни поют
Да весело песни поют,
Да разговоры говорят.
Разговоры говорят,
Да хочут милого поймать.
Хочут милого поймать,
Да в железо заковать,
Да в железо заковать,
Да в солдатушки отдать.

Другие записи советской эпохи более традиционно сохраняют текст этой песни, сложившийся еще в дореволюционное время.

5

Небольшой группой стихотворений, продолжающей своеобразную традицию пасторальной поэзии в начале XIX века, были произведения, сохранившие идилличность, игривость и праздничность в изображении любовных отношений, но уже без изображения "пастухов", "пастушек" и их "овечек". Их заменяют веселые "поселяне". Эти произведения появились во время полного развития сентиментальной поэзии и начала расцвета "русских песен", их стиль не имел цельности, так как был заимствован из разных жанров книжной и народной поэзии. Из "русских песен", а иногда и из самой народной поэзии в стихотворения пасторального цикла проникали народно-песенные черты, а также отдельные элементы сентиментальной лирики, например чрезмерная увлеченность любовной "чувствительностью" или идеализированный показ картин сельской "любви в шалаше".

Такой, в сущности уже эпигонской по отношению к пасторальной поэзии, была песня "Если б завтра да ненастье", авторство которой приписывается известной оперной певице конца XVIII - начала XIX века - Елизавете Семеновне Сандуновой.

Об Е. С. Сандуновой как авторе песни "Если б завтра да ненастье" не раз писали исследователи. Так, П. А. Бессонов, помещая ее текст в сборнике песен П. В. Киреевского, писал в примечании: "Песня Лизаветы Семеновны Сандуновой, ею сочиненная, обработанная и петая".

С. А. Венгеров в своей антологии "Русская поэзия" дал подробный очерк жизни и деятельности Е. С. Сандуновой, он писал: "Любя русскую музыку, она любила петь и русские песни. Почитательница Кузнецовой-Горбуновой, она, по ее примеру, и сама написала песню "Если б завтра да ненастье", быстро ставшую народной".

К сожалению, авторского оригинала этой песни не сохранилось. Ее текст стал печататься в песенниках 20-х годов XIX века, т. е. в конце жизненного и творческого пути Сандуновой. На один из вариантов сослался и П. А. Бессонов, напечатавший текст песни в сборнике П. В. Киреевского 1860-1874 годов:

Если б завтра да ненастье
То-то рада я была,
Если б дожжик, мое счастье, -
За малиной в лес пошла;
Я бы милому сказала,
Чтобы он за мною шел.
Вот как Маша рассуждала,
С поля идучи домой.
"Завтра с светом я проснуся
И в окошко погляжу:
Если дожжик, попрошуся,
Вот что матушке скажу:
Идет дожжик, нельзя в поле
Нам сегодня работать;
Мешкать нечего нам боле,
Пойдем в лес малину брать.
Отпусти меня, родная,
Я малинки наберу:
Тут дорожка есть большая,
Я продам всю к вечеру.
Лишь отпустит, в миг сберуся,
Я умоюсь, побегу,
Лишь на час остановлюся
Возле речки на лугу.
Наберу цветочков в поле,
За собой буду бросать:
Чтобы миленький не доле
Меня мог, как в миг, сыскать
А не то, аукну в горе:
- Ты ау, ау, мой свет!
Долети мой голос вскоре,
Где мой миленький живет!
А намедни мой любезный
Рассердился на меня,
Но, увидя взор мой слезный,
- Поцелуй, - сказал, - меня!
Я сама проста не буду,
Не наделаю проказ:
Если миленький захочет,
- Поцелуй, - скажу, - сто раз!
Так, мечтавши, приуснула,
Будто на крутой горе;
Вдруг проснулась, встрепенула:
Ясно, ясно на дворе.
Изголовьице смочила,
Дав обильно течь слезам:
"Не увижусь, - говорила, -
Ах, сегодня с милым я!"

Публикуя этот текст как авторский, Бессонов рядом с ним поместил и вариант из сборника Ф. Студитского. То же напечатал в своей антологии С. А. Венгеров. Для этих текстов, еще не фольклорных, были уже характерны некоторые разночтения: перестановки куплетов, изменения имен действующих лиц - Маша, Надя, Николя, Лёля, пропуски отдельных строк.

Первоначальное содержание песни "Если б завтра да ненастье", как оно вырисовывается из ранних текстов песенников, представляло идиллическую картину умилительного счастья "поселянской молодежи" на лоне природы: девушка мечтала о прогулке в лесу вместе с милым, с которым можно "порезвиться" и обменяться поцелуями. Но эта пасторальная тема под влиянием сентиментальной поэзии в песне изображалась только как несбывшаяся мечта, которую девушка оплакивает: "Изголовьице смочила горючими слезами я". В песне было и заметное влияние "русских песен": девушка, мечтая о свидании, хочет идти в лес "за малинкой".

В народных вариантах, которые стали записываться уже в первой половине XIX века, при сохранении основного содержания песни оказалось немало нового. Прежде всего песня, утратив свою растянутость, сократилась с двенадцати до пяти-шести куплетов за счет удаления всех мест с сентиментально-психологической окраской - разговор с матерью, гнев и любезности милого, слезы поутру и т. д. В итоге содержание народных вариантов было стянуто только к мотивам гулянья девушки и ее встречи с милым. Утратив таким образом идиллическую "пейзанскую" окраску, песня в народных вариантах приблизилась к типу веселой любовной песни, в которой были сохранены черты народного труда и быта:

В песенниках:

1) Идет дождик, нельзя в поле
Нам сегодня работать.

2) За малинкой в лес пошла.

3) Тут дорожка есть большая.

В народных вариантах:

Дробен дождичек пойдет,
Нельзя в поле работать,
Ни скородить, ни пахать,
Ни серпа в руку узять.

За малинкой в лесок схожу,
За калинкой, за черной смородинкой.

На дорожку пойду на большую,
На такую пойду трактовую,
На широку пойду столбовую.

Черты поэтической народности четко сказались и в обрисовке основных образов-персонажей. Вместо грациозной "поселянки" в народных вариантах героиней стала "душа Саша" или "Маша" - развеселая девушка из народных любовных песен, причастная "к работушке полевой" и ко всей духовной и поэтической атмосфере жизни деревни.

Собранную малинку она хочет продать "по боярам, господам, по купецким домам". Цветы свои она бросает не для "любезностей" милого, а для того чтобы выйти за него замуж:

Поцелую, размилую,
За него замуж пойду.

В тон девушке в народных вариантах изображался и ее милый с типичным для народных песен именем "милого Ванюши".

Народно-лирическую окраску словам песни придавали ласкательные и уменьшительные суффиксы. Если в текстах песенников они были редкими - "окошко", "дорожка", "изголовьице", "цветочки", то в песнях народа их было много: "развеселенький часочек", "маленький дождёк-дождичёк", "малинушка", "работушка полевая", "зелен садик", "вечерочек", "во лесочек на часочек" и т. д.

В изменениях стихотворного авторского текста можно отметить творческое отношение народа к строфике и рифмовке, использование элементов народной поэзии. Если в песенниках соблюдалась правильная перекрестная рифма, то в народных вариантах чередовались парные или сплошные рифмы. В ряде вариантов можно отметить почти сплошной поток рифм:

По улице мостовой,
По дороге столбовой,
Да шла Маша за водой,
Рассуждала меж собой:
Завтра будет другой день,
Рано солнышко взойдет,
Туча темная взойдет,
Дробен дождичек пойдет,
Нельзя в поле работать,
Ни скородить, ни пахать,
Ни серпа в руку узять.
А мне, младой, спать пора;
Ложуся я поздненько,
Устаю раненько,
Умываюсь беленько.

Можно также отметить в вариантах большое количество внутренних рифм, которые украшают текст и повышают музыкальное звучание песни: "Все кусточки, все листочки", "За малинкой, за калинкой", "он сердился, все резвился", "Во лесочек на часочек"...

Такое обилие рифм указывает на то что песня Сандуновой, веселая и жизнерадостная в народной переработке, стала частью народных шуточных и плясовых песен.

Под влиянием песни "Если б завтра да ненастье" во второй половине XIX века появилась другая народная песня - "Во субботу день ненастный", в которой был творчески использован мотив ненастья, когда "нельзя в поле работать":

Во субботу день ненастный,
Нельзя в поле, нельзя в поле работать,
Нельзя в поле работать.
Нельзя в полюшке работать,
Ни ска- ни скародить, ни пахать,
Ни скародить, ни пахать.

В 1815 году была опубликована песня "Вечерком красна девица" Н. М. Ибрагимова. Близкая "пастушеской поэзии", она завершала ее цикл вместе с другими поздними песнями начала XIX века. В ней еще раз был поэтически выражен традиционный мотив любви в шалаше, на лоне природы, противопоставленный всем соблазнам богатства:

Вечерком красна девица
На прудок со стадом шла,
Черноброва, белолица,
Так гуськов своих гнала:
Тига, тига, тига,
Вы, гуськи мои, домой!
Не ищи меня, богатый:
Ты постыл моей душе,
Что мне, что твои палаты?
С милым рай и в шалаше!
Тига, тига, тига,
Вы, гуськи мои, домой!
Нас одних для нас довольно:
Все любовь нам заменит,
А сердечны слезы больно
Через золото ронить.
Тига, тига, тига,
Вы, гуськи мои, домой!

Неизвестно, какой народной песне подражал Ибрагимов, но все в его тексте созвучно русской пасторальной поэзии начала XIX века. Пастушеский идеал был выражен в стиле народной поэзии: "красная девица" в деревне гнала домой гусей, что очень напоминало тематику ряда народных любовных песен - "По улице мостовой шла девица за водой", "Во саду ли, в огороде девица гуляла" и другие.

Популярность темы, легкость стиха, удачное яркое начало - все это сделало песню Ибрагимова очень заметным явлением. Она надолго вошла в песенники XIX-ХХ веков и иллюстрировалась в лубке. О большом успехе этой песни в 1904 году свидетельствовал журнал "Русская старина", утверждая, что она "обошла положительно всю Россию: целые поколения различных классов общества распевали ее и не подозревая имени автора".

Мнение это, однако, было несколько преувеличенным, так как на всем протяжении XIX века ее фольклорные записи не были зафиксированы. Но к концу столетия она действительно через песенники перешла в репертуар различных средних слоев России, низовой интеллигенции. В этой среде создавались различные шуточные добавления, лишавшие ее прежнего серьезного значения:

Не пойду в твои палаты,
На аркане хоть тащи,
Лучше в милым в бедной хате
Буду есть пустые щи.

Или

Любви золотом не купишь,
Как меня ты не прельщай,
От меня лишь нос получишь,
Вот тебе ответ. Прощай!

Широкого распространения песня не получила.

В небольшом количестве народных вариантов песни можно найти ряд небольших изменений текста, поскольку некоторым строки показались тяжелыми для пения, например:

Текст Ибрагимова:

Нас одних для нас довольно...
А сердечны слезы больно.

Народный вариант:

Нам одной любви довольно
А сердечку очень больно.

Характерна и замена отдельных слов: "черноброва, круглолица" - вместо "черноброва, белолица", "ты не мил моей душе" - вместо "ты постыл моей душе", "с милым счастье в шалаше" - вместо "с милым рай и в шалаше" и т. д.

***

Что же дала народной песне пасторальная и анакреонтическая поэзия XVIII века?

Анакреонтическая поэзия с ее чуждыми русской действительности античными образами, поэтикой и символикой почти полностью прошла мимо народа. Ее отдельные стихотворения, местами проникшие в фольклор, в народной переработке начисто утратили свои первоначальные жанровые стилевые черты, о чем свидетельствует судьба некоторых произведений Ломоносова и Державина.

Пасторальная поэзия внесла в народные песни "пастушескую" тему. Лишь небольшая часть произведений пасторальной поэзии была принята и усвоена народом после значительной переработки текстов пасторалей.

Отвергнув всякую натуралистичность, чрезмерные иллюзорность и идилличность картин сельской жизни с ее условными "пастухами" и "пастушками", народное творчество переработало некоторые лучшие произведения этого жанра, приблизило их к жизни народа, к стилю традиционной народной поэзии.


(1) Терещенко А. Быт русского народа. СПб., 1848, ч. II, с. 393.
(2) См.: Песни, собранные П. В. Киреевским. Новая серия. М., 1917, вып. II, ч. I, c. 116.
(3) Ломоносов М. В. Риторика. - Полн. собр. соч. в 10-ти т. М., 1950-1957, т. 8, с. 190-192.
(4) Истомин Ф. М. и Некрасов И. В. 40 народных песен села Барятина. М., 1902, с. 63.
(5) Аристов А. П. Песни казанских студентов 1840-1868 гг. СПб; 1904, с. 68.
(6) Последний стих повторялся дважды в каждом куплете. - Авт.
(7) Новый Российский песенник. СПб., 1781, ч. 1, с. 117, №109. - Там же вторая редакция пасторали, с. 119, №111.
(8) Лазарев А., Хоменко В. Родные напевы. Челябинск, 1959, с. 49, №22.
(9) Новейший избранный песенник. М., 1814, с. 35-36.
(10) Леопольдов А. Статистическое описание Саратовской губернии. СПб., 1839, ч. 1, с. 74.
(11) Сахаров И. П. Сказания русского народа. М., 1841, с. 101-102.