Новикова Анна Михайловна. Русская поэзия XVIII - первой половины XIX в. и народная песня: Учеб. Пособие по спецкурсу для студентов пед. ин-тов по спец. №2101 "Рус. яз. и лит." - М.: Просвещение, 1982.

(Гл.1. Взаимоотношения русской поэзии и фольклора. Гл.2. Пасторальная и анакреонтическая поэзия. Гл.3. Сентиментальный романс. Гл.4. Русские песни конца XVIII - начала XIX века. Гл.5. Русские песни А. Ф. Мерзлякова. Гл. 6. Русские песни Н. Цыганова. Гл.7. Поэзия А. В. Кольцова и песенная лирика 20-40-х годов. Гл.8. Лирика А. С. Пушкина и народная песня. Гл.9. Творчество М. Ю. Лермонтова и народная песня. Приложение: Тексты песен).


Глава третья
СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ РОМАНС

1

Наряду с пасторальной и анакреонтической поэзией во второй половине XVIII века успешно развивался жанр сентиментального романса. Его типичной формой был бессюжетный лирический монолог, обращенный к предмету любовных переживаний. Чувствительные любовные излияния, страстные признания, жалобы, обращения к любимым, изображение горести разлуки и т. д. - характерны для сентиментального романса.

Такой тип любовного стихотворения вел свое происхождение еще от лирики Петровской эпохи, которой также были свойственны отвлеченность и страстность любовных монологов. С середины XVIII века в любовные стихотворения стали проникать черты сентиментализма: любовные страсти стали смягчаться изображением чувствительности, доходящей порой до слезливости. В этом жанре активно участвовали известные и анонимные поэты, чьи многочисленные стихотворения буквально переполняли рукописные и печатные песенники вплоть до первой половины XIX века.

А. П. Сумароков, который в своей "Эпистоле о стихотворстве" принципиально уравнял "высокие" и "низшие" жанры, отдал предпочтение именно этому жанру, содействуя его упрочению в современной поэзии в противовес засилью лирических жанров "высокого штиля". Почин Сумарокова в дальнейшем продолжила большая группа поэтов. Их произведения не сходили со страниц журналов и рукописных песенников. Наиболее популярными были сентиментальные стихотворения: "Законы осуждают", "Братья, рюмки наливайте", "Кто мог любить так страстно" Н. М. Карамзина, "Вечерком румяну зорю", "Душеньку часок не видя", "Полно, сизенький, кружиться" H. П. Николева; "Милая вечор сидела", "У кого душевны силы", "Ах, когда б я прежде знала", "Тише, ласточка болтлива", "Всех цветочков боле" И. И. Дмитриева; "Незабудочки" Г. А. Хованского; "Вид прелестный милы взоры" М. М. Хераскова, а также произведения Ю. А. Нелединского-Мелецкого, П. И. Шаликова и других менее известных авторов.

В стилевом отношении жанр сентиментального романса был не вполне однороден, так как на его развитие творчески влияли как пасторали, так и русские песни этого времени.

В зависимости от стилевых разновидностей сентиментальных романсов складывались и условия их существования в стихии народной жизни.

Наиболее далекой от народа оказалась форма сентиментального романса, которая представляла собою чистые любовные излияния. Эта форма лишала романс малейшей сюжетности, в ней отсутствовало всякое подобие жизненной обстановки. Поэтические монологи романса резко противоречили народной эстетике, не допускавшей бездействия героев. Такая эстетическая "несовместимость" изображений любовного чувства и была причиной того, что множество сентиментальных романсов XVIII века с их утрированно "психологическим" содержанием прошло мимо народа.

Такой была судьба всего поэтического наследства Сумарокова, большинство его стихотворений представляли собою чистые любовные монологи. Особенно это заметно в произведениях "О, места, места драгие", "Сокрылись те часы, как ты меня искала", "Тщетно я скрываю в сердце скорби люты", "Ты сердце полонила", "Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю...". Часто печатавшиеся, получившие популярность как романсы, они, однако, не завоевали народного признания. Не проникла в фольклор и песня Сумарокова "Чем тебя я оскорбила". В народе бытовала другая песня XVIII века "Чем тебя я огорчила". Сходство их названий объясняется тем, что Сумароков, создавая свое произведение, воспользовался первой строкой этой популярной песни. Разницу в содержании названных произведений легко обнаружить при сопоставлении их начальных куплетов.

Песня Сумарокова:

Чем тебя я оскорбила,
Ты скажи мне, дорогой!
Тем ли, что я не таила
Нежных мыслей пред тобой?

Устная песня XVIII века:

Чем тебя я огорчила,
Ты скажи, любезный мой,
Или тем, что полюбила,
Потеряла свой покой?

Дальнейший текст этих произведений уже не имел ни малейшего сходства.

Показательна песенная судьба стихотворения В. К. Тредиаковского "Невозможно сердцу пробыть без печали". О содержании романса красноречиво говорил подзаголовок - "Плач одного любовника, разлучившегося со своей невестой, которую он видел во сне". Из этого авторского "плача" в народную песню перешел только его удачный запев, весь же остальной текст был решительно переработан и превращен в народную любовную вполне повествовательную песню:

Никак невозможно
Без печали жить,
Любить дружка можно,
Нельзя не тужить.
А миленький ласков,
Сердечком горяч,
Вздумаю про милого -
Не мил белый свет.
Бежала бы в лес -
В лесу пользы нет,
Листочки шумят,
Дерева стоят,
Про то древо знает,
Печально стоит,
Всем пташкам известно,
Жалобно поют,
А нам с тобой, миленький,
Назолу дают,
Назолу, назолушку
Сердцу мому.
Ходил-гулял миленький
По частым кустам,
Убил, застрелил
Сударку свою;
За то застрелил:
Не стой со иным,
Не стой со иным,
Со дружком милым.

Варианты этой песни можно указать и в ряде сборников: XIX века. Очень своеобразными были и народные отголоски на текст известного романса XVIII века "Я в пустыню удаляюсь", который всеобщая молва приписывала М. В. Зубовой. В свое "Опыте исторического словаря русских писателей" Н. И. Новиков писал о ней, что эта знатная светская женщина, "супруга статского советника, урожденная Римская-Корсакоа (...) сочинила немало разных весьма изрядных стихотворений, а особливо песен". Ее романс был типичным сентиментальным произведением середины XVIII века. Героиня очень пространно (в 10 куплетах) высказывала свои горести в разлуке с милым:

Я в пустыню удаляюсь
От прекрасных здешних мест;
Сколько горестей смертельных
Мне в разлуке должно снесть.
Оставляю град любезный,
Оставлю и того,
Кто на свете мне милее
И дороже мне всего...

Талантливое, ставшее быстро популярным стихотворение, однако, почти не было воспринято народными массами. В некоторые народные песни первой половины XIX века перешли только начальные строки "Я в пустыню удаляюсь", привлекшие народ своей динамичностью. Более органично части этот произведения были использованы в народных драмах, особенно в драме "Царь Максимилиан". После ссоры царя Максимилиана с сыном Адольфом последнего уводили в тюрьму. В это момент и звучала песня "Я в пустыню удаляюсь", которую пел Адольф или все присутствующие. Так, в одном из вариантов этой драмы Адольф пел:

Я в темницу удаляюсь
От прекрасных здешних мест,
Сколько горестей смертельных
Я в разлуке должен снесть.
Оставляю град любезный
И тебя, родитель мой,
Знать судьба моя такая
Что в разлуке жить с тобой! (1)

Мотивы грусти, печали в ее сугубо сентиментальном поэтическом выражении были чужды содержанию народных песен даже и тогда, когда после переработки сохранялась авторская монологическая форма. В этом отношении характерна судьба сентиментального романса середины XVIII века "Вы скажите, мысли, о моем несчастьи":

Вы скажите, мысли, о моем несчастьи,
Долго ли мне жити в свете и напасти?
Ах, фортуна злая, ни в чем мне не служит,
А мое сердце непрестанно тужит...

Все содержание этого довольно громоздкого стихотворения н народные песни не перешло, но его первые строки, в которых шла речь о всевозможных "несчастьях", все же использовались. В одних песнях этим "несчастьем" оказывалось раннее замужество девушки, в других - печаль женатого молодца, горюющего по прежней свободе, и т. д. Этот запев дошел и до XX века. Например, в казачьей среде была записана юмористическая песня, в начале которой еще сохранялся запев стихотворения XVIII века:

Уж вы, мысли, мои мысли,
Мысли молодецкие,
Расскажите, мои мысли,
Про мое несчастье.
Да долго ль мне, сударушка,
За тобой ходити,
Милости просити?
Избил я чирички
За девушкой ходючи,
Изорвал зелен кафтан,
По заборам лазючи,
Изгноил я черну шляпу,
Под капелем стоючи.
Капелюшка кап-кап,
Сердетюшко так-так,
Капелюшка истекает,
Сердетюшко изнывает.

Только тему и запев авторского произведения XVIII века народ использовал в другой песне "Помнишь ли меня, мой свет, в дальней стороне".

В первой половине XIX века кружком П. В. Киреевского были записаны два народных варианта этой песни, в которых можно было проследить значительные отклонения от ее книжного оригинала. Об окончательной же переработке народом первоисточника свидетельствует вариант, включенный в начале ХХ века в сборник братьев Соколовых. Он характерен чисто деревенскими обстоятельствами. Сам монолог превратился в мысленный диалог девушки с ее милым. В варианте использованы способы традиционного выражения чувств народом, в них не было искусственной манерности, так характерной для героев книжного романса XVIII века, не было и любовных излияний, обычно занимавших большую часть романса.

Таким образом, все содержание романсов XVIII века как бы пропускалось сквозь устойчивые народно-поэтические нормы и художественные принципы, творчески перерабатывалось, и на ритмической и общелирической основе таких произведений рождались самостоятельные типично народные песни.

2

На поэтическую форму любовного романса, включавшего лирический монолог с пространными любовными излияниями, во второй половине XVIII века повлияли пасторальная поэзия и зарождавшийся жанр "русской песни", приблизившие романс к народной лирике. Основу содержания нового романса составляли, как и прежде, "сердечные излияния", но уже на фоне достаточно широкой картины быта народа. Романс изменялся, перерабатывался с учетом традиций народного творчества и после этого принимался народными массами.

Одним из выдающихся произведении этого типа романса, созданным под некоторым влиянием "пастушеской" поэзии, был романс "Молчите, струйки чисты", появившийся примерно в 40-50-е годы XVIII века, когда жанр пасторали лишь начинал входить в русскую поэзию. Вот самый ранний его вариант из рукописного сборника:

Молчите, струйки чисты,
И дайте мне вздыхать,
Вы, птички голосисты,
Престаньте воспевать.

Пусть в рощах раздаются
Плачевные слова,
Ручьями слезы льются
И стонут дерева.

Здесь ты, моя отрада,
Любезный пастушок,
Со мной ходил от стада
На желтый бережок.

Я здесь с тобой свыкалась
От самых лет младых
И часто наслаждалась
Любовных слов твоих.

Уж солнышко спустилось
И село за горой,
И поле окропилось
Вечернею росой.

Я скорой скуке трачу
Прохладные часы
И наедине плачу,
Лишась твоей красы.

Цалую те пруточки,
С которых ты срывал
Прекрасные цветочки
И мне пучки вязал.

Слезами обливаю
Зеленые листы,
В печали презираю
Приятные плоды.

Я часто вижу властно
Тебя при деревах,
Бегу туда напрасно,
Облившись вся в слезах.

Но только тень пустая
Меня, несчастна, льстит,
Смущаюся, теряя
Приятный мне твой вид.

Традиционный любовный монолог был в этом романсе изложен от лица "пастушки" и обращен к "пастушку", который когда-то с ней "ходил от стада на желтый бережок".

От других романсов середины XVIII века эхо произведение отличалось большей художественностью: его куплеты с короткой строкой отличались легкостью и плавностью склада, а язык - изяществом и полным отсутствием архаизмов. Все сердечные излияния "пастушки", начиная с первой строки-обращения, пронизаны картинами природы, лирическими образами народной и книжной поэзии: здесь и "струйки чисты", и "птички голосисты", и "рощи", и "дерева", и "пруточки", и "цветочки", и "солнышко". и т. д. Такое богатство метафор, эпитетов, поэтических образов убеждало в том, что это произведение было написано опытный и талантливой рукой.

Вопрос об авторстве произведения был поставлен в науке еще в XIX веке. Исходя из того, что в "Риторике" Ломоносова был помещен отрывок из этого романса, А. Будилович писал в 1869 году: "Полагают, что стихи, приведенные в § 62 "Риторики", составляют отрывок оригинального, но неизвестного нам стихотворении Ломоносова". В советское время этот вопрос не раз исследовался, и мнение ученых XIX века до сих пор не опровергнуто. В сборнике "Песни и романсы русских поэтов" В. Е. Гусев пишет: "Приписывается Ломоносову, однако окончательно доказанным это считаться не может". (2)

Выдающиеся художественные достоинства данного произведения сделали его постоянной принадлежностью сборников и песенников второй половины XVIII - XIX века, как рукописных, так и печатных. Очевидно, его текст был положен на музыку еще в XVIII веке.

Все рукописные и печатные тексты этого романса, однако, не имели следов народной обработки, хотя они а претерпевали некоторые изменения. Так, в сборнике М. Чулкова к тексту были прибавлены еще два куплета:

Лишь только ветр листами
Тихонько потрясет,
Я тотчас меж кустами
Тебя ищу, мой свет.
От всякой перемены
Всечасно я крушусь
И, муча слабы члены,
На каждый слух стремлюсь.

Таким образом теист романса намного изменился, он состоял уже из двенадцати куплетов, что было вполне закономерно для литературы середины XVIII века. Но для народных песен эта перенасыщенность и сентиментальная расплывчатость любовных излияний были неприемлемы. О творческой работе народа над романсом можно судить в общих чертах лишь по варианту из сборника П. В. Киреевского.

В этом варианте был снят сентиментальный запев "Молчите, струйки чисты", сняты размышления героини о "кусточках" и "листочках", свидетелях ее любовных свиданий. Текст романса был сокращен более чем вдвое, а основное внимание было сконцентрировано вокруг "пастушка". Более поздние народные варианты романса XIX века свидетельствуют о большой творческой переработке.

Устойчивым его началом стала строка "Последний час разлуки", которой не было в авторском тексте. Эпизод с "пастушком" был значительно расширен. Сам "пастушок" получил имя "Сережи-пастушка", который на "крутом бережочке" играл "в серебряный рожок". Героиня песни уже не "обливала слезами" "кусточки" и "листочки", а "гуляла в саду". Вместо "горькой скуки" и "несчастья" песня в народной переработке была посвящена самым светлым воспоминаниям о "последнем часе разлуки", поэтому в ней не осталось сентиментального тона оригинала, как почти не осталось и текстовых совпадений. В 1936 году в сборнике "Русские народные песни" был напечатан наиболее устойчивый вариант:

Последний час разлуки
С тобой, мой дорогой,
Не вижу, кроме скуки,
Утехи никакой.
Ничто меня не тешит,
Ничто не веселит,
Одно лишь утешенье -
Мил плакать не велит,
Гуляла я в садочке,
В дубраве зеленой,
Искала те следочки,
Где мил гулял со мной.
Садилась под кусточек,
На мягкую траву,
Сидели две голубки
На яблоньке в саду.
Одна из них вспорхнула
И скрылась вдалеке,
А я, млада, вздохнула
О миленьком дружке:
- Ты где ж, моя отрада,
Сережа-пастушок?
Ходил ко мне от стада
На крутой бережок.
Играл он, моя радость,
В серебряный рожок -
И сладко целовался
Со мною мой дружок.
Прощай, мой друг Сережа,
И вспомни обо мне
В последний час разлуки
На дальней стороне!

Соблюдая в общем авторские ритм, размер и рифмовку, литературная форма куплетности часто заменялась народной строфикой:

Последний час разлуки
С тобой, мой дорогой.

Дорогой...
Не вижу, кроме скуки,
Утехи никакой.

Утехи никакой...
Никто меня не утешит,
Никто не взвеселит.

Никто не взвеселит...
Одна была моя утеха -
Мил плакать не велит.

Плакать не велит...
Гуляла я в садочке,
Гуляла в зеленом...

Сентиментальные любовные мотивы в романсах соединялись с образами, ритмами или мелодиями, заимствованными из народных песен. Стало обычным указывать в песенниках, что романс был сочинен "на голос" какой-либо известной народной песни.

Особенно часто авторы романсов начинали тексты строками из той или другой народной песни. Это очень облегчало их работу, так как давало им готовый ритм, удачное песенное начало, известную мелодию. Первым по этому пути, как указывалось ранее, пошел Сумароков, создавший романс "Чем тебя я оскорбила"...

Именно так поступил и Ю. А. Нелединский-Мелецкий, начав свой романс первыми строками народной песни "Выйду ль я на реченьку", которая, несомненно, была ранее известна по сборникам:

Выйду ль я на реченьку, посмотрю на быструю,
Не увижу ль я милова, сердечного, дорогова.
Мы сойдемся, поклонимся, посидим, повеселимся.
Посидим, повеселимся, мы домой пойдем, простимся...

Романс Ю. А. Нелединского-Мелецкого, опубликованный в 1796 году, был типичным сентиментальным романсом. Из народной песни в него вошли две первые строки и тот же стихотворный размер. Романс отличался предельно чувствительным содержанием, был растянут:

Выду я на реченьку.
Посмотрю на быструю -
Унеси ты мое горе,
Быстра реченька, с собой!
Нет, унесть с собой не можешь
Лютой горести моей;
Разве грусть мою умножишь,
Разве пищу дашь ты ей.
За струей струя катится
По склоненью твоему;
Мысль за мыслью так стремится
Все к предмету одному.
Ноет сердце, изнывает,
Страсть мучительну тая.
Кем страдаю, тот не знает,
Терпит что душа моя...

В пространном тексте романса не было ничего песенно-народного. Даже образ "реченьки" имел совсем другое значение. Если в народной песне "реченька" была только местом веселого любовного свидания - "Мы сойдемся, поклонимся, посидим, повеселимся", то у автора она была символом горестных любовных переживаний.

Оба эти совершенно разных произведения имели большую популярность, но каждое в своей социальной среде. Романс Ю. А. Нелединского-Мелецкого, вызывавший восторг у любителеей сентиментальной поэзии, был очень популярен в дворянской среде. На это указал А. С. Пушкин в "Домике в Коломне":

Играть умела также на гитаре
И пела: "Стонет сизый голубок",
И "Выду ль я", и то, что уж постаре...

Романс И. И. Дмитриева "Стонет сизый голубочек", принесший автору большую литературную славу, был написан несколько раньше. Это произведение связано с народной поэзией более органично и глубоко. Впервые в сентиментальной поэзии любовные переживания были изложены от лица "сизого голубочка", образ которого был взят из народной поэзии:

Стонет сизый голубочек;
Стонет он в день и ночь;
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.

Он уж боле не воркует
И пшенички не клюет,
Все тоскует, все тоскует
И тихонько слезы льет.

С одной ветки на другую
Перепархивает он
И подружку дорогую
Ждет к себе со всех сторон.

Ждет ее... увы! но тщетно, -
Знать судил ему так рок!
Сохнет, сохнет неприметно
Страстный, верный голубок.

Он ко травке прилегает;
Носик в перья завернул;
Уж не стонет, не вздыхает -
Голубок... навек уснул!

Вдруг голубка прилетела,
Приуныв, издалека,
Над своим любезным села,
Будит, будит голубка;

Плачет, стонет, сердцем ноя,
Ходит милого вокруг -
Но... увы! прелестна Хлоя!
Не проснется милый друг!

Очень цельное, совершенно лишенное чрезмерной растянутости, характерной почти для всех сентиментальных романсов, это произведение, несмотря на его глубокую чувствительность, во многом следовало песенным законам народной поэзии. Это был уже не традиционный монолог, а повествование от третьего лица. Глубину чувств "голубка" определяли не его излияния, а действия и поступки, что очень близко поэтике народных песен: "стонет сизый голубочек", "все тоскует", "ждет", "сохнет", "ко травке прилегает", "носик в перья завернул". В этом же стиле изображалась и скорбь его подруги: "будит, будит голубка; плачет, стонет". Все это показывало, что И. И. Дмитриев сделал важный шаг вперед в освоении народной поэтики.

Художественные достоинства романса Дмитриева сразу сделали его популярным. В своих воспоминаниях он так писал об этом: "...начался уже новый период в моей поэзии, песня моя "Голубок" и сказка "Модная жена" приобрели мне некоторую известность в обеих столицах". (3)

Восторженные отзывы на "Голубка" дали и современные поэты-сентименталисты. Так, Н. М. Карамзин в письме к Дмитриеву от 18 июля 1792 года писал: "Чуть было не забыл тебе сказать, что Херасков "Сизого голубка" твоего называет прекраснейшею пиесою". (4) А еще в одном письме Карамзин писал: "И так голубок твой ожил в Петербурге! Ты знаешь, как я люблю его". (5)

Текст "Голубка" был положен на музыку композитором О. М. Дубенским. Дмитриев в благодарность ему написал стихотворение "Нежный ученик Орфея" с посвящением: "К О. М. Дубенскому, сочинившему музыку на песню "Голубок".

Авторский текст "Голубка" постоянно печатался в песенниках. Сам Дмитриев поместил его в своем "Карманном песеннике" в разделе "нежных" песен. В песеннике В. Глазунова романс был напечатан с таким особым примечанием: "Нежность и приятность голоса сей песни ввели ее в частое употребление".

Несомненные достоинства романса Дмитриева были причиной большой популярности его в народе. Однако были и просчеты с точки зрения народной эстетики и в первую очередь то, что автор для поэтического олицетворения сентиментальной грусти избрал образ "сизого голубка", который в самой народной поэзии неизменно изображался как символ верной любви и любовного счастья:

Как на дубчике два голубчика
Целовалися, миловалися,
Сизыми крыльями обнималися.

С другой стороны, с народно-поэтической точки зрения в романсе Дмитриева не хватало второй части поэтической параллели, в которой вся символика "голубка" объяснялась бы человеческими переживаниями. Именно так образы "голубя и голубки" были истолкованы народом в одной из его традиционных песен:

"Ах, что ж ты, молодчик, невесел сидишь,
Невесел сидишь и нерадостен?"
"Как же мне, голубчику, веселому быть,
Веселому быть и радостному?
Вечор у меня голубка была,
Голубка была, со мной сидела,
Поутру голубка убита лежит,
Убита лежит, застреленная!"
"Ах, что ж ты, молодчик, невесел сидишь,
Невесел сидишь и не радостен?"
"Как же мне, молодчику, веселому быть,
Веселому быть и радостному?
Вчера у меня девица была,
Девица была, со мной сидела,
А нынче девицу замуж отдают,
Замуж отдают, просватывают".

В некоторых народных вариантах "Голубка" вторая часть поэтической параллели действительно вводилась. После изложения всех переживаний "голубка" в одном из них шел такой добавочный текст:

Сидит Маша у окошка,
Держит в руках голубка:
- Взвейся, серенький голубчик,
Взвейся, выше поднимись,
На то место опустися,
Где мой миленький живет,
Он живет, меня не знает,
Знать, навеки позабыл.

Такое же соединение печального "голубка" и вздыхающей "девицы" находим и в варианте, появившемся в казачьей среде, хотя, вопреки народным песенным правилам, он начинался с "девицы", а кончался "голубком".

Эти примеры показывают, что текст романса Дмитриева, который представлял собой чистую аллегорию, претерпевал поправки, характерные для композиции народного психологического параллелизма.

Старшим современником Нелединского-Мелецкого и Дмитриева был М. М. Херасков. Его имя в области сентиментальной поэзии связано с песней "Вид прелестный, милы взоры", которая появилась в печати в 90-е годы XVIII века. Но если Нелединский-Мелецкий и Дмитриев при создании своих песен хоть в некоторой степени опирались на поэтику народной лирики, то Херасков пользовался чисто книжным источником.

Еще в "Новом и полном собрании российских песен" Н. И. Новикова была напечатана сентиментальная песня "День настал разлуки слезной". Содержащая двенадцать куплетов, она представляла собой горестный монолог героя, который "вечно" разлучился с милой. Даже для привычных читателей этот монолог был слишком вычурным. Поэтому позднее романс стал печататься в сокращенном виде. Таким он был напечатан в сборнике Шнора и в нескольких рукописных песенниках:

День настал разлуки слезной,
Я скрываюсь каждый час,
Уж не буду больше видеть
О, прелестны взоры, вас! <...>

Уж тебя в последний вижу,
Дорогая, пред собой,
И в последний голос слышу
И прельщаюся тобой. <...>

Я с тобою разлучаюсь,
Мне уже тебя не зреть,
О, судьба, на что терзаешь,
Мне несносно уж терпеть! <...>

Значительно выше в художественном отношении был романс М. М. Хераскова, хотя зависимость от литературного источника несомненна: лирический монолог, размер - четырехстопный хорей, тема вечной разлуки и, наконец, прямые текстовые заимствования.

Песня Хераскова:

Вид прелестный, милы взоры,
Вы скрываетесь из глаз,
Реки, и леса, и горы
Разлучат надолго нас.

Сладко было спознаваться
Мне, любезная, с тобой,
Горько, горько расставаться,
Горько, - будто бы с душой.

Сердце ноет, дух томится,
Кровь то стынет, то кипит,
За слезой слеза катится,
Стон за стоном вслед летит.

О, несносное мученье,
Что любезно, то терять,
Медли, медли, разлученье -
Медли душу отнимать!

Нет отрады! Все теряю,
Час разлуки настает,
Стражду, мучусь, рвусь, рыдаю -
Ах, прости, прости, мой свет!

Во слезах, в тоске и скуке
Продолжится жизнь моя,
Будь спокойна ты в разлуке -
Пусть один терзаюсь я!

Романс Хераскова с конца XVIII века стал постоянно печататься в песенниках и сборниках, но, видимо из-за сентиментальной отвлеченности, не было свидетельств его фольклорного бытования на протяжении почти всего XIX века, и только в конце его, когда в народный песенный массив стал входить новый "романсный" слой, романс Хераскова в творческой переработке все же достиг народной среды в следующем виде:

Прощайте, ласковые взоры,
Прощай, мой милый, дорогой,
Разделят нас долины, горы,
Врознь будем жить теперь с тобой!

Одна я буду в чистом поле,
Когда пробьет разлуки час,
Прольются слезы поневоле,
Улыбка скроется из глаз.

Когда ты будешь на работе,
Тогда ты вспомнишь про меня,
Я в эту горькую минуту
Молиться буду за тебя.

Услышит бог мое моленье,
И мы увидимся опять,
Опять пойдем мы в воскресенье
С тобой в зеленый сад гулять.

В зеленом садике прекрасном,
Как на возвышенном холме,
Где на горе счастливый, ясный
Склонялся ты на грудь ко мне.

Отдам кольцо тебе я в руки,
Скажу: прощай, любезный мой!
Ты сохранишь его в разлуке
И принеси его домой.

От этого текста, взятого из лубочного песенника, и вели свое начало все его народные варианты. От романса Хераскова народная песня отличалась не только тем, что в ней "разлуки час" был изображен от лица героини, но прежде всего тем, что песня была лишена сентиментального уныния:

Прощайте, ласковые взоры,
Прощай, мой милый, навсегда,
Разделят нас долины-горы,
Врозь будем жить с тобой, душа!

Я голос твой не буду слышать,
Улыбка скроется из глаз,
Прольются слезы поневоле,
Когда пройдет разлуки час.

Я в эту горькую минуту
С своей сердечной простотой
Пожму в последний раз я руку,
Скажу: - Прощай, любезный мой!

Во тех садах, лугах прекрасных,
И на возвышенном холме,
Где при заре счастливый, ясный
Склонялся ты на грудь ко мне.

Где при заре счастливый, ясный
Склонялся ты на грудь ко мне...
Склонилась, тихо прошептала:
Люблю, люблю, милый, тебя!

Вместе с видными поэтами-сентименталистами вклад в народную песенную лирику делали и безымянные поэты. Некоторые романсы оказывались близки миру народной поэзии и потому охотно усваивались народом. В этом отношении весьма интересно складывалась фольклорная судьба двух сентиментальных романсов конца XVIII - начала XIX века - "Я птицей быть желаю" и "Снеги белые пушистые".

Романс "Я птицей быть желаю" был впервые напечатан в сборнике Шнора в 1791 году:

Я птицей быть желаю,
Везде чтобы летать,
Я все тогда узнаю,
Не буду тосковать.

Во след бы полетела
За тем, кого мне жаль,
И в радости запела -
Прошла моя печаль!

Того бы веселила,
Кто тужит обо мне,
С тем скуку бы делила,
Кто мил равно и мне.

Он стал бы меня нежить,
Ласкать и целовать,
Я б ласки ему те же
Старалась повторять.

Мы были б неразлучны
Во осень и весной,
Были б благополучны,
Вкушали бы покой.

Коль птицей быть не можно,
Надеждой веселюсь,
Ласкать себя возможно,
Хотя не пременюсь.

Этот традиционный любовный монолог в форме куплетов с перекрестными рифмами, с типичной сентиментальной лексикой не имел особых художественных достоинств. Но его запев "Я птицей быть желаю" был очень близок народным песням о птицах-вестниках, с которыми девушка посылала весточки милому. Народ переосмысливает содержание книжного романса. В ародных вариантах возникает другой, отличный от книжного мотив: девушка хотела бы "ко дружку в армию слетать", чтобы узнать, где он был убит.

Такое изменение содержания характерно для варианта из сборника П. В. Киреевского:

Сколь Аннушка прелестна
И приятна, хороша!
Но страсть моя напрасна,
Болит моя душа!
Сколько я к тебе не ласкался,
Знать, мне тобою не владеть!
Один остался с ней.
- Я бы птичкой быть желала,
Ко дружку в армию слетать:
Все про нево бы я узнала,
И не стала больше тосковать.
Все про то б узрила,
Где мой миленький убит;
Я б на том месте опустилась,
Я бы косточки собрала,
И во гроб бы их поклала;
И, поклавши в гроб,
Горьки слезы пролила,
Я, пролимши горьки слезы,
В монастырь бы жить пошла,
Я бы навек монашенкой была.

Этот наиболее цельный вариант воспевал не сентиментальные любезности, а глубокую сердечную драму. Это подчеркивалось и запевом - "один остался с ней". В последующее время во всех вариантах разрабатывался этот основной мотив. В качестве примера можно привести современный вариант:

Не в поле ветер веет,
Военный гром гремит,
Никто так не сражался,
Как милый на войне,
Он пули не боялся,
Все думал обо мне.
Одна злодейка пуля
Пронзила грудь ему,
И он с коня свалился...
Пришло письмо печальное:
Мой миленький убит.
Мой миленький убит,
Под кустиком лежит,
Шинель его, фуражечка
На кустике висит,
Ружье его и шашечка
Возле него лежит.
Была б я легкой пташкой,
Слетала бы туда,
Узнала, где лежит,
Все косточки собрала бы,
Слезами улила.

Еще большее народное распространение имела песня "Снеги белые пушистые", появившаяся как сентиментальный романс в начале XIX века:

Снеги белые пушистые
Уж покрыли поле все,
Лишь одно они не скрыли -
Горе лютое мое.

Как кусточек среди поля
Одинехонек стоит,
Иней клонит к земле ветки,
Ни листочка нет на нем.

Так без милого я друга
Здесь тоскую все одна,
Сердце все печаль стеснила,
И утехи скрылись все.

Злу кручину чтоб размыкать, -
Выйду я на бугорок:
На иссохший там пенечек,
Пригорюнясь, сяду я.

Погляжу я в ту сторонку,
Где мой миленький живет,
Погляжу, вздохну - и слезы
Навернутся на глазах.

Замрет сердце и заноет,
Обольется кровью в миг,
Дух займется, грудь стеснится,
Вздох за вздохом полетит.

Замелькают на ресницах,
И не вижу света я,
Градом слезы покатятся
Быстро горьки по лицу.

Слеза капнет, снег растает,
И исчезнет он под ней,
Слезы льются, а не смоют
Горя сердца моего.

Пусть не смоют, пусть ручьями
Они по груди текут!
Льзя ль без друга жить не в горе?
Сердцу пища лишь одна.

Текст этого романса показывал, что в поэтической деятельсти поэтов-сентименталистов все большую роль стала играть народная поэтика. Правда, главное место в нем занимали сердечные переживания героини, безудержность чувств - "слезы навернутся на глазах", "градом слезы покатятся", "слезы льются, а не смоют горя сердца моего", "пусть ручьями они по груди текут"... В зачин романса введена типично народная поэтическая параллель: "снеги белые" - "горе лютое". В тексте есть и другая параллель - одинокий "кустик" и тоскующая девушка.

В многочисленных народных вариантах было намечено самое главное: отказ от сентиментального уныния и дальнейшее развитие народно-поэтических мотивов. Почти во всех вариантах сохранился запев "снежки белые пушистые", хотя в нем появились незначительные изменения.

Запев автора:

Снеги белые пушистые
Уж покрыли поле все,
Лишь одно оно не скрыли -
Горе лютое мое.

Народные варианты запева:

Снежки белы лопушисты
Призакрыли все поля,
Одно поле не покрыто -
Поле батюшки мово...

Или:

Снежки белые пушисты
Принакрыли все леса...

В духе народных традиционных песен образ "кустика" из книжного оригинала народом был преобразован в "ракитовый куст", под которым девушка печалится:

Как под этим под кусточком
Красна девица сидит,
Красна девица сидит,
Сама плачет говорит…

В народном варианте утверждалась закономерность сердечной печали героини - "льзя ль без друга жить не в горе?". Иногда вместо этого окончания в народных вариантах романса дорисовывался образ милого, его жизнь на "чужой стороне":

Погляжу я в ту сторонку,
Где мой миленький живет.
Что живет-то мой размилый
В чужой дальней стороне,
Во матушке во Москве,
При сударскиим дворе,
Как солдатик на войне...

Такое продолжение песни насыщало ее текст новыми жизненно поэтическими мотивами и обстоятельствами что еще более отдаляло ее от книжного первоисточника.

В народной обработке неузнаваемо изменилась и книжная куплетная строфика "распева":

Снежки белые пушистые,
Они пали на моря,
Они пали на моря...
Они пали, пали на моря,
Покрывали все они поля.
Покрывали все они поля...
Одно поле, поле не покрыто -
Горе лютое мое!
Горе лютое мое...
Среди поля есть кусточек,
Одинешенек стоит.
Одинешенек стоит...
Он не сохнет и не вянет,
И листочков на нем нет. <...>

Таким образом, кроме нескольких образов запева - "снежки белые", "поле", "кусточек", весь остальной текст книжного источника был переработан на народный традиционный лад.

Народная популярность этой песни подтверждается наличием множества ее вариантов, которые записываются и в советское время.

Такая же удивительная судьба - новая жизнь в народно быту - сложилась у романса Г. А. Хованского "Незабудочки", который был впервые напечатан в альманахе "Аониды" в 1796 году:

Я вечор в лужках гуляла,
Грусть хотела разогнать,
И цветочков я искала,
Чтобы милому послать.

Долго, долго я ходила,
Погасал уж солнца свет;
Все цветочки находила,
Одново лишь нет как нет.

Нет! цветочка дорогова
Я в долинах не нашла,
Без цветочка голубова
Я домой было пошла.

Шла домой с душой унылой -
Недалеко от ручья
Вижу вдруг цветочек милый;
Вмиг eвo сорвала я.

Незабудочку сорвала, -
Слезы покатились вдруг -
Я вздохнула и сказала:
- Не забудь меня, мой друг!

Не дари меня ты златом;
Подари лишь мне себя;
Что в подарке мне богатом?
Ты скажи: люблю тебя!

Идеал верной любви в этом романсе был выражен в традиционном отказе девушки "от злата" ради искренней любви. Данью сентиментализму был и изящный образ "незабудочек", символа незабвенной любви. Традиционны и четырехстрочные куплеты, которыми были написаны сентиментальные романсы Нелединского-Мелецкого, Дмитриева и Хераскова.

Этот романс величала своеобразная композиция, очень близкая народным традиционным песням: в своем монологе девушка рассказывала о поиске цветов. Такие мотивы очень часто встречались в народных песнях:

Смолоду младешенька, гульлива я была,
Часто гуляла в зеленых я лугах.

Или:

Ах, по горам, по высоким горам
Распущалися цветы лазоревые.
Сорву аленький цветок, совью милому венок,
Белой ручкой я сорву, алой лентой обовью...

В романсе Хованского были налицо приемы песенной "повествовательности", типичные для народных любовных песен. Кроме того, он отличался большой художественной "собранностью", лаконичностью, в нем не было ни малейшей растянутости, которая так снижала ценность многих сентиментальных романсов.

Произведение Хованского сразу вошло в рукописные и печатные песенники, появлявшиеся вплоть до ХХ века. В фольклорных сборниках XIX века романс не встречается, за исключением сборника М. Суханова. Однако фольклорные записи советского времени свидетельствуют, что романс Хованского был известен в народе. В народных вариантах авторский текст претерпел некоторые изменения.

Основная переработка авторского текста заключалась в том, что при пенни авторская четырехстрочная строфа превращалась в трехстрочную:

Я вечор в лужках гуляла,
Грусть хотела разогнать,
Грусть хотела разогнать.

И цветочков я искала,
Чтобы милому послать,
Чтобы милому послать.

Долго, долго я ходила,
Погасал уж солнца свет,
Погасал уж солнца свет.

Всех цветочков находила,
Одного лишь только нет,
Одного лишь только нет...

Нет цветочка дорогого,
И в долинах не нашла,
И в долинах не нашла.

Без цветочка голубого
Я домой было пошла,
Я домой было пошла...

Шла домой с душой унылой,
Недалече от ручья,
Недалече от ручья.

Вдруг смотрю - цветочек милый,
Вмиг его я сорвала,
Вмиг его я сорвала.

Незабудочку сорвала,
Слезы покатились вдруг,
Слезы покатились вдруг.

Я вздохнула и сказала:
- Не забудь меня, мой друг,
Не забудь меня, мой друг.

Не дари меня ты златом,
Подари лишь мне себя,
Подари лишь мне себя.

При том даре, таком богатом,
Ты скажи: - Люблю тебя!
Ты скажи: - Люблю тебя!

Эта песня и в настоящее время встречается в народе, представляя собой образец народного романса.

В начале XIX века в жанре сентиментального романса выступил В. А. Жуковский. В силу установившейся традиции он называет ряд своих любовных стихотворений не только "романсами", но и "песнями" - "Тоска по милой", "Мой друг, хранитель-ангел мой", "Мальвина", "О милый друг! Теперь с тобою радость", "Минувших дней очарованье", "Кольцо души-девицы" и другие, хотя в действительности они не содержали народно-песенных мотивов. Романтическая отвлеченность, "бессюжетность" произведений поэта препятствовали их проникновению в народную среду. Единственным исключением стала песня "Кольцо души-девицы", переведенная Жуковским с немецкого и несомненно имевшая народно-песенный источник:

Кольцо души-девицы
Я в море уронил;
С моим кольцом я счастье
Земное погубил.

Мне, дав его, сказала:
- Носи, не забывай!
Пока твое колечко,
Меня своей считай!

Не в добрый час я невод
Стал в море полоскать;
Кольцо юркнуло в воду;
Искал... но где сыскать!

С тех пор мы как чужие!
Приду к ней - не глядит!
С тех пор мое веселье
На дне морском лежит.

О, ветер полуночный,
Проснися! будь мне друг!
Схвати со дна колечко
И выкати на луг.

Вчера ей жалко стало:
Нашла меня в слезах.
И что-то, как бывало,
Зажглось у ней в глазах.

Ко мне подсела с лаской,
Мне руку подала,
И что-то ей хотелось
Сказать, но не могла.

На что твоя мне ласка,
На что мне твой привет?
Любви, любви хочу я...
Любви-то мне и нет.

Ищи, кто хочет, в море
Богатых янтарей...
А мне мое колечко
С надеждою моей.

Эта символика "золотого колечка", знака верной любви давно была известна русской народной поэзии. Как предсказание скорой свадьбы, "золотой перстенек" был одним из любимых образов в народных любовных песнях. Его потеря, как в песне Жуковского, тоже означала конец любви:

Я во садике капусту поливала,
Промеж гряд я колечко потеряла;
Нелюбимая подружка находила,
Своему дружку подарила.

В лубочных песенниках, где печатались и другие произведения Жуковского - "Светлана", "Минувших дней очарованье", "Ночной смотр", "Три путника", "Дуброва шумит", "Громобой" и другие, песня "Кольцо души-девицы" заняла самое заметное место.

О ее широкой популярности писал А. М. Горький в своей повести "В людях". Изображая будни чертежной мастерской он рассказывал, как хозяин и его брат иногда пели эту песню.

В народных вариантах текст романса был сокращен до пяти-шести куплетов (авторских было девять) за счет исключения лирических излияний героя, хотя в некоторых вариантах отдельные эпизоды поэтически усложнялись. Куплеты Жуковского:

…Не в добрый час я невод
Стал в море полоскать;
Кольцо юркнуло в воду;
Искал… Но где сыскать?
…
О, ветер полуночный,
Проснися! будь мне друг!
Схвати со дна колечко
И выкати на луг.

В народном варианте эта часть была преображена:

В недобрый час я ночи
Пошел на бережок,
А речка волны плещет
На желтый на песок.

На речке я на быстрой
Стал невод полоскать,
Сронил с руки колечко,
Не знаю, где сыскать.

Молить я стану ветру:
- Ты, ветер, будь мне друг,
Взволнуй ты сини волны,
Взволнуй ты их со дна.

Возьми со дна колечко
И выкати на луг.
На луг да на лужочек,
На крутой бережок...

Характерно, что в лубочных песенниках к концу XIX века появилась новая редакция песни, созданная на основе текста Жуковского, которая стала распространенной в народе. Вот один из вариантов:

Несчастным родился,
В несчастьи возрос,
В одну я влюбился,
И та неверна.

В одну я влюбился,
И та неверна,
Вчера обманула,
Ко мне не пришла.

Как зорька смотрела
Она мне в лицо
И молча надела
На ручку кольцо.

Надевши, сказала:
- Златое оно,
Златое, литое.
На память дано.

Носи, мил, колечко,
Носи, не теряй,
Пока кольцо носишь,
Своей называй.

Кольцо потускнело,
А дева моя
С другим улетела
В чужие края.

С тех пор я, несчастный,
Хожу сиротой,
Смотрю на колечко,
Сам плачу порой...

Таким образом, песня Жуковского, благодаря своей народно-песенной теме, талантливому переводу и символической народной образности, не только сама себе проложила дорогу в народ, но и послужила источником новых песенных явлений. Другие произведения поэта не получили в народе такого успеха.

Сентиментальные романсы в печатном, рукописном и устном виде были вполне доступны для народа, но их тексты были усвоены народом выборочно. Народом усваивались только те из них, в которых были образы, мотивы и композиционные приемы, близкие народной поэтике. Отрицая нарочитую условность, сентиментальные излишества в изображении человеческих чувств, народная песня тяготела к показу сильных, здоровых и оптимистических человеческих переживаний.

Поэтому вполне закономерным является тот факт, что при обработке сентиментального романса из него исключался лирический монолог с пространными любовными излияниями и, в лучшем случае, в песню переходили некоторые удачные запевы. Это можно увидеть на примере романсов "Невозможно сердцу пробыть без печали" В. К. Тредиаковского, "Я в пустыню удаляюсь" М. В. Зубовой, "Вы скажите, мысли, о моем несчастьи", "Помнишь ли меня, мой свет, в дальней стороне" и других.

Решительно народом были отвергнуты и те стихотворения, авторы которых, идя по пути примитивной стилизации, стремились достигнуть "народности" при помощи заимствования первых строк, ритмов и размеров народных песен. Примером могут служить романсы "Чем тебя я оскорбила" А. П. Сумарокова, "Выду я на реченьку" Ю. А. Нелединского-Мелецкого и ряд других.

Серьезная художественная народная обработка текстов сентиментальных романсов происходила только тогда, когда в их поэтической ткани среди любовных излияний имелись какие-либо "сюжетные островки", черты реальной жизни, подлинно народно-песенные композиционные приемы. С этих позиций в народе были художественно преобразованы и превращены в популярные народные песни некоторые авторские и анонимные произведения книжной поэзии: "Молчите, струйки чисты", "Я птичкой быть желаю", "Снежки белые пушистые". С другой стороны, авторы сентиментальных романсов использовали в своем творчестве народную песенную композицию и художественную символику, изображали действия и поступки героев, которые свидетельствовали об их глубоких переживаниях.

Лучшие образцы сентиментального романса сумели сохранить не только литературную, но и народную известность, внеся значительный вклад в развитие русской книжной поэзии и устного народного поэтического искусства.


(1) Берков П. Н. Русская народная драма XVII - ХХ вв. М., l953, с. 189-190.
(2) Гусев В. Е. Песни и романсы русских поэтов. М.-Л., 1965, с 989-990.
(3) Дмитриев И. И. Взгляд на мою жизнь. М., 1866, с. 69.
(4) Письма Карамзина к Дмитриеву. СПб., 1866, с. 29.
(5) Там же, с. 42.