Новикова Анна Михайловна. Русская поэзия XVIII - первой половины XIX в. и народная песня: Учеб. Пособие по спецкурсу для студентов пед. ин-тов по спец. №2101 "Рус. яз. и лит." - М.: Просвещение, 1982.

(Гл.1. Взаимоотношения русской поэзии и фольклора. Гл.2. Пасторальная и анакреонтическая поэзия. Гл.3. Сентиментальный романс. Гл.4. Русские песни конца XVIII - начала XIX века. Гл.5. Русские песни А. Ф. Мерзлякова. Гл. 6. Русские песни Н. Цыганова. Гл.7. Поэзия А. В. Кольцова и песенная лирика 20-40-х годов. Гл.8. Лирика А. С. Пушкина и народная песня. Гл.9. Творчество М. Ю. Лермонтова и народная песня. Приложение: Тексты песен).


Глава шестая
РУССКИЕ ПЕСНИ Н. ЦЫГАНОВА

1

Мерзляков как поэт, окончательно развивший и закрепивший в русской поэзии начала XIX века жанр "русской песни", не был одинок в своих творческих исканиях. Развитию русской песни посвятил свою жизнь и другой поэт XIX века Н. Г. Цыганов.

Сын крепостного, актер-самоучка, человек из народа, он принес в русскую поэзию весь цвет и аромат поэтики народной песни, отстояв тесную связь с нею, чего не смогли сделать многие поэты XVIII века. Это позволило ему в 20-е годы прошлого столетия мобилизовать весь свой яркий поэтический талант и стать продолжателем "дела Мерзлякова".

К сожалению, исследований о его творчестве почти не имеется, и поэтому многое, относящееся к его жизни и творчеству, до сих пор остается невыясненным. (1) Не дошли до нас и те песни Цыганова, которые он при жизни не печатал (умер поэт в 1831 году). Но и оставшиеся песни Цыганова дают яркое представление о характере творчества молодого поэта, об удивительной самобытности его таланта. Великолепно владея литературной версификацией - размерами, рифмовкой, строфикой, - Цыганов все же считал себя народным поэтом, идущим в избранном им жанре "русской песни" от социальных низов России. Поэтому в своем послании к другу, актеру Мочалову, он писал об отмежевании от "поэтов, баловней искусства":

Желали песен вы моих -
Желанье ваше исполняю;
Три, избранные, вам из них
С душевным чувством посвящаю.
Ищите в песнях не стихов,
Не сладких кудреватых слов
Поэтов, баловней искусства...
Писал простого сердца чувства
И отдыхал в своей мечте
Прошедших дней воспоминаньем...
Язык любви без изысканий
Не терпит галло-русских фраз...
О, кто любил в сей жизни раз,
Поймет меня без толкований.

Свежее, талантливое и оригинальное творчество Цыганова скоро обратило на себя внимание. Уже с 30-х годов в печати появляются положительные отзывы о его песнях. Так, в "Молве" в 1834 году (ч. 7, №23, с. 353) в рецензии на первое, уже посмертное издание стихотворений Цыганова его песни определялись как "полные простоты, истинно русские, почти народные". И рецензент даже сравнивал Цыганова с безвестными народными поэтами: "...не точно ли так же образовалась и вся масса песен наших, называемых народными. Был человек чувствующий, знавший язык народа; он горевал, веселился, складывал песенку; она нравилась, ее перенимали, пели и забывали сочинителя; он исчезал в народе, а песня его хранилась как святыня в памяти потомства! Спрашиваем: чем эта песня Цыганова не песня народная?" В 1848 году А. Терещенко также дал положительный отзыв "народным песням" Цыганова. "Его народные песни, - писал он, - трогательные и поучительные, увлекательные и восхитительные". Особенно в большую заслугу Цыганову Терещенко поставил то, что в его поэзии "излилось чистое русское слово и чувство".

А в подстрочнике к этим отзывам о Цыганове А. Терещенко писал, сообщая некоторые сведения о его личной жизни: "Цыганов был актером московской труппы, умер в Москве... на 35 г. от рождения... Цыганов не искал ни славы, ни покровительства литературных партий, он жил тихо в своем кругу, и пел, как соловей, потому что ему хотелось петь; но он пел по внутреннему влечению к своему русскому, потому что в его песнях развито народное чувство" (Быт русского народа. СПб., 1848, т. 1, с. 84, 85).

Нельзя не признать, что Цыганов в своих песнях был глубже, теснее связан с миром народной песенности, чем Мерзляков. Если Мерзляков наряду с песнями, главной частью своего лирического творчества, все же писал и романсы, то у Цыганова какой разнородности жанров не существовало. Цыганов делает шаг вперед в отношении опоры на народные песни, чаще пользуясь всей полнотой народной поэтики, чем какими-то определенными народными песнями. Мерзлякову это удалось вполне лишь однажды - в его песне "Среди долины ровныя", Цыганов же постоянно и удачно пользовался этим методом. Не одинаковым был и тот песенный народный репертуар, на который непосредственно опирались Мерзляков и Цыганов. Если образцы Мерзлякова были, как правило, еще песнями XVIII века, часто просторечными, взятыми из песенников конца этого века, то Цыганов использовал более глубинный, крестьянский слой народных песен, характерный для песен собрания П. В. Киреевского. Это были народные песни, которые Цыганов органически усвоил в то время, когда, по выражению А. Кони, он "исходил почти всю Россию".

Эти особенности связей творчества Цыганова с народными песнями отчетливо сказались и на стиле его собственных песен. Если Мерзляков воспринимал народные песни в сфере своей университетской жизни как человек, прекрасно знавший книжную лирику своего времени, то самоучка Цыганов был народен в своей поэзии в полном смысле этого слова. Поэтому в его песнях не было раздвоенности между литературным сентиментализмом и принципами народной поэтики, которая была характерна для Мерзлякова. Композиционные приемы, лексика, символика, поэтическая образность - все это в песнях Цыганова составляло глубокое стилевое единство.

К числу частых для Цыганова народных поэтических приемов относились психологические параллели, причем они встречаются не только в начале песни, но и в любом ее месте как средство характеристики того или другого момента настроения героев, как, например, в песне "Рано, рано вы, лазоревы цветы" (начальная параллель):

Рано, рано вы, лазоревы цветы,
Рано, рано вы поблекли, отцвели.
Рано девушка лишилась красоты,
Скоро дни ее веселости прошли.

Или (параллель в середине песни):

...Не расти,
Не цвести
Кустику сухому,
Не любить,
Не сгубить
Девицы иному.

("Ох, болит, да шумит").

Мастерство Цыганова выражалось не только в частом использовании психологических параллелей, но и в умелом, тонком подборе их: девушка - травушка ("Что ты рано, травушка"); девушка - лазоревы цветы ("Рано, рано вы, лазоревы цветы"); девушка - береза ("При долинушке береза"); девушка - звездочка ("Ах, не звездочка сияет"); молодушка - кукушечка ("Не кукушечка во сыром бору") и т. д. В параллелях часто встречаются и любимые Цыгановым образы "соловушки", "жавороночка", "пташечки". Нетрудно заметить, что все эти образы были взяты Цыгановым из мира народной песенности.

Постоянной композиционной особенностью песен Цыганова является и самое широкое использование им народных лирических обращений, которые почти всегда и начинают его песни: "Не кукушечка во сыром бору", "Что ты рано, травушка", "Что это за пташечка", "Ах, ты, время, времечко", "Ты подуй, подуй", "Смолкни, пташка-канарейка" и другие.

Особенностью песен Цыганова были и сравнения: раскрытые и метафорические, которыми он насыщал содержание. Разнообразные, яркие, всегда образные, они оживляли его песни и делали их впечатляющими, например:

Лишь одна подружка с ними не пойдет,
Будет косточкой в сырой земле стонать...

("Рано, рано вы, лазоревы цветы")

Не цветочком отцвела -
Полетела, как стрела,
Бурным вихорем умчалась
Младость - красная пора.

("Не цветочком отцвела")

Иногда же такие метафорические сравнения встречались в песнях Цыганова одно за другим:

Мил сердечный друг
Голосочка вдруг не узнает:
Не свирелкой он
Во слуху его заиграет;
Не голубкою
Сизокрылою
Заворкует;
Не кукушечкою горемычною
Закукует;
Не ручьем журча,
Не рекой теча,
Разольется;
Просто песенкой
Заунывною
Пропоется...

("Ты подуй, подуй")

Песни Цыганова были буквально наполнены морфемами с уменьшительно-ласкательными суффиксами, они изобиловали и народными постоянными эпитетами, что придавало им особый ласковый и нежно лирический оттенок. Эти черты были выражены в самом строгом народно-песенном стиле, и даже собственные словосочетания Цыганова были близки тому же стилю, например: "тепленький вечерочек", "золотая волюшка", "бархатные лужки", "речка светлая", "быстрая река" и т. д.

Коренным отличием Цыганова, его творчества, от Мерзлякова и других его предшественников была любовь поэта к изощренной строфичности и рифме. Он решительно порывает с традиционным стремлением к народной ритмике, белому стиху, длинным строкам и отсутствию строфики. Поэтому в его песнях было налицо оригинальное сочетание подлинного художественного арсенала народных песен с самыми разнообразными размерами, причудливой строфикой, как правило, незнакомой народной поэзии. В этой области он проявляет себя подлинным новатором, разработав, например, оригинальные пяти- и шестистишия.

Такая строфа и оригинальная рифмовка были почти обязательны для многих его песен: (2)

Ты подуй, подуй,
Тихий, маленький
Ветерочек!
Донеси к нему,
К другу милому
Голосочек!

("Ты подуй, подуй")

Или:

Не кукушечка во сыром бору
Жалобнехонько
Вскуковала,
А молодушка в светлом терему
Тяжелехонько
Простонала.

("Не кукушечка во сыром бору")

Поэзия Цыганова не была тождественной ни творчеству его предшественников, ни народному песенному творчеству, хотя ее тематика укладывалась в круг тем народных любовных и семейных песен. Своеобразие его художественных приемов, виртуозное использование различных размеров, рифм и поэтической образности - все это было характерным для его творчества, ставшего новой ступенью в развитии русской песни.

Стихотворения Цыганова в песенный обиход попали особенно быстро, возможно, еще до их первого печатного издания в 1834 году. Их тексты были помещены в сборниках песен XIX века. Так, А. Якуб в статье о народных песенниках писала в 1914 году, что Цыганов в последние 30-40 лет печатался в них "почти весь", особенно его песни "Не шей ты мне, матушка", "Смолкни, пташка-канарейка", "Ах, о чем, голубка Маша", "Ах, чарочка моя", "При долинушке береза", "Течет речка по песочку", "Ох, болит да щемит", "Что ты рано, травушка", "По полю, полю чистому", "Я посею, молоденька", "Брезжит месяц молодой" и другие.

В предисловии к книге "Русские песни Мерзлякова и Цыганова" (1834 г.) говорилось о распространенности таких песен, как: "Ох, да болит да щемит ретиво сердечко", "Что ты рано, травушка", "При долинушке береза", "По полю, полю чистому", "Красный сарафан" и другие. Однако такие сообщения не подкреплялись никакими конкретными фактами.

2

Обратимся к обзору тех песен Цыганова, которые имели творческие связи с народными песнями или были усвоены народом. По примеру предшественников, авторов русских песен XVIII - начала XIX века, Цыганов обращался за поэтическими образцами к народным песням, но у него такое обращение имело уже более свободный и творческий характер. Многие песни Цыганова сходны с народными только по лирическому обращению и характерным лирическим образам, они не используют точно запевы народных песен ("Что ты рано, травушка", "Что ты, соловушка", "Соловей мой, соловьюшко", "Ах, молодость, молодость" и т. д.). Другие песни повторяли первые строки народных песен, но не точно и без соблюдения народного размера. Например, в песне Цыганова "Не кукушечка во сыром бору" весьма своеобразно был использован запев старинной народной песни с таким же началом (см.: Новейший отборный российский песенник. М., 1817, с. 121).

Начало народной песни:

Не кукушечка во сыром бору вскуковала,
Не соловушка в зеленом саду громко свищет,
Добрый молодец, во неволюшке сидя, плачет...

Наряду с этим "темничным" вариантом, известны и любовные варианты с таким же запевом:

Не кукушечка во сыром бору вскуковалася,
Што не девушка, не красавица взгоревалася,
Не по батюшке она, не по матушке,
Сгоревалась по своему горю великому,
По своему-то по дружку по сердечному.

Цыганов же в своей песне разработал третий - семейный вариант содержания, превратив длинные строки народного источника в свою причудливую шестистрочную строфу:

Не кукушечка во сыром бору
Жалобнехонько
Вскуковала,
А молодушка в светлом терему
Тяжелехонько
Простонала и т. д.

В другой песне Цыганова - "Ах, спасибо же тебе, синему кувшину" - так же своеобразно был использован образ "синего кувшина", известный по народной традиционной семейной пеоне в следующем виде:

Ах, спасибо тебе, синему кувшину,
Что разогнал, кувшин, мою тоску-кручину,
А кручинушка по двору ходила,
Что у молодца жена помирала.

Цыганов же использовал этот образ кувшина в песне, которая имела свой ритмический строй и свою тему:

Ах, спасибо же тебе,
Синему кувшину,
Разгулял ты мою
Горькую кручину!
Знаться б мне давно с кувшином,
Горе по ветру неслось,
Ретивого б не сушило,
В русы кудри не ввилось.

Таким образом, сходство с народной песней здесь проявляется только в запеве, тема же и ритмический строй песни Цыганова оказываются вполне самостоятельными. Так же частично была использована Цыгановым и народная песня "Ах, не одна-то во поле дороженька". Отказавшись от ее художественной структуры, он лишь использовал ее первые строки в своей песне:

Лежит в поле дороженька -
Пролегает,
И ельничком, березничком
Зарастает.

Но за запевом у Цыганова развивается тоже глубоко лирическая, но иная, не любовная тема. В конце "пути-дороженьки" был изображен "горюч камень", под которым покоятся "безродные, бездольные на чужбине". К этой забытой могиле приходила "красавица", которая и насадила над ней "ельничку, березничку". Таким же образом в виде запева Цыганов исполь; зовал и народную песню "Ах, ты, ноченька". Приводим ее начало из сборника Кашина (с. 21, №10 )в сопоставлении с текстом песни Цыганова.

Народный вариант:

Ах ты, ноченька,
Ночка темная,
Ах ты, темная,
Ночь осенняя!
С кем мне ноченьку
Ночевать будет?

Песня Цыганова:

Ах, ты, ночка, моя ноченька,
Ночка темная, осенняя!
Осиротела ты, ноченька,
Без младого светла месяца -
Так, как радость-красна девица
Без мила дружка сердечного!..

Далее тексты обеих песен совершенно расходились.

И совсем уж своеобразно Цыганов создал песню "Жавороночек на проталинке". Прибегая к образу "жавороночка" из народной тюремной песни "Ты воспой, воспой, жавороночек", он создал свою вполне самостоятельную песню на тему о бездолье молодца, но не узника. По-своему разрабатывая тему, он изображал весну, "теплое гнездо", "птенчиков", осень, сопоставляя со всеми этими образами "лютую грусть" молодца.

Все приведенные примеры показывают, что Цыганов, большой знаток народных песен, мог использовать их не с целью опоры на их текст и ритмику, а только в виде своеобразного поэтического украшения или для психологической параллели.

Другой группой песен Цыганова были такие, в которых он, помимо запева, использовал и народную ритмику. К ней относятся песни: "Я посею, молоденька" и "Ах, об чем, голубка Маша".

О песне "Я посею, молоденька", очевидно очень старинной, П. А. Бессонов сообщил, что она пелась еще в петровское время "на закладке Кронштадта". (3) Хорошо известной эта песня была и во время Цыганова, так как она печаталась в песенниках. Приводим ее текст из сборника М. Чулкова (с. 475, №191) в сопоставлении с текстом песни Цыганова одноименного названия.

Народный текст:

Я посею, молоденька,
Цветики аленьки.
Стали цветы расцветати,
Мое сердце обмирати,
Я на цветики взирала,
Сама сердцем обмирала,
Друга ожидала:
Идет, идет моя радость,
Идет да не скоро,
Вижу, смечу, моя радость,
Не хочешь любити:
Люби, люби, моя радость,
Кого ты захочешь,
Я довольна, друг, тобою,
Простимся со мною,
Уж я с горя, со кручины
Пойду во светлицу.
Во светлице под окошком
Пташки веселые.
Напишу ли я письмо
На белой бумажке,
Отошлю это письмо
Со этою пташкой
К сердечному другу.
Как велит ли мне надёжа
Хорошо ходити:
- Ходи, ходи, моя радость,
Ходи хорошенько,
Не ходи, моя надёжа,
Ко соседу в гости,
У соседа на беседе
Холост, неженатый,
Холост на ногу ступает
И вон вызывает,
На двор, на двор, на часочек,
На одну минуту.

Песня Цыганова:

Я посею, молоденька,
Цветиков маленько;
Стану я с зоренькой вставати,
Цветы поливати,
Буду с светом пробуждаться,
Садом любоваться!
Для кого ж я сад садила,
Берегла... холила?
Ах, не для кого иного,
Для дружка милого!
Для чего в моем садочке
Пташки распевают?
Все об нем же, об дружочке
Мне воспоминают!
Залетел мой сокол ясный,
Молодец прекрасный,
Запропал в тоске-кручине
Без вести в чужбине!
И посла я посылала -
Мил не принимает…
И слезами я писала -
Друг не отвечает...
Пропадать же знать садочку
Без мила дружочка...
Не цвести в саду цветочку, -
Порву для веночка.
Не плясать младой в веночке,
Гадать по дружочке...
Не боли ж, мое сердечко;
Выйду я на речку
И на самую средину
Венок мой закину.
Слезно, слезно зарыдаю,
Сама загадаю:
Коль надёжа меня помнит,
Мой венок потонет.
Коль надёжа покидает,
Пущай уплывает!

Как видим, Цыганов, воспользовавшись начальными строками народной песни и ее размером, создал свою песню нового содержания. Обе песни регулярно печатались в песенниках на протяжении всего XIX века, однако народный текст встречался в сборниках чаще. Песня Цыганова не проникла в фольклор. В то же время народная песня "Я посею, молоденька", включенная И. С. Тургеневым в "Записки охотника" (рассказ "Певцы"), встречалась в фольклорных изданиях довольно часто. В качестве примера можно привести вариант из записей кружка П. В. Киреевского, в котором нет ни малейшего "отзвука" цыгановского текста:

Я рассею, молода, младенька,
Цветиков маленька, -
Стали цветы расцветати,
Сердце замирати.
Замирай, мирай, мае сердечко,
По милому дружочку!
Слышу, вижу, сама я догадалась,
Что любит иную.
Люби, люби, душа моя, радость,
Люби, кого хочешь;
Я тобой, душа моя, довольна,
Гулять с тобою полно,
Полно, полно, не хочу я,
С кем гуляю, право, не скажу.
Во горнице, во новой светлице
Поют разные птицы,
Разные птицы поют, распевают
Разными голосами;
Славная птичка, птичка канарейка
Голосом тоненька.
Я слушала, млада, переимала
Этот славный голосочек:
Напишу я этот голосочек
На тонкий листочек,
И сошлю я этот голосочек
Во славный Питер городочек!

Записывается эта песня в народе изредка и в советскую эпоху. Таким образом, в творческом споре нескольких редакций здесь, как и во многих других случаях, победителем оказывается народный текст.

Песня Цыганова "Ты о чем, голубка Маша", композиционно построенная в виде диалога между хором и девушкой, была основана на традиционной народной песне "Ты о чем, о чем, Маша, плачешь". В сборнике Киреевского 1929 года она была напечатана в двух редакциях.

Первый вариант:

Ты о чем, о чем, Маша, плачешь,
Понапрасну слезы льешь?
- Ну и как же мне, Маше, не плакать,
Ну и как горьких слез не лить?
Что один, один был зеленый сад,
Да и тот стал засыхать!
Что один в саду был соловейко,
Да и тот стал забывать!
Я пойду с горя я на башню,
Весь день там просижу,
Я на все четыре стороны
Я на все буду смотреть:
Что по Питерской по дороженьке,
Что не пыль столбом пылит -
Со Московской ли со сторонки
Молодой курьер бежит...

Далее курьер сообщает девушке о смерти ее милого.

Второй вариант:

Ты о чем, горька кукушечка,
О чем ты кукуешь?
"Как же мне, горькой кукушечке,
Как мне не куковати?
Что один, один был зеленый сад,
И тот засыхает!
Что один-то во саду был соловьюшка,
И тот вылетает!"
"Ты о чем, красная девушка,
О чем тужишь, плачешь?"
"Ну и как же мне, красной девушке,
Не тужить, не плакать?
Что один-то, один разлюбезный был,
И тот покидает!
Что со всеми, ах, да любезный друг,
Со всеми простился, -
Что со мною, молодой, с младёшенькой,
Со мной постыдился!
С половины пути со дороженьки
Назад воротился,
Со мной, с красной девушкой,
Со мной распростился..."

Цыганов, заимствовав из этой народной песни и тему, и размер, и психологическую параллель садик - милый, и самое имя героини - Маша, в целом же содержание ее не повторил. Его песня имеет форму сентиментального монолога:

Хор:

Ах, об чем, голубка Маша,
Ты ручьями слезы льешь,
Убегаешь ласки нашей,
С нами песен не поешь?
Не играешь в хороводы?
Все кручинна и грустна -
Будто нива без погоды
Знойным солнцем сожжена!

Маша:

Ах, один и был садочек,
Да и тот стал засыхать...
Был как свет в очью дружочек.
Да и тот стал покидать.
Не на то я сад садила,
Поливала, стерегла,
Всем соседям досадила,
Чтоб могилу в нем нашла!
Не к тому сад разрастался,
Распушался, расцветал,
Чтоб часок покрасовался
И навек потом пропал!
Беспременно для девицы
Он бы должен уродить
Три корысти-небылицы -
Без того мне полно жить!
Уж мне в первой небылице -
Быть пригоже всех собой,
А с другою небылицей -
Только радость знать младой!
И мне третья небылица -
Не вздыхать, не тосковать, -
Полюбивши - полюбиться,
С милым век свой вековать!

Песня Цыганова не перешла в народную среду, так как по-прежнему жила в народе песня о "Маше и садочке", образы которой встречались и в других народных песенных источниках. И здесь, и там постоянно встречалось изображение "садика" как символа то счастливой, то несчастной любви:

Ах ты, сад ли, мой садочек,
Сад зеленый, виноградье,
Мое милое гулянье!
Ты к чему рано опадаешь,
Землю ты листом устилаешь?
…
Мне легко друга нажити,
Тяжело его забыти.

***

Во саду ли, в огороде,
Девица гуляла,
Она ростом невеличка,
Бела, круглоличка.
Детинушка бел-кудрявый
За девицей ходит.

Песни Цыганова "Не сиди, мой друг, поздно вечером" и "Как за реченькой, за быстрой рекой" представляют собой третий вид использования Цыгановым народно-песенных источников. В них он опирается уже на все содержание народных песен, но творчески его перерабатывает.

Прообразом песни "Не сиди, мой друг, поздно вечером" была, народная песня из сборника Чулкова "Дорогая моя, хорошая":

Дорогая моя, хорошая,
Ты душа ль моя, красна девица,
Моя прежняя полюбовница,
Не сиди, мой свет, долго вечером
И не жги свечу воску ярова,
Ты не жди меня до бела света;
Я задумал, мой свет, жениться,
Я заехал к тебе проститься;
За любовь твою поклониться...
Залилась девка горючьми слезьми;
Во слезах сама слово молвила:
- Разменяемся ж мы подарками:
Ты отдай, отдай мой золот перстень,
Ты возьми, возьми свой булатный нож,
Со которым ты ко мне езжал,
Ты пронзи, пронзи мою белу грудь,
Распори мое ретиво сердце...
- Ты не плачь, не плачь, краска девица,
Не печалься ты, душа моя.
Я ходить буду чаще прежнева,
Я любить буду милей старова...
Прослезилась тут красна девица,
Во печали сама промолвила:
- Как не греть солнцу жарче летнева,
Не любить другу милей прежнева.
Ты женись, женись, душа моя,
Об одном прошу тебя, бедная,
Не поставь себе в похваление,
А моей чести в повреждение,
Для меня, что ты долго холостой был.

Мотив ожидания друга при "свече воску ярова" встречался в сборниках восемнадцатого столетия в песнях и с другим содержанием.

В 90-е годы XVIII века в "Карманном песеннике" И. Дмитриева эта же песня была напечатана иначе, ее длинные строки были разделены на короткие:

Ты, душа моя,
Красна девица!
Моя прежняя
Полюбовница!
Не сиди, мой свет,
Долго вечером
Ты не жги свечи
Воска ярова.

Именно этим текстом, перепечатанным в начале XIX века Д. Кашиным, очевидно, воспользовался Цыганов, создавая свое произведение. Он точно воспроизвел в нем тему последнего любовного прощания, но жизненная ситуация у него становится еще трагичней, так как "милый друг" женился не по собственному желанию, а по приказу "батюшки и матушки". Если в народной песне девушка мирилась с женитьбой милого, то в песне Цыганова с этим не мирился даже сам молодец, предпочитая разлуке "смерть раннюю". Таким образом, вместо любовной сцены, изображенной в народной песне с каким-то эпическим спокойствием и величавой простотой, в песне Цыганова налицо была напряженная трагическая картина невыносимых страданий любящих:

"Не сиди, мой друг, поздно вечером,
Ты не жги свечи воску ярова,
Ты не жди меня до полуночи!
Ах, прошли, прошли
Наши красны дни...
Наши радости
Будто вихрь умчал,
И, как пыль, как прах,
Веет по полю!..
Объявил вчера
Сударь-батюшка,
Согласилася
На то матушка,
Что не ровня я,
Не жених тебе,
Что женюся я
На иной жене!..
Одно солнышко
В небесах горит,
И мне, молодцу,
Только раз любить.
Я родителям
Покоряюся:
На их суженой,
На их ряженой
(С смертью раннею)
Обвенчаюся,
А с тобой навек
Распрощаюся".
Не ручей журчит, не река шумит -
Плачет девица... Вопит красная:
"Ах ты, милый мой,
Ненаглядный мой...
Не жилица я
На белом свету
Без тебя, душа,
Сердце, жизнь моя!..
Нет у горлинки
Двух голубчиков,
У лебедушки
Двух лебедчиков...
Не знавать и мне
Двух милых дружков..."
Не сидит она поздно вечером,
Не горит свеча воску ярова!..
В переду стоит нов тесовый гроб:
Во гробу лежит красна девица...

Это замечательное по силе лиризма и драматического настроения произведение Цыганова пользовалось в свое время широкой известностью. Композитор Верстовский положил его на музыку, а М. Н. Загоскин включил его в свой роман "Юрий Милославский".

Песня Цыганова постоянно печаталась и в песенниках. Но в народном песенном обиходе эта песня не встречается: в нем продолжала жить народная песня. Ее наиболее распространенные редакции были различными. Первая из них, очевидно, шедшая от чулковского текста, целиком сохраняла прежнее содержание. В качестве примера можно привести вариант из сборника П. В. Шейна:

- Не сиди, девушка, поздно вечером,
Ты не жги, не жги восковой свечи,
Восковой свечи, воску ярова,
Ты не жди, не жди дорога гостя,
Дорога гостя, дружка милова!
Я не гость пришел, не гоститися,
Пришел я к девушке доложиться,
Всем подарочком разменятися:
Ты возьми, возьми свой тальянский плат,
Ты отдай, отдай мое золото кольцо!
Тебе тем платком жениха дарить,
А мне этим кольцом обручаться.
Позволь, милая, мне женитися!
Залилась девица горючим слезам,
Во слезах девица слово молвила,
Слово молвила, речь говорила:
- Ты женись, женись, разбессовестной!
Ты не будь, миленький, насмехателем,
Красной девице поносителем!

В другой распространенной народной редакции - более поздней - эта песня была контаминирована с песней "Вдоль по Питерской". В ней драматическая острота сюжета смягчается, так как влюбленные в конце ее примирялись:

Как по Питерской по дороженьке,
По Тверской-Ямской, по Коломенской,
Едет мой милой мил на троечке,
Мил на троечке с колокольчиком,
С колокольчиком, со бубенчиком.
Пишет мой милой ко мне грамотку,
Ко мне грамотку, весть не радошну.
Весть не радошну не пером писал,
Не пером писал, не чернилою:
Пишет мой милой да горючьими слезьми,
Горючьми слезьми молодецкими:
- Не сиди, Дуняша, поздно вечером,
Поздно вечером да под окошечком,
Ты не жги, не жги свечу сальную,
Свечу сальную воску ярого;
Ты не жди, не жди дорога гостя,
Дорога гостя, дружка милого:
Я не гость пришел, не гоститися,
Я пришел к тебе доложиться:
Позволь, милая, мне женитися.
- Ты женись, женись, разбессовестный,
Ты возьми, возьми у соседа дочь,
У соседа дочь, подружку мою.
- Мне подружку взять - будешь гнев держать,
Уж мне взять ли, взять самою тебя,
Самою тебя, красну девицу.

Такой конец этого варианта показывает, как далеко расходились принципы показа любовных отношений в песне Цыганова и в народных песнях, в которых любовные отношения изображались на более здоровой и реальной жизненной почве.

Песня Цыганова "Как за реченькой, за быстрою рекой" сохранила целиком содержание своего народного прообраза, отличаясь от него только художественными деталями. О том, что такая народная песня была распространена в первой половине XIX века, свидетельствует ее вариант из сборника П. В. Киреевского:

За реченькой, за рекой касил миленькай
Шелковаю траву,
Он касил, касил,
Вострую косуньку бросил:
"Пропадай, мая неукладная каса!
Ты умри, углри, настылая жена!
Взял бы краснаю девушку за себе,
Изукрасил бы палуччи для себе;
Я купил бы ей двое новыих катов,
Ишшо двое славных шолковых чулок,
Штоб не стыдно ей вдоль по улице прайтить,
Хараводы павадить!"

Оставив ту же схему содержания (молодец желает смерти жене и мечтает о девушке), Цыганов ввел в свою песню правильный размер (шестистопный хорей), парную рифмованную строфу, несколько олитературив этим свою переработку:

Как за реченькой, за быстрою рекой,
На сторонушке прекрасной, луговой,
Косит Ванюшка шелковую траву,
Горе валит с плеч головушку ему.
Он, косивши, свою косу изломал,
Воздохнувши тяжелешенько, сказал:
- Ты прощай, моя укладная коса,
Погибает молодецкая краса!
Ты умри, моя сварливая жена,
Взял бы молодец девицу за себя:
С злой женою только горе горевать,
С красной девкой стал бы жить да поживать.
Как не цвесть зимой лазоревым цветам,
Не порхать певуньям-пташкам по кустам:
Только в улице метелице шуметь,
Так ему веселой песенки не петь.

Таким образом, можно сделать вывод, что цыгановские песенные обработки интересны сами по себе как известный этап развития русских песен. Такая творческая работа обогащала Цыганова как поэта, знакомила его с темами народных песен, с образностью и другими средствами народной поэтики. Народ же оказался далеко в стороне от его переработок, не нуждался в них, так как они не вносили ничего нового и были чужды народной эстетике.

3

Несколько другой была судьба оригинальных песен Цыганова, созданных в народно-песенном духе. Они имели известный отзвук в народе, а некоторые из них и довольно большую популярность.

Из песен Цыганова такого рода наибольшей известностью в свое время пользовалась песня "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан", заслужившая славу популярнейшего романса. Она была положена на музыку композитором Варламовым. По-видимому, она была известна еще до издания в свет песен Цыганова в 1834 году, так как тогда в журнале "Телескоп" в извещении об издании Варламовым музыкального журнала "Эолова арфа" сообщалось, что песня "Красный сарафан..." поется и играется от дворца до хижины".

Подобные сообщения не раз встречаются в научной и мемуарной литературе XIX века и в литературных произведениях. О большом успехе этого произведения в среде дворянской молодежи писал П. К. Мартьянов. (4) Он сообщал в своих воспоминаниях, что в 1832 году в Москве, в доме Владимира Матвеевича Глазова, стряпчего, надворного советника, особенно большой успех имела некая Катенька Львова, исполнявшая модные романсы этого времени: "Особенно хорошо она исполняла "Красный сарафан..." и "Черную шаль", - писал он.

А. Терещенко также удостоверял успех песни Цыганова. "Кто не знает его песни "Не шей ты мне, матушка, красный сарафан"?" - писал он в 1848 году (т. I, с. 85). Позднее о ее распространении упоминал писатель П. Д. Боборыкин в романе "В путь-дорогу".

"Красный сарафан" даже вызвал создание новых песен-подражаний. Одна такая песня была помещена в "Альманахе за 1840 год", а другая была создана мещанским поэтом из Рыбинска Ульяновым. Характерно, что песня Ульянова проникла в песенники, где часто можно было встретить ее цыгановский оригинал. Героем этой новой песни был юноша, который обращался к батюшке с просьбой не шить ему "красный сарафан" и не женить его, так как его милую "похитила зла смерть".

Песня Цыганова была красивым поэтическим диалогом девушки и ее матушки, несколько напоминавшим подобные диалоги невесты и ее матери в народных свадебных песнях (например, в знаменитой песне "Матушка, что не пыль-то во поле запылилася").

Девушка, уговаривавшая матушку не шить ей "красный сарафан", символ сватовства, отстаивала перед ней свою "косу русую", которую было еще рано "на две расплетать", и свое "житье девичье", свою "золотую волюшку". Но матушка ласково уговаривала свою "неразумную" дочку, как это делала и мать невесты в народных свадебных песнях.

Прекрасный поэтический язык, легкость стиха дополняли художественное очарование этой песни, одного из замечательных образцов русских песен того времени:

"Не шей ты мне, матушка,
Красный сарафан,
Не входи, родимушка,
Попусту в изъян!

Рано мою косыньку
На две расплетать!
Прикажи мне русую
В ленту убирать!

То ли житье девичье,
Чтоб его менять,
Торопиться замужем
Охать да вздыхать?

Золотая волюшка
Мне милей всего -
Не хочу я с волюшкой
В свете ничего!"

"Дитя мое, дитятко,
Дочка милая!
Головка победная,
Неразумная!

Не век тебе пташечкой
Звонко распевать,
Легкокрылой бабочкой
По цветам порхать!

Заблекнут на щеченьках
Маковы цветы,
Прискучат забавушки -
Стоскуешься ты!

А мы и при старости
Себя веселим:
Младость вспоминаючи,
На детей глядим.

И я молодешенька
Была такова,
И мне те же в девушках
Пелися слова!"

Это произведение Цыганова было прекрасной поэтической иллюстрацией народных свадебных песен, оно сыграло большую роль в популяризации их эстетической красоты. Но все же это был только романс, близкий по тематике народным свадебным песням, но не тождественный им.

Поэтому "Красный сарафан" остался за их пределами, указывая своим стилем только на дальнейшее совершенствование русских песен, постепенно освобождавшихся от тенденций прямой опоры на народно-песенные источники. Это было основной причиной того, что фольклорные записи такой популярнейшей
песни оказываются чрезвычайно редкими. Народному ее распространению не помогло и то, что довольно рано она стала иллюстрироваться в лубке. Можно, например, указать на лубочную картинку 1841 года, на которой мать и дочь, сидя на лавочке, глядят на гулянье молодежи. К этой картинке были прибавлены и начальные куплеты песни Цыганова.

Единственной известной дооктябрьской записью этой песни "из уст народа" являются ее первые строки, контаминированные со старинной народной песней на семейную тему из сборника Лаговского 70-х годов XIX века (Народные песни Костромской, Вологодской, Новгородской и других губерний. Вып. I, Череповец, 1877, с. 16):

Не шей-ко мне, маменька,
Красный сарафан,
Не входи-ко ты, родимая,
Попусту в изъян.
Не в пору, во времячко
Калина зрела,
На ту пору-времячко
Меня мати родила,
Не собравшись с разумом,
Замуж отдала.

В 1929 году уральской экспедицией Московского Государственного литературного музея был записан еще один вариант "Красного сарафана". Но следы народной переработки цыгановского текста в этом варианте были незначительные, поэтому можно предположить, что он был взят исполнителями из песенника.

Очень небольшой народной известностью пользовалась и другая оригинальная песня Цыганова - "Смолкни, пташка-канарейка", хотя в песенниках и в городской среде она была очень популярной. Так, например, она входила в репертуар очень известных в XIX веке хоров: Ивана Молчанова, Григория Соколова и М. Молодцова. (5)

Эта песня была все же создана "по образцу", хотя и не народному. По теме любовной разлуки, по начальным стихам и размеру она восходила к песне Н. П. Николева "Смолкни, пеночка любезна". Но если Николев в своей песне стремился сделать ее стиль как можно "нежнее", сентиментальнее, то Цыганов в поэтике и самом изображении любви дал образец русской песни, близкой к народной.

Песня Николева:

Смолкни, пеночка любезна,
Нежной песенки не пой
Мне теперь она уж слезна:
Милой... Милой нет со мной!
Голос твой напоминает
Нежный волос мне ее
И на части раздирает
Сердце бедное мое.
Все веселия не милы
Без любезной мне красы;
Без души душе постылы
И счастливые часы… (6)

Песня Цыганова:

Смолкни, пташка-канарейка!
Полно звонко распевать, -
Перестань ты мне, злодейка,
Ретивое надрывать!
Уж ко мне не воротиться
Красным дням весны моей, -
Отвыкает сердце биться,
Вспоминаючи об ней!

Радость-младость миновалась:
Отцвела она цветком,
И не вихорем промчалась -
Пропорхнула мотыльком!
С нею память о бывалом
Я хотел похоронить,
Ни грустить по нем нимало -
Ни слезы не уронить.

Все давно забыто было:
Звонкой песенкой своей
Все ты снова разбудила,
Пташка, лютый мой злодей!
После ведрышка к ненастью
Тяжеленько привыкать,
А несчастному o6 счастьи
Хуже смерти вспоминать.

Здесь Цыганов не только ввел народно-песенную лексику, но и сумел избежать длиннот, сделав свою песню поэтически компактной. В народном бытовании книжные песни принимали более четкие и конкретные очертания, а лирические излишества опускались. Опустив два куплета песни Цыганова, наиболее лиричные, но не двигавшие развитие темы песни дальше ("Радость-молодость миновалась" и "С нею память о бывалом // Я хотел похоронить"), народ не утратил цельности содержания цыгановского текста и даже сделал его определенной.

Песня Цыганова "Смолкни, пташка-канарейка" не закрепилась в фольклоре, других ее записей в народе почти не встречается (хотя запев о "пташке-канарейке" типичен для некоторых поздних песен романсного образца, например: "Все пташки-канарейки так жалобно поют", "А ты, пташка-канарейка" и др.).

Особенно распространенными в народе и интересно переработанными им стали только две песни Цыганова: "Соловей-соловушек" и "Каркнул ворон на березе", наиболее оригинальные по сюжету. Образ соловья в песне "Соловей-соловушек" Цыганов заимствовал из народной поэзии, где этот образ часто встречается, особенно в любовных песнях. Но цыгановское изображение соловья в клетке для народных песен не было типично. Возможно, что творческим стимулом для Цыганова послужила народная песня "При долинушке калинушка стоит", известная в записи еще в XVIII веке. В сборнике М. Чулкова она была напечатана в таком виде:

При долинушке калинушка стоит,
На калине соловей-птица сидит,
Горьку ягоду-калинушку клюет,
А малиною закусывает.
Прилетели к соловью два сокола,
Они взяли соловья да с собою,
Посадили соловья да во саду,
Во серебряную клеточку,
В позолоченою решеточку.
Накормили соловья они пшеном,
Напоили молодова сытой,
Как заставили песни петь:
- Эй, пой весной да соловей,
При кручине утешая молодца,
При печали красну девицу душу.
Соловей во всю ночь свистал,
Молодец во всю ночь не спал,
Во звончатые гусельки играл,
Чтобы девица любила молодца,
И любила и жаловала,
Ни в чем не отказывала.

Вполне возможно, что Цыганов, большой знаток фольклора, знал эту песню. Однако свою песню он создал по-иному. Куплетная строфичность, короткие строки с хореическим размером в его песне ничем не напоминали художественную композицию народной песни. Не было в песне Цыганова и художественной параллели "молодец - соловей", не было и сравнения песен соловья и игры на гуслях молодца. Всем своим не народным складом она скорее напоминала более поздние стихотворения поэтов, в которых птицы занимали центральное место (например, "Ах, попалась, птичка, стой", "Отчего певунья-пташка", "Ласточка примчалась из-за синя моря" и др.).

Лирическая задушевность песни "Соловей-соловушек" во многом определялась не только глубоко значимой параллелью "веточка - клеточка", но и всем ее народно-поэтическим языком ("соловьюшко", "головушка", "рощица", "подружка", "деточки", "окошечко", "крошечка" и т. д.). Песня эта вошла в народный репертуар. Этому способствовала ее популярность в песенниках, которые печатали ее на протяжении всего XIX века.

В народный песенный репертуар песня Цыганова проникла, очевидно, довольно скоро. Ряд ее народных вариантов из средних областей и с Северного Кавказа был опубликован в сборнике-своде А. И. Соболевского, ряд же других записей стал достоянием различных архивов. Как правило, все эти варианты имели уже творчески переработанный в народе авторский текст.

Значительно распространенной в фольклоре была и еще одна оригинальная песня Цыганова "Каркнул ворон на березе", несмотря на то что по своему стилю она не была такой народной, как многие другие его стилизации.

Каркнул ворон на березе...
Свистнул воин на коне...
Погибать тебе, красотка,
В чужедальней стороне!..
- Ах, зачем, за кем бежала
Ты за тридевять полей,
Для чего не размышляла
Ты об участи своей?
Все покинула, забыла,
Прах отца, старушку-мать -
И решилася отчизну
На чужбину променять!
То ли счастье, чтобы очи
Милым сердцу веселить, -
После ими ж дни и ночи
Безотрадно слезы лить?
Неужли ты не слыхала
Об измене? - "Никогда!"
Неужли ты полагала
В сердце верность?.. -
"Навсегда!"
"Было некому, бедняжку,
Поучить меня уму, -
И голодной, вольной пташкой
Я попалась в сеть к нему...
Никого я не спросилась,
Кроме сердца своего,
Увидала полюбила, -
И умру, любя его!"
Каркнул ворон на березе,
Свистнул воин на коне,
И красотка погибает
В чужедальней стороне.

Эта песня, довольно отвлеченно изображавшая любовное несчастье девушки (в ней не было ни намека на реальные очертания "своей" и "чужой" стороны, ни завязки любви, ни даже конкретного образа обманщика-милого), привлекала самим трагическим фактом гибели "красотки" на чужбине. Эту трагическую судьбу героини усиливал и "ворон на березе" - вестник несчастья в народной песенности. Поэтому песня эта все же вошла в фольклор. Одним из ранних вариантов ее, очевидно, является текст из рукописного сборника того времени, в котором была сделана попытка создать экспозицию к ее основному содержанию:

Среди поляны под березой стоит
Прекрасная девица, рыдает,
Свою горькую судьбу проклинает.
Каркнул ворон на березе,
Свистнул воин на коне:
- Погибать тебе, красотка,
В чужой дальней стороне.

Точный текст оригинала встречается в ряде фольклорных сборников, но их составители, очевидно, заимствовали его из песенников, так как в нем нет ни следа каких-либо народных изменений. Но песня Цыганова жила в народе и народ ее приспосабливал к собственным интересам. Доказательством этого является ее интересный "проходочный" вариант из сборника Можаровского 70-х годов:

Сидит ворон на березе,
Свищет воин на войне:
- Пропадать тебе, девица,
В чужой дальней стороне.
Ты зачем, зачем бежала
Через тридевять земель?
Почему не рассуждала
Ты об участи своей?
Ты отчизну на чужбину
Решилася променять,
Чтобы после дни и ночи
Без отрады слезы лить.
"Меня, глупую девицу,
Было некому учить:
Я увидела, влюбилась,
В любви вашей и умру.
Я послышу стороной -
Вы смеетесь надо мной.
Если будете шутить,
Перестану вас любить,
Постараюсь реже видеть
И опять вас позабыть.
Я в последний вижу раз,
Поцелую, милый, вас!"

Такая переработка, снижавшая серьезное содержание первоисточника, звучала по-новому и соответствовала шуточно-игровому духу народных проходочно-игровых песен, т. е. песен, которые пелись на вечеринках молодежи в то время, когда парень и девушка прохаживались по горнице, а в конце - целовались. Поэтому в народном варианте не было и намека на родителей героини, которых она покинула, не было ее гибели. Девица просто отшучивалась по поводу предвещаний, звучавших в таком контексте уже неуместно. В целом внутренняя направленность песни в этой переработке целиком изменилась.

В основном песня Цыганова была использована народом как вариант тюремной песни. Народных вариантов с переработкой первоисточника известно очень много. В них "в чужой дальней стороне" пропадал уже "мальчишка", типичный герой поздних тюремных песен. Подобно "красотке", он тоже "прочь от родины бежал" или бросал дома "отца и мать", причем "чужадальня сторона" оказывалась "белокаменным острогом".

Один из первых фольклорных вариантов этой песни был опубликован Ф. Студитским в 7О-е годы прошлого века:

Сидит ворон на березе, -
Кричит ворон на войну,
Запропал бедный мальчишка
В чужой дальней стороне.
Никого ты, мальчик, не спросился,
Кроме сердца своего.
Прежде жил я, братцы, веселился,
Как имел свой капитал,
Капитал я промотал,
Во неволю жить попал.
Хорошо, братцы, в неволе,
Кто не знает про нее.

Эта переработка первоисточника сложилась в тюремной среде. Задолго до ее публикации Студитским С. Максимов в своей книге "Ссыльные и тюрмы" (1862, с. 76) уже сообщал о ее бытовании в сибирских тюрьмах. Им было приведено и начало этой песни "сибирского образца":

Сидел ворон на березе,
Рыскал воин на войне,
Пропадать тебе, мальчишка,
Здесь, в проклятой стороне.

Популярность данной песни в тюремной среде подтвердил Н. М. Ядринцев в своей книге "Русская община в каторге и ссылке" (1872, с. 112). К сожалению, полных вариантов песни ни Максимов, ни Ядринцев не привели.

Но сложившись в тюремной среде, такая переработка песни Цыганова распространилась и по всей России, как это было со всеми песнями тюремной тематики. Проникла она даже в белорусский фольклор. В 1885 году ее белорусский вариант был опубликован Е. Романовым:

Сидить ворон, ворон на берози, клича ворон на войну,
Загибая бедная мальчишка в чужой дальней стороне.
- Чаго, бедная мальчишка, в чужу сторону зайшов, - не спросився ни у кого?
- Не у кого мене спроситца, кроме сердца своего.
Тогды я, мальчик, жив веселився,
Як имев свой капитал. Капитал же я, мальчик, промотав, во неволю жить попав.

Ох, что ж то, братцы, за неволя, белый каменный вострог.
Сидить молодый писарик, одного мене зове:
Зове молодый писарик - нема знать, куды писать.
Пиша молодый писарик в мою дальню сторону.
В моей дальней жа сторонцы нету, нету ничаго.
Нету батьки, нету матки, нету братца ни 'днаго.

Приспосабливалась песня в народных переделках и к другой социальной среде. Так, например, в конце XIX века был записан ее вариант, отразивший суровую солдатскую жизнь:

Сидел ворон на березе, кричал воин, воин на войне,
Запропал, пропал да-й бедной мальчишко в чужой дальней стороне.
Ты зачем, почто, мальчишка, с своей родины сбежал?
Никого ты, мальчик, не спросился, кроме сердца своего.
Прежде жил ты, мальчик, веселился, все-то имел свой капитал,
Капитал мальчик промотал же, во неволю жить попал.
Трудно, трудно жить, братцы, в неволе, кто как знает про нее.
Мы сидим однажды за стеною, нам не видно никого.
Бог отец небесный с нами, мы и здесь не пропадем.
Красно солнце воссияет, барабан зорю пробьет,
Барабанщик зорю пробивает, писарь с требоньем идет.
Писарь идет, идет, бранится, одеваться в суд велит.
Велит скоро одеваться, во поход сейчас итти.
Сумки, ранцы все готовы, во присутствие пошли.

Народные варианты с "тюремной" обработкой были записаны собирателями и в ряде других мест в дореволюционное и советское время. (7)

Многогранное творчество Н. Цыганова не исчерпывается только такими его произведениями, в которых так или иначе ощущается поэтическая опора на определенные народные образы-символы, запевы, первые строки народных песен. Его вклад в развитие жанра русских песен выразился в том, что он был автором ряда прекрасных песен, в которых не было никаких прямых заимствований, но в то же время целиком сохранялась верность народной песенной поэтике, народному поэтическому языку. К таким свободно созданным, цельным по стилю произведениям в первую очередь относятся его песни "Что ты рано, травушка", "Рано, рано вы, лазоревы цветы", "При долинушке береза", "Полетай, соловеюшко, на родиму сторонушку" и другие. Этими и другими своими произведениями, созданными в том же поэтическом ключе, Цыганов, во многом опережая Мерзлякова, прокладывал дорогу к будущему творчеству поэтов-песенников, которые уже не знали поэтической практики заимствования "голосов", первых строк народных песен и др. Но его песни не дошли до народа. Причиной этого, по всей вероятности, была их чересчур большая элегичность, унаследованная сентиментальность, противоречившая принципу здоровой народной жизнерадостности.

4

В конце XVIII - начале XIX века между русской книжной лирикой и народной песней происходят сложные отношения творческого взаимовлияния. Исследование этого процесса взаимовлияния опровергает мнения о якобы каком-то хаосе, царившем в период соединения городской, народной и книжной песни. Это ошибочное мнение отмечено в работе А. А. Веселовского, который считал, что "между литературой и народом лежит серая колеблющаяся масса, которую можно назвать, с одной стороны, вырождением народного творчества, с другой стороны, искажением литературы народом. Разобраться в этой массе, нам кажется, никогда не предоставится возможным". (8)

В действительности же ни "вырождения", ни "искажений" во взаимоотношениях между книжной поэзией и народной не было, а, наоборот, все было подчинено непреложной исторической закономерности.

Естественно, что книжная лирика XVIII века, еще несовершенная, находящаяся в процессе своего становления, должна была опереться на какие-то определенные поэтические традиции. И наиболее сильной традицией оказалась область народного поэтического искусства, ставшая подлинно художественной лабораторией для поэтов этого периода. Традиция народного поэтического искусства вызвала к жизни сам жанр русской песни, который, благодаря ей, опередил в своем развитии пасторали и сентиментальные романсы.

Закономерным явилось и то, что процесс творческого взаимовлияния книжной и народной лирики был почти односторонним, так как все жанры книжной камерной лирики были органически "заинтересованы" в поэтическом опыте народа. Однако народная песенная поэзия существовала сама по себе и ей, до предела разработанной, имевшей богатейшую поэтику, огромный поэтический арсенал, было нечему учиться у книжной лирики. Этим и объясняется то, что книжные стихотворения и песни с большим трудом проникали в народ, хотя тематика пасторалей, сентиментальных романсов и русских народных песен была преимущественно любовная. При всем совпадении этой темы большое различие существовало в самом ее раскрытии, так как народная поэтика не была только суммой внешних, формальных средств, но имела и глубокое содержательное начало.

С точки зрения народных представлений о любовных отношениях, они не были ни занимательной игрой, ни забавой, ни "жестокими страстями", сулившими человеку только драматические переживания, жизненную безысходность, уныние и слезы. Поэтому при оценке пасторалей народная редакция снимала с них элементы пустой игривости и тем более откровенный натурализм, а заимствуя сентиментальные романсы, переводила любовные отношения в мир здоровых радостей, подлинного человеческого счастья. С этой же точки зрения народом оценивались и русские песни, которые сближались с народной лирикой лишь внешне.

Кроме того, основным принципом, характерным для народной традиционной лирики, было изображение любовных отношений при помощи не только поэтической идеализации изображаемого, но и на основе возможной в лирике жизненной конкретности. С этой целью в народные любовные песни вводились черты бытовой обстановки, типические ситуации жизни, поступки и действия героев, которые и выражали их чувства и настроения. Приближение стиля песен к жизни, их своеобразный бытовой реализм также были важным моментом восприятия книжных стихотворений, попадавших в народную среду. Поэтому в народных переработках исчезали как неправдоподобные "лавровые рощи" пасторалей, отвлеченные любовные излияния сентиментальных романсов. В связи с этим могла перестраиваться композиция и вся поэтическая система народного произведения.

Во всех переработках проводилась последовательная работа над поэтическим языком книжных оригиналов, так как народные варианты всегда опирались на художественно богатый поэтический язык народной песенной лирики.

Переход в народную среду еще небольшой по количеству книжной лирики воспринимался народом только сквозь призму, устойчивой народной поэтической традиционности. В дальнейшем в развитии взаимоотношений народной и книжной лирики становились возможны и иные сближения и расхождения, так как народные эстетические понятия не были чем-то застывшим и могли уже опереться на новые критерии, подсказанные народу изменениями в его социальной и бытовой жизни.

Дальнейшие творческие взаимоотношения между народными песнями и книжной поэзией XIX века во многом определяются теми новыми явлениями, которые становятся характерными для этих особых областей национального поэтического творчества. Русская литература уже с начала XIX века обогащается идеями народности и глубокого демократизма, а в творческом отношении типичным для нее становится переход к реалистическому методу, который сближал ее в какой-то степени с методом народного поэтического искусства. Стремясь глубоко проникнуть в народную жизнь, широко отразить современную действительность, многие поэты создавали стихотворения, близкие народу не только своим поэтическим складом, но и важным и интересным для народа содержанием. Поэтому народные массы уже были способны усваивать стихотворения с самой различной тематикой и художественными чертами, да и сами эстетические критерии народного творчества в это время существенно расширялись и изменялись.


(1) Лучший очерк о его жизни и деятельности был написан в советское время И. Н. Розановым. - См.: Розанов И. Н. Песни русских поэтов. М., 1936, с. 199-210.
(2) См. подробнее о строфике и рифмовке песен Цыганова в кн.: Розанов И. Н. Песни русских поэтов. М., 1936, с. 201-203.
(3) Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. IX. М., 1872, с. XXXV.
(4) См.: Мартьянов П. К. Из записной книжки. - Исторический вестник, 1884, №IX, с. 588.
(5) См.: Новейший карманный песенник с любимыми публикой русскими и цыганскими хорами песенников. 4-е изд. СПб., 1864.
(6) Творения Н. П. Николева, М., 1798, т. V, с. 225, №22.
(7) См.: Истомин Ф. М. и Ляпунов С. М. Песни русского народа. СПб., 1899, с. 268, №54.
(8) Веселовский А. А. Любовная лирика XVIII века. СПб., 1909, с. 166.