Глава восьмая
ЛИРИКА А. С. ПУШКИНА И НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

1

В первой половине XIX века самым большим явлением в русской культуре было творчество А. С. Пушкина - основоположника новой русской литературы, оказавшего огромное влияние на весь ход ее дальнейшего развития.

В своем творчестве Пушкин не только сумел всесторонне отразить эпоху, в которой он жил и которая его создала, но и воплотить все то исторически прогрессивное, демократическое, революционное, что в конечном счете совпадало и с социальными стремлениями самих народных масс. Именно широкий демократизм Пушкина, многогранное отражение в его творчестве всех сторон народной жизни, его политическая прогрессивность, органически связанная с исключительным художественным дарованием, позволили ему стать величайшим русским национальным поэтом, впервые поставить и разрешить в русской литературе наиболее важные задачи ее дальнейшего развития. Пушкин блестяще завершил работу своих предшественников по созданию общерусского литературного языка. Он ввел в искусство слова тему "маленького" человека. Протестуя против крепостного права, он в "Капитанской дочке" и "Истории Пугачева" обратился к осмыслению крестьянских восстаний XVIII века. Не было ни одного важного вопроса его времени, который бы не отразился у Пушкина - вдумчивого мыслителя и художника-новатора, пропагандиста идей декабризма.

Особенно велика по своей важности синтезирующая и реформаторская роль Пушкина в области русской поэзии. Именно здесь Пушкин нашел новые художественные способы воплощения человеческих чувств и переживаний, получившие свое выражение - глубоко жизненное и искренное, гениальное по своей простоте. Новый стиль пушкинской лирики явился обобщением и дальнейшим развитием творчества многих предшественников и современников поэта, которые также искали пути к глубокому раскрытию внутреннего мира человека.

Творческие искания Пушкина в области лирики исходили прежде всего из новаторских принципов поэта, направленных против отживающих эстетических норм и ранее традиционных стилей. Стремление Пушкина к поэтической свободе особенно последовательно сказалось в его отношении к жанрам лирики. Вместо обычного для поэтов того времени строгого подчинения жанровым канонам Пушкин видоизменил, трансформировал и романс, и балладу, и поэму, создал множество стихотворений, которые вообще не укладывались в общепринятые до него жанровые формы.

Пушкин-лирик не мог пройти мимо и народной песенной поэзии. Выступая в литературе как основоположник нового национального этапа ее развития, он понимал, что песенная поэзия должна иметь глубокие народные основы. С этим была связана в целом проблема народности русской культуры, которая обсуждалась в ряде общественных и литературных дискуссий первой половины XIX века. Решая, по какому пути должна пойти русская литература, Пушкин уже во время южной ссылки в заметке "О французской словесности" (1822 г.) отдавал предпочтение идее национальной самобытности. Считая недопустимым "подражать" французской словесности, он писал: "Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни и сказки - и проч.". (1)

Национальная самобытность русской литературы мыслилась Пушкиным на основе ее сближения с народным поэтическим творчеством. В 1826 году, находясь в Михайловском, Пушкин возвратился к этому вопросу в теоретической заметке "О народности в литературе", обосновав свою концепцию народности. Она была полемически направлена против тех современных ему поверхностных мнений о народности, которые впоследствии стали зачатком славянофильских идей. Имея в виду такие мнения, Пушкин едко высмеивал "народность", которая состояла для одних в "ботвинье", а для других в "красных рубашках" или в выборе предметов "из отечественной истории", в "словах", т. е. только в языке, в стиле и т. д. Этому чисто внешнему пониманию народности Пушкин в своей заметке противопоставил выражение народного самосознания, национальной идеологии и психологии, что, с его точки зрения, было неизмеримо важнее "красных рубашек". Это понятие он определил следующим образом: "Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу". (2)

Концепция народности, созданная Пушкиным на основе передового мировоззрения, нашла отражение во всей его творческой работе. Только в свете этой концепции становится понятным идейное и художественное своеобразие Пушкина по сравнению со многими поэтами его времени. Прежде всего он решительно отказывался от какого-либо неоправданного внешнего подражания тематике или стилю народных песен, что было так характерно для многих поэтов-песенников прошлого и настоящего. В стихотворениях Пушкина на народно-песенные темы нельзя найти использования ни первых строк, ни ритмов, ни "голосов" каких-либо народных песен. Свое особое отношение Пушкин имел и к авторизованным русским песням, почти не обращаясь к художественной практике современных поэтов.

Это невнимание Пушкина к жанру русских песен, очевидно, объясняется тем, что отголоски сентиментального стиля в песнях были для Пушкина уже пройденным этапом в русской поэзии. Сам он имел только небольшой опыт обращения к методу сентиментализма в лицейском цикле (например, в стихотворении "Певец": "Слыхали ль вы за рощей в час ночной") и в своей лирике прибегал в основном к романтическому и реалистическому методам.

Пушкина отличало от предшествовавших и современных ему поэтов-песенников и то, что в творческом преломлении народной поэзии он шел не от установившейся литературной песенной традиции, а от подлинных народных песен. Будучи весьма осведомленным в отношении народного песенного репертуара своего времени, он широко вводил в свои произведении именно такие народные песни. Уже лицейская баллада Пушкина "Казак" имела подлинно народный источник. Особенно много представлений о народной песенности он приобрел в Михайловском, недаром в своих письмах он не раз упоминал, что слышал от няни не только сказки, но и песни. Об этом свидетельствует, например, его письмо к П. А. Вяземскому от 25 января 1825 года, в котором он писал: "... покамест я один-одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни". (3)

В этом же году в стихотворении "Зимний вечер" он цитирует начало двух народных песен, конечно, услышанных им от няни:

Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.

Обе эти песни относились к самому старинному традиционному стилю народных песен и были опубликованы в сборнике Прача и Львова во втором издании 1806 года ("За морем синица не пышно жила" и "По улице мостовой").

Такими же подлинно народными, традиционными являются песни "Как во городе было во Казани" и "Не шуми ты, мати, зеленая дубравушка", которые мы находим в таких произведениях Пушкина, как "Борис Годунов", "Дубровский" и "Капитанская дочка".

Этому стремлению - изучать народный песенный мир только "по подлинникам" Пушкин был верен всю свою творческую жизнь. Недаром Белинский писал о том, что он "настоящим образом вник в дух народной поэзии". (4)

Идя по пути систематического познания народного поэтического творчества, Пушкин намного опередил всех современных ему поэтов-песенников тем, что изучал народные песни не избирательно, как они, а во всем их многообразии. Если авторы "русских песен" в прошлом преимущественно опирались только на народные любовные песни, то Пушкин в своем творчестве так или иначе использовал самые различные народные песенные жанры: исторические, свадебные и календарные, любовные, семейные, шуточные, разбойничьи, ямщицкие, тюремные и т. д. В отличие от всех поэтов-песенников своего времени Пушкин стремился всю жизнь вести и записи песен из уст народа.

Начав записывать народные песни еще на юге, Пушкин сохраняет эту привычку и позднее, записывая песни в Михайловском и Болдине, задумывая издать вместе с Соболевским сборник народных песен. В этом собирательстве нашли отражение не только эстетические, но и идейные общественные интересы Пушкина, прекрасно понимавшего все значение народной поэзии для развития русской национальной культуры. Об этой большой любви Пушкина к народным песням свидетельствуют воспоминания его современников. Так, например, С. П. Шевырев писал: "Кто из знавших коротко Пушкина не слыхивал, как он прекрасно читывал русские песни? Кто не помнит, как он любил ловить живую речь из уст простого народа?". (5)


М. А. Максимович в своих воспоминаниях, говоря о любви Пушкина к народным песням, писал: "В 1829 г., когда Пушкин возвратился в Москву из своего закавказского странствования, я застал его в одно утро за письменным столом; перед ним были развернуты малороссийские песни моего издания 1827 года. "А я это обкрадываю ваши песни!" - сказал он мне и, взяв со стола прерванное моим приходом письмо, прочел из него выразительно:

Мне с жинкой не возиться;
А тютюн да люлька
Казаку в дорози
Знадобится". (6)

Пушкина увлекла здесь замечательная песня запорожского казачества "Гей, на гори да жнецы жнут", напечатанная в сборнике М. А. Максимовича.

Понимая все значение собирательской работы, Пушкин оказывал постоянное внимание тем людям, которые шли по этому пути. Сам собирая народные песни, он высоко ценил труды П. В. Киреевского и В. И. Даля, их знаменитые сборники песен и пословиц.

Один из современников Пушкина, например, так охарактеризовал отношение поэта к собирательской работе П. В. Киреевского: "Пушкин с великой радостью смотрел на труды Киреевского, перебирал с ним его собрание, много читал из собранных им песен и обнаруживал самое близкое знакомство с этим предметом". (7)

Хорошо зная поэтический стиль народных песен, Пушкин не раз ставил перед собой трудную творческую задачу - наиболее полного приближения к нему. В таком "творческом состязании" с народом он обычно добивался очень значительных результатов, недостижимых для других поэтов его времени. О том, что Пушкин сам знал эти свои способности, свидетельствуют его слова, с которыми он передал П. В. Киреевскому все свои записи народных песен. В разговоре с академиком Ф. И. Буслаевым Киреевский вспоминал: "Вот эту папку дал мне сам Пушкин и при этом сказал: "Когда-нибудь от нечего делать разберете-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам". И сколько ни старался я разгадать эту загадку, я никак не могу сделать. Когда это мое собрание будет напечатано, песни Пушкина пойдут за народные". (8)

Все сохранившиеся записи Пушкиным различных народных песен в настоящее время тщательно собраны и изданы вместе с научными комментариями в 79-м томе "Литературного наследства", в котором были опубликованы и другие народные песни, записанные писателями его времени.

Действительно, ряд песен, созданных Пушкиным, почти невозможно отличить от подлинно народных. Таковы например, его "разинские" песни. Одна из них, поэтическая переработка народного предания о Степане Разине и персидской княжне, кажется одной из записей старинных народных традиционных песен. Эпическая широта всего стиля, образ удалого Стеньки Разина, "грозного" атамана, который жертвует своей любовью ради "матушки-Волги", типичное для народных эпических песен развертывание сюжета, в котором весь драматизм чувств передан во внешне сдержанном изображении самих событий и речей Разина, - все это ставит песню Пушкина в один ряд с народными разбойничьими и историческими песнями об атамане и девушке. В этих произведениях поэт целиком преодолел то противоречие между формой и содержанием, которое было характерным для многих поэтов-песенников прошлого. Их песни, несмотря на внешнюю поэтическую народность, часто представляли собою только художественно "переряженные" сентиментальные романсы.

Однако, глубоко любя народные песни и, как никто другой, проникая в их смысл и стиль, Пушкин при создании новых произведений предпочитал не повторять народ, а идти своим собственным путем. В песнях с подлинными народными мотивами, занимавшими важное место в его крупных поэтических произведениях, он лишь старался передать народную культуру и по-своему раскрывал образ народа - например, в песнях "Девицы-красавицы" ("Евгений Онегин"), "По камушкам, по желтому песочку" ("Русалка") и т. д. Во многих случаях, создавая стихотворения на народно-песенные темы, он даже не пытался придать им "народный колорит", очевидно, признавая невозможность и ненужность такого соперничества с народными "подлинниками".


Отказ Пушкина от обязательного поэтического уподобления народным песням, творчески свободный стиль многих его песен были прямым следствием его глубокого понимания народности, которую он старался выразить прежде всего "изнутри". Народная психология, "тьма привычек и поверий" были явно дороже Пушкину чисто внешнего сходства с народным поэтическим стилем. Поэтому он очень свободно обращался и с самим названием "песня". Например, его лицейское стихотворение "О Делия драгая!", названное им песней, представляет собой чистейший образец "легкой поэзии" без всякого намека на песенность темы или стиля. И наоборот, стихотворения на народно-поэтические темы Пушкин почти никогда не называл песнями, например, стихотворения "Казак", "Жених", "Гусар", "Русалка", "Утопленник" и другие.

Характерно также, что в свои стихотворения Пушкин вводил темы не типичные для народной песенной поэзии и взятые им из других фольклорных жанров - поверий, легенд, сказок и т. п. ("Жених", "Утопленник", "Бесы"). Его поэзия свободно объединяла песенный, сказочный и чисто бытовой материал.

Интерес Пушкина к миру народной поэзии не был ограничен только русскими национальными рамками, так как он глубоко сознавал важность народно-поэтических основ для каждой, национальной культуры. Закономерным было постоянное внимание Пушнина к фольклорным текстам различных народов. Так в творчестве Пушкина складываются принципы идейного и поэтического взаимовлияния фольклорных и литературных произведений разных национальных культур. Кавказские, крымские и кишиневские впечатления дали Пушкину поэтический материал для оригинальных песен и стихотворений: молдавских ("Черная шаль" и "Песня Земфиры" в "Цыганах"), черкесских ("В реке бежит гремучий вал"), татарских ("Дарует небо человеку", песня из "Бахчисарайского фонтана), грузинских ("Не пой, красавица, при мне"), вообще "восточных" ("Талисман", "Анчар") и т. д. Большое внимание Пушкин проявил и к украинским народным песням и сказкам ("Казак", "Гусар"), а также к народной поэзии других славянских народов, о чем свидетельствуют его "Песни западных славян" которые были им частично переведены из подлинных сербских народных песен. В творчестве Пушкина можно найти стихотворения и на темы еще более далеких народов, например, "Ворон к ворону летит" и "Воротился ночью мельник", в которых им были использованы мотивы шотландских песен; "Ночной зефир" и "Пред испанкой благородной" - мотивы испанских песен.

Мы видим, что своим творчеством Пушкин положил конец тематическому и жанровому однообразию профессиональной русской поэзии, столь отчетливо выявившемуся к концу XVIII века, и открыл новые плодотворные пути дальнейшего развития русской лирики в связи с народным песенным искусством. При этом новые принципы творческой работы с народной: песней не только не отдалили, но и приблизили Пушкина к народу. Во-первых, реализм большинства пушкинских произведений был очень близок художественным принципам самих народных песен. Во-вторых, расширение народно-песенной тематики и жанровая свобода творчества Пушкина сделали его самого деятельным участником процесса народного песнетворчества. Поскольку он не копировал содержание и поэтический, стиль фольклорных песен, а свободно разрабатывал близкие народу темы и образы, его стихотворения по существу представляли собой образцы новых народных песен. И по содержанию, и по поэтическому складу они в конечном счете оказались более интересными и нужными массам, чем многие песни-стилизации или песни-подражания, более народными по своей сути. Если поэты-стилизаторы стремились только повторить содержание и стиль народных песен, то стихотворения Пушкина могли уже обогащать народную лирику, намечали дальнейшие пути ее исторического развития.

Большое значение имели и другие стихотворения Пушкина, подчас далекие от традиционных песенных тем. Значительное количество его произведений, отличных по тематике и стилю от народных песен, вошло в народный песенный репертуар.

Идейный демократизм Пушкина, жизненная содержательность и правдивость его произведений, блеск его поэтического мастерства - все это делало творчество поэта гораздо более популярным, чем подавляющее большинство стихотворений сентиментального или вычурного романтического стиля предыдущей эпохи.

Песенная слава пушкинских произведений началась еще в 20-40-е годы, когда многие из них были положены на музыку и, несмотря на ограниченность изданий, стали достоянием самых отдаленных уголков России благодаря рукописным сборникам стихотворений, домашним альбомам и т. д. До 20-х годов XIX века в сборниках печаталось большое количество стихотворений и песен сентиментальных поэтов конца XVIII - начала XIX века. В 20-40-е годы во всех сборниках прочно заняли место пушкинские произведения. В них помещались не только стихотворения, но и отрывки из крупных произведений, в которых присутствовали народные картины и мотивы.

Отмечая невиданный успех творчества Пушкина, Белинский указывал, что популярность произведений гениального русского поэта вышла далеко за пределы только "образованного" круга. Произведения Александра Сергеевича Пушкина, по свидетельству великого русского критика, "читались всею грамотною Россиею, они ходили в тетрадках, переписывались девушками, охотницами до стишков; учениками на школьных скамейках, украдкою от учителя, сидельцами за прилавками магазинов и лавок". (9) Такое широкое рукописное распространение произведений Пушкина было, по всей вероятности, началом и их песенной известности, сначала среди дворянства и демократической интеллигенции, а затем и среди народных масс. Пушкинские стихотворения могли проникать в народ вместе с музыкой современных композиторов, но, с другой стороны, их мелодии могли иметь и народное происхождение. К сожалению, этот важный процесс перехода стихотворений Пушкина в народные массы не был своевременно исследован.

Большую роль в распространении стихотворений Пушкина в широкой народной среде сыграли и лубочные песенники, которые в 20-40-е годы сильно обновились в своем составе за счет произведений Пушкина и других современных поэтов. Особенно часто в них печатались стихотворения: "Черная шаль", "Под вечер, осенью ненастной", "Узник", "Казак", "Братья разбойники", "Талисман", "Зимний вечер", "В реке бежит гремучий вал", "Старый муж, грозный муж", "Утопленник", "Бесы" и другие. Реже печатались стихотворения: "В крови горит огонь желанья", "Пью за здравие Мери", "Ночной зефир", "Я пережил свои желанья", "Брожу ли я вдоль улиц шумных", "Девицы-красавицы", "Не пой, красавица, при мне". Тексты в песенниках, как правило, были авторскими. При наличии большого количества пушкинских изданий их всегда было легко взять из книг.

В распространении пушкинских произведений в народе большую роль сыграли лубочные картинки. Широкоизвестными они становились и благодаря тому, что многие из них входили в учебные хрестоматии, книги для чтения и т. д.

Вопрос о фольклоризации пушкинских стихотворений был затронут уже в ряде дооктябрьских исследований. Исследователей интересовало отношение ряда пушкинских произведений: к их народным первоисточникам, что нашло отражение в изданиях, посвященных пушкинскому юбилею (в 1899 г. праздновалось столетие со дня его рождения). Это были работы К. А. Тимофеева, Н. Ф. Сумцова, В. Ф. Миллера, А. Яцимирского, П. И. Шейна, М. Соколова. (10) По этому же пути пошли многие советские исследователи. (11)

Несмотря на значительное количество советских исследований на тему "Пушкин и фольклор", нельзя не заметить их односторонность. Указывая различные народно-поэтические источники произведений Пушкина, исследователи почти не уделяли внимания другой стороне отношений Пушкина и фольклора - воздействию его творчества на творческую жизнь народных масс, исторически закономерному взаимовлиянию фольклора и литературы. Главная проблема здесь заключается в том, что бытование стихотворений Пушкина в народе редко фиксировалось собирателями, так как авторство Пушкина было очевидно всем и многие не относили их к фольклору. Народные песни пушкинского происхождения оказались в этом отношении даже в худшем положении, чем многие стихотворения других, менее известных поэтов, имена которых скоро забылись, и собиратели могли принимать их за народные песни.

Особенно большим распространением в народных массах пользовались песни Пушкина "Узник" и "Казак". Несколько меньшую известность имели стихотворения "Утопленник", "Братья разбойники", "Черная шаль", "Под вечер, осенью ненастной", "Талисман", "Ночной зефир", "Буря мглою небо кроет", "Зимняя дорога" ("Сквозь волнистые туманы"), "Русалка" ("Над озером, в глухих дубровах"), "В реке бежит гремучий вал" (черкесская песня из поэмы "Кавказский пленник"), "Старый муж..." и "Жених".

Уже само перечисление этих стихотворений-песен показывает насколько новыми, оригинальными по содержанию и форме были они на фоне других поэтических явлений пушкинского времени. Вместо только любовных мотивов, характерных для русских песен 20-40-х годов, Пушкин разрабатывал в них самые разнообразные темы, воспроизводя подлинные черты быта, народной психологии и социальных стремлений народа.

В "Узнике" и "Братьях разбойниках" он обратился к теме народного подневолья. I3 балладах "Русалка", "Жених" и "Утопленник" поэтическим источником были народные поверья и сказки. В стихотворениях "Черная шаль", "Ночной зефир" и "Старый муж..." своеобразно разрабатывалась тема любовно- семейных отношений. Никакого "штампа" песенной лирики того времени здесь установить нельзя. Даже наиболее "сентиментальная" баллада "Под вечер, осенью ненастной" была гораздо ближе к самой жизни, чем к каким-то литературным традициям. Страдания обманутой девушки говорили о несправедливости реальных социальных и семейных отношений, а не повторяли типичные для русских любовных песен мотивы. Пушкин оказался первым русским поэтом, который сумел дать народу стихотворения творчески развивающие многонациональную народную тематику. Они стали для широких масс настоящей школой реализма, как он складывался в литературе XIX века.

2

Наибольшей популярностью пользовался цикл ранних пушкинских произведений: "Под вечер, осенью ненастной", "Казак", "Узник" - и отрывки из его южной поэмы "Братья разбойники". Объясняется это обращением юного Пушкина в этих стихотворениях к подлинному народному быту и социальным стремлениям народа.

Самым первым по времени создания произведением Пушкина, впоследствии привлекшим народное внимание, было его лицейское стихотворение "Под вечер, осенью ненастной", созданное в 1814 году. Наряду со стихотворением "Певец" ("Слыхали ль вы за рощей глас ночной"), оно отличается глубоким проникновением в стиль сентиментальной лирики. Однако сентиментальная по стилю, пушкинская баллада резко отличалась от современной ему карамзинской лирики своим содержанием. Изображая страдания и горе обманутой девушки, Пушкин очень близко подошел к реальной жизни простых людей и передал ее без прикрас в своем произведении, поэтому оно и привлекло народное внимание. Массы увидели в этой песне не только задушевное изображение глубокого жизненного горя героини пушкинской баллады, такой близкой всем подневольным и обездоленным судьбой женщинам, но и отражение народного горя вообще, безмерного и многообразного в дореволюционной крепостнической России.

Напечатанное впервые в 1827 году, это произведение быстро распространилось в рукописных печатных песенниках, а в: 1835 году было помещено в многотомном песеннике Глазунова. В рукописных сборниках оно было известно как уже широко популярная песня. Например, в архиве Н. П. Огарева стихотворение было записано в тетрадь с надписью "Для песен".

О широкой известности песни Пушкина свидетельствуют и подражания ее содержанию. Например, на лубочных картинках печатался текст песни "Подкидыш", содержание которой было продолжением пушкинской баллады и изображало жизненную судьбу подкинутого ребенка.

Популярность баллады в песенниках и лубке была, несомненно, отражением большого успеха ее автора. Но не только в народе она обратила на себя внимание. Например, в пьесе Н. А. Островского "Шутники" (1864 г.) балладу Пушкина пела уличная певица. Есть и другие свидетельства и воспоминания, говорящие об известности этой песни и в кругах низовой интеллигенции, и среди крестьянства, и в рабочей среде.

Особенное распространение среди широкой народной массы эта песня получила к концу XIX века, когда под влиянием определенных жизненных явлений - в условиях расслоения крестьянства, отходничества, крушения патриархальных семейных устоев - в новых массовых народных песнях становится особенно типичной тема любовной измены и страданий женщины, брошенной "с малюткой на руках". Это время, очевидно, и было наиболее благоприятным для песенного бытования баллады "Под вечер, осенью ненастной". Глубоко усвоенная самыми широкими массами, она мало изменялась в народных вариантах. И все же типично фольклорные изменения характерны для ее распространения.

Прежде всего, характерным оказывается решительное сокращение песни на две строфы, которые удлиняли ее и были не нужны для ее основного содержания (в них приводились горестные думы девушки о "милом предателе" и ее опасения, что ела может не узнать в будущем сына: "Быть может, сирота унылый..." и "Но что сказала я?.. быть может...").

Исключение этих строф несколько освобождало пушкинский текст и от чрезмерного сентиментального психологизма. Важными были и замены отдельных строк, в которых пушкинский текст "дорабатывался" до наибольшей жизненной конкретности, до большей эмоциональной выразительности.

Строки Пушкина:

Мой ангел будет грустной думой
Томиться меж других детей...

Но вдруг за рощей осветила
Вблизи ей хижину луна...
С волненьем сына ухватила
И к ней приблизилась она.

Или:

Повсюду странник одинокий,
Предел неправедный кляня...

Строки из народных вариантов:

Несчастный, будешь с грустной думой
Бродить ты меж других детей.

Тут вдруг за рощей осветила
Вблизи ей хижину луна.
Бледна, трепещуща, уныла,
К дверям приблизилась она.

Повсюду странник одинокий,
Всегда судьбу свою кляня...

Удачны были и отдельные замены тех или иных слов, не связанные с устранением книжности или архаичности (как это было в предыдущих примерах). Так, вместо строки автора "В далеких дева шла местах" пелось "В пустынных дева шла местах", что было гораздо выразительней, а вместо "откроешь очи" пелось по-народному: "откроешь глазки". Приняв в целом содержание пушкинского произведения, народные массы внесли свои изменения композиционного и поэтически конкретного характера, что указывает на длительное бытование этой песни в народной среде.

3

Другим не менее известным в народе ранним произведением Пушкина была баллада "Казак", созданная им в 1814 году, в лицейский период. Она имела народно-поэтический источник, на что указал и сам Пушкин, который написал на автографе этого произведения: "Подражание малороссийскому". (12)

Содержание "Казака", сама тема этого произведения и украинские слова в пушкинском тексте ("коханочка" и др.) прямо указывают на то, что Пушкин действительно ориентировался на определенную украинскую песню, которую он мог знать от своих лицейских товарищей - украинцев Илличевского или Малиновского.

Точно определить, с какой именно украинской песней был знаком Пушкин, трудно, тем более что среди украинских, русских и польских песен есть немало с подобным сюжетом. По-видимому, как указал исследователь Н. Ф. Сумцов в работе "Пушкин как поэт-этнограф" (1893 г.), возможным источником для произведения могли служить украинские песни: "И туда гора, и сюда гора" и "Из-за гор-горы едут мазуры". Обе песни имели давнюю известность и были чтимы в украинском фольклоре. Наиболее ранний вариант первой песни был опубликован в сборнике украинских песен Амвросия Метлинского в 1854 году:

И туда гора,
И сюда гора,
Помиж тыми гороньками
Сходыла зоря.
Ой, то же не зоря,
Ой, то ж не ясна,
Ой, то же моя дывчинонько
По воду пошла.
А я за нею,
Як за зарею,
Сивым конем, чистым полем,
По-над Дунаем,
- Дывчино моя!
Напий же коня,
Напий, напий коныченька
З рубленой крыниченьки,
С повного видра.
- Казаченько мий!
Як бы я твоя,
То я б тоби напоила
Сывого коня с повного видра...
- Дывчино моя!
Сидай на коня:
Мы пойдем чистым полем
До моего двора.
А биля моего двора
Нема тыну ни кола,
Только стоить кущ калыны,
Тай та ни цвила.
"Калына моя!
Чом ты не цвела?"
- Зима була и цвет обыла,
Тым я не цвила. (13)

Традиционный сюжет песни состоял из трех основных мотивов: казак просил девушку напоить коня, в чем она ему отказывала. А затем казак увозил девушку "до своего двора". Перспективы их будущего счастья несколько омрачались, когда появлялся образ "калыны", которая не цвела, так как "зима" ее цвет "обыла". Тот факт, что песня помещена в сборнике Метлинского, выпущенном немного спустя после пушкинского времени, дает основания предполагать, что она была известна Пушкину. Вторая украинская песня - "Из-за гор-горы едут мазуры", близкая по теме первой, тоже могла быть прообразом "Казака". Распространение вариантов повлияло на дальнейшую судьбу песни. Польская по происхождению, судя по начальной строке ("Из-за гор-горы едут мазуры"), она была известна не только на Украине, но и в России. До сих пор ее варианты записываются в ряде русских областей. Украинский вариант можно найти в сборнике 1888 года с таким началом:

С под горы, горы едут мазуры,
Едут мазуры, везуть барвеночки
На сивом коне,
На сивом коне, були на войне.
Стук, грук в окошечко, выйди, сердце, коханочка,
Дай коню воды.

Характерно, что в другой песне этого сборника с войны ехали уже не "мазуры", а "венгоры" ("Як с под горы, горы едут млады венгоры"), т. е. не поляки, а венгры. В русских же вариантах речь всегда шла о "мазурах", которые в них изображались в роли не столько проезжих воинов, сколько в роли своеобразных сватов, приехавших за девушкой. В одном русском варианте (запись 1960 г., сделанная автором в деревне Пронюхлово Зарайского района Московской области) ее содержание претерпело большие изменения:

Из-за гор-горы
Едут мазуры,
Едут, едут мазурочкн,
Везут, везут нам веночки,
Венок золотой.

Приехали чи
При темной ночи,
Стук-бряк два колечка:
- Выйди, Саша, на крылечко,
Дай коню воды!

- Я не могу встать,
Коню воды дать:
Мне мамаша приказала,
Чтоб я с парнем не гуляла:
Мамаши боюсь!

- Не бойся мамаши,
Садись на мой конь!
Мы поедем в дальним край,
Где хороший урожай:
Там мы заживем!
Селом ехали,
Люди видели:

- Что это за дивчина,
Хороша и черноброва,
С парнем ехала?

Тем не менее видно, что и в украинских, и в русских редакциях основа сюжета песни не изменялась. Один из таких устойчивых вариантов, вероятно, был известен и Пушкину. Он целиком сохранил народную композицию этой песни: его казак тоже просит девушку "коню дать воды", а затем уговаривает ее ехать с ним. В отличие от народных источников пушкинский вариант давал подробную характеристику одежде и вооружению казака и всей жизненной обстановке его путешествия:

Раз, полунощной порою,
Сквозь туман и мрак,
Ехал тихо над рекою
Удалой казак.

Черна шапка набекрень,
Весь жупан в пыли.
Пистолеты при колене,
Шашка до земли.

Излагая этот песенный сюжет, Пушкин "пересказал" его по-своему, не заимствуя у народа ни одного слова, целиком сохраняя только художественную простоту народного языка и некоторую песенную традиционность в характеристике действующих лиц ("удалой казак", "девица-краса"). Новой, по-пушкински шутливой, была концовка песни, которая как бы естественно вытекает из малоубедительных обещаний казака девушке. В ней были выражены народный практицизм, ирония, неверие посулам, что она "в его краю" действительно найдет жизненное счастье:

Поскакали, полетели.
Дружку друг любил;
Был ей верен две недели,
В третью изменил.

Народный сюжет, жизненность содержания юношеской баллады Пушкина, основанной на типичных ситуациях многих народных (украинских, русских и польских) песен, были причиной ее прочного усвоения народом, ее популярности до настоящего времени. Но пушкинский "Казак" был принят народом с условием необходимых изменений его содержания, композиции и основного смысла. Текст Пушкина был сокращен примерно наполовину: сняты описание пути казака и его размышления. В оставшемся варианте изображались те же события, но в несколько другом освещении. Сняв целиком ироническую характеристику намерений "хвата Дениса" и его клятву "верности" девушке, народ вместо этих шутливых авторских описаний в своих вариантах изображает уже совсем искреннюю любовную встречу казака и девушки. Казак приезжает не к незнакомой девушке, а к хорошо известной "Саше" или "Маше" и просит ее напоить коня. Девушка отказывается это сделать не потому, что ей "к мужчине молодому страшно подойти", как у Пушкина, а потому, что она "не знает коня", за что казак ее упрекает ("Ты коня мово не знашь, знать, забыла ты меня"). Последняя сцена бегства казака с девушкой в вариантах была также опущена. В таком виде песня стала новой, с реальной поэтической картиной: обыкновенная любовная "встреча под окном" казака и знакомой ему девушки. Таким образом, вся баллада утратила характер литературной романтичности и в отличие от своего оригинала стала простой, народной и по содержанию, и по языку, и по стилю.

Жизненность, правдивость сюжета баллады Пушкина сделали ее особенно популярной в казачьей среде. В вариантах, записанных казачеством, обычно сохранялись все "казачьи" черты героя, казаками был восстановлен даже куплет из первоначального автографа, исключенный Пушкиным из окончательной редакции баллады:

Меткого копья луною
Светится конец.
В грудь упершись бородою,
Задремал боец. (14)

Удержав эту пушкинскую характеристику казака, но несколько видоизменив ее, казачьи варианты прибавили к ней и много других подробностей казачьего быта, например: "Грудь увешана крестами, знать, герой наш был донец"; казак едет по лесу, так как он "гонец", у него "кафтан в пыли". Образ казака в вариантах иногда имел черты и более позднего времени. Если у Пушкина он едет в "шапке" и в "жупане", а пистолеты держит просто "при колене", то в вариантах казак оказывается в "фуражке", в "мундире", а пистолеты держит "при кобуре". Казачество тщательно сохраняло и пушкинский эпитет "удалой казак". Один такой типичный для казачьей среды вариант был записан в начале ХХ века в следующем виде:

Раз, полуночной порою,
Сквозь туман и мрак
Ехал тихо над рекою
Удалой казак.
Фуражечка набекрень,
Весь мундир в пыли,
Пистолеты при кобуре,
Шашка до земли.
И копья его стального
Светится конец,
В грудь упершись бородою,
Задремал казак.
Конь, узды своей не чуя,
Шагом выступал,
Потихоньку влево, влево -
Прямо к Саше в дом.
- Выйди, Сашенька, скорее,
Дай коню воды!
- Я коня твово не знаю,
Боюсь подойти!
- Ты коня мово не знаешь,
Знать, забыла ты меня!
Ты коня мово не бойся,
Он всегда со мной,
Он спасал меня от смерти
Для тебя одной!

В крестьянской среде образ казака имел другие жизненные черты. В этом варианте песни обобщался образ удалого народного героя вообще. При такой трактовке песня имела широкое распространение и за пределами казачьей среды. В качестве примера можно привести вариант 1972 года, записанный в Тульской области, в нем характерный для Средней России запев, совсем не пушкинский:

В чистом поле, поле раздувает
Прегустой туман,

А в тумане только разъезжает
Молодой казак.

На нем шапка, шапка набекрень,
И мундир в пыли,

Пистолетик только заряженный,
Шашка до земли.

Шагом, шагом и уздечкой
Коня понукал.

Конь узды его только не чует,
Шагом выступал.

Во деревню он поехал,
Конь совсем устал.

- Дай коню овса только и сена
И напой водой!

И напой его водою
Сама сядь со мной!

Глубоко войдя в народные песни, юношеская баллада Пушкина "Казак" так давно потеряла связь со своим автором, что в народных массах она до сих пор считается подлинно народной песней.

4

Пожалуй, самое почетное место в народном песенном репертуаре занимает другое юношеское стихотворение Пушкина - знаменитый "Узник". Исключительную популярность его среди народа отметил специальной статьей Н. Дурново в самом начале ХХ века. (15) Эта популярность подтверждается продолжающейся любовью народа к этому произведению, большим количеством его новых народных вариантов. Если Н. Дурново в свое время мог найти для исследования только восемь вариантов "Узника", то пооктябрьские записи дают возможность провести анализ неисчерпаемого количества вариантов самого разнообразного качества и содержания.

Такой громадный успех пушкинского "Узника" должен был иметь свои причины. Н. Дурново склонен был считать такой причиной близкий народной поэзии образ орла. И. Н. Розанов успех "Узника" объяснял его тюремной тематикой, родственной свободолюбивым песням самого народа. (16) Однако не только тема волновала народ, но и сама идейная направленность пушкинского стихотворения. Пронизывающая его мечта об освобождении, художественно выраженная в образах вольного орла и страны, "где гуляем лишь ветер... да я", - вот основные лирические мотивы "Узника", близкие народным тюремным песням. Пушкинский образ узника, намеченный в первой строке его стихотворения ("Сижу за решеткой в темнице сырой"), и его дружба с тоже плененным орлом имеют если не прямую, то отдаленную поэтическую аналогию с рядом народных тюремных песен, в которых образы заключенных часто сопоставлялись с образами птиц как символами свободы. Вот, например, строки из старинной тюремной песни, в которых жалобы сокола и доброго молодца, сидящих "во поиманье", имеют психологическое сходство с настроенностью узника и его "грустного товарища" - орла в пушкинском стихотворении:

Сижу я, млад ясен сокол, во поиманье,
Я во той же золотой во клеточке,
Во клеточке, на жестяной нашесточке,
У сокола ножки сопутаны,
На ноженьках путички шелковые;
Занавесочки на глазыньках жемчужные!..
Сижу я, добрый молодец, во поиманье,
Во той ли во злодейке земляной тюрьме.
У добра молодца ноженьки сокованы,
На ноженьках оковушки немецкие,
На рученьках у молодца замки затюремные,
А на шеюшке у молодца рогатки железные!

Стремление на волю порывы к ней проявлялись в народных тюремных песнях в различных просьбах к близким или к силам природы об освобождении:

Ах ты, душечка, молода жена,
Продавай свое житье-бытье,
Выкупай меня из неволюшки,
Как из той ли темной темницы!

Или

Ты возмой-ка, возмой, туча грозная,
Ты пролей-ка, пролей, батюшка, силён дождь!
Ты размой-ка, размой стены каменны,
Ты выпусти-ка нас на святую Русь!

Надо думать, что такое сходство поэтических мотивов "Узника" Пушкина и народных тюремных песен не было случайным, что какие-то образцы народных тюремных песен Пушкин мог знать из каких-либо источников. Но, не стараясь подражать их языку и стилю, совершенно свободно, возможно, раздумывая над своей собственной судьбой "гонимого" царским правительством "изгнанника", он в период своей еще кишиневской жизни создал этот шедевр, первый образец "узнической" поэзии в современной ему литературе.

Впервые напечатанный в 1832 году, "Узник" Пушкина становится широкоизвестным по собраниям его сочинений и сборникам песен. Но в записях среди народа стихотворение встречается только во второй половине XIX века. Впервые народный вариант стихотворения - в 1885 году в сборнике казачьих песен А. Пивоварова под названием "Разбойник в тюрьме" без указания имени автора и в уже измененном виде:

За решеткою железной,
В темнице темной,
Сидел там невольник -
Орёлик молодой.
Клевал пищу кровавую
Он перед окном,
Клюет и бросает,
Сам смотрит в окно:
"Давай, брат-товарищ,
С неволи улетим,
Туда, братец, туда,
Где светлеет заря!
Туда, братец, туда,
Где синеются моря!
Туда, братец, туда,
Где в море круты берега!

В этом раннем варианте сохранилось еще много от пушкинского текста: узник сидит, как и у автора, "за решеткой", "в темнице", орел "клюет и бросает" пищу, он зовет улететь "туда, где синеются моря...". Вместе с тем, как и в последующих вариантах, исчезает авторское лицо, оно заменяется объективным образом невольника, который оказывается слитым с образом орла. Это, очевидно, произошло потому, что первые две строки пушкинского текста, разделенные на два самостоятельных предложения точкой ("Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой"), при пении и при устном усвоении слились в нечто единое таким образом:

Сижу за решеткой в темнице сырой,
Вскормленный в неволе орел молодой.

Так, видимо, и произошли изменения в составе действующих лиц в пивоваровском тексте:

Сидел там невольник -
Орёлик молодой.

В этом варианте уже намечалась и последующая смысловая переработка образа "свободной страны" ("Туда, где светлеет заря", "где в море круты берега").

Все дальнейшие варианты "Узника" были еще более разнообразными и значительно отличались от авторского текста. Однако попробуем наметить ряд общих изменений чисто фольклорного характера.

Во все варианты вошло изображение товарища узника (орла или человека) не в виде "грустного товарища", пленного орла, как у Пушкина, а всегда как товарища вольного. Это повышало свободолюбивое значение всех народных вариантов. Взаимоотношения узника и его товарища изображались в вариантах по-разному. В этом отношении их можно разделить на две основные группы. В первой - "за решеткой", как и у Пушкина, оказывается узник-человек, товарищем же его изображался либо орел, либо человек. В другой группе и узник и его вольный товарищ изображались только орлами (эта группа вариантов самая большая).

В первой - заметно стремление к поэтической конкретизации как образа узника, так и места его заключения. Начальная строка пушкинского текста - "Сижу за решеткой в темнице сырой" - расширялась до строфы:

За стеной железной,
В темнице сырой
Сидел там невольник,
Разбойник молодой.

Или как в записи в 1936 года, сделанной в Воронежской области:

Сижу я в темнице.
Темнице темной,
Ко мне прилетает
Орел молодой.

В другом варианте узник, собираясь бросить из окна "на волю" записку, замечал товарища:

Сижу я в неволе,
В неволе такой,
Пишу я записку
К любезной своей,
Пишу я другую,
Кладу на окно,
Гляжу в окошко
Товарищ идет. (17)

Образ узника в вариантах наполнялся новыми жизненными чертами. Конкретизировался и образ товарища узника - орла, который в вариантах машет крыльями и стучит в окно:

Сижу я в темнице,
Да в темнице темной,
Да ко мне прилетает
Орел молодой,
Да он крыльями машет,
Клюет под окном. (18)

Или:

Сижу я в темнице,
В темнице темной,
Ко мне прилетает
Орел молодой,
Кровавую пищу
Приносит с собой.

Во второй группе вариантов, более распространенной, центральным образом был узник-орел, рядом с которым так или, иначе изображался вольный орел. В распространенном запеве таких вариантов и пленный орел сначала изображался как вольный, чем подчеркивались его основные внутренние черты, например:

Летает по воле
Орел молодой,
Летамши по воле,
Добычу искал,
Не нашел добычи,
Сам в клетку попал. (19)

Гораздо реже встречается начало, изображавшее орла уже за решеткой:

Ой, в железной темнице,
В неволюшке большой,
Вскормлённый, вспоённый
Орелик молодой.

Поскольку во всех вариантах изображался узник-орел, постольку образ темницы в них почти всегда заменялся образом клетки, но иногда эти два образа путались, двоились: орел попадал в темницу, а в ней тоже оказывалась клетка с орлом. Такая путаница, свидетельствующая еще о неотработанности отдельных вариантов, известна была в конце XIX - начале ХХ века. Более типичное изображение орла - уже в клетке (а не в темнице) - встречаем в другом сборнике:

На воле летает
Орел молодой;
Летал он по воле,
Добычу искал,
Нашел он добычу,
Сам в клетку попал.
Сидит за решеткой
Орел молодой,
Кровавую пищу
Клюет пред собой.

В вариантах состояние орла в клетке напоминает состояние "грустного товарища" пушкинского узника. Он также клюет "кровавую пищу" (этот устойчивый эпитет только изредка заменялся другими: "поганую пищу", "голодную пищу", "клевальную пищу") и "смотрит в окно". Пушкинское выражение "клюет и бросает", малопонятное народу, часто заменялось другим "клюет, не бросает". Но орел не только мечтал улететь, он ждал сигнала об этом с "воли", от товарища:

Клюет и бросает,
Сам смотрит в окно
Товарища ждет он
К себе уж давно.

Или:

Клюет и глотает,
Сам смотрит в окно,
К себе поджидает
Дружка своего.

Дружба двух товарищей оказывается очень тесной и теплой, о чем свидетельствуют новые народные варианты: "товарищ мой верный", "товарищ мой милый", "товарищ, братец ты мой родной" и т. д.

Таким образом, две первые строфы "Узника" подвергались в народе различным изменениям и дополнениям, образы узника и орла получили иные черты, а произведение в целом еще более проникнуто стремлением к свободе.

Надо сказать, что текстуальная опора на эти две первые строфы была невелика. В народные варианты в переработанном виде входили только отдельные строки:

Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой…

Или:

Кровавую пищу клюет под окном,
Клюет, и бросает, и смотрит в окно.

Остальные четыре строки авторского текста в вариантах совсем не встречаются, за исключением слов "давай улетим!".

Последняя строфа стихотворения Пушкина в народе подвергалась еще более глубокой переработке. Призыв орла улететь в свободную страну в народе переосмыслялся в плане народной поэтики. Так, пушкинские выражения "за тучей белеет гора" и "синеют морские края" были заменены образами более типичными для народных песен: "за каменны горы, за темны леса", "где реки глубоки, дремучи леса". Пушкинская синтаксическая конструкция "туда, где", еще сохранявшаяся в варианте Пивоварова, в дальнейшем почти не встречается или сохраняется частично - "где":

Лети, мой товарищ, в другие края,
Где солнце не светит, луна никогда...

Вот как в народном контексте выражена мысль Пушкина о свободной стране:

За крутые горы,
За темные за леса,
Где солнце не светит,
Месяц никогда,
Часты звездушки там,
Как цветы, цветут. (21)

Или:

Полетим, товарищ,
На синее море,
На синем на море
Волнует волна,
За тою волною
Синеет гора.

Но, по-своему изображая свободную страну, народ не удовлетворялся и этим и конкретно расширял мысль о свободе, заложенную поэтом в словах: "Туда, где гуляем лишь ветер.... да я!.." Так, в вариантах называлось даже место "гулянья" и "приводились" образы "гуляющих".

Местом гулянья могло быть только известное, песенное, традиционное, например "зеленый садочек":

В зеленом садочке
Там гуляю я,
Погуливаю.

Или:

Часты звездочки там,
Как сады, цветут,
Еще в этом во садочку
Соловьюшки поют.

Новые картины действия, типичные для народных любовных песен, дополнялись новыми героями песни, например, в сюжет вводился образ девушки, которая грустила в одиночестве или делила печаль с подружками:

Там ходит-гуляет красотка одна,
Одна, одинока, слезами облита.
- О чем, девка, плачешь, о чем слезы льешь?
- А как же мне не плакать, как слезы не лить?
Одна меня кралечка бросила любить.

Дополнения были настолько велики, что представляли собой совсем другой текст, не равный основному, авторскому. Нередко встречались контаминации с другими народными песнями, например с песней "Разлука ты, разлука".

В новых концовках "Узника" наблюдаются и "привязывания" к определенной социальной среде. Так, в казачьей среде были созданы образы гуляющих казака или казачки, например:

Там ходит-гуляет казак молодой
На вороном коне, на золотой узде.

Или:

Там ходит-гуляет
Казачка одна,
Она ждет-поджидает
Казака своего.

Песни на стихотворение "Узник" иногда соединялись с частью других казачьих песен.

Своеобразной была переработка "Узника" в среде заключенных. Вполне возможно, что и вообще "Узник" был впервые усвоен именно в ней. Во всяком случае только в этой среде могла быть создана такая отрицательная характеристика пушкинской свободной страны, прочно вошедшая вообще в народные варианты этой песни:

Там солнце не светит,
Луна никогда.

Это, очевидно, относилось к характеристике далекой, неприветливой, "проклятой сторонушки" - Сибири: в царское время Сибирь была олицетворением неволи, синонимом каторги:

Где солнце не светит,
Месяц никогда;
Где гуляют ветры,
Погуляю я.
Пускай меня вяжут,
В железа куют,
В железо сковавши,
В Сибирь отошлют.
В Сибирь отослали,
Там руду копать,
Там руду копали,
В острог жить попали,
В тюрьме жить прокутно
Без милой своей.

Во всех вариантах, дошедших до нас из среды заключенных, песня изменялась по-разному. Но в каждом варианте затушевывалось оптимистическое стремление к свободе, как основной идее стихотворения. На первый план выносились тяжести сибирской жизни: вместо радостного пейзажа вольной природы. изображались "тюрьмы" и "остроги", а героем песни становился арестант или каторжник, каждый по-своему выполняющий свой тяжелый труд:

За той за горою
Чернеет тюрьма
В тюрьме той несчастный
Разбойник сидел,
Ждал себе смерти,
Двух военных палачей.

От авторского "Узника" мало что оставалось, стихотворение превращалось в обычный тип мрачной и унылой сибирской тюремной песни, которая иногда с ним и контаминировалась. Известны варианты и матросской среды, изображавшие смерть матроса в "синем море":

Давай, брат-товарищ,
С тобой улетим
За крутые горы,
За темные леса,
Где солнце не светит,
Месяц никогда,
Где снежки белеют,
Синие моря.
По синему морю
Плывут корабли,
На первом корабле
Матрос молодой,
Во втором корабли
Матрос помирал.

В революционно-рабочей среде "Узник" был также одной из любимых песен, о чем сохранились сведения в ряде воспоминаний революционеров. Например, А. С. Шаповалов, рабочий-революционер, писал, что "Узник" Пушкина был любимой песней политических заключенных в 1898 году в Бутырской тюрьме. (22) В сохранившихся вариантах "Узника" встречаются особые дополнения к авторскому тексту, в которых узник изображался как человек, "замученный тяжелой неволей".

На призыв орла улететь он отвечал ему грустным отказом:

Нельзя мне, товарищ,
С тобой улететь,
Судьбой суждено мне
В тюрьме умереть...
Закованы руки
И ноги в цепях,
Нет силы могучей
В иссохших грудях.

В этом и других вариантах была художественно отражена тяжелая и неравная борьба русских революционеров с царским самодержавием. Создавались такие варианты песни и в среде передовой интеллигенции, о чем говорит факт сохранения и строфики, и ритмики стихотворения, и всего авторского текста.

В среде передовых рабочих и революционеров был создан и вариант, в котором пушкинские строки были соединены с революционной песней И. С. Никитина "На старом кургане":

На диком кургане,
В широкой степи,
Прикованный сокол
Сидит на цепи.
Кровавую пищу клюет,
Печальную песню поет.
Сидит он уже тысячи лет,
А воли все нет ему, нет,
А степь широка, широка...

Как видно, в дореволюционное время стихотворение Пушкина подвергалось неоднократной и многогранной переработке. Народные массы сумели отразить в его вариантах многие типичные стороны крестьянской, казачьей, тюремной и революционно-рабочей жизни.

На примере "Узника" становится видно, каким новым, интересным и нужным поэтическим материалом для народа были стихотворения Пушкина, в которых он творчески свободно подошел к разработке тем, близких народной жизни.

5

Значительное распространение и своеобразную форму бытования в народе имела поэма Пушкина "Братья разбойники". Сюжет ее трансформировался, в 1857 году начало поэмы было введено А. Н. Островским в пьесу "Доходное место". В конце второй половины XIX века В. Михневич иронически писал о том, что ему в Петербурге "один неграмотный подмастерье" пропел:

Нас было трое: брат да я,
Да сабля острая моя...
С молодости нас вскормила чужая семья,
И взяла нас непомерная зависть:
Бросили мы хлебопашество. (23)

К сожалению, Михневич не стал записывать песню дальше, так как считал это явление лишь простым "искажением" литературных произведений в народной среде. Певец же знал, по словам Михневича, "всю песню", хотя совершенно не знал Пушкина и авторства песни.

Подобно Михневичу поступали, очевидно, и другие собиратели, так как в сборниках народных песен "Братья разбойники" не встречаются.

Большой интерес к этому произведению со стороны народа зафиксирован был в народной драме (в двух ее "разбойничьих" сюжетах: "Шлюпка" и "Шайка разбойников").

В них из этой поэмы использовалось одно и то же место - рассказ разбойника о своей молодости и жизни с братом в лесу. Когда к атаману приводили нового разбойника, только что поступившего в шайку, он на вопрос атамана: "Кто он таков?": отвечал:

Нас было двое: брат и я...

Эта сцена-разговор между атаманом и новым разбойником составляла значительную часть сюжета народной драмы, в основу которого были положены мотивы пушкинской поэмы. Вот, например, разговор из драмы "Шайка разбойников":

А т а м а н. Ты кто есть?
Р я з о в (новый разбойник).
Как ты спрашиваешь, Кто я есть такой?
Нас было с братом двое,
Брат да я.

После продолжительного рассказа разбойника (обычно пересказывались народные варианты поэмы Пушкина) его судьба решалась голосованием:

А т а м а н. Принять или нет этого человека?
Р а з б о й н и к и. Принять!

Монолог из "Братьев разбойников" произносился в народных драмах с различными вариациями. Иногда с монологом выступал и сам атаман, повествуя есаулу или разбойникам "о своей жизни".

Характер передачи в монологах пушкинского текста был очень своеобразен. Это была всегда импровизация, вольный рассказ, в котором не соблюдался ни точный текст, ни авторская ритмика, ни рифмовка, допускались прозаизмы с очень длинными или короткими строками, например:

Страдалец жаждою томился,
А пот градом катился...
Зачем мой брат меня оставил в тюрьме одного?

Авторский текст поэмы нередко вольно дополнялся "крылатыми словами" из других пушкинских стихотворений: "Ворон к ворону летит" и т. д. Например, вот как в одном из вариантов драмы "Шлюпка" происходит разговор между атаманом и новым разбойником:

А т а м а н (есаулу). Сходи в заповедные леса,
Узнай, кто там осмелился песни петь.
Е с а у л. Пойду и узнаю (приводит Егеря).
Е г е р ь. Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
- Ворон, знаешь, где обед?
Здравствуй, господин атаман,
Вот я явился к вам.

Атаман спрашивает вновь прибывшего, как его зовут, а затем просит рассказать, "где он находился":

Е г е р ь. Не стая воронов слеталась
На трупы тлеющих костей и т. д.

(Драма "Шлюпка")

Использование слов песни "Ворон к ворону летит" в монологе разбойника было равноценно смыслу пословицы: "Рыбак рыбака видит издалека". Переход к оригиналу поэмы также происходил естественно, так как пушкинский текст тоже начинался строками о "воронах", поэтому весь монолог Егеря казался цельным.

Вольное обращение с пушкинским текстом всегда имело и своеобразную направленность. Прежде всего, учитывался характер героев "разбойничьих" драм. В народном варианте совершенно стирались свойственные пушкинским разбойникам настроения уныния, угрызений совести, которая "проснется в черный день", сознание жизненного бездолья и т. д. Разбойник, произносивший монолог, вел свою речь как "добрый молодец", неунывающий и воинственный удалец, воплощая в своем поведении символ народной мощи и силы.

С этой целью в народном варианте наиболее драматические моменты из рассказа пушкинского разбойника опускались или сильно сокращались. Например, рассказ о смерти брата был обычно не только коротким и бодрым, но и даже "раёшным" по своему характеру:

Я взял заступ или лопату, брата схоронил,
Над ним надгробную молитву сотворил.
Оглянулся назад, не очнулся ли мой мертвец?
Нет, так нет, стало быть, могила побрала.

Или:

Брат, ты мой брат,
Полезай в ад,
Там давно тебе чорт рад.

(Драма "Шлюпка")

Такие же бодрые "острые" словечки с социальным оттенком вводились в монологи разбойника в сценах встречи на дороге с попом и перепалки со стражей, которая заковывала братьев:

Сидим мы, ожидаем,
Нейдёт ли купец богатый
Или поп волосатый -
Все бери - наше.

(Драма "Шайка разбойников")

Или:

Наконец, поймали нас, скоро поймали,
Эти грязные кузнецы нас друг к дружке приковали,
А эта пузатая гарнизонная стража
По тюрьмам рассажала.

(Драма "Шлюпка")

Неудивительно, что каждый штрих сюжета Пушкина в народной драме использован по-своему, оригинально. Народ подходил к тексту поэмы свободно, изменяя и сокращая его в строгой связи со сценическими условиями и народными представлениями о "разбойниках". Здесь, как и в освоении "Узника", благодарный пушкинский поэтический материал позволил народу широко им воспользоваться в целях художественного выражения самых его заветных поэтических стремлений.

6

Ко второй группе произведений Пушкина, имеющих творческие связи с народом, относятся произведения, тематически связанные с реальным духовным миром народной жизни, - песни, сказки, поверья и легенды. Большинство произведений Пушкина, основанных на фольклоре, было создано в Михайловский и более поздний период жизни Пушкина, когда вопросы поэтической народности были ему особенно близки, о чем говорят большой цикл его поэтических сказок и "Песни западных славян". Многие произведения этой группы - "Зимний вечер" ("Буря мглою небо кроет"), "Зимняя дорога" ("Сквозь волнистые туманы"), "Бесы" ("Мчатся тучи, вьются тучи"), "Русалка", "Жених" и "Утопленник" - стали известны народу благодаря их песенному исполнению.

В созданном в 1825 году в Михайловском стихотворении "Зимний вечер" правдиво и поэтично изображалась картина деревенского быта, который был так дорог поэту. Хорошо знакомое народу по книгам, учебным хрестоматиям, лубочным песенникам, отдельным изданиям пушкинских произведений, это стихотворение мало интересовало собирателей, так как текст его в народе почти не изменялся, и оно, с их точки зрения, не было фольклором. Но в ряде случаев отмечено глубокое усвоение песни народом. Например, A. Балов в 1899 году писал, что "стихотворение Пушкина "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя" <...> без всяких изменений поется в Пошехонском уезде Ярославской губернии". При этом он отмечал, что стихотворение это вошло в число плясовых, под которые играется кадриль". (24)

О широком распространении в народе стихотворения Пушкина "Зимний вечер" свидетельствовал и Л. Н. Толстой. В повести "Хозяин и работник" великий писатель использует момент, когда знаменитое стихотворение помогает ему передать поэтический характер души народа. В повести крестьянский парень Петруха, стоя среди своего двора во время страшной снежной бури, вспоминает пушкинские строки: "Буря с мглою небо скроить, вихри снежные крутять, аж, как зверь, она завоить, аж заплачеть, как дитё". (25)

Поэтические мотивы этого стихотворения были неразрывно связаны с жизненными впечатлениями Пушкина этого времени, когда михайловский домик заносили снежной "мглою" "ревущие" зимние бури, а его душу отогревали только песни и сказки любимой няни:

Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.

Не случайно поэтические раздумья Пушкина направляются по традициям народной ямщицкой поэзии. Но, в отличие от авторов русских песен, он не создал ни образа "лихого" ямщика (Ф. Глинка), ни романтического образа ямщика влюбленного, предающегося мрачной тоске: "Твоя краса меня сгубила, мне даже белый свет постыл" (Анордист). Изображение ямщика у Пушкина, прежде всего, было связано с его нелегким однообразным трудом.

В стихотворении "Зимняя дорога" впервые в русской поэзии был реалистически изображен тот бесконечный путь по русским равнинам, который внушал чувство однообразия и скуки и ямщику и седокам:

По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.
…
Ни огня, ни черной хаты,
Глушь и снег... Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне...

Но этот путь - место ежедневного, безрадостного и тяжелого труда ямщика - мог быть не только скучным, но и страшным, так как его подстерегали в дороге голод, холод и даже самая смерть. Поэтому у Пушкина, при раздумьях о ямщицких тройках, были так правдивы образы неистовых зимних бурь:

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.

("Зимний вечер")

Или:

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.

("Бесы")

В стихотворении "Бесы", в котором зимние вихри и бураны были изображены в виде символической картины неистовой воздушной пляски разбушевавшихся стихий природы ("бесов"), Пушкиным был реалистически нарисован образ ямщика, который тревожно оценивает обстановку:

"Эй, пошел ямщик!.." - "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!.."

Изображая труд ямщика в таком реалистическом плане, Пушкин пытался проникнуть и в сознание героя, постичь его духовный мир. Поэтому такое большое место в пушкинских стихотворениях на дорожные темы заняли ямщицкие песни. Меткое определение всему диапазону эмоциональной сущности, ямщицких песен он дал в стихотворении "Зимняя дорога":

Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска...

Стремление великого русского поэта вслушаться в подлинно народные ямщицкие песни было им выражено и в стихотворении "В поле чистом серебрится" (1833 г.), содержание которого как бы освещено ямщицкой песней:

В поле чистом, серебрится
Снег волнистый и рябой,
Светит месяц, тройка мчится
По дороге столбовой.

Пой, ямщик! Я молча, жадно
Буду слушать голос твой.
Месяц ясный светит хладно,
Грустен ветра дальный вой.

Пой: в часы дорожной скуки,
На дороге, в тьме ночной
Сладки мне родные звуки
Звонкой песни удалой.

Пой: "Лучинушка, лучина,
Что же не светло горишь?"

Анализ каждого из названных стихотворений показывает, что у Пушкина было свое отношение к "доле ямщика" и к ямщицким песням. Поэтому закономерно, что первый поэт России остался за пределами песенной традиции тех поэтов, которые создали в 20-40-е годы чисто условные образы лихих ямщицких троек и тоскующего влюбленного ямщика, напоминающего типичного героя сентиментальной поэзии начала XIX века.

Стихотворение Пушкина "Зимняя дорога" довольно глубоко проникло в народные массы. О его бытовании в конце XIX века А. Балов писал: "В Даниловском уезде Ярославской губернии нам неоднократно приходилось слышать на деревенских беседах, как поется стихотворение Пушкина "Сквозь волнистые туманы пробирается луна". Стихотворение это вошло в число народных песен решительно без всяких изменений". (26)

Далее Балов сообщал, что эта песня известна в данном месте как плясовая.

О том, что эта песня вошла в массовый песенный репертуар свидетельствует и то, что в сборнике студенческих песен А. П. Аристова она упоминалась как часть песенного репертуара студентов сороковых - шестидесятых годов прошлого века. (27) О ее популярности в ХХ веке писали некоторые собиратели. Например, в 1938 году в Ярославле был записан такой ее вариант, в котором пушкинский текст имел "мотивы" "Тройки" Ф. Н. Глинки и народных вариаций:

Над широкими полями
Выпадал густой туман,
По дороге зимней скучной
Тройка борзая неслась.
Ни огня, ни черной хаты
Не встречали мы нигде,
Только версты полосаты
Попадались нам одне.
Молодой ямщик Ванюша
Заунылую запел,
Он запел про очи ясны,
Очи девицы-души.
"Брось, ямщик, свои напевы,
Мою душу не терзай,
Я девица, ты женатый,
Разлюби же ты меня".

7

Меньшим распространением в народе пользовались стихотворения "Русалка", "Жених" и "Утопленник". Этому, очевидно, способствовало то, что их темы, взятые из народных сказок и поверий, были не типичны для народной лирики. Кроме того, все они были велики по объему и для песен мало годились, а сюжетное построение не давало возможности их удачно сокращать. Но все же некоторые упоминания о их известности в виде песен или романсов имеются.

Небольшой песенной известностью (как городской романс) пользовалось юношеское стихотворение Пушкина "Русалка", созданное им в 1819 году. Тонкая ирония, подробное описание развития "страсти" "святого" отшельника в вариантах сохранялось целиком, но текст в них подвергался известному опрощению, благодаря чему поведение героя становилось еще более смешным. О том, как пелась "Русалка" в конце XIX века в мещанской среде, рассказал в своем очерке "Зверинец" Н. Ежов, который писал: "Посредине комнаты восседала на стуле жилистая особа дамского пола, длинноносая, косая и уже почти седая; это была приживалка Анна Павловна Сырейщикова. Она играла на гитаре и каким-то подземным голосом перевирала Пушкина:

На озере, в темных дубравах
Скитался некогда монах,
Всегда в занятиях суровых,
На постной пище и в трудах.

Дети захохотали, а потом начали перешептываться. Певица, не обращая ни на что внимания, продолжала:

Однажды летом на пороге
Старинной хижины своей
Монах Орест молился богу,
В дубравах делалось черней.
И вдруг, без всякой без одёжи,
Бела, как вечный снег холмов,
Выходит женщина нагая
И молча села под кустом. (28)

Это исполнение "Русалки", конечно, не было "перевиранием", как думал автор очерка. Вариант певицы имел ряд характерных черт и "опрощения" и, возможно, пародийности, сложившихся в какой-то городской, по-видимому, мещанской среде. Об этом свидетельствовали детали изменения текста: монах в темных "дубравах" не "спасался", а "скитался", жил "на постной пище" и т. д. Романтические изображения Пушкиным русалки ("И вдруг... легка, как тень ночная, Бела, как ранний снег холмов") были заменены опрощающей "прозой" ("И вдруг, без всякой без одёжи", "И молча села под кустом"). Изменение такого же характера произошло и с "анахоретом", который превратился просто в "монаха Ореста".

К сожалению, отсутствие записей не позволяет детально проследить весь характер песенных изменений этого своеобразного пушкинского произведения.

Еще, пожалуй, меньшее распространение имела баллада Пушкина "Жених", хотя ее сюжет, взятый автором из народной сказки о девушке и разбойниках, был хорошо знаком народу. О знакомстве с ней народа имеются только отдельные сведения.

Стихотворение "Утопленник", в котором Пушкин в полушутливой форме изобразил "страшные" народные поверья, было впервые напечатано в "Московском вестнике" в 1829 году с подзаголовком "Простонародная песня", а в оглавлении оно было названо "Простонародной сказкой". Очевидно, уловив в тексте этого произведения авторскую иронию по поводу народных суеверий, народ не принял его содержания всерьез, превратив его только в "кадрильную" песню, которая пелась при пляске под очень веселую мелодию. Возможно, что причиной этого был и очень четкий, быстрый ритм этого стихотворения, легко соединявшийся с плясовыми или "танцевальными" мелодиями.

К сожалению, все условия столь оригинального бытования "Утопленника" в народе до конца не выяснены, так как вариантов было записано очень мало, и почти во всех случаях дело ограничивалось только одними сообщениями. Так, например, в 1888 году в "Ярославских губернских ведомостях" кратко сообщалось, что под это стихотворение Пушкина в деревнях танцуют "кадриль", но ее варианта не было приведено. (29)

Так же кратко о том же и о той же Ярославской губернии сообщал в 1899 году и А. Балов. Он писал: "Песня поется целиком, с незначительными изменениями, как плясовая песня, под которую играется кадриль". (30)

Но бытование "Утопленника" не ограничивалось только пределами Ярославской губернии. Еще в конце 70-х годов с сообщением о его народном признании в Среднем Поволжье сообщал в печати С. Н. Пономарев. Приведенный им вариант имел все характерные признаки народной песенной "кадрили":

Прибежали в избу дети,
Кричат, отца зовут:
- Тятя-батя, в наших сетях
Притащило мертвого.
- Отойдите, пришленята,
Хуже вам будет беда...
Где же где же мертво тело?
Посинело и распухло,
Погубил он вешний дух.
Тятя-батя отпихнул его веслом,
Поплыл, поплыл наш утоплый
За могилой, за крестом.

Затем автор этой заметки сообщал, что к тексту "кадрили" прибавлялись и строки:

Не шумит, не гремит,
Дробен дождик идет;
Гуляй, гуляй, черноброва,
Я до дому доведу. (31)

Эти добавочные строки, характерные для народных "кадрилей", взяты из плясовой украинской песни. Они красноречиво убеждают в том, что "Утопленник" пелся и в Поволжье, но только как плясовая песня.

8

В фольклор проникли и такие стихотворения и песни Пушкина, содержание которых было далеким от русской народной лирики. Однако это не помешало их усвоению, так как они своим "экзотическим" содержанием расширяли народные песенные интересы и развивали внимание к другим народностям, населяющим Россию.

Такими новыми и интересными для самой большой аудитории оказались в начале 20-х годов песни Пушкина "Черная шаль" и "Песня Земфиры" из поэмы "Цыганы". Это было первым по времени фактом распространения песен народов России через литературу, через творчество поэта. Обе эти песни представили одну и ту же местность - Молдавию.

Песня Земфиры - "Старый муж, грозный муж" - еще при жизни Пушкина не только сделалась широко распространенной, но и глубоко вошла в репертуар цыганских хоров, о чем, например, писал П. К. Мартьянов: цыгане пели ее самому Пушкину, приезжавшему в Москву слушать их в Грузинах. (32) Позднее эта песня была известна по всей России, бытуя, главным образом, в городской мещанской и интеллигентской среде и, конечно, у цыган. Она постоянно печаталась в песенниках, входила в сборники стихотворений.

Особенно большой успех выпал на долю "Черной шали". О времени ее создания, поэтических источниках и первых успехах рассказал в своих воспоминаниях современник Пушкина П. Бартенев. Согласно его свидетельству, Пушкин нашел для этого стихотворения народный песенный источник в Кишиневе: "…В первое время он (Пушкин. - А. Н.) нередко заходил в так называемый "Зеленый трактир" в верхнем городе, неподалеку от метрополии. Там прислуживала молодая молдаванка Марионилла, и одну из ее песен Пушкин переложил на русские стихи - это "Черная шаль". (33)

"Черная шаль" была создана Пушкиным 14 ноября 1820 года. Бартенев привел в своих воспоминаниях интересный рассказ В. П. Горчакова, который познакомился с Пушкиным как раз в это время. По его свидетельству, читая свою балладу, Пушкин дурачился, становился в боевую позу с рапирой, и при этом рассказывал, что один из кишеневских армян сердится на него за "Черную шаль", имея в виду строку "Неверную деву лобзал армянин" и т. д... "Черная шаль" вообще очень быстро стала известной в кишиневском кругу. Когда генерал Орлов, возвратившись в Кишинев из поездки по Дунаю и Пруту, увидел Пушкина, то сейчас же стал декламировать "Черную шаль": "Твоя баллада превосходна", - сказал он ему.

"В декабре того же года, - писал Бартенев, - В. П. Горчаков ехал через Киев: там уже твердили и повторяли наизусть молдаванскую песню". (34)

М. Д. Бутурлин в известных "Записках" в свою очередь сообщал, что "Черная шаль" стала быстро исполняться и в Одессе. (35) Затем, после опубликования ее в апреле 1821 года, известность "Черной шали" стала общерусской. (36) В песенном бытовании она имела почти ту же судьбу, что и "Под вечер, осенью ненастной": это был общеизвестный, очень популярный романс, имевший особенно большой успех в концертном исполнении, где он часто даже драматизировался.

Положенная на музыку композитором А. Н. Верстовским через два года после ее опубликования, "Черная шаль" на сцене часто исполнялась лучшими артистами того времени. Так, говоря об ее исполнении на эстраде в 20-е годы, Н. Финдейзен писал: "Балладу пел любимец тогдашней публики - Булахов, одетый молдаванином. (37)

"Черная шаль" исполнялась на тогдашних концертах и любителями песенного искусства из дворянской среды. Например, М. И. Пыляев писал в своих воспоминаниях о таких выступлениях князя В. Голицына: "Известное стихотворение "Гречанка", слова Пушкина, музыка Верстовского, он пел с большим выражением, в конце выхватывал из-за пояса кинжал и кидался на изменницу". (38)

В 1824 году "Черная шаль" исполнялась в Московском Малом театре как "кантата" известным трагиком П. С. Мочаловым, а в 1831 году она была поставлена в Большом театре в виде балета". (39)

Нередко в широких кругах общества Пушкин в 20-30-е годы и воспринимался прежде всего как автор "Черной шали". Так, П. К. Мартьянов писал в своих воспоминаниях, что он в детстве впервые заинтересовался Пушкиным потому, что в доме его дяди В. М. Глазова в 1832 году много раз слышал "Черную шаль", которую исполняла одна из знакомых дяди, Катенька Львова. Это вызвало у него большое желание увидеть Пушкина как автора этого знаменитого произведения. Узнав от взрослых, что Пушкин иногда приезжает в Грузины послушать хор цыган, Мартьянов с братом и товарищами убежали тайком из дома в один из таких приездов и осуществили свое желание. Дождавшись у дверей трактира выхода Пушкина, угадав его в толпе приехавших с ним товарищей, Мартьянов и его спутники подошли к нему. Свой разговор с автором "Черной шали" Мартьянов передавал следующим образом: "...Я толкнул брата и мы все (четыре мальчика) окружили господина, стоявшего у пруда. Он оглянулся и спросил: "Что вам нужно?"

- Вы Пушкин? - спросил я тихо.
- На что вам?
- Так... интересно его видеть.
- А почему вам интересно его видеть?
- Он пишет стихи.
- Как вы узнали, что он пишет стихи?
- Я - крестник Владимира Матвеича... У нас в доме барышни поют "Черную шаль", интересно узнать, ваша ли это "Шаль"?
- А что у вас еще поют? Что вы еще знаете?
- Я ничего не знаю, но вот брат мой читал у Гаврилы Ивановича много ваших стихов (я не сомневался более, что это Пушкин).
- Так вы ничего больше не знаете, - сказал он как будто в раздумье и, погладив меня по голове, продолжал:

Одну вы знаете лишь "Шаль",
Какая жалость...
Моя, мой милый, эта "Шаль",
А проще - шалость.

Слова эти меня так восхитили, что я схватил руку Пушкина и горячо поцеловал ее. Мальчики загалдели: "И я, и я", и бросились также целовать его руку. Пушкин отнял руку назад и, добродушно улыбаясь, сказал: "К чему это!"

Между тем лошади были поданы, и он, направляясь к экипажу, спросил меня:
- А вы грамотный?
- Учусь, - ответил я.
- Учитесь!.. Будете знать более, чем мои шалости". (40)

Но известность "Черной шали" не ограничивалась дворянской средой уже и тогда. В 1825 году в "Московском Телеграфе" сообщалось: "Песни Пушкина сделались народными: в деревнях поют его "Черную шаль", А. Н. Верстовский с большим искусством сделал на сию песню музыку, и доныне жители Москвы не наслушаются очаровательных звуков, вполне выражающих силу стихов Пушкина". (41)

Эта песенная известность "Черной шали" в очень широкой аудитории и в народной массе подтверждается ее постоянным наличием в большинстве рукописных сборников стихов и песен, которые составлялись не только в дворянском кругу, но и в среде мелкого чиновного люда, грамотных солдат и крестьян. В сборниках такого рода пушкинская "Черная шаль" была почти первым пушкинским стихотворением, которое стало включаться в традиционный песенный материал этого времени, который был типичен для конца XVIII - начала XIX века. В числе самых первых пушкинских произведений "Черная шаль" вошла в печатные песенники и в лубок. Однако собиратели, очевидно, не обращали внимания на это явление, так как вариантов нельзя отыскать в сборниках народных песен.

В послеоктябрьское время варианты "Черной шали" почти повторяют пушкинский текст, так как сюжетность этой песни, последовательное развитие в ней драматического действия не позволяли делать сокращения. Поэтому переработка ограничивалась отдельными заменами и перестановками некоторых слов. Благодаря широкой известности "Черная шаль" была включена в народную драму "Царь Максимилиан". Пел в драме ее один из богатырей после сцены убийства Адольфа. (42)

Популярность песни подтверждают и различные также очень известные пародии на нее. (43) Так, в декабристскую эпоху была создана пародия на фрунтоманию великих князей, братьев Александра I. Позднее эта пародия, потеряв свою политическую остроту, превратилась в песню о военном или моряке, которого за нарушение дисциплины отправляют на гауптвахту.

Первая песня, пародировавшая "науку" о "вытягивании носков", появилась, очевидно, уже в 1821 году, сразу после издания "Черной шали". Частично опубликованная декабристом Завалишиным, но с большими цензурными пропусками (44), она полностью сохранялась только в архивах в следующем виде:

Гляжу я безмолвно на кончик носка,
И хладную душу терзает тоска!
Неопытны леты, рассудок пленя,
Мундир, эполеты прельстили меня.

Приветливы ласки родных и друзей
Сменил на педантство великих князей.
Сначала прельстила та служба меня,
Но скоро я дожил до черного дня.

Однажды я дома на койке лежал,
Ко мне торопливо ефрейтор вбежал.
- Ступайте скорее, - вскричал он смеясь, -
Потеха большая - в казармах наш князь!

Я дал ему в ухо и прогнал его,
Насмешка в несчастьи больнее всего!
Я в кухню вбежал, и позвал я слугу,
Поспешно оделся, в казармы бегу.

Лишь только я к двери - а князь у дверей,
Толкует невеждам науку царей:
- Смотрите, как ходят! Носки вверх торчат!
Колена согнуты! То третий разряд.

Какой ты начальник? Какой капитан?
У вас погоняет болвана болван.
Скажите, где были? Зачем вы не здесь?
Меня посадили тотчас под арест.

С тех пор я по службе не справлюсь никак,
Все, как ни стараюсь, клеится не так,
Гляжу я безмолвно на кончик носка,
И хладную душу терзает тоска... (45)

В более поздних вариантах, уже не имевших политической остроты, изображавших только неудачи в морской или военной службе, сохранялась та же ритмическая и отчасти текстовая опора на пушкинский текст, например:

Молоденький мальчик
Хорошенький был,
Военную службу
Он страстно любил.
Мундир, эполеты
Прельщали меня,
Прекрасны манжеты
Ласкали меня.
Но скоро я дожил
До черного дня.
Однажды с ученья
Позвал я гостей,
Ко мне постучался
Капрал у дверей:
- Пожалуй, поручик,
К разводу итти,
К разводу, к расчету
Всю роту вести.
Позвал я Ванюшку,
Ванюшка мой пьян,
Я требую шпагу,
Он сует стакан.
Мне скучно и грустно
В обвахте сидеть,
Того мне грустнее
В окошко смотреть.

В других пародийных произведениях изображалась морская служба, любовь барышни к гусару, винные откупа, карточная игра и т. д.

Песенный успех пушкинских "молдаванских песен" можно объяснить и острой тематикой любви и ревности, характерной для самих народных песен, и их художественной яркостью, а также новизной их стиля.

Проник в народные массы пушкинский романс "Ночной зефир". К его первому печатному тексту в "Литературном музеуме" в 1827 году уже была приложена музыка Верстовского, а затем он был положен на музыку еще двумя композиторами: Глинкой и Направником. В песенном виде он скорее мог дойти и до народа. К сожалению, в XIX веке народных вариантов опубликовано не было. В советское время сделано несколько записей, в каждой пушкинский текст был соединен со строками из других стихотворений. Так, в варианте, записанном в 1935 году в Архангельской области, к авторскому тексту был прибавлен куплет из стихотворения И. И. Козлова "Венецианская ночь".

Текст Козлова:

Вот прекрасная выходит
На чугунное крыльцо,
Месяц бледно луч наводит
На печальное лицо.

Вариант 1935 года:

Вот красавица выходит
На чугунное крыльцо,
И луна свой блеск наводит
На приятное лицо.

В другом варианте, записанном в 1930 году в Лихославле, где эта песня бытовала под названием "Молодая испанка", был тоже добавочный куплет, взятый из другого стихотворения Пушкина "Пред испанкой благородной". В сопоставлении с его текстом эта вставка выглядела следующим образом.

Текст Пушкина:

Пред испанкой благородной
Двое рыцарей стоят,
Оба смело и свободно
В очи прямо ей глядят.

Вариант 1930 года:

Пред красавицей младой
Двое рыцарей стоят,
Оба с пламенной душою
Прямо в очи ей глядят.

Остальной пушкинский текст в этом варианте не был изменен, за исключением слова "Гвадалквивир", которое превратилось в "Гвадай-квифир".

Соединение пушкинского текста с вставками из других стихотворений, очевидно, объясняется тем, что стихотворения поэта для народа могли быть только поэтическим материалом, а не законченными произведениями. Стремясь дополнить слишком краткое стихотворение Пушкина чем-то еще, народ собрал в этих вариантах и другую литературно-песенную "экзотику", которая придала вариантам своеобразную цельность.

Народная поэтическая любознательность была причиной проникновения в фольклор и еще одного пушкинского стихотворения на своеобразную "экзотическую" тему. Это было стихотворение "Талисман", которое появилось в песенниках и в лубке еще в 30-е годы XIX века. А. Балов в конце века сообщал, что "Талисман" поется в Ярославской губернии как "протяжная песня". В начале XX столетия отрывки из него были вставлены в народную драму в Черниговской губернии. В сцене раздумья атамана "Талисман" пелся им таким образом:

Выходит атаман в красной рубахе и синих шароварах, вооружен шашкой и кинжалом, поет:

Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна светлее блещет
В сладкий час вечерней мглы...

А т а м а н (шашка наголо). Есаул!
Е с а у л. А что изволишь, барин-атаман?
А т а м а н. Подать графин с водкой. (46)

Известен и вариант "Талисмана", записанный в рабочей среде уже в советскую эпоху - на Тульском оружейном заводе.

К сожалению, более полных данных о народном усвоении "Талисмана" привести нельзя.


***

Приведенные сведения и материалы, разумеется, полностью не исчерпывают вопроса о распространении в народе стихотворений Пушкина. Многое в этом отношении уже бесследно утрачено, так как собиратели и исследователи обратились к осмыслению этого явления, главным образом, только в конце XIX века. Однако и приведенных здесь фактов вполне достаточно для того, чтобы сделать вывод о том, что Пушкин сумел дать народу новый - разнообразный и интересный - цикл стихотворений, живо заинтересовавших массовую аудиторию и обогативших русскую народную поэзию. Именно Пушкин явился первым русским поэтом, который в тяжелую эпоху реакции гениально угадал идейно-поэтические запросы народа, опередив в этом отношении современных ему поэтов-песенников, специально занимавшихся народностью поэзии. Причиной этого, несомненно, было то, что Пушкин сумел в своем творчестве предельно приблизиться к народу, а народ - приблизить к себе. Интерес в народе к пушкинской поэзии постоянно усиливался прежде всего благодаря близким ему темам: произведения "тюремные" ("Узник"), "разбойничьи" ("Братья разбойники"), "казачьи" ("Казак"), "ямщицкие" ("Зимняя дорога"), посвященные народному быту ("Зимний вечер") и другие завоевали любовь народа. Характерно и то, что народом было положительно оценено расширение Пушкиным лирической тематики, привлечение поэтических явлений разнонациональной культуры (стихотворения из жизни и поэзии других народов).

Приняв стихотворения Пушкина, народные массы во многом подошли к ним творчески, трансформировав и дополнив содержание некоторых из них. Так, образ героя в стихотворении "Узник" был в разных вариантах приближен к той или иной конкретной среде бытования. Но входя в народный песенный репертуар, они сохраняли все своеобразие, как песни нового поэтического склада, органическая потребность в котором уже сильно ощущалась в массовом сознании читателей и слушателей пушкинской эпохи. Существование такой потребности наглядно подтверждается тем, что стихотворения Пушкина частично как бы замещали старинные народные песни на те же темы. Так, если на протяжении XIX века многие старинные тюремные песни уже утрачивали свою былую популярность, "Узник" Пушкина прочно вошел в народ в качестве новой народной песни. Вместо своих старых "разбойничьих" песен широко использовалась в народных драмах поэма Пушкина "Братья разбойники". Стихотворение "Казак", широко распространившись по всей России, выдержало длительное соревнование с традиционными казачьими песнями. Таким образом, творчество Пушкина открывало новые поэтические пути для народа, который уже в первой половине XIX века постепенно переходил к песням нового содержания и стиля. Несомненно, что эти новые творческие пути, которые Пушкин сумел проложить к народу и его песенной поэзии, самым благотворным образом повлияли на творчество многих русских поэтов.

Длительная по времени, подлинно народная жизнь многих стихотворений Пушкина была лучшим воплощением мечты великого поэта России о народной славе его произведений, о необходимости идейной и творческой связи русской поэзии с миром народной поэтической культуры. Воплощением этой заветной мечты Пушкина и была та "народная тропа" к его произведениям, тот действительно "нерукотворный памятник", который народ поставил своему гениальному поэту не только в своих умах и сердцах, но и в своей песенной поэзии.


(1) Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти т. М., 1956-1958, т. VII, с. 527.
(2) Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. VII, с. 39-40.
(3) Пушкин А. С. Полн. собр. соч., т. Х, с. 119.
(4) Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. VII с. 366.
(5) Москвитянин, 1943, ч. II, с. 237.
(6) Максимович М. А. Оборона украинских повестей Гоголя. - Литературный вестник, 1902, т. 3, кн. 1, с. 113.
(7) Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860 гг. М., 1925, с. 52-53.
(8) Буслаев Ф. И. Мои воспоминания. - Вестник Европы, 1891, октябрь, с. 637.
(9) Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. VII, с. 320.
(10) См. список рекомендуемой литературы. - Ред.
(11) См. например: Чернышев В. Пушкин среди творцов и носителей русской песни. Л., 1930.
(12) Примечание. Автограф "Казака" Пушкина принадлежал Н. И. Пущину и имел заголовок: "Казак. Подражание малороссийскому" и подпись: "A… Аннибал-Пушкин. Любезному Ивану Ивановичу от автора". Позднее он принадлежал В. Е. Якушкину. Другой рукописный экземпляр находился в лицейской тетради М. А. Корфа. О ней упоминал П. В. Анненков, видевший ее. Эта тетрадь не сохранилась. - А. Н.
(13) Метлинский А. Народные южнорусские песни. Киев, 1854, с. 35.
(14) См.: Сочинения Пушкина /Под ред. Л. Майкова, СПб., 1899, приложение ХХ, с. 82.
(15) См.: Дурново Н. "Узник" Пушкина в народной переделке. - Пушкинский сборник. М., 1900.
(16) См.: Розанов И. Н. Песни русских поэтов. М., 1936, с, 273.
(17) Филатов К. Очерк народных говоров Воронежской губернии. - Рус. филол. вестник, 1898, №3-4, с. 19-20.
(18) Резанов В. И. К вопросу о новейших наслоениях в народной песне. - Курский сборник, 1907, вып. VI, с. 18.
(19) Дурново Н. "Узник" Пушкина в народной переделке. - Пушкинский сборник. М., 1900, вариант №4.
(20) Бирюкoв В. Н. Песни деревни Погромны. - Язык и литература, 1928, т. VIII.
(21) Филатов К. Очерк народных говоров Воронежской губернии. - Рус. филол. вестник, 1898, №3-4.
(22) См.: Шаповалов А. С. В борьбе за социализм. М., 1934.
(23) Михневич В. Извращение народного песнетворчества. - Исторический вестник, 1880, №XII.
(24) Балов А. Экскурсы в область русской народной песни. - Этнографическое обозрение, 1899, №3, с. 166.
(25) Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90-ти т. М., 1928-1958, т. 29, с. 23.
(26) Балов А. Экскурсы в область русской народной песни. - Этнографическое обозрение, 1899, №3, с. 166.
(27) См.: Ар истов А. П. Песни казанских студентов. 1840-1868 гг. СПб., 1904.
(28) Новое время, 1897, 20 декабря.
(29) См.: Архангельский. Песни и припевы Дмитровского прихода Пошехонского уезда. - Ярославские губернские ведомости, 1888, №5.
(30) Балов А. Экскурсы в область русской народной песни. - Этнографическое обозрение, 1899, №3 (отдел смеси), с. 166.
(31) Пономарев С. М. Что поет про себя Приуралье. - Северный вестник, 1877, отд. II, с. 85.
(32) См.: Мартьянов П. К. Из записной книжки. - Исторический вестник. СПб., 1884, №IX.
(33) Бартенев П. Пушкин в южной России М., 1862, с. 50.
(34) Бартенев П. Там же, с. 56.
(35) См.: Записки М. Д. Бутурлина. - Русский архив, 1897, т. 11, с. 31.
(36) "Черная шаль" была опубликована в журнале "Сын Отечества" (1821, ч. 69, №15).
(37) Финдейзен Н. Русская художественная песня (романс). М., 1905, с. 27.
(38) Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. СПб., 1898, с. 274.
(39) Дурылин С. Н. Пушкин на сцене. М., 1951, с. 18.
(40) Мартьянов П. К. Выдержки из записной книжки. - Исторический вестник, 1884, т. XVII, с. 588-591.
(41) Московский телеграф, 1825, №1.
(42) См.: Абрамов И. А. "Царь Максимилиан". - Известия отделения русского языка и словесности Академии наук, 1904, т. IX, кн. 3, с. 266.
(43) Наиболее известная литературная пародия на "Черную шаль" - "Романс" Козьмы Пруткова ("На мягкой кровати лежу я один..."). - См.: Козьма Прутков. Полн. собр. соч. М.-Л., 1965, с. 71. Лермонтову приписывается юнкерская пародия "Когда легковерен и молод я был, Браниться и драться я страстно любил...". - См.: Лермонтов М. Ю. Соч. в 6-ти т. М.-Л., 1954, т. II, с. 249.
(44) См.: Завалишин Д. И. Заметки о рукописной литературе. - Исторический вестник, 1880. №1, с. 218-220.
(45) Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, М., 1951, с. 268-269.
(46) Мезерницкий П. Народный театр и песни в г. Стародобове Черниговской губернии. - Живая старина, 1908, вып. III, с. 357.